Гуревич П.С. Культурология

Подождите немного. Документ загружается.

же время чувство своей подлинности возрастает до необычайной резкости.

Все в мире, и даже бывшее недавно столь чуждым и далеким, чудится

близким, родным, нераздельным. И среди этой торжествующей стихии

всеобщего единства он воспринимает собственную личность как какой-то

ненужный придаток извне.

Ощущение внутренней глубины растет: одни за другими все разделы и

формы от мельчайших до крупнейших членений делаются пустыми,

излишними, лишенными оправдания. Чувство пространства перерождается, и

все кажется непосредственно связанным между собой и повсюду единым. Но

это ощущение, по словам В.Шмакова, улавливает лишь внутренние тайники

бытия. Призвание и смысл конкретной жизни остаются далекими и

недоступными, да и всякий интерес к ним гаснет. Все существо человека

исполняется веянием

бездонной глубины всеобщего единства и непрерывно льющимися волнами

беззвучной гармонии отовсюду и везде. И переливы этой стихии бездны

обвевают душу и насыщают ее любовь к безграничному простору.

В дионисийской культуре возникает страстное влечение к дерзновенным

порывам, ниспровержению всех пределов, разрушению всех форм, чтобы

достиг нуть сладостно-мучительного упоения торжеством надмирного

безумного молчания, предерзностно нарушенного жалкими созданиями

минуты и тлеИх презренное бытие и притязания на какой-то смысл лишь

оскорбляют величие истинно существующего, а потому они должны быть

возвращены в бесформенный прах. Беспредельный простор, крутящийся

вихрь смен и перерождений, молниеносная быстрота движений повсюду —

вот закон Жизни. И только погрузившись вполне в этот поток, живая душа

может достигнуть высшего покоя торжествующего бытия,

«Чуден и сладостен миг, когда рассеявшийся мир форм и граней

раскроет врата этой трепещущей тишины. Она царствует здесь, ибо нет

образов недвижных, нет владения предметного, нет и борьбы. Никто не

нуждается в закреплении самости и будущих возможностей, ибо все уже

раскрыто, все есть всегда. Всякий порыв здесь тотчас бы нашел свой

отклик, но он не может и возникнуть, ибо цели и пути раскрыты в самих

истоках. Подобно быстрым сноввдениям, мелькают здесь облики безмерные,

но творческий поток тотчас же их вновь уносит, сменяя тьмы других» .

В дионисийском порыве торжество покоя и движения, возможностей

безмерных и тщетных исполнения пресыщения силой и ее вечной жажды

создают особый ритм, причудливый, невыразимый, но чарующий дй

самозабвения. Погружаясь все глубже и глубже в этот поток

нерожденного, душа человеческая на последней пороге тайны первородной

жизни вдруг слышит зов к творческому запечатлению почерпнутых

богатств. Но вот душа отвергла этот зов. Она нисходит дальше в тл

своих истоков. Волны потока жизни со всевозрастаю силой ревут в

бешеной пляске, и с каждым дальнейи мгновением сердце начинает все

реже стучать и рвал в груди, а тело содрогается в судорогах.

Появляется быстро растет ощущение невесомости, а беспресташ-

видоизменяющийся ритм заставляет все атомы тела кс лебаться в

различных направлениях.

Еще дальше — и смешанное действие затягивающих тяготений повсюду

разверзающихся бездн, разметывающих все существо в пустоту, все

ускоряющего вращения вихря и подавляющего хаотического многообразия

мелькающих возможностей превосходят пределы выносимого, сознание

развертывает грозно зияющие провалы, в которых на мгновение чудятся

все извивы вселенской жизни, а затем сразу все смешивается между собой

всепоглощающими кольцами, тающими во мраке бытия.

Союз Аполлона и Диониса

Аполлоническая культура не существует в изолированном мире как

закрытое пространство. То же относится и к дионисийству. В любом

художественном процессе можно отыскать, как это, собственно, делал и

Нищие, близость или рядоположенность этих контрастных принципов.

Будучи взаимно противоположными, они органически дополняют друг друга.

В отдельности сознание может воспринимать Аполлона и Диониса лишь

до некоего предела, за которым начинается неустрашимость безумия и

даже смерти. Уже древний миф об Эврипаде повествует, что от

дионисийского безумия можно излечиться только через силу Аполлонову.

Пресыщенная творческой силой жизни Диониса, душа человека может найти

успокоение только в использорании этих богатств царства АполлоНо точно

так же приближение к одному только пламенеющему свету Аполлона

иссушает душу, и она должна восстанавливать свои силы в животворящих

водах Диониса. И горе тому, кто пренебрежет извечным законом двой-

ственности! Как бы ни были велики его силы, они будут сломлены и

раздавлены, и лишь стезею тяжких страданий он сможет искупить свою

ошибку.

«Титаническое» и «варварское» начала, отмечает Ницше, оказались в

конце концов такой же необходимостью, как и аполлоническое. «И

представим себе теперь, как в этот построенный на иллюзии и самоогра-

ничении и искусственно огражденный плотинами мир вдруг срываклся

экстатические звуки дионисического торжества с его все более и более

манящими волшебными напевами, как в этих последних изливается вся

чрезмерность природы в радости, страдании и познании, доходя до

пронзительного крика; подумаем только, какое значение мог иметь в

сравнении с этими демоническими народными песнями художник-псалмописец

Аполлона и призрачные звуки его лиры!».

Индивид со всеми его границами и мерами тонул здесь в самозабвении

дионисических состояний и забывал аполлонические законоположения. И

таким образом, везде, куда ни проникало дионисическое начало, аполло-

ническое упразднялось и уничтожалось. Но столь же, по словам Нищие,

несомненно и то, что там, где первый натиск бывал отбит, престиж и

величие дельфийского бога, Аполлона выступали непреклоннее и строже.

Нищие объясняет дорическое государство и дорическое искусство как

постоянный воинский стан аполлонического начала. Лишь в непрерывном

противодействии титанически варварской сущности дионисические начала

могли продержаться как такое огражденное и укрепленное искусство,

такое воинское и суровое воспитание, такая жестокая и беспощадная

государственность.

Нищие показывает, как дионисическое и аполлоническое начала,

взаимно побуждая друг друга, властвовали над эллинством. Из

«бронзового» века с его битвами титанов и его суровой народной

философией под властью аполлонического стремления к красоте развился

гомеровский мир. «Наивное» великолепие такого искусства вновь было

поглощено ворвавшимся потоком дионисизма. В противовес этой новой

власти поднялся аполлонизм, замкнувшись в непоколебимом величии

дорического искусства и миропонимания.

Древнейшая эллинская история в борьбе указанных двух принципов

распадается на четыре большие ступени искусства.

«Аполлонийские — оформляющие, скрепляющие и центростремительные —

элементы личных предположений и влияний внешних, — писал Вяч. Иванов,

— были необходимы гению Нищие как грани, чтобы очертить

беспредельность музыкальной, разрешающей и центробежной стихии

Дионисовой. Но двойственность его даров, или — «добродетелей», должна

была привести их ко взаимной распре и обусловить собой его роковой

внутренний разлад».

Вопросы для повторения

Что такое дионисическая культура?

Почему эллинский народ выявил тайну этих двух первоначал? Как связаны эти два

первоначала?

Какие художественные феномены подтверждают догадку Нищие?

Почему Вяч. Иванов оспаривает концепцию Нищие?

Темы для контрольных работ

Феномен дионнсийского начала. Аполлоническая культура. Эллинство и дионисизм.

Художественные феномены Древний Греции. Античная трагедия. Вагнер и Дионисово

действо…