Хобсбаум Эрик. Эпоха крайностей: Короткий двадцатый век (1914-1991)

Подождите немного. Документ загружается.

нарушавшая местных норм поведения, могла пользоваться широкой поддержкой населения в

борьбе против иностранных солдат и центрального правительства. Однако глубоко укоренившееся

в сельской местности деление на врагов и друзей также означало, что победившие друзья

автоматически рисковали приобрести врагов. Китайские коммунисты, создававшие сельские

советские районы в 1927—1928 годах, к своему удивлению, обнаружили, что обращение в

коммунизм деревни, в которой доминировал один род, помогало созданию сети «красных

деревень», базировавшейся на родственных кланах, но также вовлекало в войну против их тра-

диционных врагов, создававших такую же сеть «черных деревень». Коммуни-

«Эпоха катастроф»

сты жаловались, что «иногда классовая борьба переходила в сражение между двумя деревнями.

Бывали случаи, когда нашим войскам приходилось осаждать и разрушать целые деревни» (Rate-

China, 1973, Р- 45—46). Удачливые партизаны научились преодолевать эти трудности, однако (о

чем свидетельствуют воспоминания Милована Джиласа о войне югославских партизан) осво-

бождение являлось гораздо более сложным делом, чем обычное восстание угнетенных местных

жителей против иностранных завоевателей.

VII

Больше ничто не могло омрачить радости коммунистов, оказавшихся во главе всех государств от

Эльбы до китайских морей. Мировая революция, о которой они мечтали, была уже на пороге. В

результате второй волны революций вместо одинокого, слабого и изолированного Советского

Союза возникло около дюжины государств, возглавляемых одной из двух мировых сверхдержав,

по праву заслуживавших это название (термин «сверхдержава» возник в 1944 году). К тому же не

исчезла движущая сила мировой революции, поскольку деколонизация бывших империй была еще

в полном разгаре. Разве не сулило все это дальнейшего наступления коммунизма? Разве

международная буржуазия сама не боялась за будущее оставшихся оплотов капитализма, по

крайней мере в Европе? Разве французским промыишенникам, родственникам молодого историка

Ле Руа Ладюри, восстанавливавшим после войны свои фабрики, не приходила в голову мысль, что

в конечном итоге или национализация, или Красная армия освободят их от всех проблем? Как

вспоминал Ле Руа Ладюри, будучи уже немолодым консерватором, эти настроения укрепили его

решение в 1949

°ДУ вступить во французскую коммунистическую партию (Le Roy Ladurie, 1982,

p. 37). Разве заместитель министра торговли США не докладывал президенту Трумэну в марте

1947 года, что большинство европейских стран стоит на краю пропасти и их можно столкнуть туда

в любое время; а остальные тоже находятся в угрожающем положении? (Loth, 1988, р. 137)

Все это определяло умонастроение людей, возвращавшихся из подполья, с фронтов, из

Сопротивления, тюрем, концлагерей или изгнания, чтобы взять на себя ответственность за

будущее стран, большинство из которых лежало в руинах. Возможно, некоторые из них заметили,

что капитализм оказалось гораздо проще разрушить там, где он был слаб или едва существовал.

Вряд ли можно было отрицать резкое увеличение левых настроений в мире. Однако новые

коммунистические власти в своих преобразованных государствах волновались отнюдь не о

будущем социализма. Они думали о том, как восстановить разрушенные страны, преодолеть

враждебность населения, об опасно-

Мировая революция 9 5

сти агрессии капиталистических держав против еще не окрепшего социалистического лагеря.

Парадоксально, но сходные опасения тревожили сон западных политиков и идеологов. И

«холодная война», наступившая после второй волны мировой революции, стала воплощением этих

ночных кошмаров. Обоснованные или нет, эти страхи Запада и Востока тоже являлись порожде-

нием эпохи мировой революции, начавшейся в октябре 1917 года. Однако эта эпоха уже близилась

к закату, хотя ее эпитафию стало возможно написать лишь через сорок лет.

