дань старине, для которой заем оставался «одолжением».
Подчеркивая значение передачи вещи как решающего момента для возникновения договора займа (и
всякого реального контракта вообще), мы далеки от того, чтобы игнорировать значение самого соглашения,
правового основания сделки. Если должник принимает зерно как дружескую подмогу соседа, а тот, как
выясняется, считает, что дал взаймы, - договора нет, как нет и обязательства. В данном случае, как и во всяком
другом, когда речь идет о контракте, нужен консенсус - соглашение, на котором сошлись контрагенты.
Представим себе вместе с тем, что консенсус был достигнут, а кредитор отказывается от обещания,
сославшись на то, что, обещая, он был уверен в платежеспособности должника, а это не так. Должник тоже
может быть в претензии: отказ в обещанном займе означает для него крупный убыток, ибо товар уже заказан
(под заем), а оплатить его будет нечем.
Право не могло обойти эти достаточно серьезные претензии. Кредитор должен был доказать (перед
претором, в суде) неплатежность заемщика, что было далеко не просто, и, если его доводы не
принимались, возместить контрагенту ущерб. В свою очередь несостоявшийся заемщик возмещал
кредитору интерес, т. е. упущенную выгоду, заключенную в процентах по несостоявшемуся займу.
В отличие от других контрактов, допущенных правом, договор займа считался односторонним. Это может
показаться странным, поскольку мы все время толкуем о кредиторе и должнике. Но приглядимся: сделав
свое дело, кредитор самоустраняется. Он более ничем не обязан, и, если исполнение наступит в означенный
срок, ему только и останется, что протянуть руку и совершить некий формальный
акт, уничтожающий обязательство. Другое дело договор купли-продажи, оставляющий на продавце
некоторые весьма обременительные обязанности.
Односторонность договора позволяет кредитору действовать с минимальными усилиями: если зерно
лежит у него в мешках и ответчик хочет его получить, чтобы свезти на поле, достаточно ключа от сарая,
который ему вручается. Как только должник овладел ключом, передача вещи совершилась, и кредитору
незачем беспокоиться. Если должник промедлил с вывозом зерна и молния, ударив в сарай, сожгла и его, и
зерно, ответственность должника нисколько не умаляется, и он будет платить, ибо - не зевай, не откладывай,
помни, что риск, связанный с «занимаемой» вещью, лежит на должнике, который, как говорит Гай, «тем не
менее остается обязанным лицом» (Д. 44.7.1.4).
Для верности стипуляцию снабжали, если хотели, долговой распиской. Вот ее пример, который приводит
Павел «Я, Луций Тиций, написал настоящую расписку в том, что получил от Публия Манлия 15 (солидов),
которые были отсчитаны им у него же на дому (из его домовой кассы). Публий Манлий стипулировал (т. е.
дал мне), а я, Луций Тиций, обещал без задержки в следующие же календы (т. е. в первый день следующего
месяца) вернуть сказанные 15 вместе с процентами» (Д. 12.1.40).
Не раз случалось, что, стипулировав и даже обязав заемщика выдать расписку-хирограф, валюты займа
кредитор так и не давал, рассчитывая, быть может, на умолчание должника, опасавшегося худшего.
Когда такие факты превратились из одиночных в массовые, право должно было прийти на помощь
должнику. И оно разрешило ему проявлять инициативу еще до наступления срока платежа, т. е. заявить иск
первым. Если же недобросовестный кредитор вчинил иск, требуя денег, которых он не вручал, ответчику
давалось право возражения (exceptio doli), что означало обвинение в тяжкой недобросовестности.
Все это должно быть поставлено в заслугу преторам. Но как доказать, что и стипуляция, и составленная на
ее основании долговая расписка не соответствуют действительности, что валюта займа так и не поступила в
карман должника? А ведь именно он, должник, должен был доказывать обоснованность иска. Ситуация
изменилась только в III в., когда обязанность доказывания (что заем был действительно предоставлен) была
возложена на кредитора. Объяснить
этот факт непросто, в том числе и потому, что государственная власть (речь идет о рескриптах
императоров) была на стороне богатых и влиятельных кредиторов-ростовщиков, к услугам которых она и сама
прибегала. В любом случае указанная акция не была проявлением внезапно нахлынувшего милосердия.
Прибавим для полноты картины, что для оспаривания выданной должником расписки давался год (затем
пять лет), после чего она считалась бесспорной.
Примечание 1. Упомянем наделавший шуму senatusconsultum Macedonianum, запретивший давать взаймы детям,
находящимся под властью отца, без согласия последнего. Случилось, что некий Ма-кедо взял заем у ростовщика, а когда
наступил срок платежа, убил своего отца, чтобы, получив наследство, расплатиться с кредитором. Эксцепция, основанная на
названном сенатусконсульте, обессиливала иск, но платежи, если они были совершены должником, получали юридическую
силу - из уже известного нам натурального обязательства.
Примечание 2. В этой своей форме и при описанных выше реквизитах договор займа существует и в наши дни в различных
странах (включая Англию и США). Но не без новшеств. В исключение из правила швейцарский ГК 1907 г. считает договор займа
не реальным, а кон-сенсуальным. Это значит, что обязательство по займовой операции вступает в силу сразу по заключении
контракта. В других странах континентального права признается консенсуальность предварительного соглашения о
предоставлении займа. Оправданная по тому значению и размаху, которые приобрели кредитные отношения в развитом капи-
талистическом обществе, консенсуальность займовой операции означает победу практических нужд - в ущерб логической
доктринальной концепции.
Важным является и принцип номинализма: должник возвращает валюту займа в той же сумме, в какой получил, невзирая на