Мамфорд Л. Миф машины. Техника и развитие человечества
Подождите немного. Документ загружается.
IУ.
Дар
языков
отправлению
магии,
но
сами
по
себе
и
являлись
первоначальной
формой
магии
Поначалу
верное
употребление
слов
порождало
некий
новый
мир,
как
будто
находившийся
во власти
человека;
и
любое
отступление
от
осмысленного
порядка,
любое
смешение
языков
ока
зывалось
губительно
для
этой
магии.
Страсть
к
механической
точно
сти,
которую
сегодня
человек претворяет
в
науку
и
технику,
восходит
(если
моя
догадка
верна)
к
той
самой
первобытной
магии
слов.
Вол
шебство
срабатывало
лишь
в
том
случае,
если
правильные
слова
про
износились
в
правильном
порядке.
Роберт
Брейдву
д
отмечает,
что
сходная
стандартизация
просле
живается
в
довольно
ранней
палеолитической
культуре
в
изготовле
нии
орудий.
Когда
была
найдена
удобная
форма
топора,
ее
воспроиз
водили
снова
и
снова,
не
меняя
без
причины.
И
если
со
временем
две
эти
разновидности
стандартизации,
несомненно,
упрочивали
друг
друга,
то
стандартизация
языка
была
гораздо
существеннее
и,
судя
по
сравнительным
темпам
совершенствования
и
развития,
произошла
раньше.
Не
будь
этой
строгой
стандартизации,
не
будь
этого
упора
на
ма
гическую
точность,
первые
слова
человека
могли
бы
просто
испа
риться,
не
оставив
ни
следа,
еще
задолго
до
изобретения
письменно
сти.
Благоговейный
страх
перед
словом
как
перед
магическим
закли
нанием,
вероятно,
был
необходим
для
того,
чтобы
предохранить
язык
от
«размывания»
или
порчи
при
передаче
из
уст
в
уста.
Для
фазы
становления
языка
эта
обязательная
упорядоченность
была
чрезвы
чайно
существенна,
язык
сам
по
себе
оказывался
«священным»,
его
нельзя
было
осквернять
искажениями.
Если
бы
возникавшие
значения
не
получали
стандартного
закре
пления
в
словах,
так
что
изменения
занимали
бы
долгие
годы
или
даже
столетия,
прежде
чем
они
окончательно
принимались,
то
каж
дый
человек
разговаривал
бы
на
своем
собственном,
личном
языке,
который
(как
в
случае
с
маленьким
ребенком)
могли
бы
распознавать
лишь
те,
кто
имел
наитеснейший
контакт
с
этим
человеком:
это
был
бы
детский
язык.
И
если
бы
слова
менялись
так
же
часто,
как
и
опи
сываемые
ими
явления,
мы
бы
оказались
вновь
отброшены
в
доязы
ковую
эпоху,
разучившись
удерживать
в
уме
обретенный
опыт
Ибо
отдельные
слова
суть
вместилища,
а
вместилища,
как
я
отмечал
в
своей книге
«Город
в
историю>,
могут
выполнять
свои
функции
лишь
в
том
случае,
если
сами
изменяются
медленнее,
чем
их
содержимое.
То.
что
подметил
Ревеш
в
отношении
более
поздней
стадии
язы
ка,
верно
и
в
отношении
ранних
этапов,
почти
с
самого
начала:
«
Без
словесного
оформления
субъективного
опыта
и
этических
норм
са
мосознание
неполно,
как
неполны
и
самопознание,
и
самоконтроль.»
Субъективное
упорядочивание
опыта
достигло
более
высокой
ступе-
121
Миф
машины
НИ
В
языке,
в
свойственном
ему
уплотнении
сознания
и
раuионально
сти,
нежели
это
было
возможно
в
ритуале
или
табу
К
сожалению,
в
наши
дни
сделался
очевидным
обратный
про
цесс
Сегодняшняя
неспособность
использовать
слова
«хороший»
или
«дурной»,
«высокий»
И
«низкий»,
говоря
О
поведении,
-
как
если
бы
таких
различий
не
было
в
действительности,
а
эти
слова
были
бессмысленны,
-
привела
к
полной
деморализаuии
в
поведении.
