Гордон Г. Эмиль Гилельс. За гранью мифа

Подождите немного. Документ загружается.

о пользе внимательного чтения

работу библиотек, передачу книги друг другу, ее обсуждения и про-

чие «условия».

Пожалуй, достаточно об этом. Пора поговорить и о других ав-

торах, писавших о Гилельсе. Слово о нем, воистину томов премно-

гих тяжелей, произнес — нет, не музыкальный критик, не журна-

лист — великий писатель Виктор Астафьев. Факт сам по себе

многозначительный: творческие владения Астафьева — писателя

широчайшего диапазона

—

находятся все же на иных территориях.

Астафьев и не касается профессионально-музыкальных тем. Одна-

ко его привлек именно Гилельс, и он взялся за перо. Писатель со-

здал маленький шедевр — теперь образ Гилельса останется в рус-

ской литературе. Перечитываю — и волнение не унимается...

Гилельс

—

живой...

Приехав на гастроли в Вологду, Гилельс отправился осматривать

Софийский собор. Там было очень холодно, и он, потирая руки, все

прятал их, но никак не мог согреть. Никто из сопровождавших его

ничего не заметил. А вот старушка, «кормившаяся подле храма», за-

метила и спросила, не мерзнут ли руки.

—

Мерзнут, бабушка, мерзнут. А мне вечером играть. Нельзя ру-

ки остужать».

И она предложила свои рукавичики.

«Гость охотно подставил руки, бабушка надела рукавичики, согре-

тые своими руками, на бесценные руки пианиста, и маэстро ожил,

повеселел, долго еще оставался в Софийском соборе...

Уходя из собора, Гилельс вернул бабушке рукавичики, и, прило-

жив ладони к левой части груди, поклонился ей легко и элегантно,

как это умел делать только он, без заискивания и ужимок:

—

Благодарю вас, родимая! Вы очень, очень мне помогли».

Астафьев заключает: «Этот случай мне рассказала работница и за-

ботница вологодского музея

—

Ирина Александровна Пятницкая. Не-

давно ее не стало, и Эмиля Гилельса уже нет, давно нет на свете и ба-

бушки-привратницы — помянем же их добрым словом и пожелаем

всем Царствия небесного

—

каждый из них умел делать добро на сво-

ем месте и служил ему в меру своих сил».

Тон, взятый Астафьевым, так трогателен и сердечен

—

все небро-

ско, скромно, просто,

—

в полном соответствии с гилельсовским об-

разом; да и как представить его,, этот образ, размалеванным крикли-

выми красками, выспренно, с безвкусными преувеличениями...

255

о вреде «вычитания»

О вреде «вычитания»

в 1976 году Гилельсу исполнилось 60 лет. Как и положено, хлы-

нул поток восторженных статей. Лучшая среди них принадлежит дав-

нишнему сопернику

—

Якову Флиеру. Это, может быть, вообще луч-

шее из всего, написанного о Гилельсе: он предстает таким, каким

был в действительности

—

великим пианистом и интерпретатором.

Едва ли не впервые

—

никакого хорошо нам знакомого прослежива-

ния извилистого и тернистого пути к вершинам мастерства; напро-

тив: ставшие привычными и чуть ли не обязательными шаблоны

впервые так внятно подвергаются пересмотру, и говорится то, что

должно было быть сказано давным-давно. Статью

—

в незначитель-

ных дозах

—

я уже цитировал. Нет смысла ее излагать: каждый может

сам ознакомиться.

Разумеется, о Гилельсе писали не только по круглым датам. Сре-

ди прочих выступлений следует выделить статью Г. Когана.

Как кажется, она достойна того, о ком написана; но странное де-

ло: в ней есть

—

не знаю, какое подобрать определение

—

такие оп-

лошности, что ли, которые объяснить невозможно; пройти мимо

них нельзя.

Статья, можно сказать, апологетическая. Коган заканчивает ее

следующим образом: «Пусть не во всех стилях (оговаривая предвари-

тельно

—

и совершенно справедливо, что «всеядных» артистов вооб-

ще не бывает.

—

Г. Г.), но во многих из них, в ряде произведений (!)

Гилельс достиг сегодня таких высот, такой гармонии между замыс-

лом и его осуществлением, такого совершенства пианистического

воплощения, подобных которым трудно встретить на современной

пианистической эстраде. Гилельс сегодня занимает на ней одно из

первых мест, рядом с лучшими из лучших; и если не во всех, то во

многих отношениях он, думается, вряд ли имеет себе равных среди

пианистов мира».

