Клейн Л.С. Древние миграции и происхождение индоевропейских народов

Подождите немного. Документ загружается.

Л. С. Клейн

Древние миграции

и происхождение индоевропейских народов

Санкт-Петербург

2007

Оглавление

Предисловие

Введение. Этногенез и модель генеалогического древа: проблема кооперации

археологии с лингвистикой.

Глава I. Иранцы

1. Историческое предание

2. Скотоводы или земледельцы?

3. Бронзовый век: срубная и андроновская культуры

4. БМАК

5. Археология в опознавании иранского этноса

6. Андроновские культуры – иранцы или индоиранцы?

7. Проблемы и поиски

8. Археологическое соответствие делению иранских языков

9. Проверка гипотезы

10. Заключение

Обсуждение

ПРИЛОЖЕНИЕ: А. А. Ковалев. Скифы-иранцы из Джунгарии и чемурчекская культура.

Глава II. Индоарии

1. Индоарии как пришельцы в Индии

2. Ригведа и археология

3. Индоарии в Передней Азии

4. Протогородская и андроновская гипотезы

5. Катакомбные культуры и их индоарийские признаки

6. Контакт с финноуграми в языке и археологии

7. Оценка доказательств

8. Территориальные совпадения

9. Индоарийское наследие у скифов

10. Следствия для анализа контактных ситуаций

Обсуждение

Глава III. Арии и протоарии

1. Лингвистическая группировка и археологические сообщества бронзового века

2. Путь к исходному единству от срубно-андроновских культур

3. Путь к исходному единству от катакомбных культур

4. Лингвистическая ситуация

5. Проблема археологического соответствия

6. Ямная культура

– культура ариев?

7. Конь и колесница

8. Погребения с охрой на Западе

9. Сфера ямного воздействия

Обсуждение

Глава IV. Проблема грекоарийского единства

1. Языковое родство ариев с греками

2. Корни ямной культуры

3. Мегалитическая подоснова

4. Майкоп и его окружение

5. Европейский характер Новосвободненской культуры

6. Неожиданные параллели индоариям и грекам

7. Арии в Майкопе и

Триполье?

ПРИЛОЖЕНИЕ: Ю. Е. Березкин. К этногенезу индоевропейцев: некоторые мотивы

сравнительной мифологии

Глава V. Грекоарии и их происхождение

1. Антропоморфные стелы

2. Танцующие человечки и Нальчикская гробница (экскурс на Кавказ)

3. Святилища энеолита

4. Средний Стог

5. Хвалынская культура

6. Курганные культуры раннего энеолита

7. Корни ямной (репинской) культуры и западный вклад

8. Проблема совмещения культурнйо филиации с языковой

9. Импликации для лингвистов

10. Грекоарии – единство в мифологиях: кентавры

11. Гандхарвы и киннары

12. «Керносовский идол»

Глава VI. Миграции фригийцев и происхождение армян

1. Происхождение армян

2. Историческое предание

3. Фригийцы – бхриги – мушк

4. Хронология вторжения в Малую Азию

5. Археологическая идентификация мигрантов

6. Носатые сосуды и Насатья

7. Среднедунайские культуры бронзового века в Индии

8. Исходный очаг на Среднем Дунае

9. Этническая идентификация в Индии – бхригу

10. Увязка фригийцев Малой Азии с Дунаем

11. Место фригийской миграции в истории

Глава VII. Греки и фракийцы

1. Приход греков?

Аргументация автохтонистов

3. Выбор миграции

4. Пришельцы в Микенской культуре

5. Субстрат или суперстрат? Вопрос о фракийцах

6. Фракийские судьбы

7. Археологические соответствия

8. Идентификация протофракийцев

9. Этногенез фракийцев

10. Наследие протофракийцев

Глава VIII. Греки и хетты

1. Искомая смена культуры

2. Проблема исходного очага миграции

3. Проблема истинного субстрата

4. Еще раз об исходном очаге: баденская

культура

5. Хетты и другие

6. Катастрофы в Малой Азии

7. Хетто-лувийская экспансия в Европе

8. Проблема хетто-лувийского наследия у греков

9. Хетты и арии

10. Итог

Глава IX. Неуловимые протогреки

1. Проблема и спектр возможностей решения

2. Невидимые миграции

3. Ближайшая аналогия – приход дорийцев

4. Следы протогреков

5. Кто были греки?

