Марченя П.П., Разин С.Ю. и др. (ред.) Народ и власть в российской смуте. Вып. 1

Подождите немного. Документ загружается.

А. А. Белобородова

КРИЗИС ЦЕНЗУРНОЙ ПОЛИТИКИ

ПРАВИТЕЛЬСТВА

КАК ОТРАЖЕНИЕ ОБЩЕСТВЕННОЙ СМУТЫ

В РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ В НАЧАЛЕ XX В.

Во все времена цензура использовалась властью

в качестве своеобразного информационного фильтра,

а также являлась неотъемлемой частью борьбы за власть, что

особенно ярко проявилось в начале XX в.

В начале XX в. наблюдается кризис цензурной

политики

правительства. Существующий порядок

цензурирования уже не отвечал нуждам времени. Особенно

ярко это проявлялось на местах. В Главное управление по

делам печати неоднократно поступали жалобы и прошения

от губернаторов об изменении порядка осуществления

цензуры. В 1903 г. реформа провинциальных цензурных

учреждений все-таки состоялась: в 7 крупных

провинциальных городах вводились должности отдельных

цензоров.

Но и этого было недостаточно. Уже в начале XX в.

разрабатывались два проекта расширения штатов

цензурного ведомства в провинции, но ни один из них — ни

в 1905 г., ни в 1914 г. — так и не был реализован. Эти факты

свидетельствуют о том, что власть осознала глубину

проблемы, но вновь выработанная система так и не

получила

своего законодательного оформления.

Уже с середины XIX в. как в центре, так и на местах

появлялось все больше печатных органов, транслирующих

«вредной направление», что не могло укрыться от властей.

Директор департамента полиции В. К. Плеве

в октябре 1882 г. в своей записки министру внутренних дел

Д. А. Толстому писал о

зловредности современной

периодической печати. Он видел причину общественной

смуты и удручающего состояния русского общества

в особом мире идей и понятий, охватившим большую часть

русского образованного общества, «приучившего ее к идеям

крайнего материализма и социалистических утопий».

Особое беспокойство вызывал то, что эти идеи находили

горячую поддержку в литературных кругах, а особенной у

деятелей периодической печати: «политические журналы

являются истолкователями и популяризаторами их вредных

учений, а газеты разносят эти учения еще дальше, облекая

их в форму, доступную для самого неразборчивого читателя.

Целые десятилетия

русское общество и русская молодежь

питаются плодами незрелой политической мысли,

выдаваемой за последнее слово западной культуры».

Либеральная печать, по точному замечанию Плеве,

проповедовала «в области государственных учений —

упразднение самодержавия, в области общественных

отношений — коммунизм, в области нравственных

представлений — теории грубого материализма и, наконец,

в области религиозной — полнейшее отрицание всякого

божественного

начала»

, а через печать эти идеи быстро

усваивались читателями. Такая ситуация была характерна

для всей России, а не только для столичных городов, и,

естественно, не могла не беспокоить власть. И главной

задачей политической цензуры и являлась борьба с этим

направлением легальной периодической печати, а так же

борьба с нелегальной антиправительственной прессой.

В отчете министра внутренних дел И. Л. Горемыкина о

деятельности министерства за 1896—1898 гг. на первое место

выдвинуты «Дела печати», что свидетельствует о том

огромном значении, которое власть им отводила. Он пишет:

«Печатное слово — оружие обоюдоострое; оно производит

действие и благое и вредное. Для успешного развития

патриотической печати, преданной правительству и

Родине,

необходима широкая свобода слова, ограниченная твердым

установлением закона, а не административным усмотрением

отдельных лиц. Но в настоящее время печатная деятельность

редко является чистым служением какой-либо высокой цели.

Издатели часто ориентированы на моду и вкусы публики.

В подобных условиях печать теряет свое положительное

значение, а некоторые ее органы могут действовать

развращающее на общественные нравы, сознательно

способствовать их затемнению и развращению. Остановить это

может лишь своевременное принятие административных мер.

