Данилевский И.Н. Повесть временных лет: история текста и источники
Подождите немного. Документ загружается.
Данилевский И.Н.
Повесть временных лет: история текста и источники
[76]
История текста Повесть временных лет в освещении отечественной историографии
Начало древнерусского летописания принято связывать с устойчивым общим текстом,
которым начинается подавляющее большинство дошедших до нашего времени
летописных сводов. В некоторых поздних летописях он подвергся сокращениям и
некоторым случайным вставкам (летопись Переяславля Южного и др.), в других
(Софийская I, Новгородская IV и др.) был соединен с киевским и новгородским сводами.
Интересующий нас текст охватывает большой период с древнейших времен до начала
второго десятилетия XII в. По первым строкам, открывающим большинство его списков,
это произведение традиционно называют Повестью временных лет. Вполне обоснованно
считается, что это — один из древнейших летописных сводов, текст которого был
сохранен летописной традицией. Следует помнить, что Повесть временных лет — условно
(хотя и небезосновательно) выделяемый текст. Отдельных списков его не найдено. По
этому поводу В. О. Ключевский писал: «В библиотеках не спрашивайте Начальной
летописи — вас, пожалуй, не поймут и переспросят: «Какой список летописи нужен вам?»
Тогда вы в свою очередь придете в недоумение. До сих пор не найдено ни одной
рукописи, в которой Начальная летопись была бы помещена отдельно в том виде, как она
вышла из-под пера древнего составителя. Во всех известных списках она сливается с
рассказом ее продолжателей, который в позднейших сводах доходит обыкновенно до
конца XVI в.». В разных летописях текст Повести доходит до разных годов: 1110
(Лаврентьевский и близкие ему списки) или 1118 (Ипатьевский и близкие ему списки).
Это обычно связывается с неоднократным редактированием Повести. Сличение обеих
редакций привело А. А. Шахматова к выводу, что в Лаврентьевской летописи сохранился
текст первой редакции, проведенной игуменом Выдубицкого монастыря Сильвестром,
оставившим об этом запись под 6618 г.: «Игуменъ Силивестръ святаго Михаила написах
книгы си Лѣтописець, надѣяся от Бога милость прияти, при князи Володимерѣ, княжащю
ему Кыевѣ, а мнѣ в то время игуменящю у святаго Михаила в 6624, индикта 9 лѣта; а иже
чтеть книгы сия, то буди ми въ молитвахъ». Эта запись рассматривается как безусловное
свидетельство того, что Повесть была составлена до даты, указанной в приписке
Сильвестра.
Между тем, в Ипатьевской летописи текст Повести на этом не обрывается, а продолжается
без сколько-нибудь заметных пропусков вплоть до 6626/1118 г. После этого характер
годовых статей резко меняется. На смену развернутому изложению событий приходят
крайне скупые отрывочные записи. Текст статей 6618-6626 гг. связывается с
[77]
редакцией Повести временных лет, проведенной, видимо, при старшем сыне Владимира
Мономаха, новгородском князе Мстиславе.
В то же время указание на то, что автором Повести был какой-то монах Киево-Печерского
монастыря, встречающееся в Радзивиловской и Ипатьевской летописях (в Хлебниковском
списке названо и имя этого монаха — Нестор), а также ряд разночтений в текстах
Лаврентьевской и Ипатьевской редакций Повести временных лет, побудили А. А.
Шахматова утверждать, что ни в том, ни в другом списках первоначальный вариант
Повести не сохранился. На то, что первый автор Повести был киево-печерским монахом,
указывал и особый интерес Повести временных лет к жизни именно этой обители. По
мнению А. А. Шахматова, летопись, которую принято именовать Повестью временных
лет, была создана около 1113 г., предположительно автором двух известных
агиографических произведений «Чтений о Борисе и Глебе» и «Жития Феодосия
Печерского» Нестором
(впрочем, последний вывод неоднократно подвергался сомнению).
При редактировании первоначальный текст (который А. А. Шахматов считал первой
редакцией Повести временных лет) был изменен настолько, что исследователь пришел к
выводу о невозможности его реконструкции «при теперешнем состоянии наших знаний».
