Данилевский И.Н. Повесть временных лет: история текста и источники
Подождите немного. Документ загружается.
любом случае мы должны постараться понять, чем определялся отбор книг для
летописания. Для начала, было бы целесообразно выделить некоторые общие черты,
характерные если не для всех, то хотя бы для большинства текстов, легших в основу
начального летописания.
Итак, почему же первые русские летописцы обратились именно к этим текстам?
Более или менее ясен вопрос о Священном Писании. Летописцы по большей части были
монахами, и, естественно, именно библейские книги были наиболее авторитетными
источниками для их исторических построений.
Сложнее обстоит дело со «светскими» источниками.
И.И. Срезневский, который одним из первых наметил состав основных источников,
использовавшихся первыми летописцами, никак не объяснял причин, заставивших (либо
позволивших летописцу включить тот или иной источник в свой рассказ. Создается
впечатление, что, по мнению И. И. Срезневского, летописец использовал источники,
случайно попадавшие ему в руки, и не задумывался над тем, отвечали ли они задачам,
которые он перед собой ставил.
По мнению М. Д. Приселкова, критерии отбора книг для киевских летописцев
митрополитом-греком были следующими. Поставив перед собой задачу «ознакомить свою
«паству» с историей человечества и Империи», ставленник Константинополя обратился к
византийским хроникам: «византийскую историческую концепцию излагали наивно-
отчетливо многочисленные византийские «хроники», т.е. исторические сочинения,
написанные для широкого читателя. На них, естественно, и остановился выбор.
Несомненно,
[130]
что считалось малополезным, а для престижа Империи и прямо недопустимым делать
переводы тех немалочисленных византийских исторических сочинений, которые
составлялись особыми придворными историографами для верхушки феодального класса
Империи». Дело в том, что «там можно было прочитать о многих темных сторонах жизни
и деятельности того или другого императора или патриарха, о пороках и недостатках
высших лиц Империи и всего высшего общества — словом, от чего естественно хотелось
уберечь внимание новых читателей». Поэтому-то якобы греческие исторические
сочинения на Руси и не переводились, хотя были известны: М. Д. Приселков упоминал
один «тип построения летописца XIII в.», форма которого явно была заимствована именно
из такого рода трактатов.
В.М. Истрин несколько иначе охарактеризовал подобную дифференциацию внимания
летописцев. Он также отметил повышенный интерес древнерусского автора не к
«историям», а к «хроникам»: ««историки» [византийские] дают описание лишь своего
времени или с прибавлением лишь краткого предшествующего периода, «хронисты» же
излагают всеобщую историю, начиная с сотворения мира и оканчивая современными или
немного ранее окончившимися событиями; «историки» назначали свои произведения для
высшего, образованного круга, «хронисты» же, будучи в большинстве случаев монахами,
имели целью дать мало просвещенным людям доступное для последних руководство по
всемирной истории... Одним словом, творения хронистов носят церковно-народный
характер». Из этого наблюдения следовал вывод: «Славяне, а в частности и в особенности
русские, воспитывались... на хрониках, отличавшихся интересом не к политической
жизни, а к церковной, из них они черпали свои сведения по всеобщей истории и на них же
вырабатывали свои взгляды на исторические события и на явления природы». При этом,
по наблюдению В.М. Истрина, летописцы особенно интересовались историей еврейского
народа: «Византийские хронисты рассматривали ее как приуготовление и прообраз
истории новозаветной, и этот взгляд на нее был воспринят и славянами, в том числе и
русскими. <...> Интерес к еврейской истории у русского человека, недавно принявшего
христианство, не мог ограничиться только библейской историей. Возникал интерес не
только к истории евреев, но и к их гибели, к уничтожению еврейского государства».
Собственно, именно отсюда В. М. Истрин выводит стойкий интерес летописца к
антииудейским произведениям типа Толковой Палеи, к произведениям Иосифа Флавия, к
славянскому переводу Хроники Георгия Синкелла, первая часть которого посвящена
библейской истории евреев, и т.п. текстам. Показателем особого интереса древнерусских
книжников именно к этим вопросам является, скажем, славянский перевод греческой
Хроники Синкелла. В оригинале она представляет собой всемирную историю, а «наш
перевод — исключительно библейскую».
