Липман М., Рябов А. Пути российского посткоммунизма

Подождите немного. Документ загружается.

их неподконтрольности), общая структура кла-

нового капитализма с господством олигархиче-

ских бизнес-групп в принципе сохранялась. На-

чиная с 2005 г., как уже отмечалось, государство

напрямую начало трансформацию российского

капитализма из «олигархического» в «бюрокра-

тический» или «аппаратный» [60; 107; 5]. Вслед

за российскими корпорациями («Сибнефтью»,

ЮКОСом, «АвтоВАЗом», ОМЗ, «Пермскими

моторами», «Гута-банком», Ковровским механи-

ческим заводом, «Мотовилихинскими завода-

ми», Промышленно-строительным банком,

«Силовыми машинами», Заводом им. Дегтяре-

ва) в 2006 г., по всей видимости, определенное

давление почувствовали и иностранные инвес-

торы (как минимум, в нефтедобывающем секто-

ре), например, владельцы сахалинских проек-

тов (Независимая газ. — 2006. — 20 авг.) и ТНК-

BP, от которой «Газпром» требует передать ему

«Удмуртнефть» — бесплатно или по символичес-

кой цене (Век. — 2006. — 19 мая). Согласно име-

ющимся сведениям, в число стратегических

предприятий, приобретение крупных пакетов

акций которых будет осуществляться только

с согласия государства, предполагается вклю-

чить компании, которые разрабатывают место-

рождения урана, алмазов, нефти — от 150 млн т,

газа — от 1 трлн куб. м, золота — от 700 т и меди —

от 10 млн т (Ведомости. — 2006. — 27 янв.).

Впрочем, формальное расширение государ-

ственного сектора не привело к реальной сме-

не моделей управления или качественных ха-

рактеристик хозяйственного порядка: по сути

дела, «частных» «олигархов» сменили «скры-

тые» государственные. В подавляющем боль-

шинстве случаев (за исключением «особой си-

туации» ЮКОСа или покупки «Гута-банка»

в условиях кризиса) переход контроля осуще-

ствляется в рамках рыночных (пусть и, оче-

видно, не всегда добровольных) сделок. Част-

ному крупному бизнесу «в тени власти» реали-

зовывать свои цели, возможно, станет даже

141

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЛОГИКА ФОРМИРОВАНИЯ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ИНСТИТУТОВ В РОССИИ

141

142

проще [75, 111]

. Происходящие процессы

можно описать как уход от индивидуализиро-

ванной власти «публичных людей — олигар-

хов» к «непубличному лоббированию» ано-

нимных представителей корпораций [42] или

как смену предмета торга бизнеса и власти —

с отдельной «услуги» на «толкование бюрокра-

тией государственного интереса» [5, с. 42].

Соответственно сохраняется заинтересован-

ность в поддержании «лояльного окружения»

государственных корпораций, составляющих

теперь ядро экономической системы. Это до-

стигается и за счет его вовлеченности в тене-

вые схемы, вполне соответствующие и логике

поиска ренты. Можно даже предположить, что

государство будет создавать в экономике кри-

зисные ситуации, пользуясь самым мощным

своим орудием — способностью генерировать

плохие новости для игроков, понимающих,

что воля государства является решающей для

экономической системы

. Тем самым бизнес

утрачивает свою «переговорную силу», приоб-

ретенную за счет экономического роста.

Аналогичным образом усиление центральной

элиты привело к снижению открытой фрагмен-

тации власти, выразившейся в последователь-

ных шагах новой администрации — от введения

федеральных округов и реформы Совета Феде-

рации, отмены «внутренних офшоров» и цент-

рализации налогообложения до отмены выбор-

ности губернаторов. Однако и в этом случае

процесс сложнее, чем кажется. Диспропорции

в распределении налоговых поступлений в от-

дельных регионах между Федерацией и регио-

нальными бюджетами, по нашим расчетам, не-

смотря на формальную централизацию налого-

вой системы, в 2000-х годах резко выросли даже

по сравнению с 1990-ми. По-разному складыва-

ется судьба активов региональных администра-

ций: иногда они по-прежнему сохраняют кон-

троль над ними, а иногда судьба крупных паке-

тов акций (скажем, как в случае компании

Помимо всего прочего на

региональном уровне бизнес

остается одним из влиятель-

ных публичных политичес-

ких игроков [47].

