Цыганков П.А. Международные отношения

Подождите немного. Документ загружается.

твенной религиозной элиты, претендующей на только ей

известный справедливый социальный порядок,

соответствующий божественным предписаниям. Тем

самым политическое действие обесценивается,

становится вторичным, а роль монарха оказыва ется

десакрализованной: она ограничена функцией

поддержания земного порядка и лишь в этом качестве

признается и легитими -зируется религиозной элитой. В

этих условиях политическая дис куссия, политическое

оспаривание, так же как и политическое участие

ограничены, хотя и по другим причинам.

Совершенно иной культурный код присущ

монотеистическим религиям, в рамках которых спасен ие

мыслится в тесном соединении Земного и Небесного

миров, между которыми су ществует постоянное

напряжение, разрешение которого требует непрерывных

усилий от человека, имеющих целью перестроить

земной мир в соответствии с божественными законами.

Подобное видение придает политическому действию ту

ценность, которой оно не имело в буддистской модели.

Вместе с тем политичес кое действие в данном случае

помещается в рамки легитимности, обращенной к

священному и потому — легитимности бесконеч но

более принудительной, чем в конфуцианской модели

(см.: там же, р. 93-95)

Однако указанное противоречие между земным и

потусторонним и, следовательно, проблема спасения,

являясь общей для хрис тианства и мусульманства,

решается ими существенно различ ным образом. Так,

например, христианству присуща идея инсти -

туциональной дифференциации: являясь наместником

Бога, государь должен действовать на Земле в

соответствии с божествен ными предписаниями, но

светскими методами. Тем самым поли тические элиты и

институты не совпа дают с религиозными, а,

следовательно, существует два вида ответственности:

ответственность государя по отношению к Богу,

подсудная Церкви, и от ветственность государя в

управлении земными делами, в рамках которой он

состоит » отношениях только со своим н ародом. Пос-

кольку политическая сфера отделена от религиозной,

постольку она открыта для соперничества между

политическими элитами. В культурной модели ислама,

напротив, Бог не делегирует свой авторитет, и

политическое пространство может быть лишь про -

' Описывая рассматриваемые модели, Б. Бади ссылается на концепцию

американского исследователя С.Н Ейзенштадта, которого он,

впрочем, критикует за аб страктность анализа, существующего как

бы вне временных рамок, за этноцен -тризм, но особенно — за

невнимание к принципиальному различию христиан ского и

исламского культурных кодов.

8* 227

странством исполнения божественного закона. Разрешение про -

тиворечия между земным и потусторонним предполагает в этом

случае стремление к слиянию, к дедифференциации политической и

религиозной сфер. Тем самым в рамках ислама теряет всякое

значение любая попытка создания легитимной иерархической

власти: власть легитимна только в том случае, если она соответ -

ствует божественному Закону, она не допускает никакого делеги -

рования или опосредования.

Более того, существенные различия в понимании морального

долга наблюдаются и в рамках христианской традиции. Так, то -

мистское течение исходит из существования «естественного за -

кона», то есть единого для всех людей морального сознания, об щей

потребности в справедливости. Мораль в этом случае высту пает в

виде некоего кодекса, свода правил, предписанных извне, которые

должны выполняться в обыденной действительности. Эта модель

характерна для католицизма, а также для православия.

Августианское течение, напротив, опирается на библейское от -

кровение об антиномии между предписанием любви к ближнему и

реальностью греха.

Проявляясь в протестантской традиции, такое понимание ис -

ключает возможность обращения к «естественному закону», ибо

само «естество», сама человеческая природа подверглась, с этой

точки зрения, радикальному искажению под влиянием первород ного

греха. Только прощение, Слово Божие просвещают челове ка

относительно его долга (3) . Поэтому поведение и жизненный уклад

христианина тяготеют в данном случае не к мистическо -

эмоциональной культуре, а к аскетической деятельности, направ -

лены на преобразование религиозной аскезы в чисто мирскую, на

необходимость найти подтверждение своей в ере в светской

профессиональной деятельности (4).

