Флиер А.Я. Некультурные функции культуры. Очерки

Подождите немного. Документ загружается.

степенью имитации реальности. Для нас существенно то, что в основе всего

этого также лежит фантазия, мистификация, имитация чего-то реального. При

этом сами участники игры отдают себе полный отчет в том, что это не более,

чем игра, и даже дети редко когда «заигрываются» до веры в то, во что они

играют. Показательно, что в течение ХХ века детская игра эволюционировала

от «игры в жизнь» к «игре в кино». Современные дети больше играют (т.е.

имитируют) не события истории или бытовой жизни родителей, а то, что они

видели по телевизору. Но фильмы жанра «фэнтэзи», которые чаще всего и

становятся предметом имитации и интерпретации в играх современных детей,

никогда и не претендуют на то, чтобы их воспринимали как реальность, и не

пытаются ее имитировать. Так что современные дети хорошо знают, что они

играют в сказку и не более того.

Это тоже нельзя назвать намеренным обманом. Это имитация

реальности, совершаемая с художественной или развлекательной целью. И

даже в игровом поведении взрослых, где, изначальным стимулом,

несомненно, является некая корыстная цель (добиться чего-либо), часто игра

становится самоцелью, выходит на первый план.

4. Гипотезы. В принципе термин гипотеза означает, в первую очередь,

этап научного исследования, когда, прежде чем приступить к анализу

материала, ученый теоретически предполагает и публично объявляет

наиболее вероятный результат этого анализа. Сам процесс исследования уже

посвящен подтверждению или опровержению высказанной гипотезы. Ученый

никогда не будет исследовать то, на предмет чего у него еще не сложилась

некоторая гипотеза. Собственно появление гипотезы и является стартовым

импульсом для начала исследования.

Можем ли мы считать такую гипотезу обманом? Конечно, нет. Она еще

не доказана, но это предположение выстраивается на основании уже каких-то

имеющихся данных, которые свидетельствуют о высокой вероятности того,

что гипотеза верна.

Другое значение слова гипотеза сводится к тому, что ученый предлагает

наиболее вероятное, на его взгляд, объяснение тому явлению или процессу,

по которому у него нет или катастрофически недостает фактических

материалов для эмпирического исследования. Гипотезы этого типа обычно

делятся на футурологические (предсказания будущего на основе

наблюдаемых ныне тенденций развития), исторические (ретроспективное

объяснение какого-то события прошлого по аналогии с похожим или на

основании известных данных о последствиях этого события) и актуальные

(объяснение какого-либо явления или процесса современности, в отношении

которых почти нет возможности для проведения эмпирического

исследования). Самой распространенной формой футурологических гипотез

является прогноз погоды, сбывающийся примерно в половине случаев; но в

этом виноваты не метеорологи, а крайнее несовершенство приборов,

которыми они пользуются, и сам алгоритм их прогностической деятельности.

Самой распространенной темой актуальных гипотез являются рассуждения об

НЛО, что, надеюсь, не требует комментариев с моей стороны.

Подобные гипотезы, как правило, строятся на основании обобщения

очень незначительного объема фактического материала (в случае с прогнозом

погоды обрабатывается довольно много данных, но составляющих

незначительный процент от того, что требуется учесть и проанализировать) и,

хотя они иногда подтверждаются впоследствии, но на самом деле здесь уже

больше элементов художественной фантазии и интуитивных прозрений, чем

научных оснований. Этот тип гипотез я бы уже отнес к информации, постро-

енной на совершенно недостаточном объеме достоверных сведений, т.е. фан-

тазиям, сопоставимыми с такого же рода журналистскими прогнозами (тоже

иногда сбывающимися, но по теории вероятности примерно 7% каких угодно

прогнозов сбываются; например, центурии Нострадамуса, по подсчетам бри-

танских специалистов, реализовались ровно на 7%, то же можно сказать и о

других предсказаниях).

И, наконец, еще один тип гипотез, распространенных, быть может,

более всех иных. Речь идет обо всей мировой философии (как

материалистической, так и богословской). В отличие от ученого, который что-

то эмпирически изучает, философ изучает только труды других философов, и

его работы представляют собой плод его вольных размышлений, основанных

только на его личных представлениях о бытии, человеческой жизни, проблеме

ценностей, способов познания мира и т.п. Отсюда философия того или иного

автора в существенной мере определяется событиями его личной биографии и

уровнем его эрудированности в мировой философской мысли. Разумеется, о

каких-либо доказательствах истинности его точки зрения здесь речь не идет.

Философ думает и утверждает, а не изучает и доказывает.

