Калягина Г.В. Хрестоматия по сравнительной и зоопсихологии

Подождите немного. Документ загружается.

В период нереста половые инстинкты этих животных угнетают все остальные. Мне приходилось

наблюдать явления нереста на Черном море (в Сочи). Над двигающимся косяком носилась целая туча чаек

с их неумолчными криками, двигались лодки рыболовов, — а косяк рыб неторопливо шел к берегу, чтобы

сделать свое дело так, как будто ничто не угрожало его членам.

У амфибий мы видим то же, что и у рыб; но есть кое-что и новое, хотя и мало характерное.

Так, самцы некоторых лягушек, например, при спаривании хватают самок и держат их с такой силой,

что иногда их уродуют. Кроме того, они плохо разбираются между разными полами: самцы нередко

садятся на самцов не только своего, но даже другого вида. Наблюдались случаи, когда самцы зеленой

лягушки садились на рыб (карпов) и причиняли им большой вред, впиваясь своими передними лапами в

глаза или жабры рыбы, а своими задними ногами сдирали со спины рыбы чешую. При этом все самцы

сидели так крепко, что их едва отрывали от рыб рукою. Некоторые авторы, наряду с фактами этой

категории, в качестве равнозначащих описывают случаи, когда лягушки садились на мертвых самок

У рептилий, как и у предшествующих животных, с наступлением периода половой жизни наблюдаются

перемены образа жизни самцов. Так, даже змеи, упорно держащиеся однажды избранного места

пребывания, в период спаривания начинают кочевать. То же видим мы у других пресмыкающихся.

У многих птиц в связи с половым периодом жизни стоят их перелеты. Самцы весной у многих являются

первыми; за ними двигаются самки. Самый перелет птиц, как мы это знаем теперь, представляет явление

большой психологической сложности, в котором инстинкты играют главную роль; у многих птиц, однако, в

этом их поведении заметную роль играют и их разумные способности. Взаимоотношение тех и других

представляет большой интерес и пока еще открытое поле для дальнейших исследований.

У млекопитающих животных развитие половых инстинктов достигает высокой ступени своего

развития

Самцы млекопитающих в период половой жизни, как правило, резко изменяют свой образ жизни,

причем инстинкт размножения подавляет у них как психологию питания, так и психологию

самосохранения.

Половой инстинкт у человека начинает свое развитие с того, чем он в своей эволюции завершился у

млекопитающих животных, и, продолжая его по тем же путям, которыми оно шло, достигает крайних

пределов развития. Для установления этого факта достаточно указать, что в то время, как у высших жи-

вотных половая жизнь продолжается лишь в определенные периоды года, иногда очень

непродолжительные, — у человека она с большей или меньшей силой продолжается непрерывно в течение

целого ряда лет.

Начинается половая жизнь у человека, как и у животных, с резкой перемены поведения самцов.

Психологи, физиологи, философы, художники и тысячи авторов всех областей мысли, каждый по-

своему, свидетельствуют, что человек с наступлением половой зрелости окрашивает весь мир в половые

тона. Большая часть психических процессов этого времени концентрируется на поле и его функциях, при-

нимая их в широком смысле слова; и как бы мы ни упрощали эти процессы, даже низводя их, как это

делают Мопа, Фере и ДР., до степени простой «эвакуации спермы», мы не можем не признать вместе с

другими авторами высокого подъема энергии в этот период жизни человека, основа которой лежит в

деятельности половых желез, особенно активных у индивидов мужского пола.

Психологи поэтому не без основания пишут по поводу душевного состояния, переживаемого молодыми

людьми, вступающими в период половой жизни, что «человек точно вновь рождается, меняются все его

отношения, идеи и идеалы». Трусливые, юноши становятся смелыми, молчаливые — разговорчивыми;

апатичные проявляют большую активность; все они становятся; осторожными и все ищут перемены жизни,

связанной с поисками предметов любви. Явления эти по своему существу вполне аналогичны тому, что мы

с наступлением половой зрелости наблюдаем и у животных, с тою разницей, конечно, которая вытекает из

сравнительно очень развитых способностей разумного типа у человека и особенностей общественной

жизни.

залегает на зиму в подходящих местах рек, весною она идет вверх по реке. Совершая, таким образом,

переходы в два этапа, рыба заходит дальше, чем это может быть сделано в один переход.

Спаривание с мертвыми самками я наблюдал у воробьев; самец несколько раз подряд оплодотворял

мертвую самку, лежавшую на земле спинкой кверху.

Я разумею здесь высших млекопитающих; что касается низших, то здесь, наряду с ящерами

панголинами (Manis pentadactyla), например, которые живут парами, мы имеем броненосцев, которые (по

Ринггеру), встретившись и обнюхав друг друга, минуты две остаются вместе, спариваются и расходятся так

равнодушно, как будто никогда не видели друг друга.

Эволюция полового инстинкта у животных и человека идет в двух направлениях:

а) в том, которое связано с поисками самок самцами (моменту в области психологии питания

аналогичный поискам пищи);

б) в том, которое связано с приемами овладевания самками (момент, в области питания аналогичный

приемам овладевания добычей).

Начнем с первого из них

А. Поиски самок самцами в царстве животных и женщин мужчинами в человеческом обществе.

Различие этих исканий между собою и значение этого различия для эволюции культуры

Этот процесс в царстве животных ясен и прост: когда наступает период размножения, половой инстинкт

побуждает самцов переменить обычный образ жизни и искать самок для удовлетворения своей

естественной потребности. На пути к решению этой задачи они «забывают» обо всех остальных; инстинкт

половой угнетает и инстинкты питания, и инстинкты самосохранения.