Ме
жду
тем,
направляющая
и
образовательная
функuия
язы
ка
настолько
важна, что
главнейшие
человеческие
uенности
втайне
утверждают
себя
теперь
в
перевернутом
виде:
ибо
интеллектуальное
замешатель
ство,
преступления,
извращения,
унижения,
пытки,
не:\tOтивирован
ное
убийство
в
языке
многих
наших
современников
стали
означать
нечто
«хорошее»,
тогда
как
раuиональное
мышление,
сдержанность,
личная
добропорядочность,
любовь
к
ближним
и
доброта,
напротив,
сделались
«дурньш
И
ненавистны.
Это
отриuание
и
порча языка
суть
погружение
в
гораздо
более
мрачную
тьму,
нежели
та,
из
КОТОРОЙ
человеку
удалось
вынырнуть,
когда
он
впервые
обрел
дар
речи.
Теперь
мы,
пожалуй,
способны
понять,
почему
один
из
вели
чайших
и
влиятельнейших
моралистов
-
Конфуuий
-
полагался
на
два
инструмента,
которые, по
его
мнению,
могли
подвести
новое
на
дежное
основание
под
общественный
порядок
его
эпохи
Первым
было
возрождение
древних
обрядов,
а
вторым
-
очищение
языка.
Таковы
были
два
древнейших
инструмента
общественного
сплочения
и
контроля,
лежащие
в
основании
всех
позднейших
сдвигов
в
сторо
ну
гуманизаuии.
Если
построение
сложной
структуры
языка
явилось
главной
за
слугой человеческой
культуры,
то
сам
этот
проuесс,
как
полагает
те
перь
большинство
лингвистов,
должен
был
начаться
с
появлением
первых
гоминидов.
Однако
труднейшая
задача
сотворения
не
просто
нескольких
десятков
слов,
но
высокоорганизованной
структуры,
по
своей
осознанной
uеленаправленности
сравнимой
с
живым
организ
мом,
способной
охватывать
почти
все
стороны
жизненного
опыта,
не
только
именовать
предметы,
но
и
распознавать
смысл
различных
проuессов,
функuий,
отношений,
механизмов
и
uелей,
-
потребовала
неослабевающих
усилий.
При
этом
сам
язык,
в
силу
своей
успешности,
удач
но
предоста
вил
требовавшийся
новый
побудительный
мотив.
Эта
сосредоточен
ность
на
языке
может
послужить
хорошим
объяснением
тому,
почему
на
протяжении
почти
полумиллиона
лет
другие
необходимые
инст
рументы
КУЛЬТУРЫ
появлялись
и
развивались
сравнительно
медленно.
А
теперь,
когда
в
области
всех
искусств
быстро
набирает
силу
обрат
ный
проuесс
-
соскальзывание
членораздельной
речи
к
неряшливой
грамматике,
неразборчивой
скороговорке
и
намеренно
идиотской
122
IV.
Дар
языков
писанине,
-
пожалуй,
можно
понять,
какие
огромные
усилия,
потре
бовавшиеся
для
создания
сложных
структур
смысла,
совершили
пер
вобытные
люди,
чтобы
дорасти
до
человеческого
статуса.
Ни
один
технический
прибор
не
в
состоянии
превзойти
-
по
взаимосвязанности
своих
частей
или
по
своей
функциональной
отла
женности
-
соответствующие
качества
даже
наименее
значительного
языка.
Леви-Брюль
указывал,
что
в
языке
маленького
племени
нгеум
ба,
живущего
в
австралийском
штате
Новый
Южный
Уэльс,
«суще
ствуют
изменяющиеся
окончания,
указывающие
на
то,
что
действие
совершилось
только
что,
в
недавнем
или
отдаленном
прошлом,
или
что
оно
совершится
в
скором
времени,
или
в
сравнительно
отдален
ном
будущем,
что
имело
место
повторение
или
продолжение
данного
действия»
Подобные
нюансы
никак
не
назовешь
примитивными:
если
бы
столь
же
детальный подход
был
применен
в
отношении
изго
товления
орудий,
то,
возможно,
изысканные
произведения
искусства
появились
бы
гораздо
раньше,
чем
изящные
солютрейские
наконеч
ники,
формой
напоминающие
лавровые
листочки.