Само собой разумеется, такой вывод должен быть подготовлен

всем содержанием статьи, естественным образом вытекать из сказан-

ного, но, по совершенно непонятным причинам, это не так. Оказы-

вается, Гилельс заслужил свое место на пианистическим Олимпе ис-

полнением всего лишь... четырех (!) авторов. Не верите?!

Вот ход рассуждений Когана: «Бах и Моцарт, Скрябин и Дебюс-

си не занимают заметного места в его репертуаре. Да и Шопен, ко-

торого он играет много и пианистически великолепно, не кажется

256

о вреде «вычитания»

мне, по правде говоря, "схваченным" им в своей глубинной, настоя-

щей сути».

Здесь есть едва различимая тонкость. Казалось бы, имеется в ви-

ду лишь количественная сторона репертуара («не занимают заметно-

го места»). Но тут же Коган, как бы ненароком, вводит в эту группу

имен и Шопена, играемого «много», но которым Коган не очень-то

доволен у Гилельса (разумеется, это его право),

—

здесь уже сторона

качественная.

В результате незаметно объединяется то, что Гилельс играет про-

сто-напросто «мало», с тем, что он играет «много» (но, по Когану,

не слишком-то хорошо). Это объединение и дает Когану возмож-

ность вычесть (!) всех пятерых авторов из гилельсовских «владе-

ний»! Он так и пишет: «Но за вычетом названных композиторов

у Гилельса остается достаточно обширное поле деятельности. Он за-

мечательно играет таких разных композиторов, как Бетховен и Рах-

манинов, Шуман и Прокофьев (вот они — четыре автора. — Г. Г.),

да и ряд других. Разве этого мало?»

По отношению к Гилельсу такая «похвала»

—

хуже всякой ругани.

Гилельс и четыре композитора?! Невероятно! Правда, «под занавес»

Г. Коган, как бы нехотя, добавил: «да и ряд других». Что ж, придется

сейчас посмотреть, кто же они, эти «другие», не удостоенные даже

упоминания.

Чайковский. Первый концерт

—

это своего рода «визитная кар-

точка» Гилельса, что слишком хорошо известно.

Нет в «списке» и Брамса

—

одного из самых «гилельсовских» ком-

позиторов (странно: Г. Коган мог бы вспомнить исполнение Гилель-

сом брамсовских Вариаций на тему Генделя еще на конкурсе 1933 го-

да, который он так часто и с таким жаром описывал). Остаются «за

кадром» оба концерта Брамса

—

«драгоценное», по слову Флиера, по-

истине конгениальное исполнение их Гилельсом с оркестром Бер-

линской филармонии под управлением О. Йохума,

—

пластинка полу-

чила международный приз как лучшая запись 1973 года.

Когда Йохума

—

из великолепных записей которого можно соста-

вить большую фонотеку

—

спросили, незадолго до конца его пути, ка-

кую свою запись он считает лучшей, ответ последовал незамедлитель-

но: «Фортепианные концерты Брамса с Эмилем Гилельсом». Остались

также «невостребованы» Коганом 116-й опус. Вариации на тему Пага-

нини, Квартет g-moll... Не буду все перечислять, не в этом дело.

Не отнесен Коганом к заслугам Гилельса и Лист. И здесь мог бы

Коган вспомнить выступление Гилельса на том же конкурсе 1933 года

257

о вреде «вычитания»

С Фантазией «Свадьба Фигаро» Листа; но оставим в покое 1933 год.

Не «засчитываются» рапсодии Листа — Вторая, Шестая, Девятая,

Пятнадцатая («Ракоци-марш»), Испанская

—

так и хочется после каж-

дой из них поставить восклицательный знак. А как быть с Первым

концертом и Сонатой h-moll?!

Причислю к «некоторым другим» Грига. Обращение к нему Ги-

лельса стало событием: запись «Лирических пьес» принадлежит к вы-

соким достижениям фортепианного исполнительства вообще. Кто

только не играл эти «непритязательные» миниатюры! Но газеты при-

знавали: «Никогда Григ не исполнялся так хорошо». Слушая, испы-

тываешь невесть откуда взявшееся волнение; что тому причиной?