Что же касается текстов Лаврентьевской и Ипатьевской редакций Повести (их принято
называть, соответственно, второй и третьей), то, несмотря на позднейшие переделки в
последующих сводах, А. А. Шахматову удалось определить их состав и
предположительно реконструироваты. Следует отметить, что А. А. Шахматов колебался в
оценке этапов работы над текстом Повести временных лет. Иногда, например, он считал,
что в 1116 г. Сильвестр лишь переписал Несторов текст 1113 г. (причем иногда последний
датировался 1111 г.), не редактируя его.
Если вопрос об авторстве Нестора остается спорным (в Повести содержится ряд указаний,
принципиально расходящихся с данными Чтений и Жития Феодосия), то в целом
шахматовское представление о трех редакциях Повести временных лет разделяется
подавляющим большинством современных исследователей.
Летописные своды, предшествовавшие Повести временных лет
Начальный свод
Анализ реконструированного текста Повести показал, что в ней содержится ряд
фрагментов, прерывающих последовательное изложение. Некоторые из них даже
нарушили структуру фразы, в которую были включены, оторвав начало предложения от
его завершения. Так, договор князя Святослава с греками 971 г. разорвал связный текст:
[78]
«Видѣевъ же [Святослав] мало дружины своея, рече к собѣ: «Еда како прельстивше
изъбьють дружину мою и мене», бѣша бо многи погибли на полку. И рече: «Пойду в Русь,
приведу боле дружинъ». И [следует рассказ о том, как Святослав заключил договор с
Византией и текст самого договора.] поиде в лодьяхъ къ порогомъ».
Подобное нарушение текста встречается и в рассказе о четвертой мести Ольги древлянам.
Ему предшествует фраза: «И победита Деревляны». Затем летописец излагает легенду о
четвертой мести, за которой следуют слова: «И възложиша на ня дань тяжьку: 2 части
дани идета Киеву, а третьяя Вышегороду к Ользѣ — бѣ бо Вышегородъ градъ Вользинъ».
Устранив предполагаемую вставку, получаем связный текст. В Новгородской первой
летописи, текст которой в начальной части отличается от большинства других летописей,
содержащих Повесть временных лет, все подобные нарушения текста отсутствуют. Здесь
мы действительно находим гипотетически восстанавливаемые фразы: «И побѣдиша
Древляны; и възложиша на них дань тяжку» и ««Пойду в Русь и приведу болши
дружинѣ»; и поиде в лодьяхъ».
Это дало достаточные основания для предположения о том, что в составе Новгородской I
летописи сохранился текст летописною свода, предшествовавшего Повести временных
лет. При дальнейшем исследовании этого текста оказалось, что в нем, кроме того,
отсутствуют все договоры Руси с Греками, а также все прямые цитаты из греческой
Хроники Георгия Амартола, которой пользовался составитель Повести временных лет.
Последний признак представляется особенно важным, поскольку в летописях (как,
впрочем, и в любых других произведениях древнерусской литературы) не было принято
как-то выделять цитируемые фрагменты из других текстов. Говоря современным языком,
полностью отсутствовало представление об авторском праве. Поэтому вычленить и
удалить из летописи все прямые цитаты, внесенные из какого-либо другого текста, можно
было, лишь проведя полное текстуальное сличение летописи с цитируемым
произведением. Не говоря уже о технической сложности такой операции, невозможно
ответить на простой вопрос: зачем могло понадобиться летописцу очищать свой текст от
вставок из Хроники Георгия Амартола (и почему именно из нее — он ведь пользовался и
другими источниками)? Вся это заставило сделать вывод о том, что Повести временных
лет предшествовал свод, который А.А. Шахматов предложил назвать Начальным. Исходя
из содержания и характера изложения летописи, его предложено было датировать 1096-
1099 гг. По мнению исследователя, он-то и лег в основу Новгородской I летописи.
[79]
Древнейший свод
Дальнейшее изучение Начального свода, однако, показало, что и тот имел в основе какое-
то произведение (или произведения) летописного характера. Об этом говорили некоторые
логические несообразности текста, отразившегося в Новгородской I летописи. Так,
согласно наблюдениям А.А. Шахматова, в ранней летописи не должно было быть и
рассказа о первых трех местях Ольги, и легенды о храбром юноше (мальчике с уздечкой),
спасшем Киев от печенежской осады, и о посольствах, отправленных для испытания вер,
и многих других сюжетов. Кроме того, А. А. Шахматов обратил внимание на то, что
рассказ о гибели старшего брата Владимира Святославича, Олега (под 6485/977 г.)
