Феллер В. Введение в историческую антропологию
Подождите немного. Документ загружается.
Партийная структура оказалась самым важным институтом политической системы
текучего общества. Она заменила собой приходящую в упадок старую, более статичную,
систему правящих династий, аристократических родов и церковной демократии. То, что
ранее было в центре политической жизни и политической систематики, было вытеснено
на периферию. Поэтому, казалось бы, восторжествовавшая во всей Европе Реставрация,
приобретшая огромный моральный капитал в борьбе с якобинским террором и
наполеоновской узурпацией, приобретшая опыт борьбы и новые славные традиции,
обновившая собственную традицию, оказалась столь слабой перед неумолимым потоком
перемен, движением новых идей.
Уже в 1830 году новая революционная волна положила конец Реставрационному
мифу и вновь запустила либеральные процессы не только во Франции, но и в Германии, и
в Англии, где «зажим» был не менее сильным, чем в побежденной Франции, и в
большинстве других стран Европы, включая Россию. Только в России внешний зажим
усилился (николаевская Россия в наиболее мрачные ее времена), но внутреннее, духовное
раскрепощение стало, в противоречии с внешним зажимом, неуправляемым, взрывным
процессом. Моральный капитал Реставрации был вполне исчерпан, а моральный капитал
либеральных идей продолжал расти. Партийная структура стала в центр политической
жизни наиболее свободных стран Европы. Сам король Луи Филипп пришел к власти через
партийную легитимизацию. А революции 1848-1852 гг. стали полным торжеством новой
политической структуры, основанной на подвижной партийной основе. Вскоре и Россия
включилась в общеевропейскую семью народов. В этом смысле тоже.
СТРУКТУРИРОВАНИЕ НАШЕГО ЭОНА
СТРУКТУРИРОВАНИЕ ВРЕМЕНИ
Можно ли сделать теперь общие выводы о том, чем стала эпоха Просвещения (1749-
1877 гг.) в общечеловеческой или, скажем скромнее, общеевропейской истории?
Да, «по всем показаниям», это была эпоха наивысшей реализации. Это была эпоха
самореализации общей антропологической, социальной и, видимо, теологической миссии
Нового времени. Это была эпоха решающего преобразования всей толщи культурной
традиции и фундированной ею социально-политической системы жизнеобеспечения
общества и согласовании его интересов. Это и эпоха реализации новой модели духа –
модели «человека рационального» с его ядром в «человеке этическом» и социально-
политической периферией в «человеке экономическом» и «человеке политическом». Но
это и эпоха закабаления «человека естественного» в его самом широком значении, как
Антропоса и время руссоистского «естественного» идеала, но, однако, совсем не
естественного.
Следующая за ней эпоха Модернизма (1877-2005), последняя, четвертая эпоха
Нового времени, должна, по логике самой истории, стать эпохой общего кризиса всего
комплекса основных антропологических моделей Нового времени, то есть, прежде всего,
наиболее универсальной модели «человека рационального», эпохой деструкции культуры
Нового времени и эпохой экзистенциального, жизненного, душевного опыта, опыта
страдания, но и опыта снятия шор и узрения запредельного, трансцендентного,
абсолютного, эпохой открытия души Богу, – если не Богу Живому, то Его мудрости «в
отдельных ее изречениях».
Иначе говоря, от самозамкнутости и самовозвышения эпохи Просвещения человек
пришел к самокритике, признанию границ своей воли, своей мудрости, своей честности,
своей способности видеть, понимать и любить. Он просто увидел себя в контексте более
широких антропологических реалий и ввел, «себя великого», себя самодержавного, в этот
широкий антропологический, экзистенциальный и теологический контекст, отчего он
потерял уверенность, но приобрел надежду. Эпоху Просвещения, собственно, и
351
критикуют в XX столетии не за идеи, а за слишком самоуверенный тон, доходя в этом, как
обычно, до карикатурной ненависти, до клеветы.
