Калягина Г.В. Хрестоматия по сравнительной и зоопсихологии

Подождите немного. Документ загружается.

основе условно-рефлекторной связи с жизненно важными компонентами среды.

Здесь, как нам кажется, с наибольшей очевидностью обнаруживается связь темпов развития

чувствительности (и их анатомического механизма — анализаторов) с приспособительной деятельностью

организма: созревание того или иного анализатора соответствует его роли в приспособительном поведении

новорожденного. Чувствительность развивается в той последовательности, в которой созревают или

развиваются необходимые для детеныша врожденные рефлекторные системы, а в дальнейшем в

зависимости от индивидуального опыта. Следовательно, функциональная сторона всюду опережает

развитие структуры и является ведущей в их взаимодействии, как это установлено В. О. Ковалевским по

отношению к филогенетическому развитию. У детей до настоящего времени еще не обнаружен (если он

существует) тот специфический раздражитель, который позволил бы вызвать слуховую реакцию до

появления первых условных связей, за исключением раздражителей, оказывающих разрушающее действие

на слуховой аппарат ребенка и на его нервную систему.

Как было показано еще В. М. Бехтеревым, функционирование того или иного рецептора способствует

развитию («созреванию») мозговой структуры. Это положение Бехтерева нашло в дальнейшем

подтверждение в экспериментальных исследованиях на животных.

Значительно позже — у детенышей обезьян на втором месяце, у ребенка на третьем — появляется

пространственная ориентация на звуковой раздражитель. Так, у Кеты еще на 31-м дне жизни в ответ на

условный звуковой раздражитель возникает общее беспокойство, беспорядочное тыканье носом в окру-

жающие предметы, но отсутствует ориентировочная зрительная реакция на источник звука, которая

появилась лишь на 34-й день. У детей правильная локализация звука обнаруживается примерно в этом же

возрасте, на 7-8-й неделе — на оклик и только на 11-12-й — на другие звуковые раздражители (Прейер,

Мейер, Левенфельд). Впрочем, у макака резуса Ноготка уже на 7-й, а у Личинки на 1 -и день жизни мы

наблюдали отчетливую пространственную ориентацию на звук (постукивание справа, слева, над головой) в

форме поворота головы и движения глаз в соответствующую сторону.

Зрительная чувствительность. Зрительная чувствительность приматов высокоразвита, причем есть

предположение, что у обезьян она стоит на более высоком уровне, чем у человека: в отличие от человека в

желтом пятне сетчатки обезьян имеются не только колбочки, но и палочки. Количество колбочек в сетчатке

у обезьян больше, чем у человека (Колмер, Ваарденбург, по Жеденову, 1962 г.). Многочисленные

сравнительно-психологические исследования показали, что высшие обезьяны хорошо различают все цвета

спектра. Бинокулярность зрения — вторая черта, сближающая зрительное восприятие человека и обезьяны.

У детенышей приматов глазные яблоки вначале более округлы. У новорожденных детей, в отличие от

детенышей обезьян, радужная оболочка слабо пигментирована, вследствие чего цвет глаз имеет

голубоватый или сероватый оттенок. Впрочем, здесь имеются и исключения. Роговица новорожденного

толстая и сильно выступает вперед. Зрачки сравнительно с взрослыми очень узкие. У одного из детенышей

гибридов мы наблюдали значительную разницу в величине зрачков, которая исчезла к концу первого

полугодия. Хрусталик у новорожденных приматов велик и имеет почти округлую форму. Слезная железа у

детей недоразвита к моменту рождения, и слезоотделение начинается на втором месяце. У обезьян слезы не

выделяются.

Зрение у детенышей низших обезьян обладает высоким развитием уже в первые дни жизни. Зрачковый

рефлекс мы отмечали с первых часов после рождения у всех детенышей, в том числе и у недоносков. По

литературным данным, этот рефлекс проявляется у плода человека на 5 - 6-м месяце внутриутробного

развития. Судя по нашим наблюдениям, у низших обезьян он появляется за 1,5 - 2 месяца до рождения.

По некоторым данным, сужение зрачка у ребенка часто наступает без какой-либо видимой причины

(Пейпер, Пфистер). Авторы отказываются от объяснения этого явления. С нашей точки зрения, сужение

зрачка у новорожденных и тем более У недоношенных детей связано с адаптацией сетчатки к длительному

действию светового раздражителя при постоянном положении ребенка на спине. У детенышей обезьян мы

не наблюдали этого явления по вполне понятной причине: трудно видеть маленькую обезьянку,

сохраняющую неподвижную по-3У во время бодрствования. Вероятно, при создании соответствующих

условий мы могли бы обнаружить это явление и у них.

Мигательный рефлекс в его спонтанной форме в первые недели жизни детенышей более редок, чем в

последующем возрасте. Защитный мигательный рефлекс появляется только в конце 2-й недели жизни, а в

ряде случаев и позже. То же наблюдалось и у детенышей шимпанзе, по данным Тинклпо и Иеркса. По

данным различных авторов, у детей этот рефлекс возникает на 2-4-м месяце жизни. В опытах, проведенных

учениками и последователями В. М. Бехтерева, П. М. Щелованова, М. П. Денисовой, П. Л. Фигурина и

других, условный мигательный защитный рефлекс образуется в конце 1-го месяца жизни. Условный

мигательный рефлекс возникает в незавершенной форме и лишь постепенно становится отчетливым и

достаточно быстрым. Здесь мы, очевидно, имеем дело с процессом научения, при котором развитие всякой

функции значительно ускоряется. Если опыты начинаются позже — со второй половины 1-го месяца, то

этот рефлекс образуется при меньшем числе сочетании. В этом случае, очевидно, сказывается

естественный опыт ребенка и созревание соответствующих механизмов. У детенышей обезьян в

аналогичных опытах условный мигательный рефлекс появился на 5-й день жизни, т. е. значительно раньше,

чем в обычных условиях развития.