Вместе
с
тем,
как
только
язык
перешел
в
своем
развитии
опре
деленную
черту,
он,
должно
быть,
завладел
вниманием
человека
как
некая
игра,
пусть
даже
люди
использовали
его
в
более
практических,
социальных
целях;
впрочем,
разумеется,
сложное
родовое
устройство
первобытных
общин
подразумевало
существование
не
менее
слож
ной
языковой
структуры.
По
всей
вероятности,
главным
развлечени
ем
древнего
человека
(не
считая
любовной
игры)
стала
беседа.
При
митивные
народы
-
превосходные
собеседники,
которым
словесное
общение
доставляет
огромное
удовольствие;
а
в
крестьянской
среде,
например,
в
Ирландии,
беседа
по
сей
день
считается
полноценным
общественным
занятием.
5
Миф
как
«языковая
60.7езнь))
Это
обобщенное
описание
истоков
языка
имело
своей
задачей
обо
значить
те
дологические
и
Доутилитарные
функции
языка,
которые
оставляют
без
внимания
общепринятые
определения
языка
как
преж
де
всего
инструмента понятийного
мышления
и
упорядоченного
умопостижения.
Языки
уже
на
заре
цивилизаций
достигли
высокой
степени
терминологической
точности
и
грамматической
дифферен
циации,
еще
не
сделавшись
действенными
инструментами
мысли;
и
хотя
тщательное
символическое
описание
было
очень
важно
для
полноценного
и
согласного
общения,
эта
ступень
была
достигнута
значительно
позже.
Наиболее
весомая
заслуга
промышленной
и
сель
скохозяйственной
техники,
начиная
от
неолитической
стадии,
заклю-
123
Миф
машины
чалась
в
том,
что
ее
развитие
высвободило
мышление
из
мощных
тисков
сновидений
и
мифа.
Пожалуй,
единственным
лингвистом-систематиком,
который
с
готовностью
согласился
бы
с
выдвинутым
мной
истолкованием,
был
Макс
Мюллер;
впрочем,
и
его,
и
мои
суждения
предвосхитили
ори
гинальные
прозрения
великого
неаполитанского
философа
Джамбат
тиста
Вико.
Мюллер
интуитивно
понял,
сколь
важную
роль
играли
метафора
и
миф
в
раннем
становлении
языка,
когда
целью
речи
была
не
передача
какой-то
информаuии,
а
наделение
первобытного
чело
века
способностью
облечь
смыслом
каждую
частицу
своего
опыта
и
подступиться
к
тайне
собственного
существования.
Выступив
с
ошеломляющим
утверждением,
что
мифология
-
это
«болезнь
языка»,
Мюллер
нашел
верный
ответ
на
вопрос
о
том,
ка
кую
роль
играло
в
первоначальном
образовании
словесных
символов
сновидение.
Однако
он
истолковал
факты
в
обратном
порядке
«бо
лезнью»
-
сновидческими
символами
и
напоминающими
сновидения
мифами
-
был,
как
мы
теперь
заключаем,
один
из
тех
истоков.
откуда
появились
более
отвлеченные
формы
речи.
Следовательно,
как
сред
ство
разумного
дискурса,
раuиональный
язык
явился
последним
се
менем
в
удлиненном
цикле
человеческого
роста
от
бессознательно
сти
к
сознанию,
от
непосредственных
конкретных
представлений
и
ассоциаций
к
упорядоченным
умственным
построениям,
где
впервые
и
расцвела
«
мифология».
Четкое
словесное
выражение,
разумная
речь.
отвлеченный
символизм,
аналитическое
членение
не
были возможны
до
тех
пор,
пока
эти
цветы
не
увяли,
а
их
лепестки
не
осыпались.
В
«
Науке
мысли»
Мюллер
облек
свою
интуитивную
догадку
в
следующие
слова:
«
Было
бы
абсолютно
невозможно
схватывать
и
запоминать,
познавать
и
постигать,
толковать
и
именовать
мир
вне
нас,
если
бы
не
эта
Фундаментальная
Метафора,
эта
универсальная
мифология,
это
перетекание
нашего
духа
в
объективный
хаос
и
вос
создание
его
в
нашем
собственном
образе».
Никому
еще
не
удавалось
лучше
описать
изначальное
свершение
языка
или
привести
более
адекватные
обоснования
того
факта,
что
рациональное
применение
языка
так
запоздало,
и
употребление
его
для
таких
задач,
как
счет,
классификация,
определение,
точное
описание,
потребовало
столь
утомительного
окольного
пути.
