тории» разных фольклорных линий имеет для нашего нынешнего исследования лишь вто-
ричный интерес.
Прежде чем пытаться определить — если это вообще возможно, — в каком тыся-
челетии, в какой цивилизации и какими средствами данный растительный символизм по-
лучил распространение, прежде даже, чем описывать воплощающие его различные риту-
альные структуры, мы считаем необходимым зафиксировать религиозную функцию де-
ревьев, растений и растительных символов как таковую и ее место в религиозной жизни и
в структуре сакрального, а затем показать, что обнаруживает эта функция и что она озна-
чает; оценить, в какой степени оправданы наши поиски связной системы при очевидной
полиморфности древесного символизма. Выяснить мы должны следующее: имеется ли
тесная связь между сакральными смыслами — по видимости, такими различными, — ко-
торые принимает «растительность», смыслами, которые придают ей ее ценность в различ-
ных контекстах, где она присутствует — космологии, мифе, теологии, ритуале, иконогра-
фии, фольклоре? Очевидно, связь, которую мы стремимся найти, должна быть такова, ка-
кую внушает нашему уму сама природа данного явления; связь, проявляющаяся — полно-
стью или частично — с любого уровня рассмотрения, будь то уровень народного обряда
(как майское шествие в начале весны) или, быть может, идеограммы Космического дерева
в месопотамском искусстве или в ведических писаниях.
Мы не получим ответа на этот вопрос, пока не рассмотрим определенное количест-
во свидетельств. Но чтобы не заблудиться совершенно в лабиринте, я предлагаю времен-
ную классификацию огромного материала, который подлежит нашему осмыслению. Ос-
тавив в стороне все религиозные ценности и церемонии земледелия, — которые мы изу-
чим в отдельной главе, — мы можем различить в том, что, за отсутствием более точной и
более удобной формулы, назовем «растительными культами», следующие группы:
a) систему «камень — дерево — алтарь», составляющую подлинный микрокосм на
самых древних стадиях религиозной жизни (Австралия, Китай, Индокитай и Индия; Фи-
никия и Эгейская область);
b) дерево как образ Космоса (Индия, Месопотамия и др.);
c) дерево как космическая теофания (Месопотамия, Индия, Эгейская область);
d) дерево как символ Жизни, неистощимого плодородия, абсолютной реальности,
родственный Великой богине или символизму воды (например, Якша), отождествляемый
с источником бессмертия (Древо Жизни) и т.д.;
e) дерево как Центр мира и опора Вселенной (среди алтайцев, скандинавов и др.);
f) мистические узы между деревьями и людьми (деревья рождают людей; дерево
как хранилище душ предков человека; брак деревьев; присутствие
деревьев при церемо-
ниях инициации и т.д.);
g) дерево как символ воскрешения растительности, весны и «возрождения» года
(Майское дерево и т.д.).
Эта краткая и явно неполная классификация имеет, по крайней мере, то достоинст-
во, что сначала привлекает наше внимание к характеристикам, охватывающим все свиде-
тельства. Ни в коей мере
не предвосхищая выводов, к которым приведет анализ этих сви-
детельств, мы можем сразу отметить, что дерево представляет — то ли ритуально и кон-
кретно, то ли в мифологии и космологии или просто символически — бесконечно обнов-
ляющийся живой Космос. Поскольку неисчерпаемая жизнь — эквивалент бессмертия, де-
рево-Космос можно рассматривать на ином уровне как дерево «жизни неумирающей». И
раз эта неисчерпаемая жизнь выражала в первобытной онтологии абсолютную реальность,
дерево становится для нее символом этой реальности (Центр мира). Позже, когда к тради-
ционной онтологии добавился новый способ рассмотрения метафизических проблем (в
Индии, например), усилия ума, отходящего от ритма Космоса и сосредоточивающегося на
собственной автономии, стали обозначаться как попытка «подрубить Космическое дерево
под корень» — иными словами, отказаться от всякой «очевидности», от всех однолиней-
ных представлений и от их источника — вечно текущего источника всеобщей жизни.