Фюстель де Куланж Н.Д. Гражданская община древнего мира
Подождите немного. Документ загружается.
Это событие возвращает сенату его власть, и он назначает царя по своему
выбору. Анк Марций тщательно соблюдает все постановления религии, ведет
возможно меньше войн и проводит свою жизнь в храмах. Вполне угодный
патрициям, он умирает спокойно, своею смертью.
Пятый царь, Тарквиний, получил власть вопреки сенату, опираясь на низшие
классы. Он не особенно религиозен, мало склонен верить; требуется, по
меньшей мере, чудо, чтобы убедить его в знаниях авгуров. Он враг древних
родов; он своею властью создает патрициев и нарушает, насколько может,
древний религиозный строй гражданской общины. Тарквиний убит.
Шестой царь добыл себе царскую власть хитростью; кажется даже, что сенат
так и не признал его законным царем. Он покровительствует низшим классам и
раздает[с.280]им земли, не признавая, таким образом, древнего основания
права собственности; он дает им даже место в войске и в гражданской общине.
Сервий убит на ступенях сената.
Распри между царями и сенатом принимали характер социальной борьбы.
Цари привлекали к себе народ: из клиентов и плебеев они создавали себе
поддержку. Могущественной организации патрициев они противопоставляли
низшие классы, многочисленные уже тогда в Риме. Тогда аристократия
очутилась в двойной опасности, и необходимость смириться перед царской
властью не была худшей из них. Аристократия видела, что сзади нее
поднимаются низшие, презираемые ею классы; она видела, что поднимаются
плебеи, класс без религии и без очага; быть может, она видела даже, что на нее
внутри самой семьи нападают клиенты, и строй этой семьи, право, религия —
все было подвергнуто критике и все находилось в опасности. Цари были,
следовательно, для аристократии ненавистными врагами, которые для
увеличения своей власти стремились разрушить священную организацию семьи
и гражданской общины.
Сервию наследовал второй Тарквиний; он обманывает ожидания избравших
его сенаторов; он хочет быть властелином,de rege dominus exstitit. Он причиняет
патрициату столько зла, сколько может: он уничтожает наиболее знатных: он
царствует, не спрашивая совета уотцов, начинает войну и заключает мир без их
разрешения. Патриции, по-видимому, совершенно побеждены.
Но тут представляется удобный случай: Тарквиний далеко от Рима; не только
он, но и войско, т.е. то, что составляет его силу. Город находится временно в
руках патрициев. Префект города, т.е. тот, в чьих руках находится гражданская
власть в отсутствие царя — патриций Лукреций. Начальник конницы, т.е. тот,
кому после царя вверена военная власть, тоже патриций — Юний. Эти два
человека подготовляют восстание. Сообщниками их являются другие патриции
— Валерий и Тарквиний Коллатин. Местом собрания назначен не Рим, но
небольшой городок Коллаций, который[с.281]составляет собственность
одного из заговорщиков. Там они показывают народу труп женщины и говорят,
что эта женщина убила сама себя из-за преступления, совершенного над нею
одним из сыновей царя. Народ в Коллации восстает; идут в Рим; там
повторяется та же сцена, умы взволнованы, сторонники царя в смущении, к
тому же в это именно время законная власть в Риме принадлежит Юнию и
Лукрецию.
Заговорщики остерегаются созвать народное собрание; они отправляются в
сенат. Сенат объявляет низложение Тарквиния и уничтожение царской власти.
Но постановление сената должно быть еще утверждено гражданскою общиною.
Лукреций, в качестве префекта города, имеет право созывать собрания. Курии
собираются, они думают так же, как и заговорщики; они объявляют низложение
Тарквиния и создают на место царской власти должности двух консулов.