Понятия
«
метафорю>
и
«
мифология»
описывают
изначальную
природу
языка
и
применимы
к
предвари
тельным
стадиям,
отмечающим
переход
от
беспорядочного
символи
ческого
содержания
сновидений,
обрядовых
связей
«праздничной
игры»
и
религиозного
ритуала
в
тщательно
выстроенный
мир
опре
делимых
смыслов
и
осознанных
целей.
Если
в
становлении
языка
мысль
и
играла
какую-нибудь
роль,
то
мысль
эта
была
запоздалая
124
IV.
Дар
ЯЗblКОВ
Во
всей
этой
трансформаuии
«мифология»,
издревле
неотдели
мая
от
ритуала,
способствовала
первому
расцвету
языка.
Среди
ран
них
текстов
будничная
проза
появляется
лишь
в
храмовых
отчетах
или
в
военных
наставлениях:
по
правде
говоря,
и
в
последних
она
далека
от
чистой
прозы.
Когда
для
практических
задач
требовалась
целевая
речь,
то
важнейшее
ядро
отвлеченного
смысла
все-таки
пря
талось
в
метафоре.
Судя
по
позднейшим
фазам
развития
письменных
языков,
архаический
язык
являлся
преимущественно
двусмыслен
ным:
аллегорические
значения,
богатые
образами,
перемешивались
с
инструментальными
намерениями,
которые
долгое
время
скрывались
под
этим
буйным
цветом.
Ничто
так
удачно
не
иллюстрирует
эту
изначальную
природу
языка,
как
истолкование
Малиновским
бытующей
у
жителей
остро
вов
Тробриан
магической
формулы
для
заклинания
богатого
урожая
mайту
это
заклятие,
взывающее
к
дельфину.
«Мы
знаем,
что
дель
фин
большой
и
длинный.
какими
должны
вырасти
клубни,
что
он
выныривает
и
вновь
погружается
в
поднимаюшиеся
и
опадаюшие
волны,
как
вьются
и
переплетаются
пышные
лозы,
чья густая
листва
предвещает
изобильный
урожай
таЙтJ'·.»
Хотя
на
первый
ВЗГЛЯд,
ме
жду
морским
животным
и
растением
нет
ничего
общего,
первое
сво
И~1
обликом
воплощает
абстрактные
качества
второго.
И
только
не
способность
удерживать
в
памяти
такие
образы
не
позволила
шим
панзе,
согласно
Вольфгангу
Кёлеру, развить
членораздельную
речь.
Предположив,
что
по
началу
язык
находился
под
воздействием
мифа
и
метафоры,
Макс
Мюллер,
я
полагаю,
подобрал
ключ
к
боль
шей
части
умственной
деятельности
древнего
человека.
При
всем
том,
что
нам
известно
о
его
языковом
способе
выражения,
мы
долж
ны
обратить
внимание
на
прихотливую
чрезмерность
и
излишнее
изобилие,
а
также
на
отсутствие
интереса
к
тем
многочисленным
практическим
заботам,
которые
сегодня
ложатся
тяжким
бременем
на
человеческое
жизнелюбие.
Уайтхед
верно
напомнил
нам
в
своем
«Символизме»,
что
«ни
один
рассказ
о
символах
не
полон
без
при
знания
того
факта,
что
символические
элементы
в
жизни
имеют
обыкновение
со
временем
дичать,
подобно
растительности
в
тропи
ческом
лесу».
Однако
сама
магия
долгое
время
сохраняла
одно
еще
более
при
митивное
свойство
речи,
заимствованное
из
ритуала:
ведь
значитель
ная
часть
магических
формул
состоит
из
точной
последовательности
бессмысленных
слогов,
повторяемых
ad
nauseam/O.
Возможно,
это
и
есть
погребенный
под
толщей
поздних
наслоений
древнейший
пласт
любого
языка,
сохраняемый
неизменным
в
магии
как
тайна
для
вновь
посвященных
еше
долгое
время
после
того,
как
разумная
речь
обрела
более
широкое
применение.