Привлечение авторов к суду — слабое утешение, так как они

пользуются богатством языка для того, чтобы избежать

ответственности. Деятельность закона и суда возможна только

в применении к деяниям, представляющим известные

осязательные признаки, а не

в отношении "направлений", не

поддающихся юридическому определению»

. Все

возрастающее значение печатного слова делало его опасным

орудием, так как росла грамотность населения, а печать

получала все более широкое распространение, доверие граждан

к ней возрастало с каждым днем, что способствовало

распространению лжеучений и навязыванию периодическими

изданиями гражданам революционных взглядов.

В такой ситуации изменение действующего

законодательства министру виделись нецелесообразными,

поскольку

они возбудили бы в обществе лишь

невыполнимые ожидания. К тому же руководство делами

печати весьма сложное занятие, где все зависело от тех

людей, которые привлекались к выполнению законов, ведь

от них требовалось не только наблюдать за книжной

торговлей, но и разрабатывать новые предложения по

улучшению действующего законодательства.

В своем отчете министр

приводил динамику

развития периодической печати в Российской империи за

1896—1898 гг. Количество частных повременных изданий

постоянно увеличивалось, несмотря на ужесточение

законодательства: 1896 г. — 638 (это на 39 единиц больше

чем в 1895 г.), 1897 г. — 726, а в 1898 г. — 774 . На долю

Курска, например, в 1898 г. приходилось всего 2 издания

Учитывая еще и правительственные издания, то есть

губернские и епархиальные ведомости, то количество

повременных изданий возрастет в 1898 г. до 980, в Курске

издавались губернские ведомости. Количество отдельных

оригинальных сочинений, в том числе переводных, также

постепенно увеличивалось: в 1896 г. — 19 950 единиц (а это

на 906 единиц больше, чем в предыдущем году), в 1897 г. —

21 022, а в 1898 г. — 23 262

Увеличение числа оригинальной периодической

прессы в провинциальных городах свидетельствовало

о росте активности населения. Для облегчения работы

местной цензуре, которая в большинстве провинциальных

городов империи не имела отдельных цензурных

установлений, и предоставления большей самостоятельности

этим изданиям в обсуждении отдельных вопросов,

министерство внутренних дел пошло на риск и освободило

некоторые издания от

предварительной цензуры. В 1897 г.,

например, это была газета «Киевлянин» в г. Киеве под

редакцией Пихно, а в 1898 г. «Южный край» в Харькове под

редакцией Юзефовича. Оба издания, по мнению министра,

оправдали оказанное доверие и нареканий со стороны

местной цензуры в этот период времени не вызывали.

Несмотря на то что министр отметил

улучшения

характера русской периодической печати за последние 20

лет («суждения ее стали благоразумнее, превратные учения

встречаются значительно реже»), злоупотребления все же

были, что требовало применения карательных мер. С 1895

по 1898 гг. 13 бесцензурных газет были запрещены для

розничной продажи от 2-х недель до 2-х месяцев, 11

получили предупреждения, а 3 из них перешли к изданию

на

условиях предварительной цензуры. За это время 2

издания — «Новое слово» и «Ардзачанк» — были закрыты,

первое — за открытую проповедь социализма, а второе — за

противоправительственное направление в духе армянского

сепаратизма. Провинциальные же подцензурные газеты

подвергались только приостановке, что являлось

показателем необходимости издания их в провинции на

условиях предварительной цензуры в провинции. Однако

общее

число их было невелико, в 1897 г. приостановлено 7

газет, а в 1898 г. — 8, на срок от 2 до 8 месяцев. Так же

министр отметил необходимость ограничивать размещение

на страницах периодической печати некоторых сообщений,

как «вредных», так и просто сенсационных (например,

о самоубийствах)

. Но, несмотря на общую положительную

оценку печати в империи, министр внутренних дел

продолжал настаивать на сохранении административных мер

воздействия и использования предварительной цензуры для

провинциальной прессы.