Характерным отличием в развитии зрения обезьян по сравнению с ребенком является отсутствие

периода несогласованного движения глаз (детского косоглазия). У детей координация глазных осей,

согласно большинству наблюдателей, развивается постепенно, но некоторые авторы полагают, что ко-

соглазие у них является редким.

По данным В. Штерна и П. Гильома, у их детей были согласованные движения глаз с первого дня

жизни. По нашим собственным наблюдениям, у детей первых дней и недель жизни можно видеть как

согласованные, так и рассогласованные движения глаз. Последние возникают чаще всего при боковом

смотрении, а также при слишком близком расположении предмета к глазам. Если принять по внимание

более раннюю координацию глазных осей у детенышей низших обезьян, то можно думать, что косоглазие

детей есть чисто человеческое приобретение, происхождение которого пока трудно объяснить.

Согласно наблюдениям Джекобсена, у детеныша шимпанзе вскоре после рождения веки закрывались на

солнце и открывались в тени, зрачки расширялись при слабом свете и уменьшались при ярком.

Бинокулярная координация, испробованная движением пальца на расстоянии 20 см от глаза, замечалась в

горизонтальном, вертикальном и наклонном направлениях; она была сильнее в горизонтальном

направлении, чем в вертикальном, и сильнее в вертикальном, чем в наклонном.

Фиксацию взгляда у детенышей низших обезьян мы наблюдали в первые дни жизни. У Гольца она

отмечена в 1-й день жизни, у Рыбки и Амура — во 2-й, у Ерша — на 3-й, у Кеты — на 4-й, у Головля — на

5-й. Сходные данные были получены у других детенышей, в том числе у детенышей различных видов

макак и гибридов. Реакция слежения за движущимся предметом у детенышей низших обезьян была

обнаружена на 1-2-3-й день при помещении их в глубокий ящик, следовательно, при затененном боковом

зрении. Джекобсен нашел ее у шимпанзе в 1-й же день. Что касается детей, то тут существуют самые про-

тиворечивые данные. Одни относят реакцию слежения к 5-му дню жизни (В. Штерн, Л. Гильом), другие

утверждают, что она появляется на 2-3-м месяце жизни (А. Пейпер). Очевидно, этот разнобой надо отнести

за счет неравенства условий опыта. Мы также не могли обнаружить эту реакцию у детенышей в условиях

обычной освещенности. Сходный прием с нашим был применен В. Ч. Линг в 1942 г., помещавшей детей в

специальный цилиндр, у которого одна сторона была стеклянная (т. е. тоже имело место частичное

затенение бокового зрения). В этих условиях она обнаружила слежение у 25 детей в 1-й день жизни. Нам

представляются результаты этих опытов наиболее достоверными, и мы можем сделать общее заключение,

что реакция слежения (может быть, не всегда вполне устойчивая) у всех детенышей приматов имеется в 1-й

день жизни. Полная фиксация взора у ребенка развивается, согласно данным Линг, к 4-5-й неделе жизни. И

здесь, как и в других экспериментах, возможно ускорение развития путем применения систематических уп-

ражнений в соответствующей деятельности.

В опытах С. и Дж. Морганов было обнаружено, что слежение за предметом в вертикальном направлении

труднее для ре-оенка, чем в горизонтальном. Это соответствует тому, что наблюдал Джекобсен у

новорожденного шимпанзе. Над низшими обезьянами мы таких опытов не ставили.

Явления нистагма у детенышей обезьян мы проверяли пассивным поворотом головы вправо и влево и

обнаружили отчетливое отставание движения глаз от движения головы на 1-м месяце жизни. А. А. Волохов

на наших детенышах в возрасте 2-3 недель исследовал нистагм, используя для этого вращающуюся

подставку, и получил положительные результаты. У детенышей, так же как и у детей, мы могли наблюдать

поворот глаз в сторону освещенной поверхности окна или лампы. Но взор маленькой обезьяны гораздо

подвижнее, активнее по сравнению с блуждающим взглядом маленького ребенка.

В то же время мы могли зарегистрировать недостаточность процесса аккомодации у детенышей в

возрасте до 3-4 месяцев: всякий предмет, который они держат в руке и рассматривают, отодвигается ими на

расстояние вытянутой руки.

Совершенно такую же картину поведения мы наблюдали у ребенка Аллочки, когда она научилась

сидеть с поддержкой и пользоваться рукой для удерживания предмета в возрасте 5-6 месяцев.

Относительно аккомодации у детей существуют противоречивые данные, но большинство авторов

полагает, что она развивается на 5-6-й неделе жизни. Другие относят ее появление к более ранним срокам.