Язык
настолько
удалился
от
этого
пер-
125
Миф
машины
воначального
состояния
магии
и
таинства,
что
Малиновский,
занима
ясь
магическими
заклинаниями,
признавался,
что
его
ставит
в
тупик
«перевод
непереводимого»
или
поиск
«смысла
бессмысленных
слов».
Разве
эти
выражения
не
уводят
нас
вспять,
к
истокам
языка?
И
вместе
с
тем,
разве
сегодняшний
научный
язык
с
его
стремлением
к
точно
сти
не
приближается
вплотную
к
стилю
потайной
обрядовой
форму
лы,
ревниво
оберегаемой
от
непосвященных?
Эта
магическая
состав
ляющая
никогда
не
исчезала
из
языка;
и,
подобно
самому
ритуалу,
она,
быть
может,
долго
служила
замедляющим
фактором.
Как
и
сегодняшние
«дикари»,
древний
человек,
должно
быть,
получал
удовольствие
от
симптомов
выявленной
Мюллером
«болез
ни»:
миф
и
словесная
магия
долго
процветали
за
счет
более
опреде
ленных
значений,
привязанных
к
рутинной
стороне
повседневного
опыта;
ибо
для
наиболее
примитивных
народов
будничное
и
волшеб
ное
одинаково
реальны.
Даже
сегодня,
как
рассказывает
Шейлер
Камманн,
монгольский
кочевник
видит
в
полусферической
форме
своей
юрты
небесны
й
свод,
в
круглом
отверстии
для
дыма
наверху
-
солнечные
врата
или
дверь
на
небо,
а
столб
поднимающегося
дыма
символизирует
мировой
столп
или
мировое
древо,
axlS
mzmdl"
Толь
ко
если
отбросить
эти
мифопоэтические
атрибуты,
юрта
наконец
ста
нет
просто
юртой,
дырка
-
дыркой,
а
столб
дыма
-
просто
дымом
Усердно
пестуя
метафору,
первобытный
человек,
как
я
полагаю,
взялся,
будто
в
игре
или
драме,
развивать
искусство
языка
задолго
до
того,
как
он научился
успешно
применять
его
для
точного
описания
или
сообщения,
а
под
конец
и
для
направленной
и
организованной
мысли.
Сами
слова,
которые
я
неумышленно
использовал
для
харак
теристики
его
трансформации:
се.'ия,
цветение,
в.wестZCluща,
nТIQст,
-
показывают,
что
подобные
метафоры
по
сей
день
цепляются
к
до
вольно
обыденным,
впрочем,
высказываниям,
цель
которых
-
лишь
передать
информацию,
а
не
вызвать
эмоциональное
возбуждение.
Те,
кто
ищет
точной
научной
транскрипции
абстрагированных
событий,
по
праву
предпочитают
пользоваться
ясными
математиче
скими
символами.
Но
тем,
кто
предпочитает
пользоваться
языком,
занимаясь
космическими
процессами,
органическими
функциями
и
человеческими
отношениями
как
взаимодействующими
единствами,
следует
понимать,
что
язык
мифа
способен
говорить
обо
всем
этом
лишь
приблизительно:
в
силу
своей
динамической
сложности
и
цело
стности
они
ускользают
от
прочих
способов
абстракции
и
репрезен
тации.
Чем
ближе
подходит
язык
к
плотным
сгусткам
любого
бытия,
тем
менее
отвлеченным
и
точным
он
становится.
Окончательное
сло
во
о
человеческом
опыте
есть
сам
человеческий
опыт,
не
нуждаю
щийся
в
посредничестве
слов;
и
каждое
существо
-
уже
потому,
что
126
IV.
Дар
языков
оно
живет,
-
знает
о
жизни
нечто
такое,
что
никогда
не
станет
дос
тупно
научному
анализу,
даже
если
ученым
удастся
свести
к
химиче
ской
формуле
или
электрическому
заряду
все
наблюдаемые
проявле
ния
живых
организмов.
И
потому
последнее
слово
всегда
можно
ска
зать
лишь
при
молчаливой
встрече
с
глазу
на
глаз.
Вико,
назвавший
самую
раннюю
стадию
человеческого
развития
«
веком
ПОЭЗИЮ>,
предвосхитил
суждение
Йесперсена,
который
опре
делил
ее
как
«
век
песни»;
но,
скорее,
это
был
такой
век,
когда
танец,
песня,
поэзия
и
проза,
миф,
обряд,
магия
и
грубый
факт
тесно
пере
плетались
и
были
почти
неотличимы
друг
от
друга.
