Левит С.Я. (сост.) Антология исследований культуры. Т 1. Интерпретации культуры
Подождите немного. Документ загружается.
интеллектуальные навыки простонародья — в том виде, в каком отражают их упомянутые
выше
==529
Методы интерпретации культуры
сказания, — достойны изучения. Те же мысли высказаны мной в сообщении о тайных
союзах у квакиутлей для ежегодника памяти Адольфа Бастиана [Anniversary Volume for A.
Bastian] в 1896 г. и, с несколько иной точки зрения, в выступлении по тому же поводу на
XIV съезде американистов в 1904 (опубл. в 1906; последнее сообщение больше касалось
становления типов культурного поведения). Эти работы я вправе назвать культурно-
историческими, ибо в них рассматриваются способы, которыми созидается остов
самобытной культуры, находящейся в окружении других культур.
В своих попытках восстановить историю культуры мы поневоле довольствуемся
косвенными свидетельствами, и наша обязанность — относиться к ним с величайшей
осторожностью. Д-р Крёбер ставит мне в вину отсутствие интереса к этим вопросам. В
таком случае я, по-видимому, зря потратил годы на реконструкцию социального строя,
историю тайных союзов и классификацию художественных стилей и сказаний народов
Северо-Западного побережья Америки. Мне казалось, что такое детальное изучение ценно
не только само по себе, но и как выявление универсальных черт человеческой истории,
поскольку в каждой отдельной культуре находят отражение общекультурные феномены.
Отказывая этой кропотливой работе в какой-либо ценности, д-р Крёбер, судя по всему,
напротив, готов приветствовать любой порыв разгоряченного воображения. Не могу иначе
оценить его похвалу в адрес моей публичной лекции «История американской расы»
4
, с
которой я выступил как президент Нью-йоркской Академии наук. Поддержав мои доводы,
он не преминул заметить, что я отпустил поводья своей фантазии куда больше обычного.
Гдето около 1895 г. я проделал тщательный анализ доступного тогда материала о
соотношении мифов Северо-Западного побережья и других регионов Америки и Старого
Света
5
и попытался доказать их историческое родство, но, должно быть, остановился, по
мнению д-ра Крёбера, на полпути, не рискнув определить центр происхождения каждого
элемента. Однако я и сейчас стою на своем и утверждаю, что такой результат возможен
лишь в исключительных случаях. То, что феномен достиг наивысшего развития в
определенном месте,
не доказывает еще, что он здесь и возник. Уверенность д-ра Крёбера
в противном, которую я считаю необоснованной, в сочетании с его более легковерным
отношением к материалу, обусловили различие наших методов. В устной беседе со мной
он признал, что если для моих выводов необходима более высокая степень вероятности,
то сам он готов довольствоваться малым. Но это — позиция эпикурейца, а не
современного ученого.
К оглавлению
==530
Ф. Боас. История и наука в антропологии
К сожалению, я не могу признать его обзор моих работ беспристрастным Верно, что на
моем счету мало самостоятельных археологических исследований. Своим единственным
достижением здесь я считаю лишь установление хронологической последовательности
архаики, теотиуаканской культуры и ацтекского периода в Мексике, которое, по-
видимому, явилось первым стратиграфическим исследованием по Северной Америке (не
считая раскопок Дэлла на Алеутских островах). Вместе с тем в программе экспедиции
Джезупа я отвел значительное место археологическим разработкам, которые под
внимательным руководством Харлана Смита дали ряд важных находок в бассейне р.
Фрейзер, свидетельствующих о проникновении туда внутриматериковых культур. И если
в более северных районах они не привели ни к каким результатам, то причина тут не в
отсутствии интереса, а в недостатке материала. Могу добавить, что я из года в год
убеждаю нашу ученую общественность в необходимости возобновить тщательное
археологическое обследование Северной Аляски, которое в свое время, после ряда
сенсационных находок (преимущественно памятников искусства), уклонилось от главной
своей задачи. Между тем основной проблемой здесь по-прежнему остается наличие или
отсутствие предэскимосского типа в области Берингова моря.