Не будем специально останавливаться на анализе эпохи Модернизма, подобном
тому, что был сделан с эпохой Просвещения и ограничимся только тем фрагментарным,
лоскутным, отсылочным, что уже стал предметом анализа в начале книги, при
обосновании феномена исторического, как такового, и в ходе анализа центровой эпохи
Просвещения. Ведь главное сделано: перед читателем предстала главная, целевая,
решающая, реализационная эпоха Нового времени и, кроме того, были даны самые
разные, хотя и отрывочные, комментарии по всем остальным эпохам, – Возрождения
(1493-1621 гг.), Барокко (1621-1749 гг.), Модернизма (1877-2005 гг.). Тем самым, перед
читателем предстала и сама эра Нового времени, позиционированная вокруг
историографических и историософских дискуссий XIX-XX столетий и вокруг эпохи
Просвещения.
А впереди более существенный вопрос: какое место занимает Новое время в его
эоне, если продолжить нашу гипотезу о существовании структурного и функционального-
целевого подобия между временным периодом и его четвертью и распространить его на
отношение 512-летней эры и 2048-летнего эона?
Для этого, видимо, первоначально следует сравнить эпоху Нового времени с
четырьмя предшествующими ей и попробовать соотнести каждую из эр с тем или иным
местом в ритмике эона. Конкретно это сравнение эр 555-43 гг. до н.э., 43 до н.э.-469 гг.,
469-981 гг., 981-1493 гг., 1493-2005 гг. Причем, в эре 555-43 годов до н.э. и эре Нового
времени следует попытаться найти подобие, поскольку при любых раскладах их место в
эоне должно быть одинаковым (разные только эоны).
Было искушение перейти от обозначения нашего летоисчисления с н.э. (новой эры)
на Р. Х. (Рождество Христово), что в целом более точно и позволяет избежать
неприятного двоения смысла в слове «эра»: беспредельной «эры» от рождества Христова
и нашего терминологического уточнения «эры», как периода в 512 лет, разделенного
двумя ритмами Божественного вмешательства. Но опасение внушить читателю недоверие
якобы архаизирующей стилизацией под некие традиционалистские установки все же
перевесило и приходится ограничиться оговоркой – предупредить о неизбежном здесь
двоении смысла в слове «эра».
Новое время может быть первой, второй, третьей или четвертой четвертью эона.
Если Новое время открыло новый эон в истории человечества, то это значит, что
предыдущий эон, завершившийся в позднем Средневековье, занимающий промежуток
времени между 555 годом до н.э. и 1493 годом н.э. VI век до н.э., действительно был
переломным временем. В VI веке до н.э. явилось греческое чудо, то есть греческая
цивилизация выделилась в нечто самостоятельное, уникальное и динамично
развивающееся, более того, задающее темпы интеллектуального развития всему
Средиземноморскому культурному ареалу.
Эзотерик Пифагор и законодатель Солон – это начальные имена греческой
философии, правовой и политической мысли. В VI веке до н.э. жили основатели религий
Конфуций, Будда (Гаутама), возможно и Заратустра, великий завоеватель Кир. В конце VI
века до н.э. возродилась Римская республика и, собственно, завершилась римская
предыстория и началась римская история, а Израиль возрождался после вавилонского
пленения. Сколько ключевых, начальных событий и имен! VI век до н.э. действительно
похож на XVI век н.э., отстающий от него на время одного эона (2048 лет). Лютера,
Цвингли и Кальвина можно уподобить религиозным реформаторам VI века до н.э.;
великих философов XVI столетия можно сравнить с мыслителями пифагорейской школы,
и т.д., и т.п. Но убедительны ли такие сравнения? Не вполне, и по многим причинам. Но
продолжим поиск начальной эры эона.
Если новый эон открыло Высокое Средневековье, то это означает, что 981 год стал
началом нашего эона, а предыдущий нашему начался в 1067 году до н.э. Это время (в
352
конце X века) сейчас обычно считается временем рождения Запада или европейской
культуры, а Византийская империя в это время достигла последней вершины своего
могущества и культурного влияния, и после великого, но разрушительного правления
Василия Болгаробойцы в XI веке быстро устремилась к своему закату. Первую эпоху
нашего эона в этом случае открывают символические фигуры германского императора
Оттона III и легендарного монаха Герберта – римского папы Сильвестра II, ставшего
прообразом Фауста. Маскарадное правление Оттона III, видимо, не было столь жалким,
как его описывали прусские историки XIX столетия и несло в себе откровение новой
эпохи (или нового эона). Византийско-германские отношения еще в течение почти трех
веков во многом определяли политику Империи и династические интересы германских
императоров.