Когда этот главный вопрос разрешен, то собранию центурий предоставляется
назначить консулов. Но не будет ли это собрание, в которое входят также
некоторые плебеи, протестовать против того, что сделали патриции в сенате и в
куриях? Оно не может этого сделать. Потому что в каждом римском народном
собрании председательствует должностное лицо, которое обозначает вопрос,
подлежащий голосованию, и никто не имеет права поставить на обсуждение
какой-нибудь другой вопрос. Более того: никто иной кроме председателя не
имел права, в те времена, говорить. Идет ли дело об издании закона, центурии
имеют право вотировать только да или нет. Идет ли дело о выборах,
председатель предъявляет список кандидатов, и подавать голос можно только за
предложенных кандидатов. В данном случае председатель, назначенный
сенатом Лукреций, один из заговорщиков. Он обозначает единственным
предметом голосования — избрание двух консулов; затем он предлагает
центуриям двух лиц — Юния и Тарквиния Коллатина. Оба эти человека по
необходимости избраны.[с.282]Сенат утверждает избрание, а авгуры со своей
стороны утверждают его от имени богов.
Но не все в Риме сочувствовали этому перевороту. Многие плебеи
присоединились к царю и разделили с ним его судьбу. Зато новое правительство
настолько пришлось по душе и настолько согласовалось со взглядами богатого
сабинского патриция, главы могущественного и многочисленного рода, Атта
Клауза, что он переселился в Рим.
Впрочем, упразднена была только одна политическая власть, религиозная
царская власть была священна и должна была существовать и дальше. Поэтому
поторопились назначить поскорее царя; но это был царь только лишь для
жертвоприношений,rex sacrorum. Были приняты все возможные
предосторожности, чтобы этот царь-жрец не мог никогда злоупотребить тем
огромным влиянием, какое давали ему его обязанности, для захвата
политической власти.
Глава IV
Аристократия управляет гражданской общиной.
Тот же переворот, только в несколько измененной форме, совершился в
Афинах, в Спарте, в Риме, во всех, наконец, гражданских общинах, история
которых нам известна. Всюду он был делом аристократии, всюду следствием
его было уничтожение политической власти царей, за которыми была оставлена
только власть религиозная. Начиная с этой эпохи и в течение известного
периода времени, продолжительность которого весьма неодинакова для
различных городов, управление гражданской общиной находится в руках
аристократии. Эта аристократия основывалась одновременно и на рождении, и
на религии. Ее начало лежало в религиозном строе семьи. Источником ее
происхождения были те же самые законы, которые мы видели выше в
домашнем культе и в частном праве, т.е. закон наследственной передачи
очага,[с.283]преимущество старшего совершать молитву, соединенное с
рождением. Наследственная религия была правом аристократии на
неограниченное господство; она давала права, казавшиеся священными. По
древним верованиям, только тот мог быть собственником земли, у кого был
домашний культ; только тот был членом гражданской общины, кто был облечен
священным характером, делавшим человека гражданином; только тот мог быть
священником, кто происходил из семьи, имевшей культ; только тот мог быть
должностным лицом гражданской общины, кто имел право совершать
жертвоприношения. Человек, у которого не было наследственного культа,
должен был стать клиентом другого человека или же, если он этого не хотел,
должен был оставаться вне общества. В течение многих поколений людям не
приходило в голову, что подобное неравенство несправедливо; у них не
являлось мысли построить человеческое общество на иных законах.
В Афинах от смерти Кодра и до Солона вся власть находилась в руках
эвпатридов. Они были единственными жрецами и единственными архонтами;
они одни творили суд и знали законы, которые тогда не были еще записаны, а
передавались в виде священных формул от отца к сыну.
Эти семьи сохраняли, насколько это было в их силах, древние формы
патриархального строя. Они не селились вместе в городах, но продолжали жить
в различных областях Аттики, каждая в своем обширном владении, окруженная
многочисленными слугами, под управлением своего главы эвпатрида, исполняя
в полной независимости свой наследственный культ. Афинская гражданская
община была в течение четырех веков только союзом, федерацией этих
могущественных глав семей, которые собирались в известные дни для
торжественного совершения обрядов культа гражданской общины или для
обсуждения общих дел.