Тем не менее она изменила мир, хотя и не так, как ожидали Ленин и его последователи,

вдохновленные Октябрьской революцией. Достаточно пальцев на руках, чтобы сосчитать те

немногие государства за пределами Западного полушария, которые избежали того или иного

сочетания революции, гражданской войны, сопротивления иностранной оккупации или профилак-

тической деколонизации, предпринятой обреченными на распад империями (в Европе такими

исключениями стали Великобритания, Швеция, Швейцария и, возможно, Исландия). Даже в

Западном полушарии (опуская многие резкие изменения в правительствах, в местном масштабе

всегда считавшиеся революциями) основные социальные революции — мексиканская, боли-

вийская, кубинская—резко изменили латиноамериканскую сцену.

Подлинные революции, совершенные во имя коммунизма, исчерпали себя. Однако еще не пришло

время для панихиды, поскольку китайцы, пятая часть населения планеты, продолжают жить в

стране, управляемой коммунистической партией. И все же очевидно, что возврат к эпохе прежних

режимов сегодня так же невозможен, как он был невозможен для Франции после окончания

революционной и наполеоновской эпохи или как возвращение бывших колоний к прежней жизни.

Даже там, где опыт коммунизма был кардинально пересмотрен, настоящее бывших

коммунистических стран и, вероятно, их будущее несет и еще долго будет нести в себе

специфические черты контрреволюции, которая сменила революцию. Нет способа вычеркнуть со-

ветскую эпоху из российской и мировой истории, как будто ее не существовало вовсе, так же как

нет способа вернуть Санкт-Петербург в 1914 год.

Однако косвенные последствия эпохи переворотов, начавшейся после 1917 года, были столь же

глубоки, как и ее прямые последствия. После русской революции постепенно начался процесс

освобождения колоний и деколонизация; тогда же было положено начало как политике жестокой

контрреволюции (в форме фашизма и других подобных движений—см. главу 4), так и политике

социал-демократии в Европе. Часто забывают о том, что до 1917 года все рабочие и

социалистические партии (за исключением лежащих на периферии Австралии и Океании) до

наступления социализма выбирали путь постоянной оппозиции. Первые европейские социал-

демократические и коалиционные правительства появились в 1917—19*9 годах (Швеция,

Финляндия,

«Эпоха катастроф»

Германия, Австрия, Бельгия), за которыми через несколько лет последовали Великобритания,

Дания и Норвегия. Мы забываем, что сама умеренность таких партий в значительной степени

являлась реакцией на большевизм, как и готовность старой политической системы интегрировать

их.

Одним словом, историю «короткого двадцатого века» нельзя понять без русской революции и ее

прямых и косвенных последствий. Фактически она явилась спасительницей либерального

капитализма, дав возможность Западу выиграть Вторую мировую войну против гитлеровской

Германии, дав капитализму стимул к самореформированию, а также поколебав веру в незыб-

лемость свободного рынка благодаря явной невосприимчивости Советского Союза к Великой

депрессии. Это мы и рассмотрим в следующей главе.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Погружение в экономическую пропасть

Ни один из когда-либо созывавшихся конгрессов Соединенных Штатов, проверив состояние

нашего государства, не обнаруживал более обнадеживающей перспективы, чем та, которая

возникает сейчас (...) Огромные богатства, созданные нашей промышленностью и бизнесом и

приумноженные нашей экономикой, получили широчайшее распространение среди населения

страны и мощным потоком вышли за ее пределы, чтобы содействовать мировому развитию и делу

благотворительности. Потребности людей перешли из сферы необходимости в сферу роскоши.

Постоянный рост производства отвечает возросшему спросу на родине и расширению внешней

торговли. Страна может оценивать настоящее с удовлетворением и смотреть в будущее с

оптимизмом.

Президент Кэлвин Кулидж, Послание к конгрессу,

4 декабря 1928

Перед войной безработица стала самым распространенным, самым коварным и разрушительным

недугом нынешнего поколения, она является типичной социальной болезнью западной

цивилизации нашего времени.