Так, 30 мая 1905 г. министр внутренних дел

А. Г. Булыгин представил императору записку, где говорилось

о том, что в силу недавних событий настроения русского

общества

достигло крайнего напряжения, а это не могло не

отразиться на печати. Однако существовавшие на тот момент

времени правительственные меры воздействия на печать никак

не могли быть признаны удовлетворительными. Автор

предложил три неотложные меры: «1. Установить

ответственность по суду за нарушение строго определенных

пределов свободы печатного слова. 2. Прямое воздействие на

повременную печать путем

определенных программных

указаний с применением широко практикующийся в западных

государствах системы отношений изданий правительственного

направления и с выдачей, в случае необходимости,

соответствующей денежной субсидии. 3. Издание

официальных органов печати»

Ранее правительство не использовало этот ресурс и

относилось к печати отрицательно. Но в тех условиях

цензурные учреждения уже не могли сдерживать

антиправительственную направленность печати. Необходимо

было менять политику, использовать не только цензурные

запреты, но и проводить через печать свои взгляды, только это

могло обеспечить поддержку большинства населения. Нельзя

было не

замечать, что среди газет не было ни одной (даже

консервативной), которая бы всецело поддерживала

правительство. В сложившейся ситуации печать должна была

стать действенным орудием правительственного влияния,

«чтобы способствовать успокоению глубоко преданного

правительству большинства, дав ему разъяснение

волнующих его сомнений и поддерживать в нем веру

в будущее»

. Именно эта роль отводилась правительственной

печати. Вместе с тем, нельзя не отметить, что власть признала

силу и вес печатного слова и готова была использовать этот

ресурс. Булыгин предлагал создать при Главном управлении

по делам печати Бюро печати, а во главе поставить

доверенное и верное лицо, под ближайшим ведением и

руководством министра внутренних дел. Министерству

требовалось предоставить специальный кредит для

поддержки изданий проправительственного направления.

Это был не

единственный проект такого рода.

Практически одновременно свою записку императору

представил гофмейстер Б. В. Штюрмер. Он начинал ее

словами «В смутах, переживаемых ныне Россией, в

значительной степени виновата печать… Никакими

карательными мерами, равно как никакой реформой

законодательства о печати нельзя побудить прессу

образумиться и вести себя соответственно видам и

намерениям правительства.

Какие бы ограничения и правила

не были изобретены для противодействия ее стремлениям,

она всегда измыслит приемы, при помощи коих окажется

нетрудным обходить подобные правила. Бороться против

такого зла можно единственно путем той же печати»

Автор указывал на полное отсутствие таких попыток

в предыдущие годы, хотя кроме официального

«Правительственного Вестника» существовало еще более

100 других органов правительственной печати — губернские

и областные ведомости. Этот ресурс никак не использовался

властями, эти издания не служили не для прояснения

правительственных начинаний, ни для руководства

общественным мнением. На Западе для

этих целей

использовалось Бюро печати, которое, по мнению

Штюрмера, необходимо было создать и в России. Его

функции он определил так: следить за всеми неточными и

ложными сведениями на страницах печати и быстро

выступать с надлежащими разъяснениями; внушать

печатным органам «известными ему способами»

соответствующие видам правительства известия и взгляды;

руководить официальной прессой

и заниматься созданием

прессы официозной. С прискорбием автор отмечал, что

в распоряжении оппонентов много органов печати, которые

хорошо распространяются, а в распоряжении правительства

лишь патриотические издания генерала Богдановича

и «Дружеская речь» князя Мещерского. Необходимо было

учитывать и то, что в будущем печать получит еще более

широкое распространение, возрастет ее влияние, а выборам

будет предшествовать предвыборная агитация, решающее

место в которой займет

печатное слово. В такой ситуации

предоставленная самой себе печать сделала бы выборы

источником напряжения и волнений. Поразительно точный

прогноз! Бюро смогло бы этого не допустить. Во главе его

Штюрмер предложил поставить одного из членов

Государственного Совета, который бы докладывал

напрямую императору

В записках Булыгина и Штюрмера очень много общего,

разница лишь в том, что Булыгин хотел подчинить Бюро печати

контролю министерства внутренних дел, а Штюрмер, наоборот,

стремился сделать его независимым от министерства. Как раз

второе предложение было избрано более предпочтительным,

поскольку Бюро печати не должно было зависеть от случайной

смены министров,

поскольку «министры могут меняться, а

воззрения правительства на текущие события должны быть

устойчивы». Кроме того, значение печати очень велико

и постоянно росло, эта область деятельности могла занять все

время министра внутренних дел

Сторонников создания правительственной прессы

было очень много, идея стала чрезвычайно популярной.