Часто обращали внимание на то, как мало имеем мы сведений об этом долгом
периоде существования Афин, а также вообще о существовании других
греческих[с.284]гражданских общин. Удивлялись тому, что, сохранив
воспоминания о многих событиях из времен древних царей, история не
отметила почти ни одного из времен правления аристократии. Это объясняется,
без сомнения, тем, что в это время совершилось мало событий, имеющих общий
интерес. Возвращение к патриархальному строю приостановило почти повсюду
национальную жизнь. Люди жили отдельно, и у них было мало общих
интересов. Кругозор каждого из них замыкался той тесной группой, тем
маленьким местечком, где он жил на положении эвпатрида или же в качестве
слуги.
В Риме также каждая патрицианская семья жила в своих владениях,
окруженная своими клиентами. В город являлись только на празднества
общественного культа или же на собрания. В годы, последовавшие за изгнанием
царей, власть аристократии была неограниченна. Никто иной кроме патриция не
мог исполнять обязанности жреца в гражданской общине; исключительно
только лишь в этой священной касте нужно было выбирать весталок,
понтифексов, салиев, фламинов, авгуров. Только одни патриции могли быть
консулами, из них одних состоял сенат. Если собрания по центуриям, куда
имели доступ и плебеи, не были уничтожены, то собрания по куриям считались
зато единственными законными и священными. Центуриям было
предоставлено, по-видимому, избрание консулов, но мы видели, что они могли
подавать голос только за те имена, которые представляли им патриции, и сверх
того решение центурий подвергалось еще тройному утверждению: сената,
курий и авгуров. Только одни патриции могли отправлять правосудие, и только
одни они знали формулы законов.
Этот политический строй существовал в Риме не долго. В Греции, напротив
того, аристократия господствовала в течение очень долгого времени.
Одиссей представляет нам верную картину этого социального строя в
западной части Греции. Мы видим там, действительно, патриархальный быт,
весьма аналогичный тому,[с.285]какой мы уже видели в Аттике. Несколько
знатных и богатых семей владели страной; многочисленные слуги возделывали
землю и заботились о стадах. Жизнь там очень проста; за одним и тем же
столом собираются глава семьи и его слуги. Имя, которым называются эти
главы, сделалось в других обществах торжественным
титулом,ἄνακτες,βασιλεῖς. Точно так же, как афиняне первобытной эпохи
называлиβασιλεύς; главу рода (γένος), клиенты в Риме сохранили обычай
называть главу рода —rex. Главы семей носят священный характер; поэт
называет их божественными царями. Итака очень мала, но тем не менее в ней
большое количество царей. Среди них есть один высший верховный царь, но он
не имеет никакого значения, и его единственным преимуществом является, как
кажется, председательство в совете семейных вождей. По некоторым признакам
кажется даже, что этот царь был выборный: так мы видим, что Телемак не
может сделаться царем острова иначе, как если другие цари, равные ему по
значению и власти, захотят избрать его. Одиссей, возвращаясь в свое отечество,
не имеет, по-видимому, других подданных кроме слуг, принадлежащих ему как
собственность. Когда он убил некоторых из вождей, то слуги этих вождей
берутся за оружие, и начинается война, которую поэт отнюдь не порицает. У
феаков верховная власть принадлежит Алкиною; мы видим его являющимся в
собрание вождей, но мы замечаем, что не он созвал этот совет, но что
собравшийся совет призвал к себе царя. Поэт описывает народное собрание
феакской гражданской общины, но оно очень далеко от того, чтобы быть
собранием всей массы народа; здесь собрались только главы семей, лично
приглашенные через вестников, как это делалось и в Риме дляcomitia calata;
они восседают на каменных седалищах, царь открывает собрание речью, в
которой называет членов собрания царями скипетроносцами.