Критика же моих языковедческих работ, похоже, и вовсе не достигает цели. Изучение
лингвистических взаимосвязей служит мощным средством исторического исследования и
остается таковым независимо от того, предполагаем мы чисто генетическое соотношение
или возможность глубоких взаимовлияний при языковых контактах. Вопрос этот важен с
точки зрения взаимосвязи языков, но не имеет никакого отношения к историческому или
неисторическому подходу. Если он будет решен, мы сможем дать лингвистическим
данным историческую интерпретацию. Здесь, как и в других случаях, я выступаю
противником необоснованных допущений, для которого неубедительна и
сорокапроцентная вероятность.
Совершенно непонятна мне и критика моей книги «Первобытное искусство» — в
частности, утверждение, что в ней не рассматривается художественный стиль. Между тем
именно вопросам стиля отведена у меня целая глава; имеется и глава, специально
посвященная стилю Северо-Западного побережья и представляющая своего рода образец
моего подхода к проблеме По-видимому, у д-ра Крёбера свои представления
о том, что
такое стиль, равно как и о том, что есть история. Относительно же поставленного мне в
вину умолчания об истории стиля Северо-Западного побережья замечу, что, к
==531
Методы интерпретации культуры
несчастью, не имею данных, проливающих свет на его развитие. Он предстает нашему
наблюдению как вполне сложившийся и исчезающий под влиянием стремительно
развивающихся контактов с белыми колонистами. Небольшие локальные различия и
взаимодействие художественных традиций эскимосов и других соседних племен, не дают,
на мой взгляд, дополнительного материала по этому поводу. Но, быть может, д-ру
Крёберу угодно, чтобы я обошелся без такого материала и написал историю,
повторяющую дикие догадки Шурца?
Я никогда не утверждал, что история законна и полноценна, а историческая
реконструкция — слаба и бесплодна. Разумеется, всякая история первобытного народа,
написанная этнологом, является реконструкцией и не может быть ничем иным. И все же
есть разница между осторожной реконструкцией, основанной на достоверных данных, и
широчайшими обобщениями, которые так и останутся более или менее фантастическими.
Есть ряд очень серьезных общеисторических проблем, по которым я имею более или
менее определенные суждения, — таких, как расселение и соотношение рас, связи
Америки и Старого Света, Африки и Азии и т.п., и стойкость этих суждений всецело
зависит от их обоснованности. В прошлом я слишком часто принимал чье-нибудь
осторожно высказанное предположение за окончательную догму.
Что же касается применения статистики в этнологии, то я, имея некоторое представление
о трудностях статистических исследований, не ожидаю от них спасения для этнологов.
Полагаю, я был первым, кто после выступления Тайлора (1888)' попытался прибегнуть к
ней для изучения мифов. И поскольку корреляционным методом в ту пору не
злоупотребляли, как теперь, и я не знал о его подводных камнях, мне удалось получить
несколько неплохих коэффициентов корреляции для отдельных элементов мифологии
7
.
Особый характер этнологических данных не позволяет выразить их с помощью
математических формул, поэтому и результаты их обработки представляются во всяком
случае более убедительными, чем те, какие дает простое сопоставление чисел. За
последними всегда проглядывают нерешенные вопросы: о реальной сопоставимости
приведенных данных или — в свете других проблем (таких, как Тайлорова) — о том,
насколько они самостоятельны.
Можно лишь пожалеть, что д-р Крёбер не видит задач, которые я ставлю себе в
физической антропологии. Мы постоянно твердим о расах, но никто до сих пор не дал
ясного ответа, чем они определяются. К активному участию в разработках по физической
антропологии впервые побудили меня
==532
ф. Боас. История и наука в антропологии
Г. Стэнли Холл и вся научная атмосфера Кларкского университета, и поначалу они
касались не столько общих вопросов расоведения, сколько влияния внешней среды на
человеческую конституцию. Обратившись к расовой проблематике, я был потрясен
господствующим здесь формализмом. Никто не задавался вопросом, откуда взялись те
или иные параметры, почему они признаны показательными и не зависят ли от
посторонних влияний
9
С тех пор я переключился на эти задачи, без решения которых
данные физической антропологии не могут привлекаться для исследования исторических
проблем. Не менее важным я считаю вопрос о влиянии строения человеческого тела на
его функционирование. Ответ на него даст начало осмысленному изучению расовой
физиологии и психологии.