«The Times», 23 января i$43

Предположим, что Первая мировая война явилась причиной лишь временного, хотя и

катастрофического крушения стабильных до этих пор экономики и культуры. После устранения

последствий войны экономическая жизнь могла бы вернуться к нормальной исходной точке, как

это произошло в Японии, которая, похоронив зоо тысяч человек, погибших при землетрясении

1923 года, расчистила руины и заново отстроила свою столицу, ставшую гораздо более

защищенной от землетрясений, чем прежде. Каким же мог бы быть мир в период между войнами

при таких обстоятельствах? Мы не знаем этого, да и не-

«Эпоха катастроф»

зачем заниматься домыслами о том, чего не было и почти наверняка не могло произойти. Однако

вопрос этот небесполезен, поскольку помогает нам осознать глубокое влияние на историю

двадцатого века мирового экономического кризиса, разразившегося в период между мировыми

войнами.

Если бы не он, вне всякого сомнения, не появился бы Гитлер. Однако почти наверняка не было бы

и Рузвельта. Кроме того, маловероятно, что советскую систему стали бы рассматривать в качестве

серьезного экономического соперника и альтернативы мировому капитализму. Да и для

неевропейского восточного мира последствия этого экономического коллапса были крайне

драматичны. Одним словом, мир второй половины двадцатого века нельзя понять, не осознав

влияния произошедшего экономического краха. Это и является предметом настоящей главы.

Первая мировая война разрушила прежний мир лишь частично,'главным образом в Европе.

Мировая революция, ставшая наиболее драматичным аспектом крушения буржуазной

цивилизации девятнадцатого века, распространялась все более широко: от Мексики до Китая и,

приобретая форму движений за колониальное освобождение, от Магриба до Индонезии. Однако

достаточно просто найти регионы земного шара, жителей которых описанные события не

коснулись, в частности Соединенные Штаты Америки, а также обширные пространства Африки к

югу от Сахары. Тем не менее Первая мировая война сопровождалась крахом подлинно мирового

масштаба, по крайней мере там, где оказались затронуты рыночные отношения. Кстати, именно

самоуверенные Соединенные Штаты, также оказавшиеся не защищенными от катаклизмов,

обрушившихся на менее счастливые континенты, стали эпицентром самого мощного мирового

потрясения, когда-либо отмеченного историками экономики,— межвоенной Великой депрессии.

Одним словом, между мировыми войнами капиталистическая мировая экономика потерпела такой

крах, что трудно было представить, как она сможет возродиться.

Функционирование капиталистической экономики никогда не бывает равномерным, и колебания

различной амплитуды, часто очень резкие, являются неотъемлемой частью этого процесса. Так

называемый «торговый цикл» подъемов и спадов был знаком всем бизнесменам начиная с

девятнадцатого века. Считалось, что этот цикл с некоторыми изменениями повторяется каждые

7—и лет. Несколько более длительная периодичность впервые была замечена в конце

девятнадцатого века, когда специалисты проанализировали неожиданные осложнения

предыдущих десятилетий. За беспрецедентным мировым ростом производства, длившимся с 1850

года до начала i87O-x годов, последовали два с лишним десятилетия экономической

нестабильности (ученые-экономисты говорили о Великой депрессии, что не совсем верно), а затем

наступил новый резкий подъем (Эпоха капитала, Эпоха империи, гла-

Погружение в экономическую пропасть 9 9

ва 2). В начале 192о-х годов русский экономист Н. Д. Кондратьев, впоследствии ставший одной из

первых жертв сталинских чисток, выявил наблюдавшуюся с конца восемнадцатого века

закономерность экономического развития, которая проявлялась в виде серии так называемых

«длинных волн» протяженностью от so до 6о лет. Однако ни он, ни кто-либо еще не смог дать

удовлетворительного объяснения этим колебаниям, а скептически настроенные статистики, как

всегда, отрицали их существование. С тех пор теория «длинных волн» известна в литературе по

мировой экономике под его именем. В частности, Кондратьев сделал заключение, что в конце

каждой «длинной волны» мировой экономики происходит спад. Он оказался прав*.