А ведь в начальную для эона «эпоху» (конец X – начало XII века или период с 981 по
1109 гг.) произошли еще более значительные события, такие, как становление нового
могущества Рима и папской власти, реформа Католической церкви великим папой
Григорием VII, унижение им императорской власти и начало крестовых походов. Русь
приняла христианство и превратилась в цветущее государство. Западная часть империи
Каролингов стала Францией и, пережив период дезинтеграции, собралась вновь, но уже на
новой основе… Бургундия, Тайский Китай, арабская Испания…
Скользнув же взглядом по истории XI века и первой половины X века до н.э.,
начавшими предыдущий эон, мы и здесь увидим ключевые события, рождающие, после
великого переселения народов земли и народов моря, новые цивилизации…
Если новый эон открыло Раннее Средневековье и 469 год стал его началом, то за
начало начал следует взять события великого переселения народов, крушения Западной
римской империи, становления Византийской цивилизации и предуготовление арабов к
своей великой миссии VII века, а Китая – к цветущей эпохе Тан.
И все же, уже сейчас, то есть в предварительном рассмотрении, можно отказаться от
этого варианта, поскольку Византийская культура представляется как великая транзитная
культура, и сама не произвела парадигмальных культурных ценностей. Зато она
эффективно сохранила зерна античной и египетской культур, и вновь засеяла зернами
античной культуры почву Западной Европы. Значение папства в VI-VII веках и даже в
VIII-X веках, кстати, произрастало еще не на итальянской почве, а решающая роль Карла
Великого и его преемников локализована лишь в конце VIII и на значительной части IX
века. Византия же произрастила зерно египетской культуры в православии на славянской
земле. Но в целом Византийская империя – это завершение, «переход», как, кстати и
Танский Китай.
Ислам же означает в лучшем случае новое начало как повторение, но не творение.
Ислам создал оригинальную великую культуру, но вера его была традиционна, в том
смысле, что ничего принципиально не изменила, прежде всего антропологически, – в
соотношении форм сознания по сравнению с тем, что было начато иудаизмом и
совершено христианством, а его догматика развивалась преимущественно через
упрощение имеющегося богатства, а не через взращивание нового. Да и явление ислама
следует отнести к VII столетию (с конца VI столетия), то есть ко второй эпохе эона, что
соответствует преимущественно «закрепляющей» и «агрессивной» миссии второй эры.
Если же сдвинуть начало эона на 597 год, то это разрушит нашу общую схему и,
например, эпоха Возрождения станет не начальной, а завершающей, закатной, и т.д., и т.п.
Поэтому можно с уверенностью сделать вывод о том, что ни V, ни VI-VII века не
могли стать началом эона, по крайней мере, без решительной переоценки установочных
ценностей и интерпретаций истории в современной историографии. Нам же необходимо
оставаться в пределах традиционных в историографии и историософии оценок и
представлений, прежде всего, темпоральных и периодизирующих («эпохальных»),
постепенно выращивая из них новое вúдение, новую интерпретацию, новый дискурс на
353
максимально широкой фактурной и идейной базе, прежде всего базе современных
историографических знаний, эпистемологии XIX-XX веков.
Кто-то назовет это европоцентризмом или «христиано-центризмом», но будет
замечательно, если он, вслед за этим, развернет свою собственную модель или покажет
неубедительность той модели, что обосновывается в этой книге. Историография не просто
терпит, она желает многих истин и способна формировать иерархию «истинных
нарративов». Мое желание – развернуть свою «истину» как можно шире и выше, сделать
ее не «абсолютной» (что невозможно), а «авторитетной» – плотной, насыщенной,
широкой, опирающейся на авторитет фактов и авторитет авторитетов, включая и
авторитет глубоких идей.