Однако
уже
в
силу
такого
мифологического
изобилия
этот
век
держал
в
плену
сво
их
чар
еще
не
сформировавшийся
ум
человека.
А
специфическая
ми
фология
нашей
собственной
эпохи
сложилась
благодаря
реакции
против
невыносимого
субъективного
замешательства;
и
эта
мифоло
гия
наделяет
исключительно
количественные
измерения
и
логиче
ские
абстракции
теми
же
самыми
магическими
свойствами,
какими
первобытный
человек
наделял
красочные
фигуры
речи.
Однако
мы
бы
оказались
неправы,
если
бы
стаJ1И
усматривать
нашу
собственную,
крайне
специфическую,
«болезнь
абстракции»,
достигшую
наивысшей
точки
в
Витгенштейновом
анализе
языка,
уже
в
истоках
человеческого
языка.
Отрицание
мифа
и
метафоры
порож
дает
не
менее
серьезное
искажение.
Попытка
расчленить
человече
ский
опыт
абсолютно
стерильными
инструментами,
для
того
чтобы
предотвратить
малейшее
попадание
бактерий
изначальной
метафо
рической
«болезни»
языка,
приводит
к
тому,
что
опасность
переходит
на
нож
хирурга,
который,
устраняя
очаг
инфекции,
одновременно
нетерпеливо
удаляет
и
другие
органы,
необходимые
для
поддержа
ния
жизни
в
пациенте.
Если
дерзостно
метафоричный
язык
поэзии
окончательно
уступит
место
выхолощенному
языку
компьютера,
то
может
исчезнуть
нечто
весьма
важное
для
человеческого
творчества,
в
том
числе
и
в
области
науки.
Весьма
вероятно,
что
существует,
как
полагал
Бенджамин
Уорф,
какая-то
связь
между
динамичной
структурой
языка
и
природой
кос
моса,
хотя
ни
одному
языку
в
отдельности
и
не
удавалось
полностью
обнаружить
эту
природу.
Ведь
человек,
творец
языка,
сам
является
характерным
порождением
космоса
и
воплощает
его
важные
качест
ва
в
наивысшей
форме
их
организации
и
самосознания.
Однако
ту
обширную
структуру,
которую
обнаруживает
человек,
он
сам
и
по
мог
создать.
Те,
кто
охотно
превратил
бы
человека
в
пассивный
ин
струмент
для
фиксирования
ощущений,
в
простое
записывающее
и
сообщающее
устройство,
лишают
смысла
даже
собственную
фило
софию.
127
Миф
машины
6
Языковая
экономика
изоБЮ1UЯ
Стоит
ли
удивляться,
что
человек
столь
безудержно
упивался
чудом
языка?
Разве
язык
не
наделял
человека
могуществом,
недоступным
ни
одному
другому
животному?
Вскоре
ПОСlе
появления
языка
по
всему
человеческому
небосводу
разлился
свет
сознания.
Действенная
сила
слов
столь
огромна,
что
человек
нередко
поддавался
искушению
(сходному
с
тем,
что
появилось
при
первом
ликовании
по
поводу
от
крытия
«чудо-таблетою»
применять
вербальные
заклятия
или
загово
ры
в
таких
ситуациях,
где
они
не
оказывали
никакого
действия:
на
прим-ер,
чтобы
повлиять
не
только
на
людские
души,
но
и
на
поведе
ние
природных
процессов
и
предметов.
Как
и
в
случае
с
нашими
хва
леными
антибиотиками,
побочные
эффекты
зачастую
оказывались
пагубными.
Даже
в
историческую
эпоху
по-прежнему
считалось,
что
можно
добиться
власти,
произнеся
тайное
имя.
Египетский
миф
рассказыва
ет,
как
богиня
Инанна,
хитростью
выведав
«истинное»
мнение
«все
м-огущего»
Атума,
подчинила
его
своей
власти.
11
Из
тех
же
побужде
ний
какой-нибудь
сегодняшний
безграмотный
абориген
может
про
глотить
рецепт
врача
вместо
того,
чтобы
принять
лекарство,
хотя
в
данном
случае
сила
внушения
способна
перевеснть
терапевтическую
бесполезность
бумаги
Такие
стойкие
случаи
неправильного
приме
нения
словесной
магии
лишь
служат
свидетельством
опьяняющей
исконной
мощи
самого
слова.