На основании наших наблюдений над низшими обезьянами можно признать, что детская дальнозоркость —

обычное явление у всех приматов. Если признавать более ускоренное развитие физиологических процессов

у низших организмов по сравнению с высшими, то у ребенка недостаточность аккомодации должна

существовать в более позднем возрасте, чем у детенышей обезьян, у которых она имеет место еще в

возрасте нескольких месяцев. Наши наблюдения за детьми подтверждают этот вывод. Аккомодация

развивается медленно, на протяжении всего первого года жизни. Ее более ускоренному и не всегда

полезному развитию способствует недостаточная гигиена зрения в самом раннем возрасте. Например,

подвешивание игрушек на слишком близком расстоянии от лежащего ребенка должно способствовать

развитию ранней близорукости и, может быть, косоглазию. Если детеныш при фиксировании предметов

взглядом сам отставляет предмет на оптимальное расстояние для его рассматривания, то ребенок лишен

этой возможности до тех пор, пока не овладеет в достаточной степени хватанием и удерживанием

предмета, т. е. до 4—6 месяцев. До этого времени взрослые не должны допускать фиксирования его взгляда

на предмете ближе, чем на расстоянии его вытянутых рук. Может быть, и этого недостаточно, если учесть

сравнительную с обезьянами короткорукость ребенка.

Цветоощущение у детенышей обезьян, как и у ребенка, может быть исследовано на основании

образования условных связей и дифференцировок на цветовые раздражители. По нашим данным, первые

условные связи на различение цвета образуются у детенышей обезьян на 3-й неделе жизни, причем в наших

опытах с Кетой вначале образовалась дифференцировка на красный цвет от белого, а затем — синего и

фиолетового от белого и красного.

Однако надо признать, что этих данных совершенно недостаточно, чтобы судить о начале

цветоощущения у детенышей обезьян. Опыты, проведенные методом выработки условных рефлексов в

камере, показали реакцию на дифференцировку зеленой лампочки от белой на 5-й неделе жизни. Но так как

здесь не была выровнена светлота обоих раздражителей, то и этот эксперимент следует считать лишь

предварительным. Относительно шимпанзе нет соответствующих данных, так как опыты по

цветоразличению были проведены в более позднем возрасте.

Относительно цветоощущения у ребенка первых недель жизни данные противоречивы. Большинство

исследователей судит о наличии или отсутствии реакций на цвет на основании торможения или общего

возбуждения двигательной сферы ребенка при предъявлении различно окрашенных предметов, а в более

позднем возрасте — на основании словесного обозначения цветовых раздражителей (Штерн). Значительно

достовернее опыты, в которых применяется методика «выбора на образец», как с детьми, так и с

детенышами шимпанзе (Ладыгина-Котс) и низших обезьян (Тих). Но эти эксперименты, возможные уже в

более позднем возрасте, не дают права судить о раннем появлении цветоощущений. Наиболее достоверные

данные были получены в опытах Д. и И. Тринкеров, которые судили о наличии или отсутствии

цветоощущения у детей на основании появления оптокинетического нистагма на серые и цветные полосы

одинаковой яркости. Авторы установили, что нистагм появлялся у 100 доношенных и многих

недоношенных детей на 3-й и 4-й неделе жизни при сочетании синих и серых полос одинаковой яркости.

Красные и желтые цвета стали выделяться на 4-8-й неделе, а зеленый — на 7-11 -и неделе. Таким образом,

трехмесячный ребенок, по данным Тринкеров, является обладателем трехцветового зрения.

В опытах А. В. Звоновой (1964 г.) была отмечена ориентировочная реакция (в форме прекращения

сосательных движений) на красное, зеленое и синее освещение у 34% новорожденных детей. Некоторые

дети отчетливо различали два цвета во всех комбинациях красного, зеленого и синего цветов. В то же

время выработка дифференцировки на эти цвета на базе мигательного рефлекса удавалась с трудом и не

достигалась ранее конца 2-го месяца (последняя серия опытов была начата с 21-го дня жизни).

Дифференцировка на цветовые раздражители у детей изучалась Ц. П. Немановой, Н. И. Касаткиным и

другими советскими учеными, начиная с начала 2-го месяца жизни. По Касаткину, дифференцирование

зеленого цвета от белого произошло в отчетливой форме у детей к началу 3-го месяца жизни.

Могут ли эти опыты говорить в пользу отсутствия цветоощущения в более раннем возрасте? Очевидно,

нет. Нам кажется, что следует строго отличать цветоощущение, которое можно, как мы видели, с успехом

изучать при помощи оптокинетического нистагма, от более сложной формы отражения, когда с таким

признаком, как цвет раздражителя, ассоциируется его биологическая или предметная значимость.

Мы провели на 8 детенышах обезьян разных видов в возрасте 7-12 месяцев опыт с

выключением зрения, надевая им на голову плотную маску. Этого было вполне достаточно,

чтобы зрение было полностью выключено. Обезьяны, в отличие от других животных,

например кошек или собак, не делают никаких попыток освободиться от повязки, хотя она и

причиняет им огромные неудобства. Это было замечено нами не только у детенышей, но и у

взрослых обезьян, и не только у низших, но и у шимпанзе Лады. Лишившись такого важного

органа ориентации в среде, как зрение, детеныши низших обезьян становятся крайне

беспомощными. Как правило, они делаются малоподвижными и неловкими. Корм

разыскивают при помощи осязания и нередко после нащупывания хватают ртом.

Только у гибрида (макак лапундер х макак яванский) Лимона мы наблюдали чрезвычайно

бурную реакцию на ослепление. Такая же реакция на лишение зрения была у шимпанзе, с той

только разницей, что, к нашему удивлению, Лада не потеряла ориентировки в окружающей

обстановке, а с чрезвычайной быстротой металась по комнате, не задев ни одного предмета,

ничего не уронив и не разбив. Ее поведение ничем в этом отношении не отличалось от

обычного, за исключением крайнего возбуждения. К сожалению, слишком бурная реакция не

дала нам возможности наблюдать более длительно поведение Лимона и Лады, так как их при-

шлось спешно освободить от масок.