6. Веер гипотез

Глава X. Миграция тохаров в свете археологии

1. Под именем тохаров

2. Серы на шелковом пути

3. Еропеоидные соседи Китая

4. Индоевропейский вклад в китайских языке и культуре

5. Выбор археологической культуры для тохаров в Азии - карасук

6. Лесное прошлое тохаров и фатьяновская культура

7. Критика моей гипотезы и мои возражения

Заключение: концепции и импликации

1. Результаты и три концепции

2. Три прародины

3. Эзотерическая археология

4. Методы преодоления искушений

5. Политизированная археология

6. Веер гипотез

7. Некоторые перспективы

Литература

Список участников обсуждений

Указатели именной и предметный

Список рисунков

Предисловие

Эта книга написана мною в 2006 г. и обсуждалась по главам с ноября 2006 г. по

июнь 2007 г. в серии докладов на заседаниях Школы Индоевропеистики под

председательством чл.-кор. РАН проф. Н. Н. Казанского и проф. Л. Г. Герценберга в

Институте лингвистических исследований Российской Академии Наук. В заседаниях и

обсуждениях принимали участие сотрудники Института лингвистических исследований и

Института истории материальной культуры РАН, Эрмитажа и Гос. музей истории религий,

преподаватели и студенты Санкт-Петербургского университета. Приношу признательность

руководству Школы и директору Института лингвистических исследований за поддержку, а

участникам обсуждений за ценные советы и замечания. Особой благодарностью я должен

отметить постоянную помощь студента кафедры археологии С. В. Воронятова в подготовке

иллюстраций к докладам и книге.

Обсуждение глав публикуется здесь же (в сокращении), после каждой главы.

Коллеги великодушно предлагали мне опустить их частные критические замечания, с

которыми я согласен, и просто ввести в текст поправки. Это, конечно, улучшило бы мой

текст и, возможно, упростило бы чтение, но

я счел бы такое тихое присвоение чужих

вкладов нечестным. Кроме того, по себе знаю, что не только знание истин полезно, но и

путь к нему тоже очень интересен для читателя. Поэтому я решил не изменять

первоначального текста своих докладов (за исключением мелких поправок, не

относящихся к сути), чтобы выступления моих коллег не утратили мотивировки, а

дискуссия не утратила живости. Читатель, имея всю полноту дискуссии сам разберется,

какой вариант решений считать последним словом.

Введение

Этногенез и модель генеалогического древа:

проблема кооперации археологии с лингвистикой

1. Археология: иллюзии и реальность. У лингвистов есть одна иллюзия

относительно археологии, которую многие археологи разделяют. Построив красивое

генеалогическое древо происхождения языков (от праязыка к дочерним и «внучатым»),

лингвисты ожидают найти этому древу точное соответствие в археологии – в

генеалогическом древе происхождения археологических культур. Это с тем, чтобы,

наложив одно на

другое, получить для своего древа недостающие ему координаты места и

времени. Если современная археология не может предоставить лингвистике такое древо,

то это рассматривается как досадная, но временная задержка, обусловленная

недоразвитостью археологии – нехваткой собранных материалов или несовершенством

методов, недостатком старания или злой волей (приверженностью априорным концепциям

в угоду национальным амбициям разного рода).

Предполагается, что с дальнейшим

накоплением материалов и с их более совершенной обработкой, с повышением

объективности, такое древо археологи обязательно построят. Что это произойдет вот-вот.