В прошлом волны и циклы, длинные, средние У. короткие, бизнесмены и экономисты учитывали

так же, как фермеры учитывают прогноз погоды, которая тоже имеет свои спады и подъемы. Они

считали, что с этим ничего не поделаешь; циклы создавали перспективы или проблемы, могли

привести к процветанию или банкротству отдельных лиц или целых отраслей промышленности.

Только социалисты во главе с Карлом Марксом считали, что циклы являются частью процесса, в

ходе которого капитализм порождает непреодолимые внутренние противоречия, ставящие под

вопрос существование капиталистической системы как таковой. Остальные ожидали, что мировая

экономика должна развиваться и процветать, что она и делала в течение более ста лет, за

исключением внезапных коротких катастроф, носивших циклический характер. Непривычным в

новой ситуации стало то, что, возможно, в первый и пока единственный раз в истории

капитализма эти колебания, казалось, действительно угрожают существованию системы. Более

того, было похоже, что в некоторых важных отраслях экономики этот извечный подъем

прекратился.

История мировой экономики, начиная с промышленной революции, являлась историей ускорения

технического прогресса, непрерывного, хотя и неравномерного экономического роста и постоянно

расширяющейся «глобализации», т. е. все более сложной и разветвленной системы всемирного

разделения труда, все более густой сети товарных и финансовых потоков, объединяющих все

части мировой экономики Б единую всемирную систему. Тех-нический'Прогресс даже ускорился в

«эпоху катастроф», оказывая влияние на ход мировых войн и одновременно претерпевая

изменения под их воздействием. Хотя для большинства людей главные экономические события

этой эпохи были разрушительны, кульминацией чего стала Великая депрессия 1929—1933 годов,

экономический рост не прекращался даже в это время. Он

* Тот факт, что на основе теории «длинных волн» Кондратьева стали возможны эффективные прогнозы (что весьма нетипично

для экономических теорий), убедил многих историков и даже некоторых Экономистов: в этом, несомненно, что-то есть, даже

если мы не знаем, что именно.

IOO «Эпоха катастроф»

просто замедлился. В экономике США, самой масштабной и богатой экономике того времени,

средний рост валового национального продукта на душу населения между 1913 и 1938 годами

составлял лишь скромные о,8 % в год. Начиная с 1913 года за 25 лет прирост мирового

промышленного производства составил более 8о%; иными словами, наращивание этого

показателя происходило в два раза медленнее, чем в предыдущую четверть века (W. W. Rostow,

1978, р. 662). Как мы увидим далее (глава д), контраст с эпохой, наступившей после 1945 года,

оказался еще более разительным. Но все-таки если бы какой-нибудь марсианин наблюдал за

кривой нашего экономического развития с достаточно большого расстояния, чтобы рассмотреть те

неравномерные колебания экономики, которые человеческие существа испытывали на земле, то он

(она или оно) сделал бы заключение, что мировая экономика, без всякого сомнения, продолжает

развиваться.

И все же в одном отношении это было не так. Глобализация экономики, казалось, прекратилась в

период между Первой и Второй мировыми войнами. По любым оценкам, интеграция мировой

экономики находилась в застое или даже в упадке. Предвоенные годы явились периодом наиболее

масштабной за всю человеческую историю массовой миграции, но затем эти потоки иссякли или,

скорее, были остановлены военными разрушениями и политическими ограничениями. За

пятнадцать лет, предшествовавших 1914 году, в США переселились почти 15 миллионов человек.