Несовпадение моральных принципов можно констатировать и в

рамках разных идеологий, где они выступают своего рода

идеологической надстройкой над экономической борьбой и кон -

фликтами интересов. И почти всегда принципы, используемые для

морального оправдания политических действий (таких на пример,

как войны, репрессии, пытки или терроризм) стремле нием к общему

благу, справедливости, национальному освобож дению и т.п.,

вступают в противоречие с принципами индив идуальной морали.

Наконец, указанное несовпадение проявляется и в конфлик те

теоретических школ, который резюмируется М. Вебером в ди лемме

социальной морали: «...всякое этически ориентированное

действование, — пишет он, — может подчиняться двум фунда -

228

ментально различным максимам: оно может быть ориентировано

либо на «этику убеждения», либо на «этику ответственности» (5).

Приверженцы первой исходят из вечных и неизменных норм аб -

солютной морали. При этом они «не чувствуют реально, что они на

себя берут, но опьяняют себя романтическими ощущениями», не

заботясь о последствиях своих действий (см.: там же, с. 704). Если

же такие последствия окажутся скверными, то сто ронники этики

убеждения винят в этом кого угодно — глупость людей,

несовершенство мира, в олю Бога — только не самих себя, ибо они

всегда руководствуются чистыми помыслами и благород ными

побуждениями, опираясь на всеобщие ценности. Напро тив,

исповедующие этику ответственности главным считают имен но

последствия своих действий, полагая, что не имеют права рас-

читывать на совершенство окружающего мира и должны считаться с

заурядными человеческими недостатками. Они учитывают, что

политика «оперирует при помощи весьма специфического сред ства

— власти, за которой стоит насилие» (см.: там же, с. 69 4), тогда как

сторонники этики убеждения отрицают его право на существование.

Анализируя проблему соотношения морали и политики, М.

Вебер обращает особое внимание на необходимость постоян но

помнить о напряжении между целью и средствами с этичес кой

точки зрения, подчеркивая, что «ни одна этика в мире не обходит

тот факт, что достижение «хороших» целей во множестве случаев

связано с необходимостью смириться и с использовани ем

нравственно сомнительных или по меньшей мере опасных средств,

и с возможностью ил и даже вероятностью скверных по бочных

следствий; и ни одна этика в мире не может сказать:

когда и в каком объеме этически положительная цель «освящает»

этически опасные средства и побочные следствия» (см.: там же, с.

697).

Еще более сложной выглядит пробл ема морали в междуна -

родных отношениях. Здесь появляется дополнительная и не ме нее

трудная дилемма: обязан ли международный актор защищать

интересы особой общности, к которой он принадлежит (государ -

ство, МПО, НПО, предприятие, социальная группа), или же можно

(и должно) пожертвовать ими ради блага более широкой общнос ти

(этнической, региональной, общедемократической, всемирной), за

судьбу которой он также несет моральную ответственность?

Действительно, как опровергнуть аргумент Н. Макиавелли, кото -

рый, допуская возможность нравственного и просвещенного по -

ведения индивидов и социальных групп в стабильном и процве -

тающем обществе, настаивал на том, что государственный дея -

229

тель, призванный защищать общие интересы данного общества, не может

выполнить свою задачу, не прибегая ко лжи и обману, насилию и злу?

Проблема обостряется тем обстоятельством, что возможности

морального выбора в сфере международных (и, особенно, межго -

сударственных) отношений выглядят ограниченными: во -первых,

существованием здесь д олга государственного эгоизма; во -вторых,

практически безграничной областью морального конфликта (в отличие от

сферы внутриобщественных отношений, где эта область ограничена

легитимной монополией государства на на силие); наконец, в-третьих,

постоянно присутствующей возмож ностью вооруженного насилия, войны,

превращающей вопросы безопасности и выживания в первостепенные для

государств и отодвигающей тем самым заботу о морали и справедливости

на задний план (6).