Д-р Крёбер ссылается на дискуссию об антропологических методах, которая развернулась
на съезде американистов, проходившем в 1928 г. в Нью-Йорке, но не совсем точно
излагает факты. Эта дискуссия всецело сосредоточилась на концепции культурных кругов
и других попытках исторической реконструкции. Под конец я заявил, что всю жизнь
старался понять культуру, которую изучал, как результат исторического развития, но
поскольку все обсуждение свелось к историческим следствиям, мне придется выступить в
роли advocatus diaboli, т.е. на стороне тех, кто для более глубокого уяснения картины
хотел бы вникнуть в процессы, приводящие к историческим изменениям. Такая позиция
не была для меня внове, о чем, надеюсь, убедительно говорит все сказанное выше.
Большинство участников дискуссии, однако, не пожелали заняться рассмотрением каких
бы то ни было «процессов», которых боялись как огня, и предпочли остаться при своих
излюбленных теориях.
В своем предисловии к «Социальной антропологии североамериканских племен» (Чикаго,
1937) Роберт Редфилд повторяет доводы Крёбера и, в частности, принимает его
определение истории: «Историк — тот, кто ограничил себя «функциональными»
этнографическими оценками, [т.е.] определением отдельных обществ, не сравнивая их, но
рассматривая каждое как органическое целое, состоящее из функционально
взаимосвязанных и координирующих органов». Но такая формулировка подразумевает
скорее добротное этнографическое описание, и я не могу вообразить историка, который
сочтет это «историей». Вся Редфилдова критика моей работы сводится к одной фразе: «Он
не пишет историю и не создает научных систем» Последнее замечание вполне отвечает
моим взглядам. История — отдельной человеческой группы или
==533
Методы интерпретации культуры
всего человечества; рассмотренная и в обычном значении этого термина, и в аномальном,
какой придает ему Крёбер; вмещающая и биологические, и лингвистические, и
общекультурные феномены, — эта история до того сложна, что все наши системы всегда
будут субъективными и недоказательными. Источником заблуждений (я пытался доказать
это при обсуждении проблемы тотемизма) является уже
сама классификация —
необходимый элемент любой системы. «Историю», в понимании Крёбера и Редфилда, я
определяю как сквозной анализ отдельной культуры, описывающий ее формы и
динамические реакции индивида на культуру, а культуры — на индивида. Но этот анализ
имеет смысл лишь там, где известно, как протекало историческое развитие ныне
существующих форм. И хотя история первобытных культур реконструируется, увы, на
весьма неадекватном материале, некоторая его часть все же дает основания для выводов.
Думаю, что безразличие Радклиф-Брауна к такого рода реконструкциям зиждется на
чрезмерном доверии к документированной истории — особенно истории культуры. Но
некоторые наши результаты, полученные благодаря археологии или анализу
географического распространения, по своей надежности не уступят документальным
данным. Попытки дать адекватную картину культурной динамики и интеграции связаны,
как известно, со многими трудностями, и аналогия между обществом и организмом —
одна из ранних спекулятивных теорий, к которой, похоже, прибегает Радклиф-Браун в
своем учении о функции, — здесь не работает.
Редфилд возражает против того, что он назвал «неопределенностью» [моего] метода,
против «нежелания разграничить исторический и социально-антропологический
(«научный») подходы», которые, по-видимому, считает взаимоисключающими. Но
непредубежденный исследователь использует любой метод, содействующий успешному
решению проблемы. На мой взгляд, система социальной антропологии и «законы»
культурного развития не менее жестки, чем те физические законы, постижение которых
при нынешнем состоянии нашей науки признано невозможным и которые имеют куда
большее значение. Если же говорить об уникальных и сложных культурных явлениях, то
здесь ничто не может называться «законом» с большим основанием, чем те
психологически и биологически обусловленные характеристики, какие присущи всем
культурам, хотя и проявляются во множестве особенных форм.
