— Вы называете этот прием ретроспекцией? — пере-
спросил Мимица.— Я бы назвал его несколько иначе.
Интроспекция. Понимаете? Не путь назад, а путь
внутрь, в человека, под его черепную коробку. Ибо мир
видимый — только одна из данностей нашего мира, а
значит, и только один из аспектов правды о человеке.
Мир чувств, мыслей, воспоминаний, игры воображения
долгое время считался недоступным кинематографу.
Сейчас экран все чаще и чаще успешно вторгается в
этот мир. Освоение приема интроспекции кажется мне
важнейшим из кинематографических достижений по-
следних лет. Картина, над которой я сейчас работаю,
носит полемическое название «Путевые заметки из род-
ного города». Я рассчитываю рассказать в ней об од-
ном рядовом дне одного рядового человека. Вот он
проснулся, разбуженный будильником, вот оделся,
умылся, пошел на работу, встретился с людьми, с кото-
рыми встречается изо дня в день... Что он при этом ду-
мает? Какие испытывает эмоции? Внутренний мир мо-
его героя будет для меня своеобразной экзотической
страной, и я буду описывать эту страну, как это делает
путешественник в своем путевом дневнике...
В те же дни мне довелось взять интервью у Золтана
Фабри. Постановщик «20 часов» — фильма, получившего
высшую награду фестиваля, подробно рассказал исто-
рию постановки своей картины, поведал о задачах, ко-
торые он ставил перед собой. Речь зашла, конечно, и о
структуре картины. Меня интересовало, насколько осо-
знанно Фабри и его соавтор по сценарию Ференц Шант
пришли к использованию псевдосумбурной формы
репортажа (точнее — мыслей, воспоминаний и ассоциаций
одного журналиста, обдумывающего репортаж о со-
бытиях десятилетней давности в одном венгерском селе).
Фабри ответил:
— Опыт таких мастеров, как Рене, Феллини, Бергман,
открывает кинематографические возможности, тая-
214
щиеся в приеме ретроспекции. Но я не склонен преуве-
личивать эти возможности. Не думаю, что здесь мы
имеем дело с приемом, годящимся для любых сюжетов,
любых тем. По-видимому, фильм, который я сейчас об-
думываю, будет ближе к традиционным формам. Все
дело в отборе,— разъяснил он.— Все дело в том, что ты
считаешь главным в своей вещи. Когда мы с Фе -
ренцем Шантом приступили к работе над экранизацией
его романа «Репортаж о 20 часах», мы столкнулись с
необходимостью строить действие фильма не по собы-
тийной основе, а в противовес ей. И не только потому,
что подробный пересказ каждого из интересовавших нас
событий привел бы к созданию фильма протяженностью в
шесть-семь часов экранного времени. Но и потому, что
каждое из этих событий интересовало нас не само по
себе, не целиком, а только крупицей, деталью, своей
связью с общей идеей произведения. Тогда мы решили
пустить съемочный аппарат по следам прихотливых
скачков мысли нашего героя. Задача журналиста, пи-
шущего очерк, осмыслить собранный им материал. Путь
осмысления — это и есть путь фильма. До нашего героя
этот путь прошли мы, создатели картины, а после него
тот же путь пройдут зрители. И ничего, если, идя по
этому пути, наш герой дважды, трижды вспомнит
один и тот же эпизод, а в другом отметит только его
начало или конец. Если мы не ошиблись, то зрителя
заинтересует то же самое, что заинтересовало героя.
Это признание интересно вот какой стороной. Фильм
«20 часов» целиком построен на интриге, на типичном для
авантюрного романа приеме, когда цепь событий А—
Б—В-Г рассказывается, допустим, в таком порядке: Б—Г—
В—А. Но поэтика интриги в данном случае дополнена
завоеваниями поэтики бесфабульного фильма.
Распутывая причудливую вязь эпизодов, мы задаемся
целью установить не что произошло — это задача вторая,
сравнительно легко решаемая,— а почему все
215