Возможно, этот вывод под-

тверждают и «дело ЮКОСа»,

вызвавшее обвал фондового

рынка, и кризис «Содбизнес-

банк» — «Кредиттраст» — «Гу-

та-банк» весны-лета 2004 г.

Данная логика позволяет объ-

яснить, почему в благоприят-

ных условиях 2003—2004 гг.

в России периодически воз-

никают кризисы в наиболее

подверженных панике и слу-

хам секторах экономики, а го-

сударство или инициирует

их, или выступает пассивным

наблюдателем. Даже если тот

или иной кризис не был вы-

зван сознательными действи-

ями чиновников, его корни —

в организации политико-эко-

номической системы, в кото-

рой любой бизнес может

быть в кратчайшие сроки раз-

рушен государством.

142

АЛЕКСАНДР ЛИБМАН

АЛРОСА) становится предметом сложных пе-

реговоров. Но и здесь наблюдается постепен-

ный переход от системы «неформальной управ-

ляемости» ко все более явному выстраиванию

вертикали.

Наконец, в сфере неформальной фрагмента-

ции власти происходят наиболее интересные

процессы. Как мы уже отмечали, эта область ед-

ва ли вызывает значительный интерес центра

с точки зрения логики власти. Однако само по

себе усиление государственных структур в их

конфликтах с другими центрами власти (бизне-

сом и регионами) дало ведомствам большие воз-

можности для изъятия ренты. «Конкуренция за

налогоплательщика» свелась к соперничеству

различных государственных структур, «уравно-

вешиваемых» теневыми схемами [5], или даже

к формированию локальных монополий. Парал-

лельно росту государственной власти идет ак-

тивный рост коррупционного давления на биз-

нес: по оценкам фонда ИНДЕМ, рынок деловой

коррупции в России возрос с 2001 по 2005 гг.

с 33,5 до 316 млрд долл. при постоянном сниже-

нии «спроса на коррупцию» со стороны бизнеса.

Все сказанное означает, что стабильность и да-

же укрепление полуавторитарного политичес-

кого режима привели к стабилизации неэффек-

тивного институционального равновесия. Про-

цесс нарастания спроса на хорошие институты

в условиях экономического роста, увеличения

благосостояния [90] и транснационализации

бизнеса был во многом остановлен и даже обра-

щен вспять политическими факторами

. Таким

образом, институциональный фундамент рос-

сийской экономики остается незыблемым, что

не может не сказаться на долгосрочных перспек-

тивах экономического роста. Возникает своего

рода замкнутый круг, являющийся еще одной ос-

новой неэффективного равновесия. Однако не-

достаток идеи «замкнутых кругов», весьма попу-

лярной в экономике развития, состоит в том,

что она не объясняет тот факт, что экономики

Помимо экономического

роста фактором, выводящим

систему из неэффективного

равновесия, может оказаться

спад экономики [80]. Во вся-

ком случае, в промышленно

развитых странах именно

спад является стимулом для

проведения реформ [221].

Действительно, все описан-

ные выше перераспредели-

тельные модели эффективны

в условиях постоянного или

растущего экономического

потенциала. Что же случится,

если «пирог» начнет умень-

шаться? С точки зрения поли-

тико-экономического анализа

здесь необходимо отметить

два обстоятельства. Во-пер-

вых, дефицит демократии

позволяет элите переживать

достаточно длительные пери-

оды экономического спада

без неблагоприятных послед-

ствий (неизбежных в услови-

ях демократического режи-

ма). Во-вторых, даже если

кризис приведет к смене ре-

жима, это всего лишь означа-

ет возникновение «окна воз-

можностей» и не гарантиру-

ет, что новая система будет

более эффективной (см. по-

следний раздел работы).

143

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЛОГИКА ФОРМИРОВАНИЯ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ИНСТИТУТОВ В РОССИИ

143

144

выходят из таких «кругов» — сами или под дейст-

вием внешних сил. Именно этот вопрос мы ко-

ротко рассмотрим в следующим разделе.