Проявляется ли у самцов животных способность делать предпочтение одним самкам перед другими, и

наоборот: у самок предпочтение одних самцов перед другими? Данные сравнительной психологии

отвечают на этот вопрос и по отношению к самцам и по отношению к самкам скорее отрицательно, чем

положительно; выбор самки у диких животных ничего индивидуального в себе, по-видимому, не

заключает: поведение одного самца и, в общем, и в деталях так же похоже на поведение другого, как и его

форма, и его окраска. Однако Дарвин отвечает на этот вопрос утвердительно и предполагает эту способ-

ность развитой даже у насекомых. По его мнению, когда около самки собирается несколько самцов, то

спаривание может быть и случайным, что ему кажется невероятным. Эти соображения ученого мне

кажутся сомнительными, принимая во внимание, с одной стороны, — очень несовершенные органы зрения

у насекомых, с другой — уровень психологического развития, исключающий всякую возможность

предполагать за ними способность одни предметы считать более красивыми, чем другие, с какими бы

ограничениями мы ни принимали эту способность. Факты свидетельствуют, что здоровые самки бабочек,

например, с их «блестящими нарядами», спариваются с помятыми и потерявшими свою окраску самцами, и

обратно; факты свидетельствуют, сверх того, что разыскивают самцы многих бабочек, руководясь не

зрением, а обонянием. Мои наблюдения над Pieris brassica свидетельствуют, что когда этих бабочек в пери-

од спаривания собирается много в одном месте, то они, налетая и сталкиваясь, друг с другом, сбивают

цветные чешуйки крыльев настолько, что «красота» их оказывается более или менее значительно

полинявшей — обстоятельство, нисколько не мешающее спариванию.

Сведения о способности самок у позвоночных оказывать предпочтение тому или другому самцу при

спаривании очень противоречивы. Мои личные наблюдения над свободно живущими птицами приводят

меня к заключению, что такого предпочтения не бывает. То обстоятельство, что они отдаются победителю

после боя самцов, представляет выбор в биологическом, а не в психологическом смысле. Отмечаемые

Дарвином случаи, когда самка глухаря, по свидетельству одного из многочисленных корреспондентов

ученого, ушла «украдкой» с молодым самцом, не осмелившимся выступить на арену со старыми самцами»,

и сам по себе сомнителен, так как половозрелые самцы не справляются с тем, могут ли они вести борьбу со

старыми; да и зачем эти справки, когда на току принимают участие вовсе не одни старые самцы. Явление,

на которое указывает Дарвин, объясняется гораздо проще: самка, возбужденная зрелищем боев, ушла

случайно, именно с первым попавшимся самцом, еще не успевшим «выступить на арену» и случайно

подвернувшимся ищущей спаривания самке.

У животных домашних способность к предпочтению самками самцов и самцами самок, по-видимому,

сомнению не подлежит. Я лично наблюдал это на собаках, лошадях и домашних птицах. Объясняется это

обстоятельство ослаблением роли естественного отбора у животных, живущих в неволе, под покро-

вительством человека, вследствие чего возможность спаривания является всегда обеспеченной и не

нуждающейся в интенсивной спешности.

У человека поиски женщин на разных ступенях культуры носят характер, более или менее существенно

отличающийся от того, что представляют собою эти поиски у животных.

Человек культурных рас ищет женщину, которая удовлетворяла бы не только его физиологические

Порядок изложения эволюции полового инстинкта несколько иной, чем тот, которого я

держался при изложении психологии питания: по техническим соображениям это удобнее, а

существо предмета от такой перемены ни в чем не изменяется.

запросы, но и запросы эстетические, а сверх того социальные и экономические, искусственно созданные им

самим и не имеющие места у животных.

На низших ступенях культуры, до появления собственности и хозяйства, запросы экономические

никакой роли не играют. Так, у пигмеев, например, поиски «подруг жизни» просты. С возникновением

собственности они становятся все сложнее и сложнее. И чем выше культура, чем большее значение

приобретает собственность и те предметы, которые содействуют ее приобретению, тем поиски эти

становятся более и более сложными. В конце концов, брак, завершающий эти поиски «на вершинах

культуры» буржуазного общества, является уже не столько делом полового чувства, сколько вопросом

бухгалтерии, в которой на сторону актива кладутся: наличное имущество будущей подруги, ее

общественное положение, ее связи и пр. Запросы полового чувства оказываются роскошью, которую

кавалеры могут себе позволить лишь в таких случаях, когда экономическое положение их в достаточной

степени обеспечено, и связи прочно установлены. Позволяя себе иногда на склоне лет эту роскошь, т. е.

женитьбу на молодой девушке без приданого и связей, люди эти совершенно искренно убеждены, что они с

избытком вознаградили ее за неудовлетворенные запросы молодой жизни тем, что дали ей счастье ездить в

карете и быть представленной какой-нибудь великой княгине. Вдумываясь в психологию этих кавалеров,

решительно недоумеваешь, каким процессам обработки подвергался их мозг, чтобы, в конце концов,

привести к «твердой уверенности» в правоте их дикого миропонимания; и когда смотришь на известную

картину «Неравный брак», на лошадеобразную физиономию старого мумифицированного звездоносца,

бросающего недоумевающий взгляд на невесту, очевидно, не понимающую, что она должна чувствовать

себя счастливой под лучами мерцающей на его форменном фраке звезды, а на деле, по-видимому,

совершенно несчастную, то недоумение иного порядка является совершенно естественным в каждой голове

с не изуродованным мозгом.

Нет надобности говорить, разумеется, что наряду с этими достижениями, прокладывают пути и другие

— достижения чисто человеческие, в которых поиски женщины имеют в своей основе запросы и полового

чувства и здорового, а не извращенного, миропонимания. Эти поиски, однако, еще едва намечаются, и

когда Чернышевский в своем романе «Что делать?» заговорил о них, а какой-то литератор написал

«критический разбор» этого романа под заглавием: «Что делали в романе "Что делать?"», — то известная

часть публики с восторгом приветствовала излившиеся из-под пера этого критика помои, не понимая ни их

истинного смысла, ни их значения.

