Кун увидел, что «когда говорят об убеждении, а не о доказательстве, то вопрос о
природе научной аргументации не имеет никакого единого и унифицированного ответа.
Отдельные ученые принимают новую парадигму по самым разным соображениям и
обычно сразу по нескольким различным мотивам. Некоторые из этих мотивов – например,
культ солнца, который помог Кеплеру стать коперниканцем, – лежат полностью вне
сферы науки» (25). Смена парадигмы в сознании каждого отдельного ученого происходит
путем переключения гештальта, то есть смены вúдения, внезапной, подобной озарению ее
первооткрывателя. Человек должен увидеть словно бы другой мир или мир другими
глазами, в котором сместилась основная координата его внимания.
Переключение гештальта является сердцевиной революционного процесса в науке, в
то время как ни объяснение, ни интерпретация, то есть «ни достаточные основания, ни
перевод с одного языка на другой не обеспечивает переубеждения» (26). Не новая
интерпретация и новое объяснение, а новая репрезентация, способность разом схватить
новую сущность, новую связь, является точкой прорыва и непосредственно
революционным событием, происходящим в голове ученого при смене парадигмы. Это и
названо им «сменой гештальта» и «изменением вúдения».
Затем, когда процесс смены парадигмы в значительном количестве ученых голов в
основном совершился и эти головы способны уже создать новое сообщество, процесс
можно отслеживать с помощью социологических и логических характеристик. «Новая
парадигма предполагает и новое, более четкое определение области исследования. И те,
кто не расположен или не может приспособить свою работу к новой парадигме, должны
перейти в другую группу, в противном случае они обречены на изоляцию. Исторически
они так и оставались в лабиринтах философии, которая в свое время дала жизнь стольким
специальным наукам. Эти соображения наводят на мысль, что именно благодаря
принятию парадигмы группа, интересовавшаяся ранее изучением природы из простого
любопытства, становится профессиональной, а предмет ее интереса превращается в
научную дисциплину» (27).
Философия же, как и метафизика, неопровержима, по крайней мере на основе
объясняемой ею науки, даже если «освящаемая» ею парадигма потерпела полное
поражение. Философия, как и метафизика, должна опровергаться только на своем
собственном уровне, только внутри своей собственной «чистой формы». Т. Кун
утверждает, что фактуальные причины для сомнений в парадигме в чистом виде «не могут
опровергнуть эту философскую теорию, ибо ее защитники будут… изобретать
бесчисленные интерпретации и модификации их теорий ad hoc, для того, чтобы
элиминировать явное противоречие». Поэтому роль эпистемологических и философских
примеров и контрпримеров в том, что если они «должны стать чем-то большим, нежели
слабым добавочным стимулом, то это может произойти потому, что они помогают и
благоприятствуют возникновению нового и совершенно иного анализа науки, в рамках
которой они не вызывают больше повода для беспокойства… С точки зрения новой
теории научного познания они, наоборот, могут казаться очень похожими на тавтологии,
на утверждение о ситуациях, которые невозможно мыслить иначе» (28).
Таким образом, научная теория, созданная на основе некоей эпистемологической или
философской, или метафизической теории, становится, с одной стороны, теорией,
объясняющей эмпирические факты и определяющей по-новому (или новые) направления
исследования, а с другой, как бы иллюстрацией, приложением к «более высокой» и общей
философской или метафизической теории. В данном случае, чем «тавтологичнее»,
редуктивнее она к философской теории, тем более значимой будет роль философии в
смене парадигмы. Но из этого не следует, что «старая» философская теория тем самым
опровергнута. Кун приводит немало примеров этому.
Так, долгое время тяготение, интерпретированное Ньютоном «как внутренне
стремление к взаимодействию между каждой парой частиц материи, было скрытым
качеством в том же самом смысле, как и схоластическое понятие «побуждение к