[131]
Итак, практически все перечисленные тексты, во-первых, описывают преимущественно не
политическую, а церковную историю; во-вторых, носят выраженную ориентацию на
эсхатологическую проблематику, в частности, развивают идею «последнего царства».
Особенный интерес для древнерусского летописца, несомненно, представляла история и
гибели еврейского царства.
Проблема наличия и объема переводческой деятельности в Древней Руси
И, наконец, еще один вопрос, который волей-неволей возникает при обсуждении проблем,
связанных с источниками, на которые опирался летописец. Речь идет о том, существовала
ли в Древней Руси самостоятельная переводческая традиция, и если да, в каков был объем
переводческой деятельности. Приведенные материалы и доводы в целом, как будто,
убеждают, что на Руси и, в частности, в Киеве существовали переводчики, способные
переводить на древнерусский (старославянский) язык произведения, написанные на
греческом, по-латыни, на древнееврейском, а также, не исключено, и на ряде других
европейских и восточных языков. В таком случае Русь оказывалась практически не
ограниченной извне в выборе литературных произведений, из которых могла черпаться
необходимая древнерусским летописцам историческая информация, системы образов,
фразеология и стилистика.
Эти выводы как будто подтверждаются и прямым упоминанием в Повести временных лет:
«Ярославъ... книгамъ прилежа и почитая е часто в нощи в дьне, собра писцѣ многы и
прекладаше от Грекъ на Словѣньское писмо и списаша книгы многы..., и многы написавъ,
положи в святѣи Софьи, церкви юже созда самъ». Практически все исследователи
рассматривают эту запись как непосредственное свидетельство об организации Ярославом
Владимировичем «работ по переводу богослужебных книг с греческого на славянский
язык, а также их последующей переписке».
Вполне естественно, что ряд филологов посвятил свои труды истории переводческой
культуры древней Руси. Среди них прежде всего следует назвать имена В.М. Истрина,
Н.А. Мещерского и А.А. Алексеева. В основу их работ был положен лексический
критерий локализации славянских переводов, разработанный А. И. Соболевским
(которому удалось на этом основании отнести целый ряд ранних славянских переводов к
Руси).
В последние годы, однако, все чаще раздаются критические замечания в адрес тех
исследователей, которые считают, что на Руси существовала своя переводческая
традиция, и древнерусские книжники могли знакомиться со многими произведениями
зарубежной литературы (как западной, так и восточной) без «культурных посредников», в
качестве которых могли выступать, прежде всего, Византия и Болгария.
[132]
Так, болгарский исследователь Р. Станков утверждает: «В палеославистике (точнее в
палеорусистике) широко бытует мнение, основанное на летописных сведениях, о том, что
в Киевской Руси во времена князя Ярослава Мудрого была развернута большая
литературная (в том числе переводческая) деятельность. См. «Повесть временных лет» по
Лавр, списку: (1037) собра писцѣ (писци) многъ. и прекладаше (прелагаше) от грекъ на
словѣньское писмо (писмя). и списаша (списаше) книгь многъ л. 51об (ПСРЛ, 1, 152). По
словам Н. А. Мещерского, это «прямое свидетельство о наличии в Киевской Руси своих
переводов, независимых от славянского юга». Толкуя слова летописи, Н.А. Мещерский
распространял их на весь период существования Киевского государства». Между тем, сам
Р. Станков так не считает. Он примыкает к тем исследователям (Ф. Томсон, Г. Лант, М.
Таубе и др.), которые полагают, что древнерусские писатели иностранных языков не
знали. Единственное исключение, которое они принимают, — митрополит Иларион,
владевший греческим. Это, безусловно, ставит под вопрос существование переводческой
традиции в Древней Руси. По мнению Р. Станкова, существование древнерусской
переводной литературы «до XV в. нельзя считать доказанным», и до этого времени
«ведущая роль Болгарии как экспортера книги» в славянском православном мире «не
вызывает сомнений».