Ошибочная интерпретация моих работ связана скорее всего с тем, что в начале своей
ученой деятельности, сражаясь
==534
Ф. Боас. История и наука в антропологии
«со старыми спекулятивными теориями» (так же, как теперь — с новыми, переносящими
категории нашей культуры на инородные), я говорил, сколь важно изучать аккультурацию
(1895, см. S. 425) и рассеяние [dissemination]. Увидев, что эти исторические методы
достаточно укоренились, я переключился (около 1910 г.) на проблемы культурной
динамики, интеграции культуры и взаимодействия индивида и общества.
Абсолютные системы явлений — как комплексные, так и феноменов культуры, —
невозможны. Они всегда будут отражением нашей собственной культуры.
Примечания
' American Anthropologist. N.S. Vol.37 (1935), р. 539-569.
2
The Study of Geography // Science. Vol.9 (1887), p.137-141, 639 f.
3
Science. N.S. Vol.l6(1902), p.872-874, 312 f.
"Annals of the New York Academy of Sciences. Vol.21 (1912), p.177-183, 324 f.
5
Indianische Sagen von der Nord-Pacifischen Kuste Americas. Berlin, 1895.
6
Journal of Royal Anthropological Institute of Great Britain and Ireland. Vol. 18 (1889), p. 245-
272.
7
Indianische Sagen... , S.341 f.
Перевод Ю.С. Терентьева
==535
00.htm - glava26
Лесли А. Уайт
Концепция эволюции в культурной антропологии'
Было бы весьма приятно иметь возможность упомянуть в докладе, посвященном юбилею
выхода в свет «Происхождения видов», о том, что занимающиеся культурой антропологи
позаимствовали концепцию эволюции у Дарвина и применили ее для того, чтобы создать
фундамент своей науки и максимально обогатить ее. К сожалению, таковой возможности
мы лишены. Более того, нам приходится отметить, что теория эволюции появилась в
работах антропологов вне зависимости от работ Дарвина, равно как и вне зависимости от
биологии в целом. Также нам приходится сообщить, что вскоре после того как теория
эволюции окончательно закрепилась в культурологии, большинство ученых обрушили на
нее град злобы и бешенства, презрения и оскорблений, а впоследствии либо полностью
отвергали ее, либо отодвигали в сторону как предмет, недостойный внимания. История,
которую мы расскажем, будет скорбной и печальной.
Говоря о приложении теории эволюции к анализу культурных феноменов, следует
отметить, что Боас и его наиболее значительные последователи и соратники выступали
против теории культурной эволюции, объясняя это тем, что сама теория эволюции была
заимствована этнологами из биологии, где она была уместной и правильной, и применили
ее к анализу культурных феноменов, где она, напротив, была решительно не к месту. Эта
мысль была высказана Боасом еще в 1888 г.: «Принципы биологической эволюции,—
говорил он, — были попросту приложены к феноменам истории культуры в том виде, что
одна система следовала за другой, демонстрируя нам, как человечество от низших
уровней варварства поднялось к высшим уровням цивилизованности. Внимательный
" The Concept of Evolution in Cultural Anthropology//Evolution and Anthropology: A
Centennial Appraisal. Wash., 1959. P. 106-125.