И археологи стараются оправдать эти надежды. Но у них получаются десятки

взаимоисключающих вариантов древа (гипотез о происхождении индоевропейцев уйма), и

нет объективных критериев установить один вариант, отвечающий реальности. Эта

ситуация не имеет перспектив положительного решения. Напротив, единого древа культур,

построенного на независимых основаниях и соответствующего древу языков, нет и не

будет построено никогда. Это принципиально невозможно. Этногенез и культурогенез не

совпадают.

Дело в том, что язык наследуется в основном как целое и изменяется только сугубо

постепенно

, иначе он не может функционировать. Во всех ситуациях взаимодействия и

смешивания языков один остается основой, а другой дает примеси, более значительные в

фонетике, менее – в лексике (слабо затрагивая основной фонд), еще меньше – в

морфологии. Культура же может передаваться частями, может собираться из компонентов

разного происхождения, взятых из разных источников, – в любых сочетаниях и пропорциях,

может изменяться быстро и радикально. Через каждые несколько сотен лет она

претерпевает внезапные и коренные преобразования. На каждом этапе образуются, по

сути, новые культуры, у каждой – не один корень, а несколько; они расходятся в разные

стороны, и выбрать этнически «главный» невозможно. Это невозможно потому, что ни

количественные

, ни качественные критерии – что ни взять за основу: керамику, способы

погребения, устройство жилища и т. д. – не способны определить, с каким из вкладов

сопряжена языковая преемственность. В каждом случае это происходит по-своему.

Поэтому нити культурной преемственности образуют не древо, а сеть, из которой

свои древеса археологи нарезают по произволу, в основном – чтобы угодить лингвистам. У

лингвистов не бывает споров о происхождении любого индоевропейского языка, если он

достаточно полно представлен. Нет споров, принадлежит ли польский язык к иранской

ветви или к славянской или к германской. Споры же о происхождении культур

представляют не исключение, а правило. Существует по несколько гипотез о

происхождении

каждой археологической культуры. Большей частью все они верны,

выбрать «самую верную» невозможно. На деле археологи, двигаясь ретроспективно по

линиям культурной преемственности и стремясь нащупать соответствие языковой

преемственности, вынуждены через каждые несколько шагов останавливаться на развилке

и гадать, какую из нескольких дорог избрать (Клейн 1955: 271; 1969: 30).

Для выбора они могут использовать только внеархеологические критерии, потому

что внутри археологии таких критериев нет. Лишь в исключительных случаях, при особо

благоприятных обстоятельствах (длительная изоляция, или резкое и целокомплексное

переселение и т. п.) археологи могут собственными силами, по своим данным сделать

надежное суждение о преемственности. Обычно же, осознанно или неосознанно, за нитью

Ариадны они обращаются к лингвистике.

Есть и еще одна иллюзия, связанная с археологией, которую лингвистам следовало

бы учитывать. Лингвисты знают, что у них в лингвистике есть лишь очень слабая

возможность упорядочивать материал по абсолютной хронологии – это глоттохронология

Суодеша. А вот археология, полагают лингвисты, располагает истинной возможностью

строить абсолютную хронологию и предлагает лингвистике надежную опору в этом

На самом же деле в археологии нет вовсе опор для абсолютной хронологии.

Археология имеет внутри себя только возможности строить относительную хронологию.

Построить нечто аналогичное глоттохронологии Суодеша в археологии невозможно. Ведь

если язык имеет стабильную грамматическую систему и даже в лексике не может

изменяться ни слишком быстро, ни слишком медленно, то

материальная культура не

является системой и способна изменяться любыми темпами, менять темпы и изменяться

разными темпами в разных своих частях. Поэтому все свои абсолютные опоры археология

берет извне – в письменных источниках, палеонтологии, геологии, радиохимии,

дендрохронологии и т. д.