Драма международных отношений, подчеркивает и звестный

американский исследователь Стенли Хоффманн, состоит в том, что и

сегодня не существует никакой общепринятой замены ма киавеллевскому

пониманию морального долга государственного деятеля. Более того:

макиавеллевская мораль обладает вполне оп ределенной притягательной

силой. Она отнюдь не представляет собой некий «закон джунглей» и не

является полной противопо ложностью христианской или демократической

морали (см.: там же, р. 33). Скорее, речь идет о том, что другой

американский ученый, Арнольд Уолфер с, называет «этикой, не

претендующей на чрезмерное совершенство», нравственностью,

руководствующейся принципом «мы против них», «которая требует от

человека не следовать абсолютным этическим правилам..., а выбирать

наилучшее из того, что позволяют обстоя тельства», то есть выби рать то,

что допускает возможность как можно меньше жертво вать ценностями (7).

Популярность такого понимания объясняется и непривлека тельностью

высокомерных претензией государственного деятеля на следование

принципам христианской или демократической морали, и вызываемой ими

скрытой неудовлетворенностью раз личных слоев, на их взгляд, слишком

мягкой, расплывчатой, не конкурентноспособной внешней политикой.

Кроме того, подчер кивая существование ограниченности морального

выбора в сфере международных отношений, указанное понимание

позволяет раскрыть не только теоретические недостатки политического

идеализма, но и опасность, которую может представлять воплощение его в

практику межгосударственного взаимодействия (см.: 6, р. 34).

Так, выдвинув в 1916 году свой мирный план, который до лжен был

установить «верховенство права над любой эгоистичес -

230

кой агрессией» путем «совместного соглашения об общих целях»,

президент США Вудро Вильсон основывался «на ясном понима нии того,

чего требует сердце и совесть человечества» (8), и поэ тому исключал

необходимость применения силы для защиты меж дународного права,

считая, что для этого вполне достаточно ми рового общественного мнения

и осуждения со стороны Лиги Наций. Агрессивная политика пришедш его

в тридцатые годы к власти в Германии нацистского руководства и ее

ремилитаризация не вызвали со стороны европейских демократий и Лиги

Наций никакой практической реакции, кроме вербальных протес тов. А

когда Гитлер потребовал аннексии части Чехословак ии, под предлогом

помощи судетским немцам, Чемберлен и Даладье на сентябрьской

конференции 1938 г. в Мюнхене уступили ему, полагая, что если Судеты

будут присоединены к Германии, то это поможет предохранить мир от

тотальной войны. На деле резуль тат оказался прямо противоположным:

Мюнхенская конферен ция стала прологом Второй мировой войны,

фактически поощрив Гитлера на дальнейшую эскалацию агрессии (9).

Политический идеализм оказался, таким образом, дискреди -

тированным как в теории, так и на практике и ус тупил место

политическому реализму. Как уже отмечалось, политический ре ализм

отнюдь не выступает против международной морали. Из шести

сформулированных Гансом Моргентау принципов поли тического

реализма три непосредственно касаются взаимодействия морали и

внешней политики государства (10). Подчеркивая су ществование

непримиримых противоречий между универсальными моральными

нормами и государственными ценностями, Г. Мор гентау настаивает на

необходимости рассмотрения моральных принципов в конкретных

обстоятельствах места и времени. Госу дарственный руководитель не

может позволить себе сказать: «Fiat justitia, pereat mundus», а тем более —

действовать, руководству ясь этой максимой. Иначе он был бы либо

сумасшедшим, либо преступником. Поэтому высшая моральная

добродетель в политике — это осторожность, умеренность. О моральных

ценностях нации-государства нельзя судить на основе универсальных мо -

ральных норм. Необходимо понимание национальных интере сов. Если мы

их знаем, то можем защищать свои национальные инте ресы, уважая

национальные интересы других государств. Глав ное при этом — помнить

о существовании неизбежной напря женности между моральным долгом и

требованиями плодотвор ной политической деятельности.