Насколько уникальна

сложившаяся в Рос-

сии ситуация и какие

пути выхода из неэф-

фективного равнове-

сия предлагает анализ мирового опыта? На

наш взгляд, в мировой практике уже имелись

децентрализованные экономические системы,

обладавшие определенными чертами, пере-

численными в первом разделе, однако их соче-

тание во многом является типичным именно

для российской экономики.

Неправовой характер и господство центров

экономической власти, тесно связанных с госу-

дарством, сближает Россию с экономиками мер-

кантилистского типа [15]

. Этот термин ис-

пользуется Э. де Сото для характеристики эко-

номики многих латиноамериканских стран.

Особенностью меркантилистской экономики

является наличие влиятельного государства,

предоставляющего привилегии отдельным груп-

пам интересов. Частная собственность носит аб-

сентеистский (фиктивный) характер и полно-

стью зависит от благорасположения власти. Это

ведет к нарушению функционирования меха-

низмов рыночной координации и препятствует

экономическому росту. Если в общем случае ин-

ституты обладают «положительными сетевыми

эффектами», т. е. их положительный эффект

тем больше, чем больше число использующих

их субъектов, то в меркантилистской экономике

ситуация обратная: государство устанавливает

неэффективные институты с целью перераспре-

деления, и по мере распространения их негатив-

ный эффект становится все больше. Типичной

особенностью меркантилистских экономик яв-

ляется высокая коррупция. В политической сфе-

Обзор данного подхода при-

менительно к России приво-

дится в [11].

144

АЛЕКСАНДР ЛИБМАН

Мировой опыт

и стратегии выхода

из институциональной

ловушки

ре меркантилистская экономика часто сочета-

лась с авторитарными режимами [106]. Государ-

ство заняло позицию «грабящей руки».

Однако (и это также следует из работ де Сото)

латиноамериканский капитализм характеризу-

ется значительным спросом на хорошие инсти-

туты. В результате прихода мигрантов из села

сформировалась огромная нелегальная эконо-

мика, избегающая государственных препон. Ми-

грация сформировала своего рода альтернатив-

ную экономику, конкурирующую с государством

и существующую за «стеклянными стенами» вне

поля деятельности государственного регулиро-

вания. Эта альтернативная экономика государст-

вом не контролируется, и в ней спонтанно воз-

никают эффективные рыночные институты.

В результате размываются основы неэффектив-

ного равновесия. Так, в частности, произошло

в Европе XV—XIX вв., где миграция из села в го-

род положила конец меркантилистским эконо-

мическим системам, существовавшим во многих

странах. То есть сила, способная обеспечить вы-

ход из неэффективного равновесия, есть, надо

лишь легализовать альтернативную экономику.

Конечно, это политический вопрос, а обеспе-

чить такую трансформацию в политической

сфере сложно. Власть в Латинской Америке

легко сменяется, но часто — незаконным путем.

Иначе говоря, если в постсоветских государст-

вах имеет место безальтернативность,

то в странах Латинской Америки — внезакон-

ная, неправовая альтернативность. Но такая

ситуация все же лучше, чем в России, где вся

экономика или была охвачена реформами, со-

здающими клановый капитализм, или оказа-

лась в своеобразных заповедниках плановой

экономики, которые благодаря механизмам ад-

министративного рынка достаточно быстро

встроились в клановый капитализм. Бизнес на

всех уровнях выбрал стратегию поиска под-

держки у государства (будь то федеральная

власть или местная администрация)

. Иначе

В этой связи любопытны

результаты исследования

[38], посвященного анализу

малого бизнеса. С одной сто-

роны, авторы констатируют,

что именно «новая», пред-

принимательская Россия

«...выступает сегодня, сама то-

го, быть может, не подозре-

вая, в роли главной наследни-

цы и продолжательницы со-

ветского образа жизни эпохи

разложения. Отбросив его

официальную (идеологичес-

кую и моральную) оболочку,

она протянула из прошлого

в настоящее (не исключено,

что и в будущее) его скрытую,

теневую, нелегально-коммерчес-

кую суть, развитию которой

при переходе от социализма

к капитализму была дана не-

виданная доселе свобода».

С другой стороны, именно

в «низовом» бизнесе, по мне-

нию исследователей, проис-

ходит формирование «спроса

на изменения» и создание

«нового общественного дого-

вора» (это отражается, на-

пример, в отношении к тене-

вому бизнесу, неуплате нало-

гов и др.).