Другое дело, что она поднаторела в этом изыскании внешних опор, в упорядочении

своих

относительных дат и сведении их в сложные системы, а затем в надевании этих

систем на внешние опоры абсолютной хронологии. Но это не ее собственные опоры, и она

меняет свою хронологию, когда изменятся эти внешние опоры. Такими случаями и

являются две радиоуглеродные революции – первая произошла в 1950-е годы, когда

радиоуглеродный метод углубил многие датировки на сотни лет, а вторая в конце 1960-х –

начале 1970-х, когда были выстроены колонки дендрохронологии протяженностью в

десять тысяч лет, и радиоуглеродные даты стали выверены (калиброваны) по

дендрохронологии. Это углубило даты еще больше, для энеолита - на добрую тысячу лет.

И вот уже четвертое десятилетие археологи строят хронологию в этом новом ключе.

2. Лингвистика: преодоление иллюзий. Подобно тому, как лингвисты уповают на

археологию, и археологи в свою очередь питают наивные надежды, что у лингвистов всё в

порядке. Что генеалогическое древо индоевропейских языков, пройдя столетнюю

обработку, приняло оптимальную форму и другим вырасти не могло. А это тоже иллюзия.

Остаются разногласия

и в вопросе о количестве ветвей, и об их взаимном расположении

(какое выше на стволе, какое ниже), и о тех соках, которые по ним переданы листьям, и о

прививках – где и от чего они сделаны. Похоже, что и это не случайные и легко устранимые

разногласия, а разногласия неизбежные, коренящиеся в

противоречии между живой

изменчивостью языкового материала и ригидностью модели генеалогического древа.

Генеалогическое древо в идеале предполагает классификацию языков,

соответствующую аристотелевым принципам непротиворечивого членения объема

понятий: всё раскладывается по ящичкам на основе единого критерия, без остатка, без

взаимоналожения. Схема более-менее соответствует результатам биологической

эволюции. На деле же в языковом материале мы

имеем скорее не классификацию, а

типологию в Гётевском смысле: материал роится в многомерном поле признаков,

выделяются кластеры, а разграничить их можно по-разному, в зависимости от избранных

критериев. Это следствие сложности и переплетенности истории человеческих

коллективов - этносов. В природе виды не скрещиваются, не обмениваются признаками.

Иное дело человеческие коллективы, их

языки. Да, языки взаимодействуют как системы, но

когда сталкиваются близко родственные диалекты, системы становятся открытыми.

История же индоевропейцев, как показали К. Бругман и А. Мейе, была на большом

протяжении историей взаимодействующих диалектов. Отсюда путаница изоглосс.

Открывшая эту путаницу ареальная школа лингвистики занялась изучением

отдельных явлений, за которыми для нее исчезли вообще языки и семьи.

Предпринимались и попытки сменить модель генезиса языковых семей: теория

географического варьирования Г. Шухардта, теория волн И. Шмидта, пирамида Н. Я.

Марра, близкая к ней модель Н. С. Трубецкого, лингвистический союз Пражской школы,

языковая непрерывность Бубриха – Толстова. Они не удержались в науке. В большинстве

лингвисты остаются приверженными традиционной

концепции и продолжают считать, что

модель праязыка, из которого произрастает генеалогическое древо, сохраняет свою

значимость и свой облик, хоть и с поправками на размытость границ и изначальную

расчлененность праязыка на диалекты. Это в теории.

На практике же, восстанавливая раннюю историю индоевропейского массива на

уровне диалектов и близкородственных языков, лингвисты последних десятилетий

придерживаются совершенно иной модели. В их исследованиях мы обнаруживаем

диалекты меняющими свои связи. То они образуют одни общности, то,

перегруппировавшись, другие, а в языковом материале от этих группировок оседают

изоглоссы: медиопассив на -r против медиопассива

на -oi/moi, относительное местоимение

is против ios, и т. д. Таковы работы В. Георгиева, В. В. Мартынова, О. Н. Трубачева.

Вместо динамики генеалогического древа в этих исследованиях предстает нечто,

что можно было бы назвать моделью контрданса: все взаимодействуют в медленном

танце, образуют пары, тройки и четверки, а через каждые несколько па, почти не сходя с

места, кавалеры

меняют дам. Но бывает, что те перебегают вовсе в другие построения.