В последующие пятнадцать лет этот поток уменьшился до 5,5 миллиона; в 193о-е и военные годы

он почти полностью прекратился—в США перебрались менее трех четвертей миллиона человек

(Historical statistics, I, p. 105, Table С 8д—101). Миграция жителей Испании и Португалии в

Латинскую Америку снизилась с одной целой и трех четвертых миллиона за десятилетие с 1911 по

1920 год до менее четверти миллиона в 193О-е годы. В конце i92o-x годов мировая торговля

восстановилась после потрясений Первой мировой войны и послевоенного кризиса, немного

превысив уровень 1913 года, затем опять сократилась во время Великой депрессии. К концу

«эпохи катастроф» (т. е. к 1948 году) ее объем существенно не превышал уровня, достигнутого

перед Первой мировой войной (IV. W. Rostow, 1978, р. 66д). С начала iSgo-x годов по 1913 год

мировая торговля выросла более чем в два раза. Следовательно, с 1948 по 1971 год она должна

быпа вырасти пятикратно. Этот застой тем удивительнее, если вспомнить, что Первая мировая

война породила значительное число новых государств в Европе и на Ближнем Востоке. Казалось

бы, увеличившаяся протяженность государственных границ должна была автоматически привести

к увеличению торговли между государствами, поскольку коммерческие сделки, ранее осущест-

влявшиеся внутри одной и той же страны (например, Австро-Венгрии или России), не

расценивались как международные. (Статистика мировой торговли учитывает только товары,

которые пересекают границы.) Точно так же

Погружение, в экономическую пропасть IOI

многомиллионные массы спасавшихся от войны беженцев (см. главу и) должны были по идее

привести к росту, а не сокращению мировых миграционных потоков. Но во время Великой

депрессии иссякли даже международные финансовые потоки. Между 1927 и 1933 годами

количество международных кредитов снизилось более чем на 90%.

Что же явилось причиной этого застоя? Высказывались различные предположения; например, что

самая обширная из мировых экономик, экономика США, становилась фактически

самодостаточной, за исключением снабжения некоторыми видами сырья; она никогда особенно не

зависела от внешней торговли. Однако даже государства, в экономике которых внешняя торговля

играла значительную роль, такие как Великобритания и Скандинавские страны, имели ту же

тенденцию. Современники сосредоточили свое внимание на более заметной причине для тревоги и

были почти наверняка правы. Каждое государство теперь делало все возможное для того, чтобы

защитить свою экономику от внешней угрозы, т. е. от мировой экономики, которая явно пере-

живала большие сложности.

Поначалу и отдельные предприниматели, и правительства ожидали, что после временных

разрушений, принесенных Первой мировой войной, мировая экономика каким-нибудь образом

возвратится к параметрам счастливых довоенных лет, которые они считали нормой. К тому же

стремительный послевоенный подъем, по крайней мере в странах, не ослабленных революцией и

гражданской войной, безусловно, казался обнадеживающим признаком, хотя и бизнесмены, и

правительства были озабочены чрезмерным ростом влияния рабочих и их профсоюзов, который

вел к повышению производственных затрат из-за более высокой заработной платы и сокращения

рабочего дня. Однако процессы восстановления оказались более сложными, чем ожидалось.

КI92O году быстрый подъем прервался, и денежная система рухнула. Это подорвало влияние

рабочего класса—уровень безработицы в Великобритании никогда после этого не падал ниже ю

%, профсоюзы потеряли половину своих членов за двенадцать последующих лет, этим еще раз

склонив чашу весов в пользу работодателей, а надежды на экономическое процветание оставались

иллюзорными.

Англосаксонский мир, Япония и «нейтральные» государства предпринимали все возможное для

дефляции, чтобы вернуть свою экономику к старым твердым принципам стабильной валюты,

гарантированной устойчивым финансовым положением и золотым стандартом, но это не могло

предотвратить влияния последствий войны. Между 1922 и 19x6 годами им более или менее

удалось преуспеть в своих начинаниях. Однако в обширной зоне государств, потерпевших

поражение в войне и испытавших политические потрясения, от Германии на западе до Советской

России на востоке, произошел сокрушительный обвал денежной системы, сравнимый только с

крахом экономики

Погружение з экономическую пропасть IOI