Магия
слов
была
столь
действенной
и
убедительной,
что
даже
после
того,
как
множество
других
изобретений
расширило
власть
человека
над
физическим
окружением
и
увеличило
человеческие
шансы
на
выживание,
слову
по-прежнему
принадлежала
пальма
пер
венства
как
главному
источнику
человеческой
созидательности.
В
«
Наставлениях
фараону
Мерикаре»,
написанных
в
пору
между
Древ
ним
и
Средним
царствами
Египта,
мы
читае~1'
«Будь
искусен
в
речах,
дабы
ты
мог
властвовать,
ибо
власть
[человека]
-
его
язык,
а
слово
сильнее
оружия»
8
более
раннем
тексте
мы
читаем,
что
созидате.llЬНОСТЬ
Птаха
-
бога,
сотворившего
всех
остальных
богов,
-
это
«его
зубы
и
губы
его
уст,
которые
произносят
имена
всех
вещей
...
Всякий
божественный
порядок
возник
благодаря
тому,
что
мыслило
сердце
и
приказывал
язык»
Как
заметил
Джеймс
Брестед,
«исключительным
основанием
этой
древней
системы
[иероглифического
письма]
является
важней
шее
представление
о
том,
что
ум
или
мысль
-
источник
всех
вещей»
По
той
же
причине
одна
группа
северо-западных
индейцев,
которую
изучал
Крёбер.
верила,
что
«верховному
богу
вийотов
не
понадоби
лось
песка,
земли,
глины
И-1И
палок
для
сотворения
человека.
Бог
просто
помыслил
-
и
чеJl0век
возник»
В
этих
наблюдениях
содержит-
128
IV.
Дар
языков
ся
одна
истина,
опять-таки
существенная
для
понимания
современного
человека:
«думание»
по-прежнему
гораздо
важнее
«делания».
Сейчас
непосредственная
действенность
речи
в
том,
что
касается
человеческого
поведения,
контрастирует
со
все
более
трудными
про
цессами
управления
и
контролирования
окружения;
и,
возможно,
сам
этот
факт,
в
ущерб
человеку,
отбил
у
него
всякое
желание
создать
для
себя
более
удобный
дом.
Как
намекал
еще
Екклесиаст,
ремесленники,
исполняя
черную
работу
на
полях,
в
кузнице
или
гончарной
мастер
ской,
сделались
непригодны
для
более
высоких
упражнений
ума.
Ведь
и
Бог
книги
Бытия,
подобно
Птаху,
не
совершил
никакой
«рабо
ты»,
творя
вселенную.
Он
просто
сказал:
«Да
будет
свет!»
-
и
стал
свет.
Я
привожу
такие
сравнительно
поздние
примеры
могуществен
ной
роли
речи,
поскольку
в
дальнейшем
мы
увидим,
что
огромные
технические
достижения
цивилизации
значительно
запоздали
бы,
если
бы
невежественное
благоговение
перед
магиеЙ
слова,
«
как
бу
д
то
снизошедшей
с
ВЫСОТ»,
не
сделалось
прочным
основанием
для
действенной
коллективной
организации
TPYД~
Без
магии
языка
и
колоссального
роста
его
мощи
и
сферы
приложения
благодаря
изо
бретению
письма
«миф
машины)}
был
бы
непредставим,
а
его
воздей
ствие
невозможно.
Признавая
критический
вклад
языка
в
развитие
самой
техники,
не
следует
отрицать,
что
в
конечном
итоге
это,
наверное,
замедлило
процесс
изобретательства
в
целом.
Как
предположил
Алье,
примене
ние
словесной
магии
к
трудовому
процессу,
возможно,
останавлива
ло
технический
прогресс.
«Человек,
верящий
в
магюо,
пользуется
техническими
методами,
которые
были
придуманы
задолго
до
его
времени
и
передавались
из
поколения
в
поколение
...
Ему
представля
ется,
что
если
он
совершит
какие-либо
изменения,
то
из-за
него
они
утратят
всю свою
силу.»
Наверное,
это
еще
один
фактор,
который
помогает
объяснить
медлительность
и
несовершенство
доисториче
ского
технического
развития
по
сравнению
с
развитием
языка.