Заключение. Изучая материалы опытов и наблюдений за развитием младенца, убеждаешься, насколько

единодушно мнение относительно существования у новорожденного тактильной и вкусовой

чувствительности и как оно противоречиво, когда дело идет о других ее видах. Существуют различные

мнения относительно сроков и последовательности появления слуха, обоняния, свето- и цветоощущения и

т. д. Одни ставят на первое место обоняние, другие — осязание, третьи — вкус, четвертые — слух. А.

Пейпер приводит сравнительную таблицу, иллюстрирующую это разнообразие представлений о последо-

вательности развития различных видов чувствительности. Попытаемся разобраться в причинах этих

противоречий. Как мы говорили выше, чувствительность всегда включена в какую-нибудь

функциональную систему, и обнаружить ее можно только внутри этой системы. До всякого опыта

индивида чувствительность является компонентом врожденных реакций, связанных с жизненными

потребностями новорожденного, и потому у младенцев приматов ее легко обнаружить в таких рефлексах,

как сосательный и цеплятельный. В этом случае связь между чувствительностью и движением записана в

коде генетической информации. Если такой записи не существует, то связь должна образоваться в

индивидуальном опыте в форме условных рефлексов и в таком случае будет фиксирована в запоминающем

устройстве индивида, у высших животных в мозговых клетках.

С первых дней жизни ребенок начинает приобретать жизненный опыт и научается тем или иным

способом реагировать на различные внешние стимулы. В этом процессе происходит развитие

соответствующих мозговых и мышечных структур, их созревание. При выработке условных рефлексов у

детей первых дней жизни в эксперименте создаются наиболее благоприятные условия для

систематического обучения ребенка навыкам видения, обоняния, слушания, так как каждое раздражение

рецептора сопровождается биологически важным подкреплением пищей или болью. Строго говоря,

появление условных рефлексов в опытах с младенцем говорит не о существовании или отсутствии

чувствительности, а о том, что на ее развитие оказывает влияние индивидуальный опыт. Чем раньше начать

выработку условных рефлексов у младенца, тем раньше они появляются, и этот обученный младенец,

возможно, опередит в своем развитии других, необученных. С другой стороны, в опытах, где в качестве

ответа на раздражение принимались изменения дыхания и пульса, чувствительность обнаруживалась в

более ранние сроки. Возможно, что в этих случаях чувствительность младенца проявляется на каком-то

ином, низшем уровне, который входит в систему вегетативных реакции. Тогда станут, понятны

значительные расхождения разных авторов в определении сроков развития чувствительности.

Ю. Г. Трошихина

ЭВОЛЮЦИОННЫЕ УРОВНИ МНЕМИЧЕСКОЙ ФУНКЦИИ

Известные в литературе многообразные направления исследований памяти должны быть дополнены еще

одним, которое ставит целью выяснить роль мнемической функции в жизнедеятельности организмов.

Богатый материал в этом отношении дает использование сравнительно-психологического метода.

Сравнительная психология рассматривает психику как высшую форму приспособительной деятельности

животных и как важнейшее орудие в преобразовательной деятельности человека. Правомерность такого

подхода обоснована в трудах основоположника сравнительной психологии в России В. А. Вагнера,

который отмечал, что сохранение видов в животном мире обеспечивается в такой же мере умственными

качествами животных, как и их органическими свойствами. Идея о роли психического фактора в эволюции

была высказана А. Н. Северцовым в работе «Эволюция и психика» (1922). Определяя эволюцию животных

как эволюцию приспособлений, которые совершаются под влиянием окружающей среды, автор указывает

на разные способы приспособлений в зависимости от медленно или быстро изменяющихся внешних

условий: наследственные изменения организации, наследственные функциональные изменения строения и,

наконец, приспособления за счет изменения поведения животных без изменения их организации,

именуемые психической деятельностью. Различая в психической деятельности наследственные

приспособления (рефлексы и инстинкты) и действия «разумные», Северцов соотносит их с двумя первыми

способами адаптации: приспособления, обеспечиваемые действием психического фактора, снижают

наследственную и функциональную изменчивость.

Биологическое значение «разумных» действий состоит в том, что они повышают общую пластичность

приспособления животных, которые приобретают способность быстро отвечать на изменения окружающей

среды быстрым изменением своего поведения, а не изменением своей организации, требующем

значительного времени. Надстройка такого индивидуального приспособления над наследственным

достигла своего максимального развития у человека.

Нельзя сказать, что эволюционный принцип, без которого не обходятся науки биологического профиля,

в достаточной мере проник в психологию. Между тем наиболее плодотворное исследование психологии

человека возможно лишь в том случае, если будут прослежены генезис и становление отдельных пси-

хических процессов и функций. В нашу задачу как раз и входит сравнительно-психологическое изучение

развития одного из психических явлений — филонтогенеза памяти. Так как мнемическая функция есть

одно из первичных свойств живой материи наряду с чувствительностью и реактивностью, то воздействие

на организм каких-либо внешних агентов не только отражается им, но и оставляет в нем более или менее

длительно сохраняющийся след. В отличие от неживой природы, всякое воздействие на объекты которой

носит разрушительный характер, для любого организма отражение и сохранение следов выступает как

необходимое свойство и является условием его существования.