завершался в Начальном своде словами: «И... погребоша его [Олега] на мѣстѣ у града,
зовомаго Вручьяго; есть могыла его и до сего дне у Вручьяго града». Однако под
6552/1044 г. читаем: «Погрѣбена быста 2 князя, сына Святославля: Яропълъ, Ольгъ; и
крестиша кости ею», к чему в Лаврентьевской летописи добавлено: «и положиша я въ
церкви святыя Богородица». Следовательно, по мнению А. А. Шахматова, летописец,
описывавший трагическую развязку усобицы Святославичей, еще не знал о перенесении
останков Олега в Десятинную церковь из Вручего. Из этого делался вывод о том, что в
основе Начального свода лежала какая-то летопись, составленная между 977 и 1044 гг.
Наиболее вероятным в этом промежутке А. А. Шахматов считал 1037 (6545) г., под
которым в Повести помещена обширная похвала князю Ярославу Владимировичу, или же
1939 (6547) г., которым датирована статья об освящении Софии Киевской и «утверждении
Ярославом митрополии». Гипотетическое летописное произведение, созданное в этом
году, исследователь предложил назвать Древнейшим сводом. Повествование в нем еще не
было разбито на годы и носило монотематический (сюжетный) характер. Годовые даты
(как иногда говорят, хронологическую сеть) в него внес киево-печерский монах Никон
Великий в 70-х гг. XI в.
Критика гипотезы о Древнейшем своде
Если предшествующие построения Шахматова были поддержаны почти всеми
исследователями, то идея о существовании Древнейшего свода вызвала возражения.
Считается, что эта гипотеза не имеет достаточных оснований. В то же время, большинство
ученых согласно с тем, что в основе Начального свода действительно лежало какая-то
летопись или монотематическое повествование. Ее характеристики и датировки, впрочем,
существенно расходятся.
Так, М. Н. Тихомиров обратил внимание на то, что в Повести лучше отражено время
правления Святослава Игоревича, нежели Владимира Святославича и Ярослава
Владимировича. На основании сравнительного изучения Повести и Новгородской
летописи
[80]
он пришел к выводу, что в основу Повести была положена монотематическая «Повесть о
начале Русской земли», опиравшаяся на устные предания об основании Киева и первых
киевских князьях. Предположение М. Н. Тихомирова по существу совпадало с мнением Н.
К. Никольского и нашло поддержку у Л.В. Черепнина. Они также связывали зарождение
русского летописания с «какой-то старинной повестью о полянах-руси» — «ныне
утраченным историческим трудом, который, не имея значения общерусской летописи и
содержа известия о судьбе и стародавних связях русских племен (руси) со славянским
миром, был свободен от византинизма и норманизма»
.
Создание такого произведения
приурочивалось ко времени правления в Киеве Святополка Ярополковича
(Владимировича) и датировалось 1015-1019 гг. Текстологической проверки этой гипотезы
проведено не было.
Д. С. Лихачев полагал, что Древнейшему своду (который якобы «отличается не большей
цельностью, чем и сама Повесть временных лет») предшествовало «Сказание о
первоначальном распространении христианства на Руси». Оно представляло собой
монотематический рассказ, составленный в начале 40-х годов XI в. (причем, оно
«создавалось постепенно», хотя «это еще не летопись»), к которому впоследствии были
присоединены устные народные предания о князьях-язычниках. В Сказание, по мнению
Д. С. Лихачева, входили записи преданий (видимо, устных: этот вопрос исследователь
нигде не проясняет) о крещении и кончине княгини Ольги, о первых русских мучениках
варягах-христианах, о крещении Руси (включая Речь Философа и Похвалу князю
Владимиру, которые, правда, имеют несомненно «книжное» происхождение), о Борисе и
Глебе и, наконец, Похвала князю Ярославу Владимировичу. Отнесение всех этих текстов
к единому источнику основывалось на якобы присущих им теснейших композиционных,
стилистических и идейных связях.