—

то ли неподдельная проникновенность интонирования, редкое об-

разное богатство, то ли совершенство

—

из ряда вон выходящее! —

фортепианного воплощения?! Без сомнения — все вместе, в столь

свойственном Гилельсу единстве.

Жена Гилельса вспоминает: «Кричали немцы из "ДГГ" («Дойче

граммофон гезельшафт». — Г. Г.) восхищенно, во время записи на

пластинку».

Каждая пьеса

—

во время записи!

—

вызывала аплодисменты нахо-

дившихся в студии служащих фирмы. Скажу и о том, что нескольки-

ми годами позже, Гилельса не «отпускал» Концерт Грига, часто им

играемый. Особенно на родине Грига, в Бергене.

Продолжаю цитировать: «Норвежцы долго строили свой кон-

цертный зал, "Зал Грига"... Знакомясь с акустическими "секрета-

ми"... новых концертных залов Европы, применяя последние дости-

жения в этой области. ... Гилельсу была оказана высокая честь

открыть зал Концертом Грига, с Норвежским симфоническим орке-

стром города Бергена. Телевидение и радио транслировали на Евро-

пу и США. На концерте присутствовала Королевская семья, Король

Олаф.

Это был всенародный праздник. Гилельс волновался в тот день

(24 мая 1978 года). В гостинице Бергена

—

международная суета при-

глашенных со всего мира гостей. Уставший после тяжелой генераль-

ной репетиции, с трудом пробирался к лифту.

Концерт начался с Гимна Норвегии. Зал гудит, "как римский ста-

дион", сказал Гилельс. Андерсон (дирижер.

—

Г. Г.) пришел за Милей.

Они обнялись по-дружески, скрывая друг от друга волнение, пошли

на выход. Играли вдохновенно, с какой-то ответственностью перед

памятью Грига... Берген слушал и видел. Осло, Стокгольм, Хельсин-

ки

—

друзья прислали восторженные телеграммы Гилельсу... Успех

258

о вреде «вычитания»

огромный, праздничный. Бисировали с Кристином Андерсоном вто-

рую часть Концерта...»

К счастью, остались аудио (с Ойгеном Йохумом) и видео (с Пааво

Берглундом) записи григовского Концерта.

Кого из композиторов еще привлечь — Скарлатти, Шуберта,

Стравинского?! Но, может быть, достаточно? Скажу словами Когана:

разве этого мало? Хочу только подчеркнуть: Коган «утаивает» имена

композиторов, которые могли бы с не меньшим, а, может быть,

и с большим успехом представить гилельсовский репертуар.

Как вы могли заметить, Коган «отлучает» Гилельса от Моцарта

(остановлюсь только на этом имени), что выглядит абсурдно.

Судя по всему, Коган не был на концерте Гилельса в Большом за-

ле консерватории, целиком посвященном Моцарту

—

иначе помнил

бы! — и не знал пластинку «Гилельс в Моцартеуме» (с той же про-

граммой), можно сказать, переполошившую музыкальный мир. Авст-

рийские и немецкие газеты были в растерянности: «Эмиль Гилельс

заставил нас задуматься над многими традиционными и привычными

вещами (это их-то — обладателей «патента» на Моцарта. — Г. Г.)».

«Разве Моцарт

—

это только рококо?» Газеты называли Гилельса «са-

мым значительным интерпретатором Моцарта».

По-видимому, не был знаком Коган и с записью Концерта № 27,

с К. Бёмом и оркестром Венской филармонии. Карл Бём, великий мо-

цартианец, не нуждается в представлении. Хочу только воспользовать-

ся его характеристикой, содержащейся в мемуарах Николая Гедды:

«Про него говорили, будто он и вечно-то всем недоволен, и в общении-

то неприятен, хотя по-прежнему дирижирует с необычайной силой...

Когда я впервые встретился с ним... он был дружелюбен, но вла-

стен и придирчив. Он точно знал, что ему надо от исполнителей

и требовал этого безоговорочно».

С Гилельсом было иначе. Слово Карлу Бёму: «Это феноменальный

талант, многократно помноженный на чуткость души, тонкость инто-

нации, совершенный вкус и совершенное чувство музыки. Я вновь

и вновь убеждаюсь в этом, словно бы открывая этого музыканта за-

ново. Он играет не просто лучше раз от разу, но всякий раз по-ново-

му. Бетховен, Брамс, Чайковский, Стравинский, Прокофьев, Шуман,

наконец, Моцарт

—

это мир Гилельса, его безошибочное прочтение...