В родном городе Гезиода, в каменистой Аскре, мы находим класс людей,
которых поэт называет вождями[с.286]или царями, — они именно и творят
суд над народом. Пиндар указывает нам еще на существование класса вождей у
кадмейцев; в Фивах он восхваляет священный род Спартов, от которого
впоследствии Эпаминонд выводил свое происхождение. Читая Пиндара,
поражаешься невольно тем аристократическим духом, который царит еще в
греческих обществах во времена персидских войн, и по этому можно себе
представить, как могущественна была эта аристократия один или два века
раньше. Поэт восхваляет в своих героях более всего их род, происхождение, и
мы должны предположить, что такого рода похвала имела в то время большую
цену, и что знатное происхождение казалось высшим благом. Пиндар
показывает нам знатные семьи, блиставшие тогда в каждой гражданской
общине; в одной только гражданской общине Эгины он называет Мидилидов,
Теандридов, Эвксенидов, Блепсиадов, Хориадов, Балихидов. В Сиракузах он
восхваляет жреческую семью Иамидов, в Арминте — семью Эмменидов, и то
же оказывается в каждом городе, о котором он имеет только случай говорить.
В Эпидавре все сословие граждан, т.е. тех, кто имел политические права,
состояло долгое время только из ста восьмидесяти членов; все же остальные
«были вне гражданской общины». В Гераклее число настоящих граждан было
еще меньше; там младшие члены знатных родов не имели политических прав.
Точно так же было долгое время и в Книде, в Истре, в Марсели. На Фере вся
власть была сосредоточена в руках нескольких семей, которые почитались
священными. То же самое было и в Аполлонии. В Эрифрах существовал
аристократический класс, называвшийся Басилидами. В городах острова Эвбеи
господствующий класс назывался всадниками. Можно заметить по этому
поводу, что в древности точно так же, как и в средние века, сражаться на
лошади считалось привилегией.
В Коринфе не существовало уже более монархии, когда оттуда вышла
колония для основания Сиракуз. Поэтому и[с.287]новая гражданская община
не знала царской власти и управлялась с самого начала аристократией. Этот
господствующий класс назывался геоморами, т.е. землевладельцами. Он
состоял только из тех семей, между которыми в день основания города были
распределены священные участки земли с соблюдением всех религиозных
обрядов. Эта аристократия в течение многих поколений держала в своих руках
неограниченную власть правления и сохраняла названиеземлевладельцев; это
указывает, по-видимому, на то, что низшие классы не имели права
собственности на землю. Подобная же аристократия господствовала долгое
время в Милете и в Самосе.
Глава V
Второй переворот; изменения в строе семьи; право
старшинства исчезает; род распадается.
Переворот, ниспровергший царскую власть, изменил скорее внешний вид
управления, чем самый строй общества. Он не был делом рук низших классов,
для которых являлось бы выгодным разрушить древние учреждения. Переворот
этот совершила аристократия, которая хотела во чтобы то ни стало удержать их;
следовательно, он был сделан не для того, чтобы разрушить древнюю
организацию семьи, но, наоборот, для того, чтобы сохранить ее. Цари делали
часто попытки поднять низшие классы и ослабить роды, и за это именно цари
были низвержены. Аристократия совершила политическую революцию для
того, чтобы воспрепятствовать революции социальной и перемене семейного
строя. Она захватила в свои руки власть не столько из стремления к господству,
сколько для того, чтобы защитить от нападений свои древние учреждения, свои
старинные начала, свой домашний культ, свою отеческую власть, родовой строй
и, наконец, все частное право, которое установила первобытная религия.
[с.288]Это общее и громадное усилие аристократии было вызвано,
следовательно, опасностью. Но, как мы видим, вопреки всем ее усилиям и даже
самой победе опасность продолжала существовать: древние учреждения начали
колебаться, и в самом внутреннем строе семьи предстояло совершиться важным
переменам.
Древний родовой строй, основанный семейной религией, не уничтожился в
тот день, когда люди перешли к строю гражданской общины. Отказаться от него
тотчас же не хотели или, вернее, не могли. Главы семей стремились сохранить
свою власть, а низшие классы не сразу пришли к мысли освободиться от нее.
Таким образом, древний родовой строй помирили со строем гражданской
общины. Но по существу это были два совершенно противоположных друг
другу строя, и соединить их вместе навсегда нечего было надеяться; раньше или
позже между ними должна была возгореться борьба. Семья многочисленная и
неделимая была слишком сильна и слишком независима, чтобы общественная
власть не почувствовала желания или даже необходимости ослабить ее.