И, все же, порассуждаем, исходя из того, что 469 год открыл в истории человечества
новый эон. Если византийская и арабская исламская цивилизации в своем развитии и
росте действительно открыли новый эон и значимость их вклада в историю человечества
стала жертвой их недооценки западной историографией, то мы должны обнаружить, при
более-менее внимательном отношении, кластер великих идей, рожденных византийской и
ранней исламской культурами, который должен был продолжаться в течение второй
половины I-го и всего II тысячелетия, развиваться в идеологическом и распространяться в
географическом аспектах.
Но таких кластеров что-то не видно. Есть, конечно, Аверроэс, Косьма Индикоплов,
Константин Багрянородный, есть прекрасная византийская иконопись, мавританский и
византийский архитектурные стили. Есть, есть… Есть священный Коран и великий храм
Святой Софии, греческий огонь и алгебра, но нет кластера и, тем более, усиливающегося
влияния, развития и распространения идей, рожденных во второй половине V и в течение
VI столетий. В этом случае истоки Корана следует искать в духовных течениях VI века. А
как же современный исламский миллиард и русское православие? Но ведь генезис
православия, прежде всего как греко-египетского религиозного учения, произошел не в
V-VI столетиях, а в I-V столетиях, вплоть до Иоанна Златоуста, да и Августина тоже.
Вопрос о духовном влиянии Корана более сложен, как и вопрос о значении исламской
культуры является более сложным, чем вопрос о византийской культуре.
Византийская культура действительно была не творческой, а консервативной, не
рождающей, а транзитной. Сам Константинополь – искусственная транзитная столица и
символ транзитности, греческой открытости Европе и Азии, северным и южным морям.
Но и исламская культура прежде всего консервативна, но не транзитна, как культура
византийская, а «реверсивна». Органическая функция ислама, воспроизводимая в истории,
– это возврат, реверс чрезмерно усложнившейся культуры к неким «исходным» и
«вечным» формам. Очень похоже на то, что ислам, ставший последней великой ересью
христианства, уже напрямую антихристианской, не только отвергнувшей Христа как Бога
(в этом он не был первым), но и отодвинувшей пророка Христа во второй ряд
религиозных пророков и возвысившей последнего из пророков – Мухаммеда; похоже на
то, что ислам нашел себя как тень христианства, став «лунной реакцией» на чрезмерно
яркий «солнечный» характер учения Христа.
Если это так, а это очень похоже на правду, то ислам следует рассматривать в
контексте великого религиозного процесса, начатого в I веке н.э., точнее еще в I веке до
н.э., и завершившего этот процесс в VIII веке н.э. вместе с оформлением основных
исламских и христианских конфессий, завершением наиболее острого иконоборческого
периода в Византийской империи и формированием идеологии католицизма и папского
верховенства в Западной Европе.
Все это вновь возвращает нас к утверждению о том, что V столетие не может быть
принято начальным временем нашего эона. Зато появились аргументы в пользу
четвертого предположения – о том, что таковым стала вторая половина первого века до
н.э. (43 год до н.э.), а, точнее, период второй половины I века до н.э. и большая часть I
века н.э. («пусковая», первая эпоха эона и первой эры эона).
354
Действительно, два величайших события определяют начальный характер этого
времени. Это рождение христианства и превращение болезненной в I веке до н.э. Римской
республики в величественную Римскую империю. Кластер идей христианства
пронизывает всю историю двух тысячелетий н.э, а, если принять гипотезу об исламе как
антихристианстве, то и ислам должен быть тоже включен в этот кластер. Кластер
политически-правовой идеи Римской империи также пронизывает всю историю двух
тысячелетий н.э. Ее германский дочерний вариант был отвергнут лишь в начале XIX
столетия, да и то под давлением потерявшей меру «внучки» – Наполеоновской империи.
Греческий дочерний вариант родил двух «внучек»: Русское православное царство и
Османскую империю, обе побочные, но все же «внучки». И ныне Римская империя,
соединившаяся с христианством, живет в универсалистской системе Римской
католической церкви.