Мгновения, когда мы вместе с Гилельсом играли Моцарта, для меня

незабываемы...»

Стараюсь найти для Г. Когана смягчающие обстоятельства; пред-

положим, он по каким^о причинам не «уследил» за Гилельсом поздних

259

«я не могу меньше играть»

лет

—

ХОТЯ профессиональный критик не имеет на это права. Но как

поверить, что до Когана не дошли зарубежные отклики на гилельсов-

ского Моцарта двадцатилетней давности?

Вот они.

Стокгольм. 1955 год. Статья называется «Гигант Гилельс»: «Про-

стота была лишь кажущаяся,

—

пишет газета,

—

Соната (B-dur Моцар-

та.

—

Г. Г.) была исполнена с необыкновенным внутренним напряже-

нием, сдерживаемым огромным самообладанием художника».

Дания. В том же году, та же соната Моцарта: «Это самое большое

искусство, нашедшее выражение в самой простой форме... здесь Ги-

лельс показал себя величайшим художником. После этого он играл

еще много (!), но ничто не могло заслонить самого сильного впечат-

ления, полученного нами в тот вечер». Даже так.

Таков гилельсовский Моцарт. Слышу возражения: нехорошо

ссылаться на других

—

будь это хоть сам Карл Бём

—

и корить этим

Когана: критик может думать иначе, имеет на это право. Понимаю:

нехорошо, неэтично, некорректно. Критик, разумеется, может

и имеет... Однако обратимся к рецензии Когана 1960 года на кон-

церты Гилельса: «Трудно назвать другого современного исполните-

ля,

—

восторгался он,

—

способного так величаво, так победоносно

выйти из тяжелейшего подчас сражения с оркестром. Но... рядом

с блистательным исполнением концертов Чайковского (Первого

и Второго. — Г. Г.) и, пожалуй, не меньше, чем оно, запомнилась

в интерпретации Гилельса чарующая лирика второй части C-dur'no-

го (двадцать первого) Концерта Моцарта...» Как видите, Коган ста-

вит гилельсовского Моцарта

—

и, заметьте, особо выделяя медлен-

ную часть концерта, — рядом с общепризнанными вершинами его

исполнительства

—

с концертами Чайковского! Вот я и спрашиваю:

что ж тогда вычитать-то, а? И это один из наших лучших музыкаль-

ных писателей!

«Я не могу меньше играть»

Слава и популярность Гилельса не были подвержены колебани-

ям, — как всегда, повсеместный успех и сопровождающие Гилельса

проявления какого-то особого почтения к нему.

Обыкновенно после концерта слушатели выстраивались в длин-

ную очередь, ведущую в артистическую, робко приближались к нему

со словами благодарности, с просьбами автографов, многие просто

260

«я не могу меньше играть»

с желанием вблизи посмотреть на него; нередко были случаи, когда,

повинуясь безотчетному порыву, люди проявляли свои чувства... нет,

лучше расскажу об этом «в лицах»...

Вот Владимир Набоков, низко склонившись перед Гилельсом,

—

почему-то ясно вижу эту сцену,

—

не стесняясь многочисленных сви-

детелей, целует ему руку

—

и Гилельс, безуспешно пытающийся руку

отдернуть.

Едва закончилась запись е-то1Гного Концерта Шопена, Фила-

дельфийский оркестр устроил Гилельсу овацию и... целует ему руку

Орманди.

В этом же «ряду» Франц Конвичный, Пьетро Ардженто, Вольф-

ганг Заваллиш, Риккардо Мути и многие еще...

Даниил Шафран в неопубликованных воспоминаниях пишет:

«Я никогда не забуду сольный концерт Гилельса в Зале имени Чайков-

ского в Москве (последний для меня). В числе исполнявшихся им со-

чинений

—

"Симфонические этюды" Шумана. Я был совершенно по-

трясен, вбежал в артистическую, сделал то, что лишь дважды в моей

жизни произошло естественно и произвольно, потому что чувства са-

ми выплеснулись. Я поцеловал его руку. Первый раз это было, когда

я встретил в Лондоне Пабло Казальса и не смог сдержать своего пре-

клонения перед ним». (Даже люди, близко знавшие Гилельса, испы-

тывали подчас такую потребность. Лидия Фихтенгольц рассказывает:

«Как я любила смотреть на его руки, когда он играл!.. Один раз я да-

же не выдержала, я сказала: "Я хочу поцеловать твои руки!" Он

страшно смутился: "Да ты что, обалдела, что ли? Нет, нет, ни в коем

случае!"»)