Рассмотрение памяти как явления, развивающегося вместе с развитием живой материи, позволяет

обнаружить различные ее уровни, сопоставимые с этапами филогенеза. Каждому уровню соответствует

свой субстрат. Для памяти видовой, или наследственной, материальным субстратом является генетический

аппарат (тоже совершающий эволюцию от низших организмов к высшим). Материальным субстратом

памяти индивидуальной являются нервные элементы, нервная система, или развивающийся в эволюции и в

онтогенезе мультифункциональный орган — головной мозг, с одной стороны, и сложнейшие

биохимические реакции, в чем-то схожие и в чем-то отличные от биохимических процессов, лежащих в

основе памяти наследственной, — с другой.

Мы рассматриваем две формы памяти как две стороны единого процесса, развитие и взаимодействие

которых протекает согласно диалектическому закону единства и борьбы внутренних противоположностей.

В способах реагирования живого на окружающую среду, так же как в любых других биологических

проявлениях, наблюдаются два начала: консервативность и прогресс. Оба эти начала имеют свои

положительные и отрицательные стороны. В отношении мнемической функции можно сказать, что

консерватизм, который присущ памяти наследственной, обеспечивает сохранение энергии, упрочение

положения индивида, популяции, вида. В этом его положительная сторона. Именно консерватизм приводит

к тому, что у кролика рождается кролик, а у шимпанзе рождается шимпанзе. Благодаря консерватизму

каждый биологический вид живет более или менее длительный срок. Но при смене внешних условий, когда

необходима соответствующая быстрая перестройка организма, консерватизм играет отрицательную роль и

усиливается положительное значение индивидуального опыта. Чем богаче опыт, тем быстрее

приспособится организм к изменениям окружающей среды. Успех поиска наряду с иными перестройками

приводит к преобразованию вида. Однако индивидуальный опыт может сыграть и отрицательную роль

Ю. Г. Трошихина. Филогенез функции памяти. ЛГУ, 1978. с 22-32

потому, что он выводит организм из подчинения виду, и если индивид оказывается не в состоянии

приспособиться к изменившимся условиям, он погибает.

Рассмотрение двух форм памяти как двух сторон единого процесса мы считаем вполне правомерным,

так как убеждены в значении мозга как такого аппарата, который создается в эволюции в качестве

дополнительного к генетическому аппарату: если видовой опыт накапливается, фиксируется и

передается через хромосомный аппарат, то индивидуальный опыт накапливается, сохраняется и

передается другим индивидам посредством работы мозга и связанных с ним эффекторов. Преимущество

генетического аппарата выражается в его практической вечности, в то время как мозг умирает с его

хозяином. Однако, существуя краткое время, мозговые клетки имеют огромное преимущество в

пластичности приспособления к быстро меняющимся условиям среды. При взаимодействии врожденной и

приобретенной форм памяти обнаруживается закономерное и сопоставимое становление и развитие

мнемической функции в филогении и онтогении. В связи с этим оказалось возможным сопоставить между

собой и охарактеризовать основные черты, во-первых, памяти видовой, во-вторых, памяти

индивидуальной, или организменной, а затем и «социальной» памяти, возникающей в сообществе

животных как стаднобиологическая память в виде подражания и «традиций» внутри отдельных популяций,

и, наконец, памяти общественно-исторической, присущей только человеческому обществу. Социальный

опыт отдельных людей не ограничен индивидуально приобретенными знаниями. Индивидуальное познание

у людей в отличие от животных обогащается опытом всего человеческого рода. Отсюда проблема

эволюции памяти переносится в плоскость многообразного взаимодействия индивида с окружающей его

социальной средой.

Необходимость рассматривать функцию памяти (так же как и всю психическую жизнь) как

многоуровневый процесс становится очевидной, когда мы обращаемся к анализу отдельных психических

функций, их развития, как в филогенезе, так и в онтогенезе. Понятие об эволюционных уровнях

психических функций имеет важное значение для решения теоретических и экспериментально-

практических задач психологической науки. Однако если не считать традиционно сложившихся пред-

ставлений о стадиях или уровнях познавательных психических процессов, это понятие, насколько нам

известно, пока не рассматривается ни в одном из разделов психологии, в то время как в биологических

науках оно интенсивно разрабатывается в течение последних десятилетий.

Как отмечает Л. Ш. Давиташвили, «в ходе ароморфоза всегда можно заметить одну главную его черту, а

именно возникновение комплекса особенностей, расширяющего приспособительные возможности,

создающего условия для выхода за пределы старой экологической зоны и освоения новой для данной эко-

логической группы обстановки» (1972, с. 101). Одной из составляющих особенностей такого комплекса, по

нашему мнению, является психическая жизнь, приспособительное расширение которой идет скачкообразно

через ряд уровней.

Ранее нами (Трошихина, 1973) была сделана попытка определить уровни мнемической функции в

эволюционном плане. Это дало нам возможность обнаружить, что различные виды, типы, формы памяти

представляют собой по существу уровни мнемической функции, которые возникают на определенных

стадиях эволюции от низших организмов к высшим. Обращаясь теперь к рассмотрению мнемической

функции в индивидуальном развитии, мы обнаруживаем закономерное становление их.

Совершенствованию индивидуального опыта в филогенезе способствовал целый ряд причин. Во-

первых, усложнения в строении нервной системы и органов чувств, затем централизация и концентрация

нервной ткани, увеличение общего размера центральной нервной системы, рост числа нервных клеток и

цефализация и, наконец, увеличение длительности жизни.