Это неплохо отвечает тому, что находит в своих материалах археология. В ней всё

реже настаивают на принципиальном совпадении культуры и этноса (как у Брюсова 1956) и

всё чаще говорят о многозначности понятия «археологическая культура». Говорят о

возможности по-разному истолковывать

археологические культуры (этнос, политическое

объединение, религиозная общность и т. п.), о полиэтничных культурах (подразумеваются

многоязычные), о перегруппировках населения по-новому в новых культурах (Кнабе 1959;

Монгайт 1967; Клейн 1991: 145 - 153).

Конечно, культура отражает некую общность населения на определенном этапе, но

сколь прочную – судить трудно. Конечно, от этой общности наверняка остался отпечаток в

языке – некий пучок изоглосс, но сложился ли в этих рамках единый особый диалект или

язык, сказать трудно.

Таким образом, в модели контрданса археологической культуре в принципе

соответствует не диалект или язык, а пучок изоглосс. Я не говорю здесь вместе с В.

Пизани, что «реальны для нас только изоглоссы» (Pisani 1947: 62). Несомненно,

существовали языки и языковые

семьи. Но археологической культуре соответствует не

такой язык из конкретной языковой семьи, не срез одной из ветвей генеалогического древа,

а так сказать связка нитей, которые в дальнейшей истории могут быть перевязаны иначе, в

ином сочетании, в иные связки.

Задача лингвистов – определить относительную хронологию подобных связок

(через диахронию звуковых законов, тенденции грамматического развития и т. п.). Задача

археологов – уточнить территорию и относительную, а по возможности и абсолютную

хронологию образования этих пучков изоглосс, с учетом того, что последующие миграции,

может быть, изменили среду, в которой эти пучки изоглосс отпечатались.

Для применения модели генеалогического древа остаются лишь поздние этапы

глоттогенеза, когда взаимодействовали уже

не диалекты, а родственные языки. Но и здесь

требуются существенные оговорки.

3. Миграции. Миграции не только изменяют последующую среду, не только

расширяют (или сужают) поле событий. Они могут внести резкие перемены в саму

расстановку участников, перетасовать их и развести соседей на дальние края и, наоборот,

сомкнуть диалекты, прежде весьма удаленные друг

от друга.

Реконструкция миграций археологией – дело очень трудное, но благодарное.

Трудное оно потому, что критерии археологического распознавания миграций шатки,

археологические маркеры (признаки, следы) миграций неустойчивы и разнообразны.

Американец Хью Хенкен, в своем обзоре линвистических и археологических исследований

по индоевропейцам пришел к пессимистическому заключению: «Короче говоря, нельзя

сделать никаких правил наперед,

потому что каждый случай приходится судить по его

собственным критериям, смотря по тому, какие факты представлены, а они часто очень

скудны» (Hencken 1955: 2). Но признаки миграций диверсифицированы по видам миграций.

В учете этого обстоятельства кроется и возможность объективного распознавания и

реконструкции миграций (Клейн 1973, 1999).

Польза же от выявления миграций очень велика.

Во-первых, выявленные миграции дают возможность проследить истинное

развитие общества – образно говоря, читать историю, не склеенную из разных книжек.

Ведь развитие шло не в рамках определенной местности, а в рамках определенного

человеческого общества – там, где это общество проживало. Если оно передвинулось, то

передвинулось и развитие. Слепо прослеживая развитие в одной местности, мы незаметно

для себя переключимся с одного развития на другое. Правда, обычно при смене населения

всегда какая-то часть

прежнего остается, но всё же это будет другое развитие, имеющее

под собой другую логику.

Для избежания этого сбоя я ввел в археологию концепцию секвенций (Клейн 1973).