Продлим наше пребывание за кулисами рядом с Гилельсом; в зна-

комом нам блокноте

—

беглые записи.

«Первое слово, которое определяло отношение к концерту —

"Ну, слава Богу!" ...

Никогда после концерта не спал, засыпая к утру некрепким

сном... Длинные вереницы людей, входивших в артистическую за ав-

тографом или чтобы выразить свое искренне восхищение Гилельсу...

были бесконечны. Иногда администрация прекращала "поток"... ино-

гда Гилельс никого не хотел видеть...

Он худел за концерт на 2-3 килограмма, глаза темнели и в них

держалось достоинство за содеянное, сдержанность от недавнего

эмоционального горения...

Все становилось значительней после "прихода с поля боя", каж-

дый поворот головы, движение рук... "Как гора свалилась с плеч!"

—

261

«я не могу меньше играть»

говорил ОН. Но она еще не свалилась

—

потом придет полное раскре-

пощение. Радовался, улыбался своей неповторимой, широкой, от^

крытой доброй улыбкой, идущей от его большого сердца, шутил удач-

но и тонко...

Много публики... это начинало его утомлять; тогда я с помощью

менеджера, тактично запирала дверь, оставив многих за дверью... Ги-

лельс устал...

Перед самым уходом в отель, он поднимал воротник пальто над

еще не высохшим потемневшим затылком,

—

выходил из артистиче-

ской в сопровождении менеджера, администрации с цветами. Он

шел... "выкладывая" красиво шаг, чуть с иронией к самому себе, ино-

гда, разволновавшись, шутливо наклонялся вниз, опуская руки, "стря-

хивал усталость", делая глубокий выдох, шутливо настроенный после

"свалившегося груза".

Следом шла я, неся отяжелевший портфель фрачных аксессуа-

ров, которые очень аккуратно складывались в строгой последова-

тельности и заворачивались в белоснежное полотенце.

Еще на улице надо было унять терпеливых поклонников, ждущих

у выхода. Окружив машину — неуемные любители автографов или

просто благодарные и взволнованные слушатели: аплодисменты,

крики "браво"

—

международные, добрые пожелания, выражение вос-

торженной благодарности на том языке, в стране которой произош-

ло это событие...

—

незабываемый и неповторимый концерт Эмиля Ги-

лельса (здесь и далее выделено автором.

—

Г. Г.).

Завтра все главные газеты развернут шапки названий над востор-

женными статьями о Гилельсе

—

коронуют его, забросают несравнен-

ными эпитетами, восторгом,

—

где Гавоти или Кларондонт увенчают

его французскими изысканными эпитетами из Ростана... Говард Та-

убман или Бьянколли будут оповещать об "Эпохальном концерте",

а Харриет Джонсон

—

всех ругающая

—

будет признаваться в потря-

сении... Но, увы, для Гилельса этот день прошел; он был трудный, рат-

ный, но он перешагнул через него,

—

нет ни рассказов о нем, ни вос-

поминаний. Это поразительное свойство Гилельса: он первый уходит

дальше, не оборачиваясь. Вчерашний день его не интересует; полно-

стью меняется "декорация" программ, идут другие репетиции, другое

волнение, другое начало... сегодня это другой день,

—

и так всегда...

Приехав после концерта в отель ("Кемпинский"

—

Западный Бер-

лин, или "Фиряресцайт" — Гамбург, или "Вест бурри" — Лондон

и т. д.), идем за ключами к консьержу, который поздравляет Маэстро

(отель "Кемпинский") с концертом, так как некоторые клиенты оте-

262

«я не могу меньше играть»

ля, приехавшие из других городов и стран, вернулись с концерта

раньше. За нами несут цветы в лифт, в номер.

Начинаются звонки... Нас ждут (!) внизу в ресторане или в дру-

гом месте на приеме в честь Гилельса...

Надо брать себя в руки, одеваться и спускаться вниз.

Входим... аплодисменты... гости, менеджер, друзья стоя приветст-

вуют... садимся за стол...

Разговоры о концерте, о музыке... Миля загорается, острит очень

тонко, разряжается скованность... Говорят на языке "пребывания".

Я с удовольствием вижу взволнованные лица... Ах, вот какой Гилельс

в жизни!