Значимость индивидуального опыта возрастает с увеличением длительности существования индивида.

Выражается это в том, что возникает новое универсальное свойство — способность образовывать условные

рефлексы. Появившийся в эволюции механизм накопления индивидуального опыта — долговременная

память — даст возможность индивиду сохранять его на более или менее длительный срок, а иногда на всю

жизнь. Наряду с долговременной памятью появляется и иной тип памяти — кратковременная память. И

хотя биологически организму нет необходимости сохранять на длительный срок следы раздражений,

которые могут и не иметь жизненно важной информации, тем не менее, кратковременная память имеет

большое значение для быстрой и адекватной ориентировки организма в окружающей среде.

Обогащение индивидуального опыта идет как за счет увеличения длительности запоминания и

способности образовывать многообразные связи, так и за счет совершенствования, усложнения самих этих

связей: образуются условные рефлексы вторых и больших порядков, развиваются реакции на коли-

чественные признаки раздражителей, образуются ассоциации высшего порядка, т. е. условные связи,

оторванные от безусловных рефлексов, и, наконец, появляется специфически человеческая способность

восприятия, хранения и передачи информации при помощи слова. Благодаря этому общественно-

историческая память человека получает самостоятельное развитие. Память, как и все познавательные

способности, изменяется в соответствии с обеспечивающим ее субстратом. В связи с этим в основу схемы

развития психических функций, в частности, памяти были положены изменения ее субстрата. Мы

выделяем 7 последовательных уровней, которые составили 3 ступени, и рассматриваем их на примере

развития мнемической функции (рис. 1).

На самых ранних этапах эволюции живого психические свойства, в том числе и мнемическая функция,

выступают как генетические, врожденные формы. Наследственная информация, как известно, закодирована

с помощью молекулярной организации ДНК. Первый уровень мы назвали генетическим и отнесли его к

ступени видовой памяти.

На определенном этапе эволюции можно выделить следующий уровень—морфофизиологический.

Характерным для него является то, что в этот период мнемическая функция раздваивается на две основные

формы: генетическую и фенотипическую, или на видовой и индивидуальный опыт. Это раздвоение памяти

связано с возникновением клетки как целого организма, что создает возможность накопления наряду с

генетическим опытом и индивидуального опыта. Но незначительный морфологический субстрат еще не

обеспечивает накопления богатого индивидуального опыта, и он выражается в кратком сохранении следов,

в привыкании.

Обратной и необходимой стороной процесса запоминания является процесс забывания. В описываемой

стадии он проявляется в виде исчезновения или, точнее, прекращения биологической реакции. Следует

указать, что на более раннем уровне — генетическом, где память существует лишь как врожденный

процесс, речь может идти не о забывании в том значении, которое выступает в жизни отдельной особи, а о

«забывании»

Возникновение и преобразование мнемической функции обусловлено всем ходом эволюции и в первую

очередь развитием генетического, нервного и двигательного аппаратов. Каков бы ни был механизм,

обеспечивающий функцию памяти — безусловные рефлексы и инстинкты, условные рефлексы и навыки,

задача при проявлениях различных форм памяти едина: запечатление, сохранение, воспроизведение и, мы

подчеркиваем особо, передача опыта. Характеристика памяти как свойства запечатления, сохранения и

воспроизведения так прочно вошла в обиход, что уже звучит как формула, но она недостаточна. Включая в

определение памяти такое ее свойство, как передача опыта, мы подчеркиваем важную роль мнемической

функции в развитии мышления и сознания, в котором первое место принадлежит социально-историческому

опыту.

В трудах выдающихся советских психологов высказывается мысль о социально-историческом

происхождении многих психических процессов. Об историческом развитии человека говорится в трудах Л.

С. Выготского и А. Р. Лурия. Еще в 1930 г. в совместном издании «Этюды по истории поведения» авторы

писали: «Поведение современного культурного человека является не только продуктом биологической

эволюции, не только результатом развития в детском возрасте, но и продуктом развития исторического»

(1930, с. 57). И далее: «Развитие памяти от ребенка до взрослого заключается именно в таком переходе от

естественных форм памяти к культурным» (там же, с. 165). И в недавно вышедшей книге А. Р. Лурия «Об

историческом развитии познавательных процессов» мы читаем: «Можно лишь удивляться тому, что мысль

о социально-историческом происхождении многих психических процессов, о том, что важнейшие

проявления человеческого сознания складываются под непосредственным воздействием основных форм

практической деятельности и реальных форм культуры, долго оставалась почти полностью чуждой

психологической науке» (1974, с. 5).

Предпосылкой появления механизма, обеспечивающего передачу опыта у людей, является зарождение

подражания у животных, которое расширилось в силу закона расширения функций и преобразовалось.

Развитие памяти перешло на новую ступень — ступень социальной памяти. Эта ступень включает два

уровня, один из которых стадно-биологический. В основе его лежит механизм подражания. Способность к

подражанию врожденна, но конкретное проявление подражания носит характер индивидуального

приспособления. Оно отличается от опыта, полученного путем проб и ошибок. Индивидуальный опыт,

приобретенный за счет подражания, преломляется через опыт многих индивидов, в то время как опыт,

сформированный на основе проб и ошибок, есть достижение лишь данного индивида. Развитие адаптации

идет от наследственного способа передачи опыта через мимикрию и подражание к речевому общению и

выражается во все меньшем использовании трудоемкого, малоподвижного (в эволюции видов)

врожденного и во все большем использовании индивидуального способа передачи опыта, вплоть до

появления речи.