Кроме
того,
он
мог
бы
объяснить
быстроту
изобретений
в
недавние
века
-
с
присущим
им
должным
пренебрежением
к
словесной
магии
и
с
непо
добающей
десакрализацией
слова.
Все
эти
препятствия
и
помехи
не
должны
вызывать
удивления.
Разумеется,
изобретение
языка
не
устранило
прочих
человеческих
слабостей;
напротив,
оно
тем
легче
способствовало
раздуванию
<ого»
и
заставляло
людей
переоценивать
действие
слов
в
том,
что
касалось
контролирования
зримых
и
незримых
сил,
окружающих
человека.
Даже
после
бесконечных
разочарований
в
высокоразвитых
общест
вах
эти
помехи
оставались;
так,
например,
великий
римский
врач
Га
лен
сочетал
магические
формулы
с
рациональными
медицинскими
9-1192
129
Миф
машины
предписаниями.
А
разве
это
злоупотребление
повторяющимися
за
клинаниями
не
продолжает
существовать
и
сегодня
в
форме
рекламы
и
пропаганды?
Словесная
магия
-
одно
из
главных
средств
достиже
ния
власти
и
высокого
статуса
в
«обществе
изобилия».
Поскольку
наша
собственная
эпоха
начала
остро
сознавать
воз
можные
случаи
неверного
употребления
слов
-
семантическую
пута
ниuу
и
«магическое»
неверное
применение
(быть
может,
из-за
того,
что
именно
в
это
время
беспринuипный
политический
и
коммерче
ский
обман
стал
портить
язык),
-
то
мне
хотелось
бы
скорее
подчерк
нуть
исключительную
природу
этого
изобретения,
которому
мы
должны
переставать
удивляться.
Если
язык
долгое
время
обращал
человеческую
энергию
в
иное
русло,
нежели
изменение
окружающей
среды
и
манипулирование
ею,
-
то
он
и
сам
наделен
всеми
атрибута
ми
изощренной
технологии,
включая
отдельные
положительные
чер
ты,
которые
еще
не
преобразованы
в
механико-электронную
систему,
находящуюся
сейчас
в
проuессе
развития.
То,
что
Фрейд
ошибочно
считал
инфантильным
заблуждением
относительно
всевластия
мыслей,
в
действительности
является
из
лишне
доверчивой
покорностью
магической
власти
слов.
Однако
отриuание
их
всевластия
или
«всезнайства»
не
означает
принижения
их
действительного
назначения,
которое
заключается
в
том,
чтобы
воздействовать
на
человеческое
поведение
и
способствовать
пра
вильному
истолкованию
природных
событий,
недоступному
для
по
нимания
животных.
Дело
в
том,
что
вплоть
до
нашего
времени
язык
как
технический
инструмент
превосходит
любые
орудия
или
маши
ны:
по
своему
идеальному
устройству
и
каждодневному
функuиони
рованию
он
по-прежнему
остается
непревзойденным
образuом
(пусть
и
незамеченным)
для
всех
прочих
видов
эффективного
заводского
производства,
стандартизаuии
и
массового
потребления.
Это
вовсе
не
такое
абсурдное
утверждение,
как
может
на
первый
взгляд
показаться.
Начнем
с
того,
что
язык
-
наиболее
легкий
для
перемещения
и
хранения,
а
также
для
распространения,
из
всех
соuи
альных
артефактов:
это
самый
воздушный
из
всех
культурных
по
средников.
По
этой
причине
лишь
ему
под
силу безгранично
умно
жать
и
накапливать
значения,
не
переполняя
при
этом
живого
про
странства
планеты.
Едва
начавшись,
производство
слов
выдвинуло
первую
настоящую
экономику
изобилия,
помогавшую
постоянному
производству,
замещению
и
непрестанному
изобретению,
и
в
то
же
время
имевшую
некий
«встроенный»
механизм
контроля,
который
предотвращал
нынешнюю
злостную
практику
автоматической
экс
пансии,
бездумной
инфляuии
и
преждевременного
устаревания.
Язык
-
это
великое
вместилище
культуры.
Благодаря
устойчивости
всякого
языка
каждое
поколение
людей
могло
принимать
и
передавать
даль-
130