Если наш эон начался в 981 году, то в XI-XV столетиях следует искать истоки новых
смыслов, ценностей, образов и идей в кластерах новых культурных традиций. В Западной
Европе это эра Высокого Средневековья, Готики, возвышения и падения двухголовой
Римской империи германской нации, итоговой теологии томизма, рыцарского кодекса
чести, крестовых походов… Думаю, что западноевропейских примеров достаточно, так
как начальность эры конца X – конца XV столетий предполагает мощное вторжение
порожденных в ней идей в сферу культурной традиции во второй эре (второй четверти
эона), то есть в XVI-XX столетиях. Но ведь именно Западная Европа и ее дочерние
культуры в Америке доминировали и динамизировали историю человечества в XVI-XX
веках.
Отрицать это можно лишь с позиций морального и религиозного отрицания
нравственной и религиозной ценности последних веков, но такое отрицание, обычно
страстное и непримиримое, только подтверждает то, что последние века если не что-то
великое создали, то почти все великое разрушили. Но ведь они действительно разрушили
старую тысячелетнюю традицию и весь уклад жизни, перевоссоздав их по-новому.
Получается, что и отрицание подтверждает тезис о значимости, практической значимости
последних веков, то есть эры Нового времени и, в логической связи с этим, ключевого
характера истории Западной Европы в XVI-XX столетиях, созидательной или
разрушительной, но в обоих случаях ключевой.
Итак, перед нами три возможных варианта начальных времен нашего эона: это 43
год н.э. (середина I века до н.э.), 981 год н.э. (конец X века н.э.) и 1493 год н.э. (конец XV
века.).
КОНСТРУИРОВАНИЕ ПРИЗНАКОВ ВРЕМЕН
Инвариант первой четверти для эпохи и эры, да и «поколения», если назвать этим
словом четверть эпохи, – это манифестация Божественного откровения в духе времени, в
его настроении, – в его вúдении и превращение этого духа гениальными людьми и
временно обретшими гениальность группами людей в мысли, идее, образе, событии, в
поступках, которые в событийности своей производят кардинальную переоценку
ценностей.
Инвариант второй четверти – это формирование стройных логических систем,
теорий, агрессивных практик и вторжение этих интеллектуальных в своей основе
субстанций в сферу культуры, в семиотическое пространство традиции, разрушение
защитных, консервативных механизмов традиции и попытка напрямую формировать
новые социальные и политические механизмы, – формульно выводить их из разума, из
идей и настроений. Здесь же жесткая, непримиримая борьба интеллектуальных
субстанций с субстанцией традиции, усиливающаяся дезорганизация в умах, культуре и в
социально-политической сфере, компенсируемая «разумной» организацией. И здесь –
получение богатейшего, выстраданного опыта-в-борьбе.
355
Инвариант третьей четверти – это мощная, но спокойная, умеренная реакция вновь
консолидировавшейся традиции, включившей в себя многие элементы идеологических,
интеллектуальных систем, терроризировавших ее в предыдущий период. Это активный
поиск консенсуса, усложнение, «аккультурация», приспособление и релятивизация ранее
замкнутых на самих себя и «дух эпохи» теорий и идей, превращение их в зрелые,
насыщенные культурой интеллектуальные системы, способные влиять на общество,
обеспечивать процессы его реформирования, самореформирования и приспособления,
гармонизирующие всю структуру «дух-культура-социум».
Инвариант четвертой четверти – это новая фрагментация культуры, но уже не силой
внешнего на нее идеологического воздействия, а в силу собственных искажений,
внесенных чрезмерной усложненностью новых семиотических образований, хоть и
прошедших испытание жизнью, функционированием, традиционностью, глубиной. Это
перегруженность актуальной культуры лишними с антропологической точки зрения
смыслами и «удобствами». Все же, это по-прежнему незрелые, развивающиеся, но уже не
гибкие, а жесткие культурные образования, неадекватные традиции в ее глубинных,
устоявшихся в течение «времен большой длительностью» основах, неадекватные и жизни
как таковой, и природе, то есть внешней по отношению к культуре среде, но, самое
главное, неадекватные Антропосу и цели видового преобразования в Истории.
