ходившим траурными от серебряной пены горами океаном. Бесчичсленные
огненные глаза корабля были за снегом едва видны Дьяволу, следившему со скал
Гибралтара, с каменистых ворот двух миров, за уходившим в ночь и вьюгу
кораблем. Дьявол был громаден, как утес, но еще громаднее его был корабль,
многоярусный, многотрубный, созданный гордыней Нового Человека со старым
сердцем. <...> В самом низу, в подводной утробе "Атлантиды", тускло блистали
сталью, сипели паром и сочились кипятком и маслом тысячепудовые громады
котлов и всяческих других машин, той кухни, распаляемой исподу адскими
топками, в которых варилось движение корабля, - клокотали страшные в своей
сосредоточенности силы, передававшиеся в самый киль его, в бесконечно длинное
подземелье, в круглый туннель, слабо озаренный электричеством, где медленно, с
подавляющей человеческую душу неукоснительностью, вращался в своем
маслянистом ложе исполинский вал, точно живое чудовище, протянувшееся в этом
туннеле, похожем на жерло. А средина "Атлантиды", столовые и бальные залы ее
изливали свет и радость, гудели говором нарядной толпы, благоухали свежими
цветами, пели струнным оркестром..." [Бунин, 1956]
Но не только грозной забортной стихии противопоставляет автор эту роскошь, эту
праздность, эти танцы под струнный оркестр, надежно укрытые сталью и стеклом
"Атлантиды". Адские топки в подводной утробе корабля, "пожирающие своими
раскаленными зевами груды каменного угля", питались мускульными усилиями
других людей, "облитых едким, грязным потом", "багровых от пламени". Именно
их каторжным трудом и поддерживался этот неуемный "пир жизни" в
танцевальных залах, салонах и на палубах - такова была суровая реальность начала
минувшего века, какой ее мог видеть Иван Бунин.
Однако уже к середине того же века технический прогресс, породивший в свое
время этот вид бесчеловечного труда, сам же и свел его на нет, отправив на слом
большую часть судового парка на каменном угле и заменив устаревшие пароходы
более эффективными и эргономичными турбоходами на мазутном топливе. И
точно так же снялась, например, проблема детского труда на ткацком производстве
(рассказ Дж.Лондона "Отступник", написанный в те же годы), им созданная, а
затем - с переходом на бесчелночные автоматы - им же и упраздненная.
Так, может, всего-то и требовалось, что время и терпение, чтобы дождаться плодов
этого всеобщего благоденствия, которые научно-технический прогресс,
подхлестываемый ненасытной изобретательской мыслью, в свой час принесет
человечеству? Однако то, что он ему нес, лежало, так сказать, на поверхности.
Плата, которую он брал взамен, далеко не всегда видна была невооруженному
глазу.
Когда-то Илья Ильф меланхолически заметил: "Вот уж и радио изобрели, а счастья
все нет". А между тем в 20-е и 30-е годы целое поколение советских людей жило
будоражащей мечтой о скором пришествии коммунизма, и этой своей верой в
безграничные возможности цивилизации, в сущности, мало чем отличалось от
армии "левых" западных интеллектуалов, также преисполненных социального
оптимизма, хоть и на свой манер.
Эта неистребимая вера в светлое будущее, психология человека-победителя, у ног
которого рано или поздно окажется весь природный мир, прорывались даже на
страницы научно-популярных книг. Вот, например, как заканчивал свой, казалось
бы, далекий от всякой идеологической ангажированности труд "Вселенная вокруг
нас" известный английский астроном Дж.Джинс (1930 г.):
"Как обитатели Земли, мы живем в самом начале времени: мы вступаем в бытие в
свежих красотах рассвета, и перед нами расстилается день невообразимой длины с
его возможностями почти неограниченных достижений. В далеком будущем наши