Таким образом, поиски женщины у людей «культурных рас» буржуазного общества нередко

превращаются в очень сложное Дело физиологических запросов, экономических себялюбивых расчетов и

соображений социального порядка, всегда выгодных для мужчины. Требуемые со стороны этих расчетов

предметы неуклонно подготовлялись многие тысячелетия, пока, наконец, не выработалась современная

самка — женщина, предмет искания самцов-мужчин, «хорошо» раскрашенная, «со вкусом» причесанная и

одетая, мило болтающая всякий вздор, грациозно танцующая, иногда слушающая «Крейцерову сонату» или

с чувством поющая романсы, всегда неизменно пустая и ни к чему, кроме флирта, не способная. Девушки

буржуазных кругов под неустанной заботливостью их мамаш и папаш, из года в год подготовлявших

приданое, выпускались в жизнь такими, каких искали соответствующие кавалеры, находившие в них все,

что им было нужно: маленькие ножки, затянутые в мучительно маленькие башмаки, маленький мозг и

огромное желание нравиться и развлекаться.

Б. Приемы овладевания самками у животных и

«слабым полом» у человека

Предмет искания найден, — надо овладеть им. У животных и человека основы этих приемов остаются

одними и теми же: и там и тут для этого либо употребляют физическую силу, либо прибегают к приемам,

которые, после Дарвина, называются ухаживанием и сводятся к музыке, танцам и борьбе самцов как

средствам «пленять самок».

Начнем с музыки.

а) Музыка как один из приемов овладевания самками

Музыка животных; ее психологическая и биологическая роль;

ее достижения у птиц и млекопитающих

Органы, воспроизводящие и воспринимающие музыкальные звуки, описываются авторами, начиная с

насекомых, у которых они помещаются в различных местах тела, причем в одном и том же семействе такие

органы могут быть и не быть. Там, где они есть, они наблюдаются иногда только у самцов, иногда у обоих

полов, но у самцов они представлены более развитыми.

Производятся звуки трением одной части тела о другую и служат для призыва самцами самок или теми

и другими друг друга, но могут служить и для иных целей. Дарвин, отмечая это последнее обстоятельство,

сопоставляет его с соответствующими явлениями у птиц, которые тоже употребляют свой голос с

различными целями; ученый полагает, сверх того, что музыка насекомых «главным образом, а в некоторых

случаях исключительно, имеет своим назначением призывать или пленять особей другого пола».

Такое сопоставление музыки насекомых с музыкой у птиц может быть признано правильным только в

биологическом, а отнюдь не в психологическом смысле: предположение ученого о том, что музыка

насекомых может служить средством «пленения самок», основывается на свидетельстве авторов, грешащих

самым грубым антропоморфизмом

Объясняется это методом, которому следовал Дарвин при описании и определении психических

способностей животных вообще и в психологии размножения — в частности. Это метод аналогии

способностей животных на всех ступенях эволюции их психических способностей с человеком — метод ad

hominem, о ненаучности которого я уже не один раз говорил в своих работах по сравнительной психологии.

Вот, например, что мы читаем на с. 445 цитируемой книги Дарвина: «Что звуки (музыкальные) приятны

слуху животных, мы можем заключить из того, что они издаются в период ухаживания различными

насекомыми, пауками, рыбами, земноводными и птицами, ибо, если бы самки не умели ценить (?) их, если

бы эти звуки не возбуждали и не очаровывали (?) их, то настойчивые усилия самцов и сложные органы,

развитые часто исключительно только у них, были бы бесполезны, а этого невозможно допустить».

Ничего подобного, разумеется, на самом деле нет, ни злобы, ни вызова, ни отчаяния трещание пауков-

самцов не выражает, как не служит для поощрения самок или выражением беспокойства при временной ее

отлучке.

Полезность приспособлений отрицать, конечно, не приходится, но очаровывания самок и способности

их ценить издаваемые самцами скрипучие звуки в качестве музыкальных — допустить, разумеется,

невозможно, да и нет надобности.

Этот метод ad hominem, который был санкционирован Дарвином под эгидой его авторитета, получил

широкое приложение особенно в области половой жизни, и мы до наших дней продолжаем встречать его

образцы в литературе предмета, несмотря на давно сделанную ему оценку и признание полной его

ненаучности.

Так, в области музыки авторы строят особые ряды «виртуозов» по этой части, от навозного жука до

соловья. Кузнечик-музыкант — это первый номер в концерте беспозвоночных животных; Sigara

minutissima хотя и «обладает развитыми музыкальными способностями», однако это все же низшая ступень

музыки; клоп из Notonectidae такими способностями не обладает, имея, однако, «настоящий музыкальный

инструмент» (лопаточки на передней паре ножек и щетинки, по которым «как смычком» проводится

лопаточкой — он занимает среди музыкантов видное место. За ним следуют плавунцы (Pelobius), во-

долюбы (Hydrophilus piceus L), могильщики, навозники, хрущи, дровосеки и, наконец, такие артисты, как

сверчки и кузнечики. Чтобы оценить антропоморфизм этих соображений, достаточно вспомнить, что

«физиологические основы «музыки» беспозвоночных животных ничего общего не имеют с таковыми

звуками позвоночных и что сама биологическая их роль не всегда представляется ясной.

Сказанное о «музыке» беспозвоночных животных дает основание утверждать:

1) что она, по органам, производящим звуки, ни в каком отношении к таковой у позвоночных животных

не стоит и уже по одному этому не может оцениваться по аналогии с ними, еще того менее по аналогии с

человеком, как это делают авторы после Дарвина и по его примеру;

2) что издаваемые беспозвоночными животными с помощью специальных для этого приспособлений

звуки имеют своим значением не эстетическое чувство, не удовольствие их слушать, а биологически

полезный сигнал: призыв или предупреждение.