Попытку проверить эту гипотезу предпринял Д.А. Баловнев. Проведенный им
текстологический, стилистический и идейный анализ летописных фрагментов, которые,
по мнению Д. С. Лихачева, когда-то составляли единое произведение, показал, что
гипотеза о существовании «Сказания о первоначальном распространении христианства»
не находит подтверждения. Во всех текстах, относившихся Д.С. Лихачевым к
«Сказанию», «явно не наблюдается единое повествование, не обнаруживается
принадлежность к одной руке и общая терминология». Напротив, Д.А. Баловневу удалось
текстологически доказать, что основу рассказов, входивших якобы в «Сказание»,
составляли как раз те фрагменты, которые в свое время А. А. Шахматов отнес к
народному (сказочному) слою летописного повествования. Тексты же, принадлежащие к
духовному (клерикальному, церковному) слою, оказываются вставками, осложнившими
первоначальный текст. Причем, вставки эти опирались на иные литературные источники,
нежели исходный рассказ, что, с одной
[81]
стороны, обусловило их терминологические различия, а с другой, — лексическое и
фразеологическое сходство с другими летописным рассказами (не входившими, по мысли
Д. С. Лихачева, в состав «Сказания»), опиравшимися на те же источники.
Одну из самых ранних дат начала русского летописания предложил Л. В. Черепнин.
Сопоставив текст Повести с Памятью и похвалой князю Владимиру Иакова Мниха, он
пришел к выводу, что в основе последней лежал некий свод 996 г. Этот текст, по мнению
Л. В. Черепнина, опирался на краткие летописные заметки, которые велись при
Десятинной церкви в Киеве, и был создан в связи с выдачей киевской церкви грамоты о
десятине. Было также высказано предположение, что к составлению свода Десятинной
церкви был причастен Анастас Корсунянин. Однако и эта гипотеза не была проверена
текстологически.
Как видим, несмотря на расхождения с представлениями А. А. Шахматова о характере и
точном времени написания древнейшего литературного произведения, которое
впоследствии легло в основу собственно летописного изложения, исследователи сходятся
в том, что некое произведение (или произведения) все-таки существовало. Не расходятся
они принципиально и в определении даты его составления: первая половина XI в. Видимо,
дальнейшее изучение ранних летописных текстов должно уточнить, что представлял
собой этот источник, его состав, идейную направленность, дату создания.
Свод Никона
Еще А. А. Шахматов обратил внимание на то, что начиная с 60-х гг. XI в. в летописи
появляются точные даты происходивших событий. При этом внимание летописца
переключается с киевских событий на тмутараканские (статьи 6572/1064, 6573/1065 и
6574/1066 гг.), а затем, с 1067 г. — вновь на киевские. Эти даты удивительно точно
совпадали с реконструируемыми по несторову Житию Феодосия деталями жизни одного
из первых печерских подвижников — Никона Великого. Его же перу А. А. Шахматов
приписывал и целый ряд добавлений к более ранней части Древнейшего свода (рассказ о
единоборстве Мстислава Тмутараканского с касожским князем Редедей под 6530/1022 г.,
сообщение о кончине Мстислава под 6544/1036 г., статьи о поражении Владимира,
которое он потерпел от греков в 1043 г., об усмирении белозерских волхвов под 1071 г., о
начале Печерского монастыря, а также уточнения к повествованию о строительстве
Владимиром церкви в Корсуни, о походе Святослава на хазар, недатированная легенда о
хазарской дани и некоторые другие известия. Свод Никона А. А. Шахматов предпочитал
называть редакцией Древнейшего свода и датировал его 1073 годом, поскольку в
дополнениях к Древнейшему своду не упоминалось о закладке Святославом и Всеволодом
каменной церкви св.
[82]
Богородицы (после 22 марта 1073 г., когда, как было отмечено Никоном, князья вступили
в Киев) и смерти Антония Печерского (7 мая 1073 г.).
Гипотеза о Своде Никона в целом была принята большинством последователей А. А.
Шахматова. Тем не менее, в последние годы появились работы, в которых существование
этого свода было подвергнуто сомнению. Так, М. Х. Алешковский, основываясь на том,
что все точно датированные известия Повести между 1061-м и 1091-м годами не имеют
отношения к Печерскому монастырю, зато связаны с именем Всеволода Ярославича и
имеют следы использования «личной информации этого князя», полагал, что свода
Никона не существовало. Зато был «летописец», свод кратких летописных записей,
который велся при дворе Всеволода. Серьезные сомнения не только по поводу того, что
именно перу Никона принадлежат тмутараканские известия и первые точные летописные
даты, но и вообще относительно участия Никона в создании какого-то летописного свода
в последнее время высказал В. Я. Петрухин.