Гражданская община должна была или распасться, или уничтожить семью.
Древний род со своим единым очагом, своим верховным главою, своим
неделимым владением вполне понятен, пока продолжается состояние
обособленности и пока не существует другого общества кроме рода; но как
только люди соединились в гражданскую общину, в ту же минуту, неизбежно,
должна была уменьшиться власть главы рода, так как, в то самое время, как он
являлся неограниченным владыкою у себя, он был, вместе с тем, и членом
общины и, как таковой, обязан был приносить некоторые жертвы во имя общих
интересов, а общие для всей общины законы требовали от него повиновения. В
его собственных глазах, а главное в глазах подчиненных, его власть была
уменьшена. Затем в этой общине, как бы ни была она аристократически
построена, низшие классы все же имели[с.289]некоторое значение, хотя бы
даже в силу своей многочисленности.
Род, имеющий несколько отраслей, который является в комиции,
окруженный толпою клиентов, естественно имеет более значения при
обсуждении общественных дел, чем малочисленная семья, насчитывающая в
своей среде мало рабочих рук и мало воинов. Поэтому и низшие классы не
замедлили понять свое значение и силу, — у них явилось известное чувство
гордости и стремление к лучшей участи. Прибавьте к этому соперничество глав
отдельных семей, боровшихся за влияние и старавшихся взаимно ослабить друг
друга. Прибавьте еще жадное искание общественных должностей гражданской
общины, для достижения которых они ищут популярности; а для выполнения
должностей главы семей пренебрегают или даже вовсе забрасывают свои
собственные мелкие местные владения. Эти причины произвели мало-помалу
как бы некоторое ослабление в строе рода; те, в чьих интересах было
поддерживать это учреждение, стали меньше об этом заботиться, те же, в чьих
интересах было его изменить, сделались более смелы и сильны.
Закон неделимости, составлявший силу древней семьи, мало-помалу перестал
соблюдаться. Право старшинства — условие единства семьи — исчезло. Нечего,
конечно, ожидать, чтобы какой-нибудь из древних писателей сообщил нам в
точности время этой великой перемены. Дня такого, по всей вероятности, и не
было; перемена эта произошла не в один год, она совершилась медленно;
сначала в одной семье, потом в другой и, наконец, мало-помалу во всех. Она
закончилась, а как это случилось никто этого и не заметил.
Вполне понятно, что люди не перешли сразу, одним скачком, от неделимости
отцовского наследия к его ровному разделу между братьями. Между этими
двумя порядками должна была образоваться переходная ступень. Быть может, в
Греции и в Италии дела шли таким же образом, как и в древнем индусском
обществе, где религиозный закон, предписав[с.290]неделимость родового
наследия, предоставил отцу свободу дать по своему усмотрению некоторую
часть из этого имущества его младшим сыновьям; затем потребовав, чтобы
старший имел по крайней мере двойную часть, закон тут же разрешает равный
раздел и кончает тем, что даже советует его.
Но у нас нет никакого указания на счет подобного хода вещей. Одно вполне
достоверно, что право старшинства и неделимость (имущества и семьи) были в
древности законом, а затем и то и другое исчезло.
Такая перемена совершилась неодновременно и не одинаковым образом во
всех гражданских общинах. В некоторых из них закон довольно долго удержал
нераздельность наследственного имущества. В Фивах и в Коринфе эта
нераздельность была в полной силе еще в восьмом веке. В Афинах
законодательство Солона указывает еще на некоторое преимущество старшего.
Есть города, где право старшинства исчезло только вследствие восстания. В
Гераклее, в Книде, в Истрии, в Марсели младшие отрасли семей взялись за
оружие, чтобы уничтожить одновременно отцовскую власть и привилегию
старшего. Начиная с этого времени, иная греческая гражданская община,
состоявшая до тех пор из какой-нибудь сотни людей, пользовавшихся правами
граждан, насчитывала их теперь пятьсот и шестьсот. Все члены
аристократических семей сделались гражданами, и всем им был открыт доступ в
сенат и к общественным должностям гражданской общины.