Секвенцией я назвал последовательность культур. Суть концепции в различении двух

видов секвенций – колонные я отличаю от трассовых. Под колонными я имею в виду ряды

культур,

последовательно сменяющих друг друга в одной местности. В этом виде перед

нами предстает материал, и появляется искушение истолковать его как последовательное

развитие одного населения, хотя это не всегда так.

Под трассовой секвенцией я понимаю развернутую во времени цепь культур

одного конкретного общества вне зависимости от территории, занимаемой им на разных

этапах его существования. Эти культуры связаны преемственностью, хотя и не всегда на

одной и той же территории. Развитие нужно прослеживать в трассовой секвенции, а не в

колонной. Эта аксиома очень туго прививается в археологии, хотя всё же прививается

(Щукин 1979; Манзура 2002: 245). А для выявления трассовых секвенций нужно

распознавать миграции.

Во-вторых, в статичном существовании этносы нередко трудно различимы для

археолога в силу диффузности границ и возможностей распространения культуры на

соседей. Именно дальние миграции позволяют археологам лучше распознать такие

этносы. В дальних миграциях сталкиваются заведомо чуждые друг другу этносы,

разграничение и противопоставление их проступает очень четко (Клейн 1988).

Иное дело, что связь мигрировавшего этноса с исходной территорией и культурой

не столь легка, как это представлялось еще недавно. Постепенно археологи стали

избавляться от иллюзии, что с этносом передвигается вся его старая культура в

неизменном виде. А с этим убеждением были связаны сверхстрогие критерии выявления

миграций – непременно нужно было найти и показать точное и полное подобие культуры

пришельцев их культуре на их старом месте, а таких мест обычно и не находится. Народ

редко уходит в миграцию в полном виде и со всей культурой, чаще это, скажем, только

молодые воины-мужчины или (при контактах соседних народов) только женщины,

поступающие в замужество, или некая религиозная секта. А миграция – это

такая встряска,

что культура сильно и быстро изменяется в ходе миграции.

4. Генеалогическое древо и дельта реки. Существенным изъяном модели

генеалогического древа являлось то, что в эту модель вложена неосознанная идея

равномерного расширения индоевропейской территории лучеобразными радиально

расходящимися и непересекающимися миграциями – как растекается пролитая сметана.

Еще Косинна в 1911 году рисовал 14 походов

индогерманцев в неолите, несущих

индогерманскую культуру и язык во все концы Европы, и ему подражал Брюсов (1957),

только исходный очаг он перемещал из Германии в нашу степь. А до него это проделывали

Эрнст Вале, Г. Чайлд и Т. Сулимирский, после него - М. Гимбутас. Этот центробежный

миграционизм не очень далеко уходил от автохтонизма, какими бы дальними ни казались

постулируемые им миграции.

Во-первых, ядро в исходном очаге оставалось не сдвигаемым с места (Косинну в

Германии звали автохтонистом, а не миграционистом), а во-вторых, движение виделось

очень правильным – это была не переброска, это было расширение ареала. Уже Мейе

(1938: 420) говорил: «группировка языков, наиболее близких

друг к другу, свидетельствует

об их первоначальном расположении: произошло распространение этих языков, а не их

перемещение». Такая картина вязалась с господствовавшими в археологии

представлениями о нереальности дальних разовых миграций, о достоверности лишь

медленного, «ползучего» распространения (доведенного до идеала в Ammerman and

Cavalli-Sforza 1979; ср. Neustupny 1982).

Эта приверженность оставлена многими российскими археологами еще три-четыре

десятилетия

назад (Клейн 1968; 1971;1973; Мерперт 1978 и др.), а сейчас страх перед

дальними миграциями начал изживаться и в зарубежной археологии (Anthony 1990;

Champion 1990; Chapman 1997; Härke 1998). Становится понятно, что индоевропейцы

всегда были очень подвижным населением, что на деле были у них и неожиданные

переброски с одного конца индоевропейского ареала на другой, противоположный.

Достаточно лишь напомнить о тохарах, галатах, готах и вандалах.