Современник этих событий генерал-майор Трепов писал

в октябре 1905 г.: «Несомненно, что вопросы упорядочения

периодической печати и создание органов прессы, на

которые правительство могло бы опираться, является

существенно необходимым и подлежало бы немедленному

осуществлению, как только будут сформированы

однородные

министерства»

. Это означало, что власть

готова не только использовать ограничения печатного слова

для борьбы с политическими противниками, но и поставить

периодические издания на службу собственным интересам.

Проекты были реализованы следующим образом:

26 августа 1906 г. при Главном управлении по делам печати

основали Осведомительное бюро, которое затем вошло

составной частью во вновь образованное Бюро печати при

МВД. Однако его функции были несколько видоизменены:

предоставление ежедневны утренних докладов по печати

(в виде систематизированных газетных вырезок)

председателю Совета министров, министру внутренних

дел,

начальнику Главного управления по делам печати, а также

краткие доклады по компетенции руководителей ведомств

и другим лицам (всего 205 адресов)

. Но добиться

желаемого результата так и не удалось, и цензурная

политика продолжала оставаться карательным

инструментом в руках властей.

Мощный революционный толчок вывел

отечественную цензурную политику на новый уровень.

Правительство вынуждено было пойти на уступки. На

страницах периодической печати активно обсуждались

ранее запрещенные вопросы. Все это свидетельствует

о кризисе цензурной политики

правительства.

Цензура более не могла существовать в старых формах,

так как не отвечала требованиям времени. Враги

существующего строя использовали печать как орудие борьбы.

То же самое должна была делать и власть.

Библиография

ГАРФ. Ф. 543. Оп. 1. Д. 227. Л. 1—2.

Там же. Ф. 109. Оп. 213. Д. 22. Л. 68—69 об.

ГАКО (Государственный архив Курской области). Ф. 1.

Оп. 1. Д. 6191. Л. 74.

ГАРФ. Ф. 109. Оп. 213. Д. 22. Л. 70.

Там же. Л. 70—70 об.

Там же. Л. 49—50.

Там же. Л. 51 об.

Там же. Л. 52.

Там же. Л. 53—53 об.

Там же. Л. 55—55 об.

Там же. Л. 45.

Там же. Ф. 102. Оп. 253. Д. 181. Л. 18—19.

В. П. Булдаков

РОССИЙСКИЕ СМУТЫ

И ИГРЫ «ПРОСВЕЩЕННОГО» РАЗУМА

Не столь давно мне довелось познакомиться

с публикацией, название которой вызвало у меня

изумление — «Российские революции ХХ века: сколько их

было? К постановке проблемы»

. В связи с этим

вспомнилось, что в свое время советские историки были

активно заняты поиском «революционных ситуаций»

в России — по тогдашним «научным» пожеланиям, в XIX в.

их должно было быть «много». Сегодняшние авторы (не

только российские) всерьез обеспокоились: что считать

революцией в России? Получается, что вопрос настолько

сложен, а «ученые» мнения

на этот счет столь разнообразны,

что возникло ощущение когнитивного тупика.

Магия «овладения прошлым» двигала людьми

с незапамятных времен — даже тогда, когда на любые

мысли о будущем накладывались табу. В тех условиях из

системы жизненно необходимых представлений

складывалась историческая память, как правило, имеющая

мало общего с реальным прошлым. В наше время история

порой превращается в полигон умозрительного умствования

(не говоря уже о политической возне). Иные ученые мужи

даже не задумываются, что оперируют «вторичными

реалиями», подобно тому, как это делали люди

Средневековья.

Естественно, в подобном, с позволения сказать,

дискурсе появились и такие суждения: «…Одним из узловых

вопросов для понимания истории 1917 г. в России

является

диалектика взаимосвязи и взаимодействия Февраля и

Октября»

. Сразу вспоминается, что в советские времена

словечко «диалектика» всплывало всякий раз, когда

обнаруживалось, что исторические реалии не укладываются

в стандартные схемы революционного «прогресса»

общества — незнание приходилось прикрывать ученым