==536
Л. Уайт. Концепция эволюции в культурной антропологии_______
ученый не может позволить себе воспринимать всерьез подобные выходки» (1888:637). В
лекции, прочитанной в Колумбийском университете в 1907 г. Боас заявил, что
«фундаментальные идеи» таких эволюционистов, как Тайлор, Морган и Спенсер, «следует
понимать лишь как приложение теории биологической эволюции к ментальным
феноменам» (Боас, 1908:15-16). Аналогичное заявление повторяется в обоих изданиях
«Мышления примитивного человека» (1911:175; 1938:177). Подобные антиэволюционные
взгляды высказывали также Лоуи (1920а:55-56; 19486:115-16), Голденвейзер (1924:433),
Сепир (1920а:378; 1927:98-99), Радин (1927:373), Бенедикт (1931:810; 1948:585),
Херсковиц (19406:35) и Свентон (1917:461). Из ученых, не представлявших школу Боаса,
подобные высказывания мы находим у Клода Леви-Стросса, который писал:
«Эволюционизм в этнологии является прямым отражением биологического
эволюционизма» (1949:365).
Но теории культурной эволюции не связаны с учением Дарвина, равно как и не
заимствованы они из биологии. Они восходят еще к античности. «О природе вещей»
Лукреция содержит теорию культурного развития. Морган в предисловии к «Древнему
обществу» цитирует Горация, а не Дарвина. Теорию культурной эволюции мы находим в
работах Ибн Халдуна, Жака Бенина Боссюэ, Дэвида Юма, Тюрго, Кондорсе, Иммануила
Канта, Иоганна Готфрида фон Гердера, Густава Клемма, И.Я. Бахофена, Огюста Конта,
Шарля Летурно и многих других ученых, не имевших отношения к биологии. Некоторые
философы, например Иммануил Кант, поддерживали идею культурной, а не
биологической эволюции.
Обращаясь к работам трех столпов эволюционизма в области культуры — Моргану,
Тайлору и Спенсеру, — мы видим, что никто из них не заимствовал концепцию эволюции
ни у Дарвина, ни из биологии. За семь лет до выхода в свет «Происхождения видов»
Спенсер изложил свою всеобъемлющую философию эволюции в «Гипотезе о
развитии»(1852). Тайлор объясняет в предисловии ко второму изданию «Примитивной
культуры», что он так мало ссылается на Дарвина и Спенсера, потому что «настоящее
исследование базируется на собственных разработках автора и лишь в ряде деталей
можно проследить связь с предыдущими исследованиями упомянутых выдающихся
философов» (1913:vii). Теория культурной эволюции Моргана окончательно
сформулирована в «Древнем обществе», но ее наброски встречаются в «Системах
кровного и духовного родства» (1871) как составная часть предложенной им
интерпретации иерархии систем родства. Итак, мы убедились, что тезис, выдвинутый
Боасом и фигу-
==537
Методы интерпретации культуры
рирующий в среде его учеников в течение более полувека, тезис о том, что концепция
эволюции была заимствована этнологами у биологов, а затем неправомерно приложена к
объяснению феноменов культуры, ошибочен и сильно искажает подлинную историю
вопроса. Вместе с тем, приятно отметить, что некоторые антропологи начинают
распознавать и разоблачать этот миф (см., напр., Гёбель, 1949:485; Билз и Хойджер
1953:605; Стронг 1953:391). Херсковиц, ранее поддерживавший это утверждение, пришел
к выводу, что «теория эволюции в области культуры..'. должна считаться чем-то большим,
чем просто отражением теории эволюции в биологии» (1948:464).
Теория эволюции в приложении к культуре так же проста, как та же теория в приложении
к биологическим организмам: одна форма вырастает из другой. Согласно теологической
теории деградации ума, Тайлор писал: «В целом представляется, что в тех случаях, когда
мы наблюдаем развитые искусства, тайные знания, разветвленную систему общественных
институтов,— все это является результатом постепенного развития ранних, более простых
и грубых форм жизни. Ни одна стадия развития цивилизации не возникает сама по себе,
но вырастает или развивается из предыдущей стадии. Это — основной принцип, который
твердо должен себе усвоить каждый ученый, если он имеет желание познать или мир, в
котором он живет, или историю прошлого (1881:20, выделено Л.Уайтом).
В то же время Морган утверждал, что «человечество начало свой путь с низших форм
существования и развились от дикости к цивилизованности посредством медленного
накопления экспериментальных знаний... Можно... утверждать... что дикость
предшествовала варварству... равно как варварство, как известно, предшествовало
цивилизованности (1877: V-VI).