В отличие от мышления животных человеческое мышление является социально опосредованной формой

отражения действительности. Эта форма отражения включает прошлый опыт, приобретенный как самим

индивидом, так и всем человеческим родом. Индивидуальное познание людей обогащается опытом всего

человеческого рода. Как пишет П. Тейяр де Шарден (1965), «начиная с века Оленя, народы мало-помалу

нашли вплоть до деталей свое окончательное место. В результате торговли предметами и передачи идей

проводимость от одних к другим увеличивается. Образуются традиции. Развивается коллективная память».

Коллективный тип памяти относится нами к высшему уровню ее развития — общественно-историческому.

Специфичность человеческого мышления проявляется еще и в том, что оно представляет собой

самостоятельный вид деятельности, особую форму активности, в то время как у животных мышление

включено в поведение (например, как говорил И. П. Павлов, «обезьяны думают руками»).

Мнемическая функция в процессе эволюции диалектически преобразуется, качественно меняется.

Ступени ее преобразований необходимо связать с понятием об уровнях организации живых систем.

Проблема уровней в настоящее время широко обсуждается в биологической и философской литературе. А.

М. Халецкий( 1970) отмечает удивительное сходство всех живых организмов: обмен веществ, генетический

код, число и виды аминокислот. В то же время развитие организмов и в фило-, и в онтогенезе

сопровождается увеличением количества их частей, их дифференциацией и одновременным повышением

интеграции, целостности. Рост устойчивости структуры связан с необратимостью изменений,

происходящих в отдельных системах. Каждая новая ступень развития представляет собой более жесткую

связь и взаимозависимость отдельных структур, составляющих организм, при одновременном сокращении

возможности для той или иной структуры развиваться во многих направлениях. Благодаря этому

уменьшается изменчивость структуры. И в филогенезе, и в онтогенезе растет устойчивость организмов к

различным воздействиям среды. Все сказанное согласуется с мыслью Энгельса, что «каждый прогресс в

органическом развитии является и регрессом, ибо он закрепляет одностороннее развитие и исключает

возможность развития во многих других направлениях».

Но на какой бы ступени развития ни стояло то или иное животное, всех их объединяет наличие

интегрирующего начала. А. А. Заварзин (1950) выделяет в качестве интегрирующего начала для низших

животных ферментативные системы, для более высокоорганизованных животных — нервную систему. Мы

считаем, целесообразным дополнить схему Заварзина, выделив в качестве третьего интегрирующего начала

психический фактор.

Следовой эффект на биологическом уровне приобретает функциональную значимость, становится

одним из важнейших условий и факторов существования и развития живых систем. В многоуровневом

процессе каждый низший уровень не исчезает и обслуживает высший. Наиболее высокий уровень всегда

выступает в качестве регулятора нижестоящего. На первом уровне такого рода регуляция полностью

осуществляется биохимическими процессами, на втором — биохимические процессы подчиняются

регуляции нервных структур, на третьем — и биохимические процессы, и нервная регуляция в конечном

итоге направляются психическим фактором, который в свою очередь у человека находится под контролем

социальных факторов. При этом совершенно очевидно, что в онтогенетической реализации всех уровней

могут возникать и противоречия, и даже несовместимость во взаимодействии более высокого уровня с

более низким, более древним (например, при переделке инстинктов, при столкновении индивидуального

опыта человека с новыми историческими требованиями).

Таким образом, новые уровни включаются в работу в восходящем порядке, причем нижние этажи

подчиняются стимулам, идущим с верхних этажей, в результате чего вызываются акты и при отсутствии

специфических стимулов для нижних этажей. Подобная закономерность является общим свойством раз-

вития и блестяще описана А. А. Ухтомским (1954) в тезисах «Система рефлексов в восходящем ряду».

Появление новых уровней, последовательное формирование организации памяти выражаются не только

в способности увеличения объема воспринятой информации, ее хранения и воспроизведения, но и в том,

как организуется забывание, как повышается лабильность нервных процессов. Рассмотрению памяти как

одного из проявлений более общего свойства нервной системы, а именно пластичности, посвящена работа

Г. Д. Смирнова «Память и проблема пластичности нервной системы». Он пишет: «Пластичность заложена

в самой организации мозга, так как прогрессивная эволюция сопровождалась: повышением как основой

более совершенных форм приспособления организмов к среде.

Сравнительные исследования показывают, что нейроны и 1мические процессы в них меняются на

протяжении эволюции очень незначительно. Основным признаком, претерпевающим наиболее четкое

развитие, является сложность и возрастающее количество связей между нейронами, увеличение их

гетерогенности. Показано необычайное разнообразие межнейронных связей и существование

синаптических контактов между любыми частями нейронов. Так как синапсы могут быть возбуждающими

или тормозными, пусковыми или модулирующими, нейронные ансамбли обладают огромным количеством

потенциальных возможностей для создания различных программ переработки поступающей информации»

(1970, с. 156-158). Мы целиком согласны с автором, что «в явлениях структурной изменчивости нервной

организации следует в первую очередь искать механизмы пластичности мозга, проявляющиеся в

адаптациях и при различных формах обучения, запоминания» (там же, с. 158).