Дарвин пишет: «Большой жук Chiasognatus трещит от злобы к с целью вызова; многие виды делают то

же самое с отчаяния и страха...»; «самец Areuchus издает звуки для поощрения самки в ее работе и от

беспокойства, когда она удаляется» (Чарльз Дарвин. Иллюстрированное собрание сочинений. Том V. Изд.

Н. Лепковского. Москва. 1908 г. С. 243). Можно удивляться тому доверию, с которым Дарвин цитирует

совершенно невероятные анекдоты любителей. Так, мы читаем в его книге, что «добросовестные

наблюдатели утверждают положительно, что пауки привлекаются музыкой» (там же, с. 444). Как можно

говорить об этом, когда органом слуха пауков служат т. наз. слуховые волоски, которые абсолютно

неспособны к восприятиям подобного рода?

Myзыка у животных позвоночных уже существенно отличается от того, что мы видели у

беспозвоночных.

У земноводных животных мы впервые встречаем органы для воздушного дыхания. У наших

обыкновенных лягушек Rana esculenta легко различить следующие звуки: «у-а», спокойные звуки,

которыми начинается выступление. За ними следует «ква» издаваемое только один раз и за которым

следует более или менее продолжительная пауза. Затем звуки эти изредка повторяются 2-3 и более раз.

Когда особи подплывают один к другому, звуки «ква», изменяются в «кви», которые следуют друг за

другом почти не прерываясь и слышится только «и-и-и-и». Наконец, когда лягушка прыгает на другую, она

издает иногда звук «ить». Интересно, что как быстро возбуждение, выражающееся в голосовых звуках

«кви-и-и», достигает крайних пределов напряжения, так же быстро оно и исчезает. Особь, к которой

направлялась, надрываясь криком, другая, нырнула в воду, — кричавшая моментально смолкает, а минуту

спустя издает свое спокойное «ква-ква-а».

Могут ли иметь какое-либо биологическое значение различные голосовые звуки лягушки? Вероятно,

могут. Наблюдения устанавливают двоякое их значение: они могут, во-первых, служить средством

призыва, а затем, во-вторых, передавая разные степени возбуждения — физиологически воздействовать на

самок в этом направлении.

Что же представляет собою эта способность к издаванию голосовых звуков помощью органов дыхания

на том уровне их развития, на котором стоят земноводные в психологическом отношении?

Ответом на этот вопрос послужат те данные, которыми удостоверяется, что издавание голосовых звуков

явилось одним из средств освобождения возбужденной деятельностью половых желез самцов энергии, с

которым в порядке новообразования v самок сложилась способность определенной на эти звуки реакции;

из чего уже само собою следует, что психология в музыке этих животных еще очень элементарна, так

элементарна, что не дает возможности разграничить «языка» этих животных от музыки: лягушка

одновременно и «говорит» и «поет», она «зовет» самку и квакает, испытывая удовольствие от

освобождения излишней энергии помощью голосовых звуков, оказывая возбуждающее действие на

слушающую это кваканье самку.

В период размножения издают голосовые звуки и некоторые пресмыкающиеся. Так, самцы Testudo nigra

в это время издают хриплые резкие звуки, которые далеко слышны. Самки голосовых звуков не издают.

Змеи голосовых звуков не издают. Средством привлечения полов друг к другу у гремучих змей, по

свидетельству проф. Огей, которое цитируется Дарвином (loc. cit.), служат их погремушки на конце хвоста.

О музыке птиц я подробно говорил в IV выпуске «Этюдов по сравнительной психологии». Повторять

сказанного нет надобности, и потому ограничусь лишь теми соображениями, которые вытекают из

специальных задач данного (IX) выпуска (т. е. о музыке как средстве овладевания самками) и которых я в

IV выпуске в виду не имел.

У птиц мы впервые встречаемся с явлениями, указывающими на возможность расчленения издаваемых

ими звуков на «язык» и «музыку». Под «языком» я разумею «звуки, служащие для общения между собою

членов семьи и членов стаи; под «музыкой» — песни самца в период половой жизни. Тут нас интересуют

явления только этой последней категории.

Пение самцов птиц с давних пор наделялось совершенно человеческими переживаниями. В них видели

виртуозов, доставляющих своим искусством эстетическое удовольствие даже другим птицам; Дарвин

говорит, что песни их служат для «выражения торжества или просто счастья» (loc. cit.).

Факты, объективно описанные, свидетельствуют, что в период спаривания птицы издают голосовые

звуки, не похожие на их обычные голоса. Наши домашние воробьи, с наступлением весны начинающие

издавать очень приятные звуки, резко отличные от их обычного грубого напева, могут служить прекрасным

для сказанного примером. С минованием поры размножения исчезают и их «любовные песни». Что

последние служат средством возбуждения полового чувства самок, это тоже едва ли есть основание

оспаривать. Воробьи начинают усиленно издавать звуки, когда преследуют самок своим «ухаживанием».

Не устраняется, однако, и другая роль птичьих песен: самцы прилетают к месту гнездовья раньше самок,

и песни самцов служат последним указанием на их местонахождение, но все же главной ролью песни птиц

нужно признать возбуждение полового чувства самок, без всякого отношения к эстетике.

В связи с этим последним обстоятельством стоит спорный вопрос о том, способны ли самки

содействовать улучшению в пении самцов выбором «лучших певцов». Дарвин утверждает, что способны,

что именно эта способность их привела к появлению таких виртуозов, каких нам иногда приходится слу-

шать среди певчих птиц. Самка, — по мнению Дарвина, — из сонма самцов выбирает того, чья песня ей

больше нравится (с. 292). Так вслед за Дарвином думают и многие натуралисты, а с их голоса — и писатели

по смежным вопросам предмета. Шторк, например, утверждает, что птичьи песни «не автоматическое

исполнение готовых мелодий», а «истинное искусство, потребность увеселять себя и других излиянием

внутреннего чувства». Этот грубый антропоморфизм авторов имеет своим источником или неверно

сделанные наблюдения, или неправильные толкования сделанных наблюдений, а иногда и то и другое

вместе. Я поэтому не только не разделяю мнений подобного рода, но категорически утверждаю, что они

ошибочны, и вот на каком основании.