Теория эволюции в целом была сформулирована и получила широкое распространение в
антропологии культуры в последнюю четверть XIX в. В 1896 г. Боас отмечал, что
эволюционизм в культурологии «исповедуется подавляющим большинством ныне
здравствующих антропологов» (S.901). Однако в последние годы XIX в. в этнологии
начала подниматься волна отрицания эволюционизма. В Германии реакция началась с
диффузионистских работ Ратцеля, последователями которого стали столь сходно
мыслящие исследователи, как Лео Фробениус, Бернгард Анкерман, Вилли Фой и Фриц
Гребнер. «Начиная с 1887 г., — пишет отец Шмидт, — противодействие всем подобного
рода (эволюционизма] методам получило развитие в Германии»(1934:17). Что касается
Соединенных Штатов, то поворотным пунктом стало сочинение Боаса «Ограниченность
сравнительного метода в антрополо-
==538
Л. Уайт. Концепция эволюции в культурной антропологии
_______
гии», опубликованное в 1896 г. Оно начинается с ряда реверансов в адрес
эволюционистов, однако следом он набрасывается на «сравнительный [т.е.
эволюционистский] метод», который «не принес сколько-нибудь заметных результатов» и
предлагает «отказаться от тщетных усилий построить единую систему истории эволюции
культуры» (S.908).
В Англии, оплоте эволюционизма, веяния перемен не проявляются до
1911 г., когда
У.Х.Р.Риверс объявил о своем «обращении» в диффузионизм в президентском обращении
в Секцию «Эйч» Британской Ассоциации развития науки. Примеру Риверса последовали
экстремистски настроенные и весьма неглубокие диффузионисты Эллиот Смит и
У.Дж.Перри, а позднее — функционалисты, которые, если и не полностью отвергали
теорию эволюции, то по крайней мере трактовали её односторонне.
Возникновение оппозиции культурному эволюционизму объяснялось двумя причинами.
Первая была рациональной и научной, вторая — иррациональной и реакционной.
Согласно теории эволюционализма, культура развивается повсеместно по более или менее
одинаковому пути в соответствии с общностью обстоятельств, с одной стороны, и
единообразию человеческой психики — с другой. Следовательно, сходство культур
несоприкасающихся регионов следовало рассматривать как примеры независимого,
параллельного развития. Некоторые исследователи оспаривали это положение, считая, что
подобного рода совпадения могли являться, а скорее всего, и являлись следствием
культурной диффузии. Таким образом возник второй тип этнологической интерпретации,
нашедший свое выражение в исторических или диффузионистских школах.
Однако была и другая причина нападок на эволюционизм в культуре. Теория эволюции,
разумеется, пребывала в конфликте с христианской теологией, что побуждало
представителей духовенства и других адептов сверхъестественного бороться с ней не
щадя живота своего. Выход в свет «Происхождения видов» ознаменовал триумф науки и
натурализма, и в течение некоторого времени после этого эволюционизм пользовался
большой популярностью, как в культурологии, так и в биологии. Но враги эволюционизма
были побеждены лишь временно, они далеко не были повержены и отнюдь не
уменьшились в числе. Переведя дух, они перегруппировали свои силы и бросились в
контратаку. В области биологии они добились лишь весьма относительного успеха, хотя и
сумели в 1925 г. организовать эффектную атаку на эволюционизм во время процесса
Скопса в Дейтоне, штат Теннесси. В области культуры, однако, антиэволюциони-
==539
выстроились в боевые ряды на борьбу с эволюционизмом. Использование теории
эволюционизма в целом и теории Моргана в частности Карлом Марксом и деятелями
радикального социалистического рабочего движения вызвало резкое противодействие со
стороны капиталистической системы. Таким образом, антиэволюционизм стал символом
веры определенной части общества. Так же как «социалдарвинизм» стал философским
обоснованием
причин безжалостной эксплуатации в области промышленности,
антиэволюционизм стал философией поддержки церкви, частной собственности, семьи и
капиталистического строя.