На наш взгляд, подобный оп-

тимистический взгляд нужда-

ется в определенной коррек-

тировке. Малый бизнес также

вовлечен в систему кланового

капитализма и является про-

дуктом «обратного отбора».

Пусть уровень взаимосвязей

с государственными органа-

ми, на которых действуют

бизнесмены, значительно ни-

же, чем у «олигархов», однако

принципиальный характер

взаимосвязи, отношения па-

трона и клиента, остаются

прежними. Для малого бизне-

са также характерна пробле-

ма «двойной нелегитимнос-

ти» (хотя и в меньшей степе-

ни, чем для «олигархов»).

Конечно, масштабы перерас-

пределительных эффектов

здесь гораздо ниже, чем

у крупных компаний (поэтому

и вероятность того, что ма-

лый бизнес «предъявит спрос

на перемены», выше), но они

присутствуют. Наконец,

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЛОГИКА ФОРМИРОВАНИЯ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ИНСТИТУТОВ В РОССИИ

145

146

АЛЕКСАНДР ЛИБМАН

говоря, возникала не «двухсекторная» эконо-

мика по де Сото (неформальный рыночный

сектор и меркантилистская официальная эко-

номика), а «двухслойная» экономическая систе-

ма, где все игроки одновременно вовлечены

в «серую», «теневую» и «белую» экономичес-

кую активность [35]. Политические реформы

в России недостаточны, необходим и выход из

неэффективного равновесия в экономике

(в том числе и для политических реформ).

В этом отношении Россия ближе к странам

Юго-Восточной Азии, где децентрализован-

ная экономика постепенно приходит на смену

жесткой плановой системе. Там, как и в Рос-

сии, существует многолетняя (если не много-

вековая) традиция административного рын-

ка, укоренившаяся в национальной культуре

и порождающая спрос на плохие институты.

Государственная власть также остается авто-

ритарной и пронизанной коррумпированной

бюрократией, однако все же, как правило, ис-

пользуется модель «помогающей руки». По-

этому надежда на спонтанное образование

рынка снизу невелика

Отличие России от стран Юго-Восточной

Азии, как представляется, в значительном де-

фиците доверия. Этот вывод подтверждается

уже цитировавшимися нами ранее результата-

ми «World Value Survey». В Китае, например,

значительная связь хозяйственных взаимосвя-

зей происходит в рамках так называемых гуан-

си (неформальных сетей, основанных на се-

мейных, межличностных контактах). Россий-

ское же общество атомизировано, расколото

на отдельные сегменты, разделенные сферой

недоверия. Это делает дефицит права особен-

но острой проблемой. Недоверие усиливает

«синдром временщика», господствующий

у российских элит (в отличие от элит Юго-Вос-

точной Азии) и препятствующий использова-

нию стратегии «помогающей руки», отдача от

которой отложена во времени

для малого бизнеса даже

в большей степени, чем для

крупного, выражены эффек-

ты дефицита вертикального

доверия и зависимости от вы-

бранного пути. Как же это со-

четается с результатами упо-

мянутого социологического

исследования? Ответ, на наш

взгляд, в том, что спрос на

институты (как и спрос на то-

вары) — не просто потреб-

ность в чем-либо. Речь идет

о своеобразном платежеспо-

собном спросе, подтвержден-

ном желанием предпринима-

телей реально работать по

новым правилам, активно

поддерживать преобразова-

ния или «требовать» их.

Именно этот платежеспособ-

ный спрос в условиях, когда

любое преобразование вос-

принимается как угроза, ока-

зывается в дефиците.

Не случайно предпринима-

тели в меньшей степени, чем

другие группы населения, до-

веряют государству в защите

своих интересов. Авторы ис-

следования полагают, что по-

добное отношение — пример

своеобразной установки на

«квазигражданское» общест-

во. Нам этот вывод представ-

ляется сомнительным: опора

на свои силы и отторжение

защиты государства свойст-

венна как гражданскому об-

ществу, так и «обществу по

понятиям».