Нам говорят: самцы, конкурируя друг с другом, иногда умирают от соревнования, от «желания

нравиться самкам». Факты эти в некоторых исключительных случаях могут иметь место в неволе, но

объясняются они вовсе не тем, что один самец хочет превзойти другого в искусстве, а тем, что половое

чувство, вследствие возбуждения другими, близко поющими самцами, поднимается до слишком высокого

напряжения. Ни вкусы самки, ни искусство самца тут ни при чем.

Говорят еще, что плохие певцы выучиваются у хороших, когда их подвешивают к клеткам последних.

Это верно; но ели этих начинающих певцов подвесить к плохим, на наш вкус, то они научаются у этих

последних, не имея, разумеется, никакого понятия о том, что с нашей точки зрения хорошо и что плохо.

Необходимо иметь в виду, наконец, что пение самцов птиц представляет собою не индивидуальную

способность, а видовую. Она, как и всякая наследственная способность, имеет определенный шаблон со

средним регистром для большинства. Этот средний представляет собою то, что в инстинктах мы называем

типом. От него всегда имеют уклонения в стороны; мы путем изучения напева данной птицы всегда можем

установить и тип, и его колебания, с тем вместе можем установить и то, что как тип, так и уклонения

зависят не от певцов и их слушателей, а от факторов, определяющих видовые признаки вообще. Иначе,

почему бы курским соловьям петь лучше кавказских (на наш вкус), и где основание полагать, что вкус у

самок на Кавказе хуже, чем в Курске?

Все, что мы можем утверждать по вопросу о способности самцов индивидуализировать их пение,

сводится либо к сокращению напевов, либо к передаче его с большею или меньшею силою.

Различие в пении самца представляет собою не индивидуальный, а видовой признак, и самцы и самки в

одинаковой степени неспособны, обнаруживать различия в своем пении, еще того менее — его оценивать.

Будь иначе, будь они способны к различению и оценке, да еще по нашему вкусу, почему бы птицам,

поющим одновременно с соловьями, не научиться у них петь в тех случаях, когда их физиологическая

способность издавать похожие звуки является несомненной? Почему скворцам, которые способны

высвистывать целые арии, не подражать певчему дрозду, который, по нашему вкусу, поет неизмеримо

лучше скворцов и которому они физиологически подражать могут, а пересмешник подражает с

одинаковым успехом и дрозду и кошке.

Да, наконец, что такое лучший певец, лучшее пение, как не наша собственная и притом очень

субъективная оценка птичьих песен. Мне лично, например, песня соловья кажется менее музыкальной и

красивой, чем песня пеночки, мне кажется необычайно приятным триллер жерлянки, тихо и красиво звуча-

щий в теплые летние вечерние зори, а один немецкий зоолог пишет, что ее голос безобразен и противен.

И где у нас доказательство того, что птицы способны расценивать это лучшее в пении своих самцов? Я,

по крайней мере, за много лет своих наблюдений над птицами в этом направлении ни разу не имел случая

заметить чего-либо, дающего основание к заключениям подобного характера.

Таковы соображения о так называемых «любовных песнях» птиц и об «индивидуальных переменах

этого содержания».

Что касается млекопитающих, то авторы единодушно отмечают, что, как правило, музыки у животных

этого класса в качестве приемов овладевания самками не наблюдается. Это обстоятельство на первый

взгляд не совсем понятно; если «ухаживание» представляет собою в их представлении сложное

психологическое явление, то понижение или полное отсутствие этих способностей у млекопитающих

представляется совершенно загадочным; но если мы подойдем к факту с установленной выше точки

зрения, то никакой загадочности не будет.

Млекопитающие, как более совершенный тип животных, выработали у себя аппарат угнетения действий

непроизводительных — в более совершенной форме, чем его имеют птицы: Вследствие этого энергия,

которую птицы расходуют на «музыку», у млекопитающих сохраняется в запасе.

В тех случаях, однако, когда млекопитающие обладают способностью издавать голосовые звуки, они,

как и птицы, пользуются ими или в качестве языка, или в качестве «любовной песни».

Как язык, голос млекопитающих животных не менее разнообразен, чем язык птиц. И там и тут, однако,

наблюдается различие между видами животных. Есть немые птицы — есть немые млекопитающие; есть

птицы, издающие голос только в период размножения, — есть и млекопитающие, которые (как жирафы и

Дикобразы) издают его лишь в тот же период жизни. Молодые олени до трех лет голосовых звуков не

издают, а достигнув этого возраста, издают их только в половой период жизни.

К сказанному остается присоединить, что голосовые звуки млекопитающих, как и голосовые звуки птиц,

авторами старой школы зоопсихологов расцениваются с тем же антропоморфизмом, как и голоса птиц.