Светская школа немецкого диффузионализма, возглавляемого Гребнером, была захвачена
отцом Вильгельмом Шмидтом и его соратниками-клерикалами и обращена в оружие
церкви против ее врагов: эволюционизма, естественных наук с их детерминизмом и
материализмом, и коммунизмом во
всех его формах. Использование католическими
антропологами этнологии было позднее отмечено Лоуи (1921:596), который писал в своей
рецензии, что «полностью сосредоточиться на чисто этнологическом аспекте книги отца
Коппера означало бы пропустить ее наиболее важную с точки зрения самого автора идею:
будучи солдатом церкви, он использует этнологию как оружие против врагов церкви ради
торжества католического христианства». В таком же аспекте следует рассматривать книгу
отца Шмидта «Примитивное откровение» (19396).
В Соединенных Штатах Боас и многие его ученики в некоторых случаях выступали
против некритического эволюционизма с рационалистических, научных позиций,
например, в том случае, когда Боас демонстрировал общность мифов и сказок (напр.,
Боас, 1891). Однако, по большей части боасианский антиэволюционизм носил
иррациональный, антинаучный, реакционный характер. Как однажды отметил Лоуи, дело
было не в том, что школа Боаса находилась в оппозиции к «эволюционистским
построениям Моргана и других авторов» (Лоуи,1946а:227), скорее их не устраивала
теория эволюции как таковая. Как я неоднократно указывал (1947с:402-04), многие члены
группы Боаса были готовы выступать против любой теории эволюции культуры.
Свидетельством общности причин нападок на эволюционизм со стороны школы Боаса и
католической школы Шмидта и Копперса могут послужить многочисленные примеры
выражения поддержки Лоуи и другим членам группы Боаса со стороны католических
антропологов (Уайт,1947с:409). Иезуит отец Джозеф Дж.Уиль-
К оглавлению
==540
ЛОННуЮ борьбу с эволюционизмом: «[Боас был] основателем американской школы,
которой было суждено открыть новую эру в культурной антропологии, разрушившей с
самого начала всю систему эволюции культуры... [Он] сумел добиться полной лояльности
своих учеников... [в конечном счете] искоренив классическую теорию эволюции
практически целиком в среде ведущих американских этнологов... [Он] боролся с идеями
эволюции культуры... более четверти века... Благодаря неустанным усилиям доктора Боаса
теория эволюции постепенно теряет почву под ногами» (Уильяме, 1936: 198,203,199-
200,196).
Александр Голденвейзер, видный член группы Боаса, более четверти века выступал с
критикой эволюционизма. В 1910г. эволюционизм был с его точки зрения «угрожающим»,
но к 1933 г. он «уже более не представлял
угрозы» (Голденвейзер, 1933:330, прим.1).
Однако, возможно, наиболее сжатое и характерное выражение сути антиэволюционизма
группы Боаса может быть обнаружено в рецензии Бертольда Лофера, восторгающегося
книгой Лоуи: «Теория эволюции культуры, — пишет Лофер, — с моей точки зрения,
наиболее пустая, бесплодная и вредная теория во всей истории науки» (Лофер, 1918:90).
Это суждение вполне может быть поставлено рядом
со следующим высказыванием
Уильяма Дженнингса Брайана: «Ничего более омерзительного [чем теория эволюции]
никогда не провозглашалось человеком»(Брайан и Брайан, 1925:547).
Следует отметить, что в XX в. бескомпромиссная и радикальная враждебность по
отношению к эволюционизму встречается только среди представителей определенных
школ теории этнологии и ортодоксальной теологии. Это должен твердо знать каждый
антрополог, исследующий культуру.
«История и наука» — но не Эволюция!
Согласно широко распространенной в среде антропологов культуры концепции,
существуют лишь два основных типа интерпретации: один называется «история», второй
— «наука». «История» исследует хронологическую последовательность событий. «Наука»
не имеет дела с хронологической последовательностью, она обобщает, а обобщения