С подобным пониманием солидарен, по сути, и Р. Арон, не

разделяющий концепцию Г. Моргентау относительно националь -

231

ного интереса. Основываясь на «праксеологии» — науке о политическом

действии и политическом решении, Арон весьма скеп тически относится к

роли универсальных ценностей в области политики. В конечном итоге он

настаивает на том, что за неиме нием абсолютной уверенности

относительно моральности того или иного политического решения следует

исходить из учета его последствий, руководствуясь при этом мудростью и

осторожностью. «Быть осторожным — значит действовать в зависимости

от особенностей момента и конкретных данных, а не исходить из

системного подхода или пассивного подчинения нормам или псев -

донормам. Это значит предпочесть ограничение насилия наказа нию так

называемого виновного, или так на зываемой абсолют ной справедливости.

Это значит намечать себе конкретные, до стижимые цели,

соответствующие вековому закону международ ных отношений» (11).

Таким образом, в основе политического реализма —веберовское

понимание политической морали. Действите льно, по М. Веберу,

свойственная политической морали необходимость прибегать к плохим

средствам находит свое логическое завершение в сфере международных

отношений. Считая, что высшей ценностью го сударственных деятелей

является сила соответствующего госуда рства, он не только устраняет из

этой сферы моральный выбор по поводу целей государственной внешней

политики, но и, факти чески, переносит этот выбор в область средств, где

он также достаточно ограничен, поскольку решающим средством

политики Вебер называ ет насилие.

Указанное понимание является неизбежным для гоббсовской

традиции, рассматривающей международные отношения как сферу

непримиримых моральных конфликтов, разрешаемых насиль ственными

средствами. Однако и оно далеко не бесспорно.

Во-первых, сколь бы хрупкими и относительными ни были

универсальные ценности в сфере межгосударственных взаимо действий,

они тем не менее существуют, как существует и тен денция к увеличению

их количества и возрастанию их роли в регулировании международных

отношений. Появляются новые ценности, связанные с императивами

сохранения окружающей среды, сокращения социального неравенства,

решения демографических проблем. В число наиболее приоритетных

ценностей, приобретающих все новые измерения, выдвигается соблюдение

прав человека. Как подчеркивает А. Самюэль, сегодня концеп ция прав

человека наполняется новым содержанием, включая право журналистов на

независимую информацию, права личнос ти на эмиграцию и

конфессиональную свободу, права заключен -

232

ных и беженцев, права ссыл ьных и права детей. В результате

возникает настоящий «интернационал Прав Человека».

Проводятся международные конференции, стоящие над

межгосударственны ми конфликтами и мобилизующие

общественное мнение против насилия, где бы оно не

совершалось — в ЮАР или в Ираке, в секторе Газа или на

площади Тянаньмынь. Правительства испы тывают растущее

давление, призванное обеспечить соблюдение Хельсинкских

соглашений (12).

Во-вторых, даже если согласиться с тем, что высшей

ценностью для государственного руководителя я вляется сила

(могущество) его государства, трудно отрицать то, что разные

лидеры имеют различные представления как о приоритетных

элементах ее со става (темпы экономического роста,

благосостояние нации, во енное могущество, лидирующее

положение в союзах, с оциально-политическая стабильность,

престиж в международном сообщес тве и т.п.), так и о

средствах ее достижения. Достаточно сравнить

соответствующие представления официальных лиц советского

государства и постсоветской России.

Наконец, в-третьих, не удовл етворяет и то, что

политический реализм персонифицирует моральный выбор в

области международных отношений, отдавая его «на откуп»

государственным ли дерам, что неизбежно приводит не только

к моральному реляти визму, когда остается «только давать

советы правителям и надеяться, что они не будут

сумасшедшими» (13), но и к морально му прагматизму, то есть

к подчинению индивидуальной морали политической этике,

столь знакомому нам во времена советского

режима.