Рев оленей-самцов в период размножения, например, рассматривается «как вызов соперников». Дарвин

пишет: «Нет сомнения, что олени вызывают друг друга на смертный бой». С внешней стороны действия

самцов в это время дают основание предполагать за ними такие способности. Не трудно убедиться в том,

однако, что мы имеем здесь не «вызов на бой», а явление неизмеримо более элементарное. Голосовые

звуки в период поисков самок являются простым разряжением возбужденной энергии, без намерения кому-

либо и что-либо ими сказать. При виде других самцов эта энергия возбуждается в еще большей степени, и

рев является простым следствием этого накопления, без малейшего представления о том, какие он

произведет последствия. Олень-самец ревет, когда не видит никаких конкурентов, ревет сильнее, когда их

видит. Впрочем, и сам Дарвин, рассмотрев относящиеся к вопросу показания и противопоказания, в конце

концов, пишет: «При настоящем положении вопроса громкий голос оленя во время периода размножения,

кажется, не служит ему для какой-нибудь специальной цели, ни во время его ухаживания или поединков,

ни при других обстоятельствах». С этим мнением, конечно, нельзя не согласиться, хотя оно и расходится с

мнением о том, что олени-самцы вызывают своим голосом друг друга на смертный бой.

Гориллы и орангутанги не только способны издавать голосовые звуки, но обладают еще и горловыми

мешками, усиливающими звуки в качестве резонаторов. Такие мешки имеются и у гиббонов (Hylobates

syndactylus). Этот голос служит у них, по мнению Блита, для взаимного призыва. Hylobates agibs способен

издавать правильную октаву музыкальных нот. Дарвин по этому поводу говорит, что способность эта

служит обезьяне-самцу средством нравиться. Ревуны (Mycetes caraga) в теплую погоду утром и вечером

наполняют лес своим оглушительным ревом, в котором принимают участие и самцы и самки своими

значительно более слабыми голосами. Ренгер полагает, что ревуны издают эти звуки потому, что

испытывают от этого удовольствие. Дарвин, однако, полагает, что самцы Нуlobates agilis приобрели эту

свою способность, «чтобы нравиться самкам». Предположение это, несмотря на высокоразвитую психику

обезьян, все же представляется мне маловероятны, хотя самки и могут, вероятно, различать усердие

самцов, участников «концерта».

Из сказанного о музыке позвоночных животных, таким образом, следует, что издавание ими голосовых

звуков первоначально было биологически полезным, потому что служило средством разряда возбужденной

энергии. Половое чувство, являясь одним из самых сильных ее возбудителей, должно было находить в

голосовых звуках лучший путь для этого разряда. Это обстоятельство, т. е. освобождение возбужденной

половым чувством энергии путем голосовых звуков, должно было породить в самках соответствующие им

процессы и возбуждать в них те ощущения, которые у самцов были порождены возбужденным половым

чувством.

Так получили начало в половой жизни животных голосовые звуки. Этот факт, однако, еще не объясняет

нам причины их прогрессивного развития, которое привело птиц и некоторых млекопитающих к

поражающему нас разнообразию их музыки.

Причина этого последнего обстоятельства, очевидно, заключается в том, что голосовые звуки с самых

первых же моментов своего развития, несомненно, представляли собой не индивидуальную, а видовую

(наследственную способность), в качестве каковой подлежали изменениям в различных направлениях,

естественный отбор удерживал из них те, которые наиболее соответствовали установившемуся типу.

Другой вопрос: играла ли эта способность в эволюции музыки у животных предполагаемую Дарвином

роль в половом отборе? На этот вопрос можно с уверенностью ответить, во-первых, что если и играла, то

отнюдь не в том смысле антропоморфизма, в котором она представляется многим авторам после Дарвина; а

во-вторых, что в той роли, которая выпадает музыке в определении взаимоотношений полов друг к другу

(равно и других приложений голосовых звуков), ее значение у животных всегда было биологически

полезным приспособлением и самцов и самок. Достижения эволюции музыки у позвоночных животных

сводятся:

1) к очень высокому развитию голосового аппарата, способного издавать очень разнообразные

голосовые звуки,

2) к очень совершенному слуховому аппарату, способному различать тысячи звуков разного рода, а в их

числе и звуки музыкальные; и, наконец,

3) к способности сочетать голосовые звуки с соответствующими инстинктами — главным же образом с

инстинктом половым.

Что нового внес человек в унаследованные им от животных музыкальные приобретения и достижения

музыки?

Музыка в человеческом обществе как средство овладевания «слабым полом»; ее отличие от

музыки животных

Человек унаследовал от антропоморфных обезьян все достижения их в области музыки. Дает ли это

основание утверждать, что человек унаследовал от животных музыку как искусство?

По этому вопросу мы, с одной стороны, встречаем авторов, утверждающих, что музыки, как искусства,

нет даже у дикарей, а с другой, что птичьи песни представляют подлинное искусство, которым певцы

доставляют удовольствие и себе и слушателям.

Обе эти точки зрения одинаково неправильны. Музыка животных представляет собою разряд не

потребленной на производительную работу энергии; она носит не индивидуальный, а видовой характер;

тогда как дикарь может издавать музыкальные звуки, индивидуализируя их по своему вкусу. Другими

словами, музыка дикаря представляет собою индивидуальное, а музыка животных — видовое творчество.

Музыка же, как и другие роды искусства, становится таковым лишь с момента, когда она является

продуктом индивидуального творчества.

Музыка у человека, как и у животных, обслуживала половые инстинкты, а сверх того служила и

выражением удовольствия в связи с инстинктом питания и самосохранения; дикари поют (и пляшут) по

случаю удачной охоты, поют воинственные песни, представляющие собой репетицию тех криков,

которыми они оглашают места воинственных столкновений с врагами; у них, как и у животных, эти крики

играют роль устрашающего фактора, с той разницей, что у животных они шаблонны и не

целепонимательны, т. е. инстинктивны, а дикари понимают их роль и значение.

С этого началась музыка как искусство; она шла по старым, унаследованным путям многие тысячелетия,

главным образом обслуживая запросы эротики. В Европе, даже в Средние века, когда официальной

музыкой считалась только музыка религиозная, когда «дудыри и лютники» преследовались церковью,

когда их лишали причастия, не признавали за ними, как за шутами и скоморохами, никаких прав, музыка

этих «дудырей» пользовалась широким распространением, и первое место в ней занимали «любовные

песни». Королевские указы запрещали монахам их записывать, из чего мы получаем основание полагать,

что песни эти записывались даже в монастырях. За их стенами епископы в своих проповедях упрекали

крестьянских девушек за то, что они «петь псалмов не научились, а любовные песни поют», а песни эти не

только пелись, но певцы любви приглашались на придворные празднества и являлись учителями музыки в

рыцарских замках.