Невозможно определить, в какую эпоху исчезло в Риме преимущество
старшего. Очень вероятно, что цари среди своей борьбы против аристократии
сделали все, что только могли, чтобы уничтожить его и таким образом
разрушить родовой строй. При самом начале республики мы видим сто сорок
новых членов, вошедших в сенат. Они происходили, говорит Тит Ливий, из
первых рядов сословия всадников. А мы знаем, что первые шесть центурий
всадников состояли из патрициев.
[с.291]Таким образом, патриции заместили пустые места в сенате. Но Тит
Ливий прибавляет одну очень многозначительную подробность: начиная с этого
времени, стали различать две категории сенаторов: одни сенаторы
называлисьpatres, а другиеconscripti. Все они были равно патрициями,
ноpatresбыли главами ста шестидесяти родов, которые еще существовали,
аconscriptiбыли избраны из младших отраслей родов. В самом деле, можно
вполне допустить, что этот многочисленный и энергичный класс согласился
помочь делу Брута иpatresтолько с тем условием, чтобы ему были даны права
гражданские и политические. Он приобрел таким образом, благодаря тому, что
в его помощи нуждались, те права, которые этот же класс завоевал себе
оружием в Гераклее, Книде и в Марсели.
Итак, право старшинства исчезло всюду. Это был великий переворот,
начавший собою преобразование общества. Италийский и эллинский роды
потеряли свое первобытное единство. Отдельные отрасли рода разделились; у
каждой из них была своя собственность, свое особое владение, свои особые
интересы, своя независимость.Singuli singulas familias incipiunt habere, говорит
законовед. В латинском языке существует старинное выражение, которое
происходит, как кажется, из этой эпохи:familiam ducereговорилось о том, кто
отделялся от своего рода и становился сам родоначальником новой семьи, как
говорилосьducere coloniamо том, кто покидал метрополию и отправлялся в
даль, чтобы основать колонию. Брат, который отделился таким образом от
старшего брата, имел с тех пор свой собственный очаг, который он зажег, без
сомнения, от общего очага всего рода, как зажигала свой очаг колония в
пританее метрополии. Род сохранял с тех пор только известную религиозную
власть по отношению к различным семьям, которые отделились от него. Его
культ занимал первое место среди всех других культов семей; семьи не имели
права забывать, что они произошли от данного рода; они продолжали носить его
имя; в определенные дни они[с.292]собирались вокруг общего очага, чтобы
воздать почести древнему предку или божеству-покровителю. Они продолжали
иметь даже общего религиозного главу; очень возможно, что старший сохранил
за собою привилегию жреческого сана, который долгое время оставался
наследственным. Во всем же прочем они были совершенно независимы.
Это распадение рода имело важные последствия. Древняя священная семья,
которая образовала так тесно связанное, прочно построенное и могущественное
целое, была навсегда ослаблена. Этот переворот подготовил все другие
перемены и сделал путь для них более легким.
Глава VI
Клиенты освобождаются.
1.Что такое была клиентела вначале и как она преобразовалась.
Вот еще один переворот, время которого невозможно точно обозначить, но
который безусловно изменил строй семьи и самого общества. Древняя семья
заключала в себе, под властью единого главы два неравные класса людей: с
одной стороны, младшие отрасли семьи, т.е. людей естественно свободных, с
другой, слуг или клиентов, т.е. людей, стоящих гораздо ниже по своему
рождению, но связанных с главою семьи своим участием в домашнем культе. Из
этих двух классов первый, как мы уже видели, вышел из своего подчиненного
состояния, второй же с ранних пор начинал стремиться к своему освобождению.
Постепенно он достиг этого; клиентство видоизменилось и, наконец,
совершенно исчезло.
Древние писатели ничего не рассказывают нам об этой громадной перемене.