Пытаясь избежать нормативных суждений, представител и

модернизма считают этику несовместимой с

экспериментальной наукой. Вместе с тем некоторые из них

полагают, что в рамках позитивного исследования можно (а в

какой-то степени и нуж но) принимать во внимание

признанные в обществе нормы, если рассматривать и х как

факты. Можно также задаться вопросом об эффективности

моральных норм. Так, К. Холсти различает три уровня, на

которых моральные нормы способны влиять на пове дение

международного актора: уровень целей, провозглашаемых

правительством (мир, справедливо сть и т.п.); уровень методов

действия (декларируемая правительством приверженность

некоторым принципам поведения, например принципу

ненасилия);

все решения, принимаемые «hie et nunc» («здесь и теперь»).

Именно последний уровень «важнее всего в этическом плане,

так как именно здесь проявляется способ достижения

государством сво их целей, и этика кажется наиболее

применимой к международ -

233

ной политике» (14). В целом же представители данного направ ления

сходятся с политическими реалистами в позитивистск ом искушении

установить четкое различие между объективными фактами и

ценностями, которые, по их мнению, не могут оказать сколь -либо

существенного влияния на международные отноше ния, а, напротив,

сами зависят от соотношения сил между госу дарствами.

Однако в действительности анализ международных отноше ний

не может не учитывать нормативных суждений и ценностей,

затрагивающих такие существенные явления, как мир и война,

справедливость и свобода, интересы и цели и т.п. Без этого не -

возможно понять мотивы пове дения международных акторов, а

значит и скрытые пружины функционирования международных

отношений, которые отнюдь не сводятся к конфликту нацио нальных

интересов или соотношению сил между государствами.

Таким образом, ни одна из рассмотренных теоретических школ

не может претендовать на окончательное решение вопроса о сущ -

ности и роли морали в международных отношениях. Тем не ме нее,

это вовсе не лишает их значимости: каждая из них обращает

внимание на тот или иной аспект, раскрывает ту или иную сто рону

проблемы, обогащая ее видение. Кроме того, они взаимно

дополняют друг друга в том, что подводят к выводу, тривиально му

лишь на первый взгляд, — о действительном наличии этичес ких

норм в международных отношениях.

Вопреки противоположному мнению, дефицит прави л вовсе не

свойствен международным отношениям, пишут французские ученые

Б. Бади и М.-К. Смуц (15). Добавим, что значительная доля среди

этих правил принадлежит моральным нормам, побуж дающим,

согласно Э. Дюркгейму, к добровольному подчинению социальному

принуждению.

В то же время, как мы могли убедиться, эти нормы носят

противоречивый характер. Поэтому, отвечая утвердительно на

вопрос о существовании специфического рода морали — морали

международных отношений, мы сразу же сталкиваемся со следу -

ющим вопросом: каковы ее главные требования?

2. Основные императивы международной морали

Исходным при рассмотрении этого вопроса является тезис о том,

что моральные императивы определяются принципами меж -

дународных отношений. Резюмируя их, можно сказать, что ми -

нимальный моральный императив международно -политического

поведения требует от каждого государственного актора руковод -

234

ствоваться необходимостью сохранения других легитимных учас -

тников международных отношений, ибо это — то «минимальное

добро, без которого в се исчезнет» (16). Речь идет, таким образом,

прежде всего о сохранении мира, так как именно в войне нахо дит

свое наиболее полное проявление национальное высокоме рие,

презрение к общечеловеческим нормам и правам других (см.:

6, р. 55). Вместе с тем, как с видетельствует история человечества и

современные события на мировой арене и, в частности, в пост -

советском геополитическом пространстве, указанный императив

далеко не стал основой осознанного международно -политического

поведения всех государственных деят елей. Теоретическое объ -

яснение этому факту можно найти в стихийном следовании тра -

диционному подходу к состоянию войны. В соответствии с ним

война не противоречит политике, во -первых, потому что человек

воспринимает свою принадлежность к политическому мир у именно

через борьбу с другими. А в межгосударственных отношениях война

даже обеспечивает политику, является ее основным сред ством,

поскольку она является условием выживания государств. Во -

вторых, война не противоречит человеческой сущности, она даже

придает смысл существованию человека, поскольку, когда он готов

жертвовать собой, он способен осознать подлинное зна чение

свободы. Отказ от войны, при таком подходе, равносилен отказу от

свободы. А без свободы нет политической демократии. И в -третьих,

война не противоречит общечеловеческой морали:

библейское «не убий» не относится к уничтожению вооруженно го

противника — представителя другого государства -нации — на поле

брани (17).