Традиционно долго выбирают каждое блюдо, советуясь с метрдо-

телем, если заранее не заказано меню. Миля любит рыбу. Он конкре-

тен и быстр в своем выборе; некоторые укрощают свое гурманство,

следуя его примеру, останавливаются на чем-то... Выбор сделан. Раз-

глядывают Милю... задают вопросы, ведут беседу. Миля пьет умерен-

но, с видимым удовольствием очень высоких марок вина.

Шум за столом... Но всегда Гилельс высиживал весь ритуал ров-

но столько, сколько он считал нужным,

—

как-то вдруг неожиданно

вставал и под понимающие взгляды тепло прощался с ними, почти-

тельно вставшими...

И мы уходим наверх к себе...

Он буквально валился в постель, лежа на спине, отдыхал, делил-

ся впечатлениями.

У меня нет разрядки, — постоянная тревога, непреходящая осо-

бенно в последние годы, тревога за его здоровье... Я незаметно при-

сматриваюсь...

—

"Как ты себя чувствуешь?"

—

"Хорошо, Лялечек! —

говорит уставшим голосом, — но чтобы сделать тебе приятное, дай

мне капли Вотчела..."»

Как не сказать: слишком дорогую цену

—

непомерно высокую

—

платил Гилельс за то, чтобы жить так, как он жил,

—

с каждым его

выходом на сцену шагреневая кожа неотвратимо сжималась. Но ина-

че

—

не мог. «Перестану играть

—

лучше смерть»,

—

говорил он,

—

не

во всеуслышание, пафос ему претил, а лишь своим близким. Какое

разительное сходство с тем, что можно было услышать из уст Рахма-

нинова,

—

опять Рахманинов!

Когда ему осторожно советовали сократить количество концер-

тов, поберечь здоровье, он неизменно отвечал: «Нет, такая жизнь не

для меня

—

уж лучше смерть...» Или: «...Отнимите у меня концерты,

и тогда мне придет конец...» И еще: «Концерты

—

моя единственная

263

«я не могу меньше играть»

радость. Если вы лишите меня их, я изведусь... Нет, я не могу меньше

играть. Если я не буду работать, я зачахну. Нет... Лучше умереть на эс-

траде». И в одном из писем, рассказывая о загруженности концерта-

ми, Рахманинов признается: «Здоровье мое сносно! Впрочем, если бы

и хуже было

—

работы бы не бросил, так как конец работы для меня

знаменует конец жизни». И это не высокие слова

—

доподлинно так.

И оба они продолжают выходить на сцену, чего бы им это не сто-

ило,

—

несмотря на самочувствие, на болезни и усталость; все выше

поднимаются они в своем искусстве

—

до последних дней жизни, ко-

торых им было отпущено почти поровну...

И каждый из них

—

можно продолжить скорбное соответствие

—

сыграл свой последний концерт всего лишь за месяц с небольшим до

конца...

К Гилельсу идут письма со всех концов мира

—

границы здесь не

преграда; пишут те, для кого музыка многое значит в жизни. Среди

писем с почтовыми марками нашей страны

—

говорю только о них

—

человеческие документы потрясающей силы.

Как и во время войны, когда к нему обращались бойцы, находясь

на краю гибели, так и теперь люди вспоминали о нем в самые страш-

ные часы своей жизни.

«Одна из его верных почитательниц, — передает С. Хентова, —

писала мне (как автору книги о Гилельсе. — Г. Г.), находясь уже

у смертного одра, что с ней

—

записи игры Гилельса, и она их слуша-

ет, надеясь на спасение».

И еще письмо.

Многоуважаемый Эмиль Григорьевич!

Пишет Вам одна из многочисленных благодарных слуша-

тельниц.

Мы знаем и любим Вас

еще

с тех далеких

времен,

когда

совсем

юношей Вы приезжали в наш

город —

Ереван. Каждый Ваш

приезд был для нас праздником.

Два года тому назад в Ленинграде в

доме моего

брата нам по-

счастливилось услышать с телеэкрана запись Вашего концер-

та

(кажется,

из Вены). В тл время, слушая Вас, мы были сча-

стливейшими людьми в мире. В дальнейшем это дорогое

воспоминание не раз посещало нас.

В этом

году

мы потеряли

моего

брата... (Он работал в одном

ш НИИ Ленинграда, был страстным любителем музыки).

264