Новгородские сводыXIв.
Воссоздавая начальные этапы древнерусского летописания, А. А. Шахматов предположил
существование новгородского свода, который был начат в 1050 г. и велся до 1079 г.
Вместе с Киево-Печерским сводом 1074 г. (сводом Никона) он якобы лег в основу
Начального свода. Новгородский свод третьей четверти XI в., по мнению А. А.
Шахматова, опирался на Древнейший киевский свод 1037 г. и какую-то более раннюю
новгородскую летопись 1017 г., составленную при новгородском епископе Иоакиме.
Не все исследователи разделяют мысль о существовании в середине — второй половине
XI в. новгородской ветви летописания. Так, М. Н. Тихомиров отмечал, что «если бы
существовал новгородский свод 1050 г., то он должен был включить в свой состав все
новгородские известия XI века. Между тем, Повесть временных лет включает в свой
состав лишь ничтожное количество их». Близкой точки зрения придерживался и Д. С.
Лихачев. Он полагал, что все новгородские известия Повести временных лет восходят к
устным источникам (сообщениям Вышаты и Яня Вышатича): «Перед нами своеобразная
устная летопись семи поколений». Те же, кто поддержал мысль о том, что в Новгороде в
XI в. велась своя летопись, зачастую расходились с А. А. Шахматовым в определении
даты создания новгородского свода и его содержания.
Наиболее аргументированную гипотезу, развивающую эту идею, предложил Б. А.
Рыбаков. Он связывает составление такого свода с именем новгородского посадника
Остромира (1054-1059 гг.). По мнению исследователя, это была светская (боярская,
посадничья) летопись, обосновывавшая самостоятельность Новгорода, независимость его
от
[83]
Киева. По убеждению Б. А. Рыбакова, в Новгороде в середине XI в. было создано
публицистическое произведение, «смелый памфлет, направленный против самого
великого князя киевского». Причем это было «произведение, вышедшее не из
епископского окружения, а из новгородской боярской среды». Имея не только
антикняжескую, но и антиваряжскую направленность, оно в то же время первым
включило в летописный рассказ легенду о призвании варягов, откуда та перешла в
позднейшее летописание.
Цель создания древнейших летописных сводов
К сожалению, никто из создателей древнейших летописных сводов никогда не объяснял,
зачем писались летописи. Поэтому выяснение целей, которые преследовали летописцы,
стало одним из дискуссионных вопросов в современном летописеведении. Исходя из
представления о преимущественно политическом характере древнерусского летописания,
А. А. Шахматов, а за ним М. Д. Приселков и другие исследователи полагают, что
зарождение летописной традиции на Руси связано с учреждением Киевской митрополии:
«Обычай византийской церковной администрации требовал при открытии новой кафедры,
епископской или митрополичьей, составлять по этому случаю записку исторического
характера о причинах, месте и лицах этого события для делопроизводства патриаршего
синода в Константинополе». Это, в частности, якобы и стало поводом для создания
Древнейшего свода 1037 г.
Такое — вполне удовлетворительное, на первый взгляд, — объяснение не позволяет,
однако, понять, зачем потребовалось продолжать этот свод, а затем создавать на его базе
новые летописные произведения. В связи с этим неоднократно высказывались — как
правило, без каких бы то ни было оснований, — близкие по сути догадки, что «такие
сочинения издавна было принято составлять в честь новых правителей и в «окольних»
странах и на Руси. Необходимость в составлении таких «начал» возрастала после каждой
новой усобицы и преследовала вполне реальную цель убедить окружающих в том, что
победивший свою «братию» претендент способен лучше других повести дело своего
«мудрого» предшественника». Позднейшие же своды, составлявшиеся на основе Повести
временных лет, представляются то сугубо публицистическими произведениями,
написанными, что называется, на злобу дня, то некоей средневековой беллетристикой, то
назидательной литературой, то просто текстами, которые систематически с
удивительными упорством и настойчивостью «дописывают» — едва ли не по инерции. В
лучшем случае, дело сводится к тому, что князья «усваивают... заботу о своевременном
записывании событий» (хоть и непонятно, зачем им это понадобилось), а летописцы видят
в своем труде «не удовлетворение исторической любознательности, а поучение
современникам от
[84]
прошлого». Причем это «поучение» носит по преимуществу политический характер. За
него летописец якобы рассчитывал получить «осуществление своих заветных планов»,
весьма материальных по преимуществу.