А отсюда его рассуждения лишь в лучшем случае являются гипотезами,

а, преимущественно, фантазиями на вольную тему, хотя и разбитыми на

установленные жанры: онтология, аксиология, эпистемология и т.п. Все это,

естественно, не требует никаких доказательств; лучшим доказательством

является авторитет самого автора и ссылки на суждения других авторитетов.

В этом отношении материалистическая философия ничем не более

доказательна, чем богословие или эзотерика. Все они ведут свой генезис из

первобытной мифологии, когда человек действительно ничего не знал о

мироздании и придумывал какие угодно сентенции на этот счет. Со временем

эти сентенции разделились на теологические (признающие первопричиной

всего Бога) и материалистические (считающие первопричиной процесс

саморазвития материи).

Исключением является только логика, связанная с математической

системой доказательств и тем самым более аргументированная в своих утвер-

ждениях.

Я понимаю, какие филиппики я вызываю на свою голову. Но, тем не

менее, утверждаю: философия – это наиболее распространенная, хотя и

наукообразная форма голословных и субъективных рассуждений, часто очень

умных и интересных, но никак не доказуемых в своей истинности. В

конечном счете, это гипотезы обо всем на свете, но основанные не на научных

данных, а на мнении предшествовавших поколений философов. В этом и

заключается вся доказательная часть философии.

Другое дело, что среди философов есть немало специалистов,

эрудированных не только в истории философии, но и в других областях. В

этой связи в недрах самой философии родилось и такое понятие как

«спекулятивная философия», построенная только на процедуре

философствования и не включающая никаких эмпирически доказанных

данных. И, тем не менее, философия – есть вольное рассуждение философа о

чем угодно, излагающее только его субъективную точку зрения об этом чем

угодно, не обоснованное ничем, кроме его субъективной интеллектуальной

позиции. Философию я бы назвал второй после искусства формой массового

интеллектуального обмана, что вовсе не противоречит тому факту, что в

сочинениях многих философов встречаются и удивительные по своей

точности интеллектуальные прозрения. Но в целом, философия – это

«внутренняя игра» в среде самих философов, как правило, никак не влияющая

на социальную жизнь людей (как и игра в бейсбол, никак не отражающаяся на

жизни общества). Это некий интеллектуальный бейсбол, имеющий

аналогичные социальные последствия.

Разумеется, человечество нуждается и в такой форме рефлексии. Но в

глазах ученого эта форма рефлексии, с одной стороны, касается самых

высоких и сложных материй бытия, а, с другой – по уровню своей

фактологической обоснованности мало чем отличается от обычной

публицистики. Это тот случай, когда очень высокая сложность языка и формы

построения рассуждений камуфлируют их полную бездоказательность.

А в соответствии с логикой нашего исследования, принятой в начале

очерка: бездоказательная информация – есть обычный нарратив, т.е. по

преимуществу ложная, искаженная или субъективно проинтерпретированная

информация.

5. Интерпретация. Каждый человек как личность формируется

неисчислимой суммой обстоятельств. Он принадлежит к какой-то этнической

и какой-то социальной культуре, его воспитывали определенные родители,

учили определенные учителя, его личная биография была насыщена самыми

разнообразными событиями, он читал те или иные книги, смотрел те или

иные спектакли и фильмы, слушал ту или иную музыку. Его вкусы, оценки,

пристрастия, ценностно-нормативные установки представляют из себя более

или менее уникальную композицию. Соответственно уникальным является и

его суммативный взгляд на мир, то важное и значимое, что он в нем выделяет,

на чем он делает акценты при рассказе о чем-либо, а что считает

несущественным.

Из этого следует, что, когда человек рассказывает нам что-то, его

рассказ является уникальной интерпретацией того, о чем он рассказывает,

соответствующей особенностям его личности, психического склада и т.п.

Иначе говоря, показания 10 свидетелей об одном и том же будут десятью

разными рассказами, построенными на десяти разных взглядах на мир и столь

же разных интерпретациях увиденного.

Более того. Если эти 10 человек были не свидетелями одной и той же

коллизии, а, скажем, прочли одну и ту же книгу, то и в этом случае мы

получим десять разных пониманий, оценок и опять-таки интерпретаций

прочитанного текста, варьируемых суммой социального и личного

жизненного опыта, которым владеет каждый из участников эксперимента. Да

плюс ко всему кто-то из рассказчиков захочет произвести на вас хорошее

впечатление воспитанного и интеллигентного человека, а кто-то, напротив,

захочет эпатировать вас страшными деталями и т.п.

Так какой же из рассказов будет наиболее точным, соответствующим

тому, что наблюдалось и было прочитано? Никакой и одновременно все

десять. Мы опять возвращаемся к теории нарратива, в соответствии с

которым любой рассказ о чем угодно – всегда субъективен. По нему вы

скорее составите впечатление о личности рассказчика, нежели о том, о чем он

рассказывает.