Исследование [38] показало

еще один важный факт. В сре-

де «ПРЕДпредпринимате-

лей», т. е. людей, не занимаю-

щихся в настоящее время биз-

несом, но в принципе

стремящихся к этому, готов-

ность к нарушению правил

игры и «уходу в тень» заметно

выше, чем среди самих пред-

принимателей. Это, во-пер-

вых, отражает представление

населения о постсоветском

бизнесе и, во-вторых, может

служить фактором воспроиз-

водства неэффективной моде-

ли в будущем. Устойчивое

представление о том, что ус-

пеха в бизнесе можно добить-

ся только по теневым кана-

Достаточно специфическую альтернативу

клановому капитализму демонстрирует Тур-

ция. Там также сложился похожий на россий-

ский вариант «капитализма для своих», где до-

минирует крупный бизнес, тесно связанный

с бюрократией. Однако в Турции у кланового

капитализма возник соперник — «исламская

экономика». Запрет взимания процента в ис-

ламе еще в Средние века породил целый ряд

специфических форм организации экономи-

ки, «маскирующих» процент. Уже в XX в. эти

институты были востребованы в странах, где

право основано на шариате, и породили «ис-

ламскую экономику» с «исламскими» аналога-

ми банков, биржевой системы и т. д. Напри-

мер, взимание процента заменяется (фор-

мально) участием в прибыли [223]. В Турции

со светской правовой системой обращение

к институтам «исламской экономики» уже

имело другое значение — оно было способом

обойти формальную систему кланового капи-

тализма, предоставив предпринимателям до-

ступ к кредитным ресурсам. По сути дела речь

идет о латиноамериканской модели «парал-

лельной эффективной экономики», сосущест-

вующей с клановым капитализмом [95, с. 410—

413]. Впрочем, насколько устойчивой окажет-

ся эта система и к каким последствиям она

приведет, сказать крайне сложно.

Однако ближе всего российская модель взаи-

моотношений государства и бизнеса к систе-

мам, сложившимся в постсоветских странах.

И именно они в последнее время оказались

в центре внимания аналитиков. События в Гру-

зии, Киргизии и на Украине продемонстриро-

вали, что политические системы «управляемой

демократии» не бессмертны — более того,

во многих случаях их стабильность преувели-

чивается. Любая революция (подобная украин-

ской, грузинской или российской 1991 г.) пред-

ставляет собой своеобразную точку бифурка-

ции. Она открывает «окно возможностей» для

лам, оказывает влияние на

поведение новых игроков,

стремящихся не столько из-

менить систему, сколько «впи-

саться» в нее. По всей види-

мости, именно в этом прояв-

ляется уже отмеченный выше

эффект: чем дольше существу-

ет неэффективное равнове-

сие, тем выше его стабиль-

ность.

Несмотря на все сказанное,

малый бизнес все равно

в большей степени склонен

предъявлять спрос на хоро-

шие институты, чем крупный

(такая ситуация характерна

для большинства стран мира).

Поэтому поддержка малого

бизнеса — важный фактор

преодоления спроса на пло-

хие институты.

Иначе говоря, речь идет

о традиции описания «лову-

шек развития», основанных

на традиции Г. Мюрдаля.

Отличие подходов Мюрдаля

и де Сото дискутируется

в [51, с. 39].

А. Олейник в зависимости

от уровня «общего» и «верти-

кального» доверия выделяет

четыре типа экономических

систем. Высокий уровень обе-

их форм доверия ведет к уста-

новлению оптимальной сис-

темы («согласие на основе оп-

тимизма»). Дефицит

вертикального доверия при

избытке доверия общего спо-

собствует возникновению

мощной неформальной эко-

номики, неподконтрольной

власти, «сетевой системы»,

архаизации общественных от-

ношений. Доминируют круп-

ные и средние независимые

от государства компании. На-

оборот, дефицит общего до-

верия при избытке верти-

кального ведет к формирова-

нию системы бюрократи-

ческого капитализма модели

«помогающей руки» с господ-

ством крупного, зависимого

от государства бизнеса. Дефи-

цит обеих форм доверия при-

водит к возникновению наи-

менее эффективной систе-

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЛОГИКА ФОРМИРОВАНИЯ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ИНСТИТУТОВ В РОССИИ

147

148

АЛЕКСАНДР ЛИБМАН

преобразований, но не гарантирует создание

демократической политической и рыночной

экономической системы (другой вопрос, что

сам факт открытия «окна возможностей» в ус-

ловиях «болота» управляемых демократий — яв-

ление, безусловно, положительное) [102].