Точно так же, как составители хроник в средние века не сообщили нам ничего о
том,[с.293]каким путем преобразовалось мало-помалу сельское население. В
жизни человеческих обществ было очень много переворотов, воспоминание о
которых не сохранилось ни в одном писанном документе. Писатели не замечали
их, потому что эти перевороты происходили медленно и нечувствительно, без
очевидной борьбы; это были глубокие, но скрытые перевороты, которые
колебали самые основы человеческого общества, не проявляясь ничем на
поверхности, и те же самые поколения, которые работали над ними, не замечали
их. История может заметить эти перемены лишь долго спустя после того, как
они совершились, когда, сравнивая две эпохи жизни какого-нибудь народа, она
находит между ними такие огромные различия, что становится очевидным факт
громадной революции, совершившейся в промежуток между этими эпохами.
Если обратиться к тому изображению древней клиентелы в Риме, какое нам
рисуют писатели, то перед нами будет поистине учреждение золотого века. Что
может быть более гуманного, человечного, чем этот патрон, который защищает
своего клиента перед судом, который помогает ему своими деньгами, если он
беден, который заботится о воспитании его детей? Что может быть трогательнее
клиента, который, в свою очередь, поддерживает патрона, впавшего в нужду,
платит его долги и отдает все, что имеет, чтобы заплатить за него выкуп. Но в
законах древних нет такого обилия чувств, а бескорыстная привязанность и
преданность никогда не были установлениями закона. Нам нужно составить
себе другое понятие и о клиентеле, и о патронате.
Насчет клиентов мы знаем самым достоверным образом, что клиент не мог
ни уйти от своего патрона, ни выбрать себе другого, и что он был наследственно
от отца к сыну прикреплен к одной и той же семье. Если бы мы знали только
это, то и этого было бы достаточно, чтобы составить себе представление о
положении клиента, которое не могло быть особенно сладким. Прибавим еще,
что клиент не был собственником земли; земля принадлежала патрону, который,
как глава домашнего культа и также как член[с.294]гражданской общины,
имеет один право быть собственником земли. Если клиент и обрабатывает ее, то
только от имени своего господина и в его пользу. Он не владеет вполне даже
своею движимостью, своими деньгами, своим имуществом. Доказательством
является то, что патрон может взять это все у него для уплаты своих
собственных долгов или своего выкупа. Таким образом, у клиента нет ничего
своего. Правда, патрон обязан заботиться о его пропитании и о пропитании его
детей, но клиент обязан работать для патрона. Нельзя сказать, чтобы он был
рабом в точном смысле; но у него есть господин, которому он принадлежит и
воле которого он подчинен решительно во всем. Всю свою жизнь он остается
клиентом, а после него и его сыновья.
Есть некоторая аналогия между древним клиентом и крепостным средних
веков. В сущности принцип, обязывающий их к повиновению, не один и тот же.
Для крепостного этим принципом является право собственности,
осуществляемое одновременно и на землю и на человека; для клиента этот
принцип лежит в законах домашней религии, с которой он связан под властью
патрона, ее жреца. Помимо же этого, как для клиента, так и для крепостного
зависимость была одна и та же: один связан со своим патроном так же, как
другой со своим господином; клиент точно так же не может покинуть род, как
крепостной — свой участок земли. Клиент, как и крепостной, остается со своим
потомством в наследственной зависимости от господина. Одно место у Тита
Ливия заставляет предполагать, что клиенту было запрещено жениться вне рода,
точно так же, как крепостному было запрещено жениться вне своей деревни. Но
факт вполне достоверный, что клиент не имел права жениться без разрешения
своего патрона. Патрон может отобрать себе землю, которую обрабатывает
клиент, и взять у него его деньги, так же, как господин имеет право это сделать
по отношению к своему крепостному. Если клиент умирает, то все то, чем
он[с.295]пользовался, переходит по праву к патрону так же, как наследство
крепостного принадлежит его господину.
Патрон не только господин, он в то же время и судья; он может осудить на
смерть клиента. Более того, он религиозный глава. Клиент склоняется перед
этой двойной властью, одновременно и физической и духовной, которая
овладевает его телом и душой. Правда, религия предписывает известные
обязанности и патрону, но судьей этих обязанностей является единственно он
же сам, и кроме того эти обязанности ничем не санкционированы. Клиент ни в