Что существенного эта не учитываемая возможность вносит в истолкование

лингвистических фактов?

Во-первых, при определении заимствований обычно дальние совпадения

исключаются как заведомо нереальные – они относятся к разряду случайных. Это

неправильно. Никакие контакты нельзя исключать, всё возможно.

Во-вторых, продумывая распространенность некоторых локальных явлений,

лингвисты, естественно, рассматривают как взаимосвязанные образования лишь те, что

расположены на смежных территориях. Но те народы, которые сейчас разобщены, могли

быть соседями в

прошлом. Скажем, передвижение согласных, объединяющее германские

языки с фракийским, фригийским и армянским, предполагает, что все их предковые

диалекты находились в центре Европы. Включая армян. Как и тохаров.

В-третьих, как осуществляется реконструкция праиндоевропейского словаря?

Формируя ее принципы, Мейе понимал, что сохранность одной лексемы во всех группах

индоевропейских языков – редкость, «поэтому, - писал он, - приходится под ИЕ словами

разуметь слова, общие нескольким ИЕ диалектам при условии, чтобы они представляли

все фонетические и морфологические изменения, характеризующие те диалекты, к

которым принадлежат, и чтобы исторические свидетельства не указывали на позднейшее

их появление» (Мейе 1938: 382). Но эти условия не всегда удается гарантировать. Поэтому

на практике в определении

древности лексем и вообще редких явлений дальний их

разброс считается свидетельством восхождения к общему фонду. Достаточно всего

нескольким из индоевропейских языков, но разбросанным на противоположные концы

индоевропейского ареала, иметь схожие формы, чтобы эти формы были объявлены

восходящими к индоевропейскому праязыку. А ведь эта территориальная удаленность

схожих форм друг от друга

может быть результатом позднейших миграций, перенесших эти

формы из положения изоляции народов в положение контакта. То есть эти формы могут

быть локальными.

А отсюда могут быть очень важные коррективы в картине индоевропейского

глоттогенеза: то, что обычно относят к общеиндоевропейскому фонду и что в глазах

лингвистов характеризует праиндоевропейскую культуру и среду, на деле может

относиться к более позднему времени. Быть результатом дальних странствий, так сказать,

перелетов с одного конца Европы на другой.

К этому добавляется то, что такое же проецирование поздних явлений на

праиндевропейское время происходит и в истории культуры, но там проецируются обычно

те явления, которые являются общими для всех индоевропейцев

в более позднее время.

Так, праиндоевропейцам приписываются кремация как основной способ погребения и

боевые колесницы. Между тем, оба явления возникли слишком поздно, чтобы быть

праиндоевропейскими. Они возникли тогда, когда уже существовали отдельные

индоевропейские языки.

Хороший пример представляет ритуал ашвамедхи – жертвоприношение царем

белого коня. Он зафиксирован у индоариев, италиков и кельтов (Dumont 1927; Dumézil

1070).

В нем реконструируется участие правого коня из упряжки, а сама парность

связывается с близнечным культом через ашвинов, Диоскуров и германских Хорсу и

Хенгиста. Но, как заметил Мэллори, использование коней в парных упряжках датируется не

раньше середины III тыс. до н. э., а разделение индоевропейцев теперь относят к гораздо

более раннему времени. Он находит в этом противоречие (Mallory 1989: 136). Разрешить

это противоречие можно, лишь отделив контакты, в которых сложился этот ритуал, от

общего индоевропейского прошлого и предположив тесное соседство народов, ныне

разделенных большими территориями.

Поэтому было бы лучше представлять происхождение индоевропейских языков

даже на поздних этапах не в виде древа, а в виде дельты реки,

рукава которой делятся и

сливаются по-новому (рис. 1). Наглядный образ набросан в моем популярном очерке об

индоевропейцах (Клейн 1984 – но конкретизация путей развития там произвольна). И то

образа дельты недостаточно – надо еще представлять, что эти рукава могут