В этой связи преждевременные комментарии

крайне опасны

. Однако определенные пред-

варительные гипотезы можно сформулировать

уже сейчас (подробнее см. [55; 181; 183]).

Первая гипотеза касается вероятности воз-

никновения «окна возможностей» в тех или

иных конфигурациях «кланового капитализ-

ма». В принципе, на наш взгляд, выход из «ин-

ституциональной ловушки» в отношениях госу-

дарства и бизнеса лежит вне самих этих отно-

шений [53]. Однако украинские события

показывают, что в определенных обстоятельст-

вах особенности «кланового капитализма» мо-

гут способствовать трансформации. Украинско-

му бизнес-сообществу, как и российскому, свой-

ственна высокая степень разрозненности

и внутренних конфликтов, но Украина характе-

ризовалась значительно большей концентраци-

ей власти на стороне бизнеса (достаточно ска-

зать, что бизнес-структуры контролировали

парламентские фракции и телеканалы). В Рос-

сии недостаточный потенциал влияния на пуб-

личную политику (ограниченность которого

четко продемонстрировали «информационные

войны» 1999—2000 гг.) сделал для крупного биз-

неса более привлекательной стратегию разре-

шения внутренних разногласий или «по поня-

тиям», или за счет обращения к арбитру-госу-

дарству. Соответственно внутренние конфлик-

ты лишь способствовали стабилизации неэф-

фективного равновесия. Обладавшие большим

влиянием в публичной политике украинские

«капитаны бизнеса» смогли апеллировать к на-

роду, что, напротив, привело к постепенной де-

стабилизации равновесия (не случаен возник-

ший в статье А. Ослунда образ украинской рево-

мы — национального рынка

как «согласия на основе пес-

симизма» (т. е. демонстрирует

представление о том, что

«партнер все равно обманет»,

и задача лишь в том, чтобы

обмануть первым). В этой си-

туации господствующими

должны стать малые и сред-

ние компании [33]. Распреде-

лить реальные экономики по

этим типам крайне сложно.

Страны Юго-Восточной Азии

и Латинской Америки, безус-

ловно, не соответствуют мо-

дели согласия на основе пес-

симизма, но, по всей видимо-

сти, обладают чертами как

бюрократического капитализ-

ма, так и сетевой экономики.

Для России характерно «со-

гласие на основе пессимиз-

ма»; господство крупных ком-

паний связано, по всей види-

мости, с факторами,

лежащими вне проблемы до-

верия, — прежде всего с полу-

авторитарной политической

системой.

Достаточно вспомнить от-

зыв Р. Легволда о новом ре-

жиме А. Лукашенко в 1994 г.:

«...первые шаги нового Пре-

зидента породили надежду,

что он намеревается ускорить

реформы... Совсем не в духе

“ставленника российского им-

периализма” в своих первых

интервью А. Лукашенко под-

черкнул нецелесообразность

восстановления СССР, а так-

же необходимость изыскания

формулы, не ущемляющей на-

ционального суверенитета»

(цит. по [39]).

люции как «революции миллионеров против

олигархов», т. е. «непридворного бизнеса» про-

тив «придворного»

). Когда мы говорим об

апелляции к народу, важно понимать, что речь

идет именно о возможности доступа к инстру-

менту в борьбе за власть и доходы независимо

от «идеалистической» или эгоистической моти-

вации, однако использованный инструмент оп-

ределяет последующую логику развития собы-

тий. Сходные процессы диктовали и логику

парламентских выборов 2006 г., оказавшихся

одним из наиболее успешных примеров народо-

властия на постсоветском пространстве [103;

19]

. Таким образом, наша гипотеза состоит

в том, что рост влияния бизнеса на публичную поли-

тику может способствовать вынесению внутренних

противоречий на «суд народа». При этом вероят-

ность трансформации политического режима повы-

шается, хотя определяющими являются внеэкономи-

ческие факторы. В этой связи увеличивающийся

«сдвиг влияния» в пользу государства в России —

тенденция весьма тревожная.