Такие — широко бытующие в нашей литературе — точки зрения имеют определенный
резон, однако представляются некоторым исследователям «небесспорными». Так, Т. В.
Гимон не без оснований замечает: «Во-первых, летописание — это не только создание
политически заостренных текстов. Как с этой точки зрения можно объяснить те части
летописных сводов, которые посвящены отдаленным от летописца временам? Далеко не
всегда в них можно обнаружить параллели между современными летописцу
политическими событиями и событиями прошлого. Даже если такие параллели
обнаружить удается, это вовсе не означает, что весь текст был написан ради них.... Сам
факт трудноуловимое™ этих политических пристрастий, а также ежегодное, а не разовое
ведение подобных записей делают маловероятным то, что перед летописцам стояли
публицистические задачи. Во-вторых, трудно представить реальное воздействие
летописных текстов на политическую обстановку.... Если летопись — это
публицистическое произведение, то ее задача состоит в том, чтобы повлиять на точку
зрения определенного круга людей, изменить ее в свою пользу и тем самым оказать
влияние на политическую ситуацию [Так, по мнению Д. С. Лихачева, «киевский
летописец обращал свою летопись к лицам, которых он хотел заставить разделить свои
убеждения», тогда как его новгородский собрат обращался к лицам одинаковых с ним
убеждений (Лихачев Д. С. Очерки по истории форм летописания XI-XVI ее.: Дис... д-ра
филол. наук. [Б.м.], 1947. С. 503). По мнению А. Н. Насонова, «летописание служило
средством мобилизации для борьбы с иноземными захватчиками» (Насонов А. Н. О
русском областном летописании // Известия АН СССР: Серия истории и философии. 1945.
Т. 2. № 4. С. 290). Б. А. Рыбаков считает, что Мономах в политической борьбе
использовал летописание, чтобы «расположить в свою пользу общественное мнение
влиятельных, но обиженных Святополком старших бояр столицы» (Рыбаков Б. А. Древняя
Русь... С. 260). — примечание Т. В. Гимона]. А именно такая функция летописных текстов
и вызывает сомнения. Маловероятно, чтобы письменные памятники, бытовавшие в
ограниченном количестве экземпляров (судя по малому числу дошедших до нас списков),
политические оценки которых зачастую были завуалированными, могли реально
воздействовать на политическую позицию каких-либо слоев древнерусского общества.
Сомнительно, чтобы они могли влиять и на позицию князей, во всяком случае, таких
фактов наука пока не знает. Популярные среди летописцев методы искажения фактов,
представления их в выгодном для летописцев свете или умолчания о неприятных для них
событиях вряд ли могли убедить их политических оппонентов в собственной неправоте».
[85]
Представляется, цель создания летописей должна быть достаточно значимой, чтобы на
протяжении ряда столетий многие поколения летописцев продолжали труд, начатый в
Киеве в XI в. Должна она объяснить и «затухание» летописания в XVI в. Вряд ли она
может быть сведена исключительно к меркантильным интересам монахов-летописцев.
Встречала эта гипотеза и более серьезные возражения. Так, В. М. Истрин отмечал, что
«авторы и редакторы (летописных сводов. — И. Д.) держались одних и тех же
литературных приемов и высказывали одни и те же взгляды и на общественную жизнь, и
на нравственные требования. Какой-либо индивидуальности в том или другом отношении
они не проявляли». Подчеркивалось, что признание политической «партийности» авторов
и редакторов Повести временных лет противоречит представлению о единстве, цельности
этого произведения. Обращалось внимание на то, что расхождения (иногда радикальные)
в оценках одного и того же деятеля, сохранявшиеся при последующей переписке или
редактировании летописи, не находят тогда объяснения.
Близкие взгляды высказывал и В. Г. Мирзоев. Он подчеркивал: «Классовые позиции
летописца не всегда точно уловимы, а подчас даже противоречивы. Дело в том, что
летопись — результат коллективного авторства, использовавшего разнообразный
материал, почерпнутый из всех слоев общества и сохраненный нередко в малоизмененном
виде. Поэтому в текст «Повести» проникли идеи, характерные и для демократически и
аристократически настроенных кругов общества. Сами же летописцы занимали позицию,
типичную для слоев общества, заинтересованных в единстве государства, сильной власти,
внутреннем мире». В то же время, «идейная позиция летописцев густо закрашена
христианской идеологией».