Столь скептический взгляд опирается, прежде всего, на мнение, согласно которому,
единственное прямое указание на осуществление в Киеве переводов с греческого языка на
древнерусский является безнадежно испорченным. В частности, Г. Г. Лант отмечает: 1)
словосочетание отъ Грекъ не могло обозначать: "с греческого языка, а значило только: "от
людей греческой народности, "от земель, обитаемых греками" и "от Греции, из Греции";
2) глагол прекладати до 1400 г. «не имеет значения сознательного акта перевода с одного
языка на другой, ибо это значение передавалось во всех южно- и восточнославянских
текстах через прѣлагати/прѣложити»; на самом же деле, как считает Г. Г. Лант, в Киеве
лишь транслитерировали южнославянские переводы из глаголицы в кириллицу. В связи
со столь серьезными расхождениями в последние годы развернулась оживленная
полемика, в ходе которой решается один из весьма существенных вопросов, касающихся
культурно-исторического контекста, в котором должно изучаться древнерусское
летописание
Подведем некоторые итоги.
1. К настоящему времени установлены основные этапы истории раннего русского
летописания, в целом определен состав текстов первых древнерусских летописных
сводов, выявлены основные источники, на которые опирались их составители и
редакторы. До сих пор, однако, не удалось определить цели, которые преследовали
первые древнерусские
[133]
летописцы, создавая свои своды. Во всяком случае, ни одна из предлагавшихся гипотез
пока не может объяснить большинство фактов, установленных летописеведами.
2. Текстологический анализ древнейших русских летописных сводов позволил
определить подавляющее большинство прямых цитат, использованных летописцами при
описании интересовавших их событий. Одновременно это позволило установить в общих
чертах круг чтения летописца. При этом до сих пор не удалось установить принципы
отбора источников, на которые опирался в своей работе летописец. Гораздо хуже изучены
косвенные цитаты, присутствующие в летописных текстах. По существу, их изучение
только начинается.
3. До сих пор спорными остаются проблемы использования в ранних летописных сводах
устных источников (в частности, «устных летописей»). Как показывает анализ, многие
тексты, которые традиционно считались восходящими к устным преданиям, имеют в
основе литературные (преимущественно сакральные) тексты.
4. Одной из актуальных проблем является анализ собственно библейских, а также
литургических, святоотеческих и апокрифических источников древнерусского
летописания. Судя по всему, именно они являлись для летописцев основным
семантическим фондом, из которого они черпали образы, с помощью которых
осмысливали и описывали действительность. Именно аналогии с библейскими
событиями, в первую очередь, давали летописцу типологию существенного. Именно из
Священного Писания он в основном отбирал «клише» для характеристики людей и
событий. Собственно, в соотнесенности происходящего с надмирным изаключался
провиденциализм древнерусских летописцев. Поэтому ключ, точнее один из ключей, к
пониманию и истолкованию летописных образов должен крыться в деталях описания,
опирающихся на библейские образы.
5. Необходимо существенно расширить литературные параллели, в связи с которыми
следует рассматривать текст Повести временных лет. Очевидно, они должны включать
практически все известные античные и раннесредневековые произведения Европы,
Ближнего Востока, а также, возможно, Средней Азии. Поиск новых литературных (в том
числе, текстуальных) параллелей представляется довольно перспективным направлением
дальнейшего изучения древнерусского летописания. Это не только уточнит наши
представления об источниках и составе Повести временных лет, но и поместит текст
самой Повести в принципиально новый культурно-литературный контекст, даст, наконец,
реальную базу для решения, скажем, вопроса о соотношении традиционной и книжной
культур в летописи, уточнит наши представления о влиянии фольклора на
«официальную» древнерусскую культуру.
Опубл.: Данилевский И. Н. Повесть временных лет: Герменевтические основы изучения
летописных текстов. М.: Аспект-пресс, 2004. С. 76 – 133. Гл. 2.