В силу этих причин оживающая глубинная традиция и «натура» начинают отвергать
культуру, рожденную в синтезе с новыми интеллектуальными содержаниями. Этот
процесс ведет к дезинтеграции культуры и, частично, базисной для культуры традиции,
гораздо более глубокой, чем то было во второй четверти. Параллельно и во
взаимодействии с этим идет процесс духовно-душевной дезинтеграции, ломки
стереотипов, вер, установок, ранее казавшихся абсолютными. Релятивизируется уже не
сфера культуры, релятивизируется духовно-душевный мир человека. Правда, душевный
мир в страдательном опыте начинает приобретать новую опору в жизни, в самых основах
традиции, в глубоких переживаниях, и приобретает новую цельность в видении
запредельного для него мира трансцендентных сущностей. Он начинает понимать, что без
невидимого, умопостигаемого, само существование теряет смысл, становится «ничто».
Многие и впадают в нигилизм, в «ничто», но в целом дух времени обретает более
широкие основы реальности и бытия.
Можно ли применить эти характеристики к эрам эона, к эону в его первой, второй,
третьей, четвертой четвертях? Думаю, что можно, сделав некоторую реформацию объекта
этих перемен. В анализе эпох и эр мы, правда, не договариваясь, определили основные
области перемен, его, так сказать, целевой функцией, социально-политическую
(социально-экономическую, политическую и идеологическую) сферу как сферу реальных,
реализованных отношений. Сфера культуры (семиосфера) рассматривалась здесь как
автономная, но в служебном по отношению к социально-политической и идеологической
сферам отношении.
Именно там, внизу пирамиды, решался главный вопрос о соответствии культуры и ее
изменений некоему критерию, дающему ей право на жизнь и на превращение в традицию.
Но в анализе эонов, видимо, следует полностью отвлечься от социально-политического
фундирования сферы культуры и поискать иную фундаментальную основу. Такой
основой, по моему глубокому убеждению, может быть только сам человек, взятый в его
наиболее глубокой и полной сущности, человек как Антропос, как архетипическая мета-
структура, как человек по образу и подобию Божию, как вид homo sapiens,
претерпевающий в истории (Истории) превращение в новый вид.
Одним из основных процессов эона в этом случае должен стать процесс развития
сакральных («дарованных») форм сознания в мирские, то есть надстраивания ментальной
сферы сферой абстрактно-интеллектуальной через прямое действие веры, гнозиса, мифа и
метафизики и выращивание в абстрактно-интеллектуальной сфере религии,
356
нравственности, (морали), философии, этики, истории, искусств, наук и метанаучных
систем.
Фундаментальные процессы развития «профанных» интеллигенций и сознаний,
сдвиги их влияний на человека и его поведение, его социальную практику – вот, по-
видимому, основной объект развития в жизненных циклах (а, точнее, в ритмике) истории
эона и, осмелюсь сделать еще одно предположение, один из основных объектов в
шестидневе самой истории (Истории), состоящей из шести эонов (дней творения). Здесь
же и конституирование самого человека в эмпирической целостности его сознания и
конструируемых им моделях «человека этического», «человека рационального» или каких
других.
Если применить реформированную нами гипотезу о содержании жизненного цикла к
процессам фундаментальных сдвигов в сознании, то почти наверняка следует отдать
предпочтение I веку до н.э. как начальному в нашем эоне. Все-таки, появление
христианства и гностицизма в I веке н.э. (а я предполагаю, что еще в I веке до н.э. и
попробую в следующей книге привести аргументы в пользу такого предположения), закат
античного, в доминирующей основе своей мифологического, миросозерцания и
жизнеощущения и возвышение веры в Невидимого, повлекшее за собой полное
преобразование самых фундаментальных основ бытия, давшее начало процессам,
развивавшимся, по крайней мере, до XIV-XVI столетий (т.е. в течение трех первых,
«конструктивных» четвертей эона), все это делает предположение о начальности I века до
н.э. – I века н.э., более значимым, чем конкурирующие с ним два других предположения.