Следовательно, всякий индивидуальный рассказ всегда более или менее

недостоверен, в нем смещены акценты, детали, ракурсы и пр. в соответствии с

особенностями личности рассказчика. О чем бы вам ни рассказывал человек

(даже, когда он пишет учебник по сопротивлению материалов), он

рассказывает прежде всего о себе (пусть даже на примере сопротивления

материалов). Таким образом, составить верное и полное представление о чем-

либо на основании чьего-либо рассказа практически невозможно. Нужно

выслушать десятки рассказов, систематизировать их и выделить нечто общее,

что присутствовало во всех рассказах; это общее и будет неким «словесным

портретом» правды.

Следовательно, любое изложение любого текста любым человеком

всегда будет содержать в себе только часть правды о предмете рассказа, со

значительными искажениями, детерминированными особенностями личности

самого рассказчика. Это и есть нарратив. Выше я уже говорил о том, что

качество художественного исполнения оценивается по степени

оригинальности исполнительской интерпретации (т.е. по степени нарушения

авторского замысла при одновременном соблюдении корректности по

отношению к авторскому тексту).

Главное, к чему мы пришли, это то, что любая речь любого человека

(устная или письменная) есть либо симулякр (ложь, пустышка,

фальсификация), либо нарратив (фактический рассказ о себе, о собственных

взглядах на основе формального повествования о чем-либо). Конечно, есть и

исключения: военные приказы, служебные распоряжения, техническая

документация и пр., хотя и здесь могут встречаться элементы нарратива.

Например, предвыборные речи кандидатов в президенты США специально

выстраиваются так, чтобы под видом изложения своей политической

программы кандидат в основном рассказывал о своих личных достоинствах.

Очевидно, за всем этим стоит такая закономерность: чем бы человек не

занимался, его все равно больше интересует собственная значимость в этом

деле, чем дело само по себе. Отсюда и карьеризм, и служебные

фальсификации.

Таким образом, мы приходим к неутешительному выводу. Практически

любая информация (может быть, за исключением служебной технической),

которая доходит до нас, есть обман – намеренный или ненамеренный,

фантазия, гипотеза или нарратив. Соответственно и вся культура (в корпус

которой не принято включать служебную техническую информацию) это

набор симулякров или нарративов.

Парадоксально другое: для существования и функционирования

культуры все это не имеет никакого значения. Например, что меняет в нашей

жизни тот факт, что мы знаем, каким был Наполеон на самом деле, или верим

эмоциональной фальсификации Толстого? Существенно ли то, похожа ли Ве-

нера Милосская на свой прототип или нет? Точны ли в своем повествовании

евангелисты (постоянно противоречащие друг другу) или у Михаила

Булгакова история Страстей Господних изложена более достоверно?

Если говорить о прошлом, то мы знаем преимущественно нарративы о

нем (т.е. субъективные и идеологически ангажированные рассказы), а если о

настоящем – то симулякры (т.е. сфальсифицированные сообщения СМИ). И,

тем не менее, ничего страшного не происходит.

Наверное, в социальной жизни справедливо утверждение о том, что

правда рано или поздно восторжествует или, по крайней мере, станет

известна. В культуре – это совершенно необязательно, тем более, что никакой

правды в культуре нет. Истина важна для науки и связанного с ней

технического прогресса, а для культуры она никакого значения не имеет.

Истина, это то, что стало предметом массового сознания. Хоть бы и НЛО.

Культура этой мифологемы, если хотите – тотальная «ложь во спасение»,

выполняющая по отношению к человеку очень важную психико-компенса-

торную функцию; и одновременно это набор «социальных конвенций»,

регулирующих: а) процедуру обмана, б) порядок его восприятия, усвоения и

интерпретации, в) порядок поведения в соответствии с этими ложными

установками. Рассказы о пришельцах с НЛО не более достоверны, чем

мифология И.В.Сталина или А.Гитлера, или короля Артура. Но и что это

меняет в массовом сознании? Массовому сознанию нужны уникальные

объекты. Недаром уже поставлен вопрос о канонизации Г.Распутина.

Теперь следует определить, к какому жанру обмана относится эта

статья. Я думаю, что к «спекулятивной философии».

В заключение осталось лишь восславить симулякр и нарратив –

легендарное прошлое и светлое будущее всего человечества!

КУЛЬТУРОЛОГИЯ ЛЮБВИ

Любовь как тема искусства и философии, психологической и

социологической, медицинской и сексологической литературы, гендерных

исследований, публицистики, бытовых коммуникаций между людьми и т.п.