Вместе с тем, следует отметить, что до сих пор идеи и духовные ценности, которыми
руководствовался летописец в ходе своей работы, во многом продолжают оставаться
загадочными.
Источники Повести временных лет
Всякое произведение может быть верно понято и истолковано лишь через тексты,
«окружающие» его в данной культуре. Собственно, читая древнерусские летописи, мы и
пытаемся «поговорить» с летописцем, вступить с ним в диалог (учитывая всю
метафоричность этого выражения в данном случае), используя для этого параллельные
тексты. Беда только в том, что в этой беседе мы (по большей части неосознанно)
используем в этом качестве наши (преимущественно, марксистски ориентированные)
тексты, а не его. Наше понимание летописи, — а значит, и ее автора, — станет точнее и
глубже, если
[86]
исключить (насколько возможно) из этого процесса современные тексты и опереться
только на те произведения, которые могли быть известны летописцу.
Но как узнать, каков был круг чтения летописца? Ведь известно, что, по экспертным
оценкам, от домонгольского периода до нашего времени сохранилось не более 1% всех
письменных памятников. Естественно, полностью восстановить перечень всех
произведений, прочитанных каждым летописцем, невозможно. Но можно попытаться
наметить, хотя бы ориентировочно, какие литературные источники были доступны автору
(точнее, составителю, редактору) того или иного летописного свода.
Помочь в этом деле может, прежде всего, текстология. Именно на основании буквальных
текстологических совпадений нескольким поколениям историков и литературоведов
удалось доказать использование летописцами в своей работе целого ряда текстов. Для
удобства объединим эти источники начального древнерусского летописания в группы.
Прежде всего рассмотрим устные источники и переводные источники иностранного
происхождения. Отдельного анализа, на мой взгляд, заслуживает вопрос о библейских
текстах в составе Повести.
Устные источники
Еще А. А. Шахматов обратил внимание на то, что сам летописец в качестве одного из
своих источников называет устные предания. Так, под 6604/1096 г. он упоминает
новгородца Гюряту Роговича, рассказавшего ему югорскую легенду о народах, живущих
на краю земли, в «полунощных странах». Известие о кончине 90-летнего «старца добраго»
Яня (под 6614/1106 г.) летописец сопроводил следующим упоминанием: «От негоже и азъ
многа словеса слышах, еже и вписах в лѣтописаньи семь, от негоже слышах». Подобные
упоминания вместе с обоснованным представлением о том, что первоначальный
летописный текст мог быть составлен не ранее 30-х гг. XI в., с неизбежностью привели к
мысли: основу письменной летописи должны составлять устные предания.
Упоминание о «многих словесах», услышанных летописцем от «старца добраго» Яня,
послужило основанием для разработки гипотезы о существовании «устных летописей» в
составе Повести временных лет. Опираясь на предположение А. А. Шахматова «о
сказочных предках Владимира», Д. С. Лихачев сопоставил ряд летописных упоминаний,
связанных с ними. В результате такого сопоставления был сделан вывод о том, что по
меньшей мере два поколения киевских летописцев получали информацию о г. двух
представителей рода новгородских посадников: Никон — от Вышаты, а создатели
Начального свода и Повести — от Яня Вышатича.
[87]
Гипотеза об «устных летописях» вызвала справедливую критику Б. А. Рыбакова. Он
обратил внимание на то, что Д. С. Лихачев опирался в своих построениях на ряд смелых,
но крайне слабо обоснованных допущений А. А. Шахматова. Критическая проверка их
лишала гипотезу об «устной летописи семи поколений» новгородских посадников очень
важных начальных звеньев. Следует также обратить внимание на то, что и
отождествление информатора летописца Яня с Янем Вышатичем также не выдерживает
критики. Непосредственно перед записью о смерти «добраго старца», под тем же
6614/1096 г. упоминается, что Янь Вышатич был послан во главе военного отряда на
половцев и одержал над ними победу. Для 90-летнего старика такие подвиги вряд ли
возможны.