В антропологическом смысле переворот, совершенный в I-V веках н.э. не имеет себе
равных ни в истории XI-XV столетий, ни в истории XVI-XX столетий.
Впрочем, можно согласиться с первым утверждением, но, видимо, второе у нашего
современника вызовет протест, ведь человек XV века и человек века XX отделены друг от
друга величайшим прогрессом в естествознании, истории и философии, да и в религии
тоже. Если же вспомнить инвариант истории XVI-XX столетий, то есть историю VI-I
веков до н.э., в которую вместился величайший расцвет античной культуры, то сей
протест обретет дополнительную силу. И, между прочим, великая китайская и индийская
культуры в VI-I веках сделали, по сути, начальные свои успехи.
И все же, достижения VI-I веков до н.э. и XVI-XX веков н.э., по-моему, лучше
объясняются топикой четвертой четверти, а не топикой четверти первой. Если первая
четверть глубокая, нутряная, если она собирает дух в единое, но в соприкосновении с
жизнью она подчиняет ее себе, своему духу и уже разрушает старую традицию, готовит
бурю и слом, борьбу и страдание, замену многообразия функций многообразием
дисфункций, то четвертая является реализационной и проявляется во внешнем цветении
цивилизации во всех ее проявлениях, в избыточном богатстве культуры, в раздроблении
духа, его распылении, в созерцании мужественным духом, сквозь увеличивающиеся
прорехи в традиции, нового, незнакомого, глубокого, пугающего, но в целом проявляется
в попытке замкнуться в искусственном (ставшим искусственным) мире культуры и своего
знания. Можно сказать, что первая четверть эона – это период откровения и воли,
четвертая четверть эона – это период интеллектуального сомнения, интеллектуального
труда и душевной смуты.
В XVI-XX столетиях развитие философии показывает нам трансцендентализацию, то
есть вытеснение Бога из феноменального мира человека, как и имманентизацию, то есть,
напротив, отождествление, слияние Бога с физическим пространством. А ведь это и есть
самозамыкание разума, характерное для четвертой четверти. Но ведь Лютер проложил
прямую дорогу к Невидимому, отвергнув ритуализм католической Церкви. Это так, но его
«прямая дорога» привела к превращению общинного, ритуального в своей основе и
коллективного феномена веры в «личное дело каждого» и тем самым он многократно
усилил опасность подмены веры моральными максимами и этическими императивами, и
здесь вновь следует говорить о самозамыкании. Хотя феномен протестантизма много
357
сложнее, он позитивен в своей основе, но опять же, позитивен как феномен не первой, а
четвертой четверти эона, который может самозамыкать, но может и подымать на
душевный подвиг, внутренний подвиг мужественной, но одинокой души в масштабах, не
представимых в Средневековье.
Естествознание, вычленившееся из метафизики в XVI-XX столетиях, как и научная
метафизика, вычленившаяся из метафизики сакральной в VI-I столетиях до н.э. – это
единственная из всех интеллигенций, не имеющих выхода в сакральное в самом человеке.
Вместо Cogito, Sensation и благодати веры здесь только опыт, преобразованный затем в
эксперимент. Цельность здесь не постигается, она конструируется и гипостазируется, и
поэтому успехи этой интеллигенции лежат в последней четверти эона, когда культура и ее
интеллигенции достигают наибольшей сложности, изощренности, практичности,
системности. Ведь и культура – это вещь, это мир, вне-лежащий по отношению к
человеку, одновременно объект и субъект метафизического и естественнонаучного
сознания.
Поэтому вывод наш и наш выбор – это 43 год до н.э. (I век до н.э.). Наш эон
простерся от 43 года до н.э. Человечество в самом начале XXI столетия стоит на пороге
нового эона, нового дня творения! Стоять на пороге, стоять у края, неуютно, страшно, но
подчинимся логике мысли. Следовательно, XX столетие завершило не только Новое
время, но и христианский эон, а это действительно страшно, если сделать «последние
выводы» о завершении христианства или его кардинальном преобразовании, о
завершении всей христианско-исламской культуры и появлении новой, неизвестной,
пугающей своей неизвестностью.
358