Однако современные реалии ядерно -космического века в корне

меняют ситуацию: у читывая новейшие средства вооружений, су -

ществование в мире многочисленных АЭС, огромного количест ва

хранилищ горюче-смазочных материалов и потребляющих их

механизмов и устройств, близкое к критическому состояние ок -

ружающей среды и т.п., нравственная оце нка войны не может

оставаться прежней. Это тем более важно, что изменился и сам

характер вооруженных конфликтов: сегодня они фактически ли -

шены традиционного разделения фронта и тыла, а потому неиз -

бежно сопровождаются несоразмерными жертвами и лишениями

среди мирного населения. Так, например, число беженцев (глав ным

образом женщин, детей и стариков), которым удалось поки нуть зону

грузино-абхазского конфликта только организованым путем (при

помощи российских военно -транспортных средств), достигло более

2 тыс. человек. Никто не подсчитывал соотноше ние жертв среди

гражданского населения в вооруженных кон -

235

фликгах на территории бывшего СССР, но есть все основания

полагать, что оно близко к соотношению жертв арабо -израиль-ского

конфликта, где 90% пострад авших приходится на мирное население

(см.: 13, р. 207).

Вот почему усилия международных организаций, и прежде всего

ООН, направлены не только на привлечение мирового об -

щественного мнения к моральному осуждению войн и насилия в

международных отношениях, но и на организацию действенных мер

по прекращению существующих и предотвращению новых

вооруженных конфликтов. Задачи эти отличаются чрезвычайной

сложностью, особенно учитывая неоднозначный, рисковый ха рактер

принимаемых мер, — в том числе и с точки зрения неоднозначности

их актуальных и потенциальных моральных оценок. Так, например,

позиция руководства России по отношению к войне в Персидском

заливе и в особенности к ракетным ударам американской авиации по

Багдаду вызвала противоречивую ре акцию со стороны различных

политических сил как в самой стра не, так и за ее пределами. При

этом налет демагогичности в рас суждениях коммунистов и

«патриотов» об аморальности рос сийского правительства,

поддержавшего «агрессию американского империализма» против

суверенного государства, имевшую след ствием гибель невинных

людей из числа гражданского населе ния, не избавляет от самой

проблемы. Действительно ли главной целью администрации Д.

Буша была защита ростков нового — правового, следовательно,

справедливого — международного порядка, предпосылки к

сознательному созданию которого усилия ми мирового сообщества

появились с окончанием холодной вой ны? Или же в основе

принятого решения лежал холодный рас чет, связанный с

геополитическими интересами США в этом наи более богатом

нефтью регионе мира? Как увязать данное реше ние с взятой на себя

Соединенными Штатами ролью основного поборника прав человека

во всем мире? Ведь в рассматриваемом примере было нарушено

основное из этих прав — право на жизнь множества ни в чем не

повинных людей, ставших жертвами ре шения, принятого за тысячи

миль от их дома. Следовало ли России, учитывая все эти вопросы,

оказывать политическую поддержку действиям США? Аналогичные

вопросы встают и в связи с ракет ным ударом США по иракскому

разведцентру 26 июня 1993 года, в результате чего погибло шесть

мирных жителей. Можно ли счи тать достаточным основанием для

такой акции доказанность (даже доказанность!) вины нескольких

человек, готовивших (то есть имевших намерение) по заданию

иракской разведки покуш ение на экс-президента Дж. Буша? И не

является ли данная акция

236