Впрочем, сам Б. А. Рыбаков столь же слабо обосновывал собственные гипотезы о том,
будто создатель «Остромировой летописи» пользовался «каким-то варяжским устным
рассказом» (или «устным скандинавским рассказом» — Д. С. Лихачев с тем же
основанием называл его «новгородско-изборско-белозерским преданием») о призвании
Рюрика, Трувора и Синеуса, «циклом рассказов об Олеге», «пересказом южнорусских
сведений об Игоре и его жене псковитянке Ольге», а последующие летописцы опирались
на «былины о жестокой мести Ольги».
Не менее сомнительна попытка Д. С. Лихачева выделить из состава Повести временных
лет — кстати, вслед за А. А. Шахматовым — «церковные сказания о первых русских
христианах» и «народные предания о первых русских князьях-язычниках» (которые
повествуют «о мудрости-хитрости» Вещего Олега, Игоря и язычницы Ольги), которые
якобы составляли уже упоминавшееся «Сказание о первоначальном распространении
христианства на Руси», или установить фольклорные источники, которыми пользовался
Никон Великий.
Ненадежные основания, не опирающиеся непосредственно на текстологические
наблюдения, имеют и другие предположения о ранних циклах преданий, послуживших
отправной точкой летописцам для создания первых сводов. Так, развивая гипотезы К.Н.
Бестужева-Рюмина, И.И. Срезневского и Н.К. Никольского, М.Н. Тихомиров пришел к
заключению о существовании некоей Повести о начале Руси (или Сказания о начале
Русской земли) конца X — начала XI в., а также высказал предположение о появлении
еще в X в. Сказания о русских князьях, которые наряду с легендой о призвании варягов
легли в основу известных летописных сообщений о Руси IX-X вв.
Тем не менее, летописец, наверняка пользовался какими-то устными источниками, состав
и объем которых пока надежно не установлены. До тех пор, пока не будут строго
определены и сформулированы критерии, позволяющие отличать тексты, восходящие к
фольклорным преданиям, от тех, в основе которых лежат письменные произведения,
[88]
решение этой проблемы будет оставаться в области интуитивных догадок. Ситуация
усугубляется тем, что до нашего времени не сохранилось каких-либо устных источников,
которые безусловно могут датироваться ранним временем. Точнее, — до сих пор не
разработана методика, позволяющая вычленить в известных текстах информацию,
восходящую к устным источникам. Решение всех этих проблем — тема специального
исследования.
Переводные источники
Летописцы, создававшие и редактировавшие Повесть временных лет и предшествующие
ей летописные своды, опирались не только на устные предания, но и на письменные
источники (естественно, переводные). Практически все они установлены на основании
текстологических параллелей (буквальных совпадений), которые удалось выявить.
Основная работа в этом направлении была проведена А. А. Шахматовым. В целом его
выводы сводились к следующему.
Значительную часть источников раннего летописания составляют зарубежные хроники,
прежде всего греческие. Из них заимствовался не только фактический материал, но и ряд
основополагающих для летописания идей, в частности, то, что условно можно назвать
идеей исторического процесса.
Особенно многочисленны заимствования из болгарского перевода Хроники Георгия
Амартола и его продолжателя. Сама Хроника была создана около 867 г. и охватывала
всемирную историю от Адама до смерти византийского императора Феофила (812 г.). В
тексте, которым пользовался составитель Повести временных лет (составитель
Начального свода ее еще не знал), изложение было доведено до смерти императора
Романа (948 г.). Из Хроники Амартола в Повесть были включены сведения, так или иначе
связанные с историей славян и, прежде всего, с первыми походами Руси на
Константинополь. Хроника Георгия Амартола также послужила источником для ряда
хронологических определений событий ранней истории, которые не были продатированы
Никоном. В ряде случаев летописец взял из Амартола характеристики исторических
персонажей, которые были перенесены на действующих лиц древнерусской истории.
Другим важным источником стал Летописец вскоре константинопольского патриарха
Никифора (806-815 гг.), в котором содержался хронологический перечень важнейших
событий всемирной истории, доведенный до года смерти автора. Составитель первой
редакции Повести временных лет, видимо, опирался на его вторую редакцию, известную в
славянском (болгарском) переводе, при проведении хронологических вычислений. В
[89]
частности, Летописец Никифора стал одним из источников хронологического расчета,
помещенного под 6360/852 г.
Важным источником Повести, по мнению А. А. Шахматова (поддержанному рядом
исследователей), стал какой-то не дошедший до нашего времени Хронограф особого
состава. В него входили фрагменты уже упоминавшейся Хроники Георгия Амартола, а