Вторая гипотеза затрагивает уроки револю-

ций для поведения российского бизнеса в по-

добной ситуации. В какой-то степени происхо-

дящее сегодня на Украине и в Грузии оправды-

вает опасения российских бизнес-структур

относительно их «двойной нелегитимности».

Новые режимы с самого начала приступили

к перераспределению собственности, от кото-

рого страдали в основном бизнес-структуры,

близкие к ушедшему режиму, — идет ли речь

о «внебюджетных фондах» и арестах бизнесме-

нов в Грузии, украинской реприватизации или

о грабежах магазинов и перераспределении

собственности в Киргизии (см., например,

[116; 74]). Соответственно можно предполо-

жить, что бизнес еще в большей степени будет заин-

тересован в сохранении неэффективного равнове-

сия. Возможно, правда, и обратное умозаклю-

чение — «опальные» бизнес-структуры увидят

возможность реализации успешной страте-

Другой вопрос, почему на

Украине подобная апелляция

оказалась возможной. Иначе

говоря, почему Ю. Тимошен-

ко смогла мобилизовать на-

родные массы в свою под-

держку, а Ходорковский или

Гусинский — нет? И почему

поддержку народа удалось мо-

билизовать именно под демо-

кратическими лозунгами? По-

чему власть отказалась от си-

лового подавления

демонстраций? Ответ на эти

вопросы лежит, как мы уже

отмечали, вне взаимоотноше-

ний государственных и част-

ных структур — например,

в сфере развития гражданско-

го общества, в культуре и на-

циональных традициях, в по-

зиции международного сооб-

щества и др. Все эти темы

находятся за пределами ра-

мок настоящей работы.

Аналогичные выводы дела-

ются в работах [153; 154;

155]. По мнению автора, ре-

волюции являются частью

нормального жизненного

цикла постсоветских полити-

ческих систем, «осциллирую-

щих» между большей или

меньшей концентрацией по-

литической власти в рамках

общей модели. Революции

«заложены» в жизненном

цикле систем и могут озна-

чать как «демократический

выход», так и продолжение

цикла. На Украине успех де-

мократического транзита во

многом связан именно с «не-

завершенностью» революции

и продолжением соперниче-

ства политических сил. Такой

подход достаточно сильно от-

клоняется от представления

о необходимости «консолида-

ции ради демократии»: наобо-

рот, соперничество (прямое

или в рамках широкой коали-

ции) становится залогом ус-

пеха.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЛОГИКА ФОРМИРОВАНИЯ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ИНСТИТУТОВ В РОССИИ

149

150

АЛЕКСАНДР ЛИБМАН

гии — но тут вступает в силу проблема общего

ослабления политического влияния бизнеса,

описанная выше. С другой стороны, очевидно,

учатся и политические элиты стран постсовет-

ского пространства [208], правда, неизвестно,

действительно ли их «уроки» выльются в фор-

мирование предотвращающих демократиза-

цию стратегий [155].

Наконец, последний вопрос состоит в том,

какое влияние «революция» оказывает на пер-

спективы развития «кланового капитализма».

Разрушение определенного политического

режима не означает автоматически трансфор-

мацию экономической системы. Как нам пред-

ставляется, можно сформулировать два воз-

можных сценария. В случае успеха демократи-

ческих преобразований клановый капитализм

может остаться своеобразной «тенью прошло-

го» в экономических отношениях, постепен-

но эволюционирующей в сторону рыночной

системы. Подобная ситуация складывалась

в ряде стран континентальной Европы (Ита-

лия) и Юго-Восточной Азии (Южная Корея).

При этом деконструкция системы может про-

должаться десятилетиями в зависимости от

внешних условий. Несколько ускорить транс-

формацию может государственная политика

(например, антимонопольное регулирова-

ние), но разрушение системы недоверия и те-

невых связей — весьма длительный процесс.

Клановый капитализм со свойственными ему

группами интересов может представлять со-

бой долгосрочную угрозу демократическим

институтам. Однако принципиально ограни-

ченный срок жизни полуавторитарного режи-

ма не исключает возможности становления

новых полуавторитарных систем. Собствен-

но, к подобной логике развития клановый ка-

питализм и подталкивает политическую сис-

тему. В этой ситуации клановый капитализм

способствует тому, чтобы на смену одной «уп-

равляемой демократии» пришла другая.