Таким образом, первичный фактор музыкального творчества — обслуживание полового чувства — от

бесконечно далеких времен сохранился до наших дней.

Штук, этот великий толкователь полового чувства, дает целый ряд картин, изображающих

притягательную силу музыки, которой мужчина привлекает женщин, а женщина — мужчин, вызывая друг

у друга чувства животной похоти. Дикари своей музыкой оказывают такое же воздействие на своих

красавиц, как сатиры на картинах Штука и Бёклина.

Наряду с такой музыкой мы, однако, во все времена, на всех уровнях культуры встречаем и такую,

которая никакого отношения к эротике не имеет и служит выявлением индивидуальных и общественных

переживаний, о которых здесь говорить не приходится и которых творцами последних столетий являются

Бетховен, Шопен, Григ и др., у нас Глинка, Мусоргский, Бородин и др.

О них говорить здесь, разумеется, не приходится.

В заключение о музыке как искусстве у человека и ее прогрессивной эволюции остается сказать

несколько слов о том, какую роль в ней играет женщина и играет ли она эту роль вообще.

Говоря о животных, я привел мнение Дарвина и многочисленных его последователей, полагающих, что

прогрессивное развитие птичьих песен и песен зверей, где они имеются, получило место благодаря

способностям самок, которые сами хотя и не поют, но умеют различать хороших певцов от плохих,

предпочитая первых последним. Я указал те основания, вследствие которых эту точку зрения не считаю

правильной и не могу признать за самками той роли, которую за ними предполагают авторы.

В ином виде представляется мне решение этого вопроса у человека.

Музыка человека, как я сказал уже, явление не видовое, а индивидуальное. Сделавшись искусством, она

из биологического процесса превратилась в процесс психологический. Отсюда уже само собою следует,

что прогрессивное ее развитие могла совершиться лишь при условии, если авторы музыкальных про-

изведений, какими бы они нам ни казались, принимались или отвергались теми, для которых создавались.

Творцом их явился мужчина, как и в царстве животных, обладающий более сильным половым чувством,

чем женщина; он оказался в роли стороны предлагающей, а женщина — в роли стороны принимающей или

устраняющей предложение.

Спрос этот, разумеется, не являлся произволом или капризом женщины. Будучи хранительницей

традиций и вкусов, однажды установившихся, она одобряла то, что вытекало из этих установившихся

вкусов, что с ними согласовалось, и отклоняла то, что расходилось с ними более или менее резко. Ее роль в

эволюции музыки для той ее части, которая обслуживает половое чувство, была решающей. Позднее, когда

к музыке присоединились новые, более сложные запросы индивидуальной общественной жизни, когда

вследствие этого сложились новые пути творчества в области этих искусств, женщина силою вещей

оказалась значительно отставшей в решении задач прогрессивной эволюции искусства. Она стояла (в

массе) па том моменте эволюции этих искусств, когда они обслуживали половое чувство. Факт этот,

однако, ничего не говорит о том, чтобы женщина от природы была неспособна, понимать и оценивать

искусства в их высших проявлениях. Напротив, мы знаем, что-то, что в музыке является отражением

взволнованной речи, что в ней ведет к пониманию этой речи, не только усваивается ею, но ее лучшими

представительницами передается с таким художественным чувством, с такою проникновенностью, которая

является сама по себе величайшим творчеством. Так пела Виардо, так передавали лучшие места оперы

«Фауст» Гуно — Нильсон и Лукка. Да иначе и не может быть. Если бы не было женщин, способных

сочувствовать высшим формам искусства, то едва ли они могли бы удержаться в процессе своей

культурной эволюции.

Приемы для овладевания самками у животных

и «слабым полом» у человека

(Продолжение)

б). Танцы самцов как прием овладевания самками

1) Танцы у животных

Танцы у животных, в качестве приема «пленения» самок, описываются авторами начиная с червей,

более подробно у пауков и насекомых.

Вот, например, что сообщают Л. Фаж и Р. Лежандр в статье «Les danses nuptiales de quelques Nereidiens».

Группа самцов червей Perinercis cueirifa, Per. Dumerilii кружилась кольцом с возрастающей скоростью

вокруг каждой самки, в свою очередь кружившейся в круге все более суживающемся, до тех пор пока

наконец не начинала откладывать яйца. Возбуждение самцов к этому времени достигает наибольшей силы;

они проникают со всей доступной им быстротой через массу яиц и выбрасывают сперму. Вода становится

молочного цвета от спермы и яиц; изолированные самки могут тогда танцевать и класть яйца в этом

молоке.

Хотя автор и называет действия самцов и самок «брачными танцами», злоупотребление термином,

однако, здесь совершенно очевидно: движения червей ни в каком отношении не могут называться ни

танцами, ни брачными уже по тому одному, что здесь не может быть и речи о стремлении самцов пленять

самок, как не может быть речи о психологии в действиях самцов и самок, которые совершают те же

движения, что и самцы. Здесь перед нами — простая физиология: разряд возбужденной процессом

оплодотворения энергии.

То же придется сказать и о действиях, которые описываются авторами, как танцы пауков.

Танцы у этих животных в качестве приема овладеваиия самками описываются очень многими авторами,

причем самое описание сопровождается и соответствующими рисунками.

В своем месте я указал, однако, на невозможность такого объяснения описываемых у пауков явлений, и

здесь повторять сказанного не буду; отмечу лишь, что такой точный исследователь, как Мак-Кук, указал на

сомнительность заключений, расходящихся с наблюдениями.