Необходимо отметить важную роль нормального соотношения возбуждения и торможения в

проявлениях памяти. При нарушениях протекания основных нервных процессов возникают патологические

явления в памяти. По словам А. Р. Лурия, «...одним из важных физиологических механизмов, лежащих в

основе нарушений памяти, возникающих при патологических состояниях мозга, может являться

патологически повышенная тормозимость следов побочными, интерферирующими воздействиями» (1976,

с. 14). На основании наблюдений автор отмечает, что нарушения памяти могут иметь различные

физиологические механизмы. В одних случаях это «первичные» нарушения памяти, в других — в процесс

припоминания легко вмешиваются следы прошлого опыта или непосредственных впечатлений, и процесс

припоминания теряет свой избирательный характер.

И, наконец, дефекты мнестической деятельности нередко наступают в результате нарушений

нормальной подвижности нервных процессов, вследствие чего возникшее возбуждение становится

настолько инертным, что появившиеся стереотипы начинают замещать вновь образуемые связи. В этих

случаях «процесс образования следов оставался первично сохраненным, но основным препятствием для

воспроизведения серии следов становилась патологическая инертность раз возникших стереотипов» (там

же, с. 15).

Итак, психическая адаптация повышается с повышением лабильности нервных процессов, но она же в

первую очередь и страдает при нарушениях их нормального взаимодействия. Выявляя механизмы

лабильности в работе головного мозга, изучая сравнительную особенность разных видов внутреннего

торможения, приходящих на смену возбуждению, можно судить о психической адаптации, так как

лабильность нервных процессов является ее физиологической основой. С таких позиций нами были

проведены эксперименты на собаках и обезьянах с целью выявить роль лабильности нервных процессов в

повышении пластичности психической адаптации животных к условиям окружающей среды.

3. И. Зорина, И. И. Полетаева

ЗООПСИХОЛОГИЯ. ЭЛЕМЕНТАРНОЕ МЫШЛЕНИЕ ЖИВОТНЫХ

Элементарное мышление, или рассудочная

деятельность животных:

Основные понятия и методы изучения

Определения понятия «мышление животных»

<...> В разд. 1.4 было приведено описание структуры мышления человека и названы критерии, которым

должен отвечать акт поведения животного, чтобы в нем можно было видеть участие процесса мышления.

Напомним, что в качестве ключевого было выбрано определение А. Р. Лурия, согласно которому «акт

мышления возникает только тогда, когда у субъекта существует соответствующий мотив, делающий задачу

актуальной, а решение ее необходимым, и когда субъект оказывается в ситуации, относительно выхода, из

которой у него нет готового решения — привычного (т. е. приобретенного в процессе обучения) или

врожденного».

Иными словами, речь идет об актах поведения, программа которых должна создаваться экстренно, в

соответствии с условиями задачи, и по своей природе не требует действий, представляющих собой пробы и

ошибки.

Мышление человека — процесс многогранный, включающий и развитую до уровня символизации

способность к обобщению и абстрагированию, и предвосхищение нового, и решение задач за счет

экстренного анализа их условий и выявления лежащей в их основе закономерности. В определениях, кото -

рые дают мышлению животных разные авторы, сходным образом отражаются всевозможные аспекты этого

процесса, в зависимости от того, какие формы мышления выявляются теми или иными экспериментами.

Зорина 3. И., Полетаева И. И. Зоопсихология. Элементарное мышление животных. М, 2001. С. 106-201

(с сокр.).

Современные представления о мышлении животных складывались на протяжении всего XX столетия и

во многом отражают использованные авторами исследований методические подходы. Интервал времени

между некоторыми работами этого направления составил более полувека, поэтому их сопоставление

позволяет проследить, как менялись взгляды на эту исключительно сложную форму высшей нервной

деятельности.

У высокоорганизованных животных (приматов, дельфинов, врановых птиц) мышление не

ограничивается способностью к решению отдельных задач, но представляет собой системную функцию

мозга, которая проявляется при решении разнообразных тестов в эксперименте и самых разных ситуациях в

естественной среде обитания.

В структуру процесса мышления многие авторы включали способность как к экстренному решению тех

или иных элементарных логических задач, так и к обобщению.

В. Кёлер (1925), впервые исследовавший проблему мышления животных в эксперименте, пришел к

выводу, что человекообразные обезьяны обладают интеллектом, который позволяет им решать некоторые

проблемные ситуации не методом проб и ошибок, а за счет особого механизма — «инсайта»

(«проникновения», или «озарения»), т. е. за счет понимания связей между стимулами и событиями.

В основе инсайта лежит, по мнению В. Кёлера, тенденция воспринимать всю ситуацию в целом и

благодаря этому принимать адекватное решение, а не только автоматически реагировать отдельными

реакциями на отдельные стимулы.

Предложенный В. Кёлером термин «инсайт» вошел в литературу для обозначения случаев разумного

постижения внутренней природы задачи. Этим термином активно пользуются и в настоящее время при

исследовании поведения животных для обозначения внезапных решений ими новых задач, например, при

наблюдении за обезьянами, осваивающими амслен.

Современник и единомышленник В. Кёлера американский исследователь Р. Иеркс на основе

разнообразных экспериментов с человекообразными обезьянами пришел к выводу, что в основе их

когнитивной деятельности лежат «иные процессы, нежели подкрепление и торможение. Можно

предполагать, что в скором времени эти процессы будут рассматриваться как предшественники

символического мышления человека...» (курсив наш. — Авт.).

3. И. Зорина, И. И. Полетаева. Зоопсихология. Элементарное мышление животных. М, 2001. с 106-201

(с сокр.)