является одним наиболее распространенных предметов интеллектуальных и

эмоциональных рефлексий разного жанра

Однако собственно культурологических исследований, где бы любовь

анализировалась как одно из значимых явлений человеческой культуры, как

ни странно, очень мало. Культурологи предпочитают изучать не любовь как

таковую, а именно те или иные виды рефлексий на нее (чаще всего

художественных и философских)

В качестве примера можно привести многие книги Зигмунда Фрейда и Игоря Кона, а также из

последних работ: Льюис К.С. Любовь. Страдание. Надежда. – М., 1992; Жеребкина И. Страсть. Женское тело

и женская сексуальность в России. – СПБ., 2002; Лаун Л. Любовь в современном мире. – СПб., 2002;

Танатография эроса. – СПб., 1994 и др.

Философия любви. В 2-х тт. – М., 1992; Трактаты о любви. – М., 1994; Шапинская Е.Н. Дискурс

любви. Любовь как социальное отношение и ее репрезентация в литературном дискурсе. – М., 1997 и др.

Более того, как мне кажется, этот необъятный вал рефлексий

фактически заслоняет собой саму любовь как явление человеческой жизни и

уводит интерес ученых от самой любви к тому, что про любовь написали

Шекспир, Кант, Пушкин, Соловьев, Толстой и т.п. Видимо, нет нужды

доказывать, что сама любовь отнюдь не сводится к тому, что о ней сказали

Шекспир или Кант, тем более, что далеко не все авторы высказываний на эту

тему относятся к корифеям мировой культуры. Не будем забывать и про то,

что основная масса нецензурных и циничных высказываний, тоже

сосредоточена в основном вокруг любовно-эротической темы. Но это как раз

стало объектом достаточно интересных и серьезных исследований в области

мифологии и социальной жаргонистики

В чем же собственно заключается культурологический подход к этому

вопросу? Прежде всего, в том, что любовь анализируется как сложный

биокультурный комплекс, выражающийся в определенных психологических

состояниях, социальных отношениях, семиотических формах своего внешнего

выражения, а так же в бесконечных рефлексиях (интеллектуальных,

эмоциональных и пр.), о которых уже шла речь. Наверное, в человеческой

жизни нет другого такого явления, о котором говорили, писали, размышляли

и т.п. столько же, сколько о любви. Для того, чтобы этот необъятный по

объему материал как-то проанализировать, мне придется дифференцировать

его на пласты: эротико-эмоциональный, семиотический, социальный и,

конечно же, рефлексивный (куда теперь от него денешься).

1. Эротико-эмоциональная основа любви

Здесь имеются в виду как физиологические и психологические, так и

культурные аспекты, формирующие любовь как специфическое отношение

двух людей друг к другу

См., например: Ермакова О.П. Семантические процессы в современном молодежном жаргоне //

Поэтика. Стилистика. Язык и культура. – М., 1996; Балдаев Д.С., Белко В.К., Исупов И.М. Словарь тюремно-

лагерно-блатного жаргона. – М., 1992 и др.

С позволения читателя, предметом моего рассмотрения будет только обычная гетеросексуальная

любовь между мужчиной и женщиной; все другие формы здесь я затрагивать не буду.

Наш известный социал-антрополог Э.А.Орлова как-то в приватной

беседе высказала следующую версию возникновения любви. У каждого

человека время от времени (естественно, в молодом возрасте намного чаще,

чем в пожилом) по каким-то внутренним биологическим причинам наступает

период нарушения адреналинового баланса в крови. Это состояние резко

повышает половую потребность, и человек начинает внимательно изучать

свое окружение (часто специально расширяя круг общения), как бы сканируя

окружающих людей и стремясь найти представителя противоположного пола,

в данный момент страдающего таким же нарушением адреналинового

баланса. В случае, если такой потенциальный партнер обнаружен и чисто

человеческое сближение с ним проходит успешно, отношения между этими

людьми принимают любовный характер. В подтверждение этой теории

приводилась масса примеров, когда между людьми, хорошо знакомыми на

протяжении долгого времени и годами поддерживавшими сугубо дружеские

отношения, эти отношения на каком-то этапе без всяких видимых причин

быстро превращались в любовные и даже могли привести к браку.

Не возражая против подобного объяснения актуализации половой

потребности и возникновения сексуальных отношений (которые, кстати,

далеко не всегда перерождаются в эмоционально-любовные), я не нахожу

здесь оснований для той высокой индивидуальной избирательности и

тщательности, проявляемой в выборе партнера, которая отличает именно

любовные отношения.

Мне представляется, что в основе этой избирательности лежат

преимущественно следующие факторы:

- эротическая привлекательность партнера (в социальных слоях,

которые можно назвать отстающими по своему интеллектуально-

культурному и образовательному уровню, это сводится к соответствию

партнера модному в настоящее время сексуальному имиджу и стилю

поведения; в более развитых и образованных слоях существенную роль