Танцы у пауков представляют собою разряд возбужденной половым чувством энергии, нашедший свое

выражение в движениях, получивших значение предупреждающих самку хищника о том, что перед ней

находится не обычная добыча, а самец. У пауков, ведущих такой образ жизни, при котором эти

предупреждения получили характер своеобразных движений. У пауков, живущих в тенетах паутины, как

Epeiridae, «предупреждающие движения» получили совершенно иной, не имеющий никакого отношения к

танцам характер; у третьих — там, где взаимоотношения полов не угрожают опасностями друг другу, — ни

«танцев», ни иных предупреждающих приспособлений не наблюдается вовсе.

«Танцы» у насекомых описываются многими авторами, как «ток» у птиц. Сходство между этими

явлениями, однако, чисто внешнее.

Ток описан у комариков, комаров, толкачиков (сем. Chiro-nomidae, Culicidae, Simuliidae), мух и других

насекомых. Число принимающих в этом участие особей может быть иногда очень значительным. Мне

приходится наблюдать эти полеты у такого числа особей, которое в своей совокупности образовало целое

облачко. Обыкновенно с вечерней зарей, где-нибудь над межой в поле, носится это облачко, постоянно

меняя свою форму, все время, однако, сохраняя свое единство, свою целостность, хотя в нем самом

происходит постоянное движение составляющих его особей. У других насекомых ток не являет собою

такой цельности; у него есть ядро более или менее компактное, от которого во все стороны с чрезвычайной

быстротой носятся входящие в состав особи; у третьих не наблюдалось ни целостности, ни какой-либо

организации; насекомые толкутся над каким-нибудь предметом, который как будто является точкой

отправления их движений, и т. д.

У рыб движения самцов во время нереста носят особый характер, который некоторыми авторами,

однако, тоже приравнивается к «танцам». Так, у сазанов и подустов (Chondrostoma nasus) описываются

более или менее длительные «любовные игры». Когда около самки находится один самец, он действи-

тельно производит ряд необычных и странных движений, иногда напоминающих прыжки. Содействуют ли

такие движения самца половому возбуждению самки — сказать трудно, принимая во внимание, что

спаривания у них не бывает и кладка яиц определяется физиологическими процессами, которые

произойдут в свое время, независимо от ухаживания самцов. Правда, рыбы, держащиеся стаями, в период

нереста производят особого рода движения. Мне приходилось наблюдать «хороводы» карасей. Стайка этих

рыб от середины пруда плыла к берегу, делая круговые движения. Стая делала эти движения как одно

организованное целое, а в нем, этом целом, отдельные особи совершали свои движения «игр». По мере

приближения к берегу круговые движения стаи делались все менее правильными, и «хоровод» в конце

концов, распался.

Эти и другие им подобные движения у рыб имеют своим объяснением потребность самцов держаться

возле самок вследствие веления полового инстинкта оплодотворять икру при выделении ее самками.

У земноводных животных наблюдаются аналогичные явления. Самцы тритонов, приобретая в период

спаривания «брачный наряд», производят вокруг самки движения, которые потому лишь не называются

танцами, что производятся медленно и неуклюже, — обстоятельство, разумеется, не изменяющее

биологического смысла явления.

У пресмыкающихся пластические движения ухаживания за самками описываются у аллигаторов.

Дарвин, со слов Бортрама, сообщает, как самец в период размножения «раздувался до того, что, кажется,

был готов ежеминутно лопнуть, поднял хвост кверху, вертелся и носился по поверхности воды».

У птиц в качестве приемов овладевания самками тоже описывают (кроме голосовых звуков) «танцы». В

описании последних, к сожалению, много неточностей и обычного антропоморфизма. Так, танцы самцов

каменного петушка (Rupi-cola) в тропической Америке описываются так, как будто они производятся

людьми; тут и зрители по краям площадки, на которой танцуется менуэт, и «чередование самцов,

исполнителей менуэта; иногда описывается бал под музыку»: одна птичка поет, другие танцуют. Дарвин

цитирует описание «танцев» Одюбоном, по словам которого самец чепуры (Ardea herodias) «с большим

достоинством прогуливался перед самками, как бы выжидая соперников», и т. п. Даже тогда, когда даются

рисунки танцующих птиц и, вероятно, правильно передающие то, что видел наблюдатель, они вследствие

подхода к оценке описываемых явлений «от человека» вводят нас в заблуждение. Hudson, например,

описывая танцы шпорцевых пиголиц, говорит даже, что «птицы эти во время танцев маршировали, издавая

звуки в такт маршу».

Мои наблюдения дают мне основание утверждать, что чувства ритма в связи с пением птиц у них не

существует. Некоторые из них при пении совершают размеренные движения своим телом, но песня с этими

движениями ни в какой связи не стоит: она идет сама по себе, а движения сами по себе.

Оставив в стороне антропоморфизм в описании танцев птиц, мы имеем в своем распоряжении

многочисленный ряд конкретно существующих явлений, смысл которых заключается в том, что

возбужденная половым чувством энергия у птиц-самцов находит одним из путей для своего разряда

различного рода движения, первоначально не имеющие иного значения, как полезный физиологический

процесс, но позднее получившие новое и очень важное в биологическом отношении приспособление,

вызывающее в самках соответствующие половые реакции. Вызывают потому, что самцы производят их под

давлением именно полового чувства, которое у самок по законам циклического процесса должно

возбуждать те же чувства. Этим и объясняется, почему «танцы» (как и «любовные песни») вызывают

реакции у самок только того вида, к которому принадлежит самец.

У млекопитающих задача эта разрешается иными средствами, более простыми и требующими гораздо

меньшей затраты энергии.

Интересно отметить, что у низших млекопитающих приемы ухаживания близки к тому, что наблюдается