На большевиков*
12
(”марксистов-коммунистов”, как их называл
Луначарский) Ницше повлиял совершенно особым образом – совсем не так, как
на других. Большевики, отдавая, по словам Луначарского, некоторую дань
увлечению Ницше, брали с него пример последовательности в борьбе – той
последовательности, из которой вытекает отвращение к проповеди примирения
непримиримого и любви к врагу своему. Луначарский так описывает классовую
подоплеку этого «схождения крайностей»:
«Всему этому не следует слишком много дивиться. Нет никакого сомнения,
что два полярных класса, между которыми происходит решающая битва, в
некотором отношении ближе друг к другу, чем то болото, которое стелется
между ними. Нам приходится бороться с крупными капиталистами за это
болото. Из него они хотят почерпнуть свои силы. Так, в Италии, например,
фашизм строится как раз из мелкобуржуазных масс**
13
. Мы, по слову Ленина,
должны вести непрерывную борьбу с противоположной нам социальной силой
за душу крестьянства, да и мещанства. Но и мы, и эта противоположная
социальная сила полны боевого духа. Мы одинаково за диктатуру, мы
одинаково за беспощадность в борьбе, мы одинаково за силу, потому что и мы,
и они – действительные силы, а то, что лежит между нами, пытается создать
веру в возможность разрешения социальных проблем одной словесностью,
борется против борьбы, подчас просто падает на колени перед
действительностью, то стараясь приукрасить ее в своих глазах, то примиряясь с
нею в тонах глубочайшего пессимизма, то, наконец, утешаясь всяким
загробным вздором.
Но если нас и капиталистов сближает то, что мы и они склонны к
беспощадной борьбе, и все то, что вытекает из этого напряженного боевого
духа, то зато этот боевой дух оказывается диаметрально противоположно
направленным. Это предрешает страшную, уничтожающую борьбу не на жизнь,
а на смерть и окончательную победу пролетариата»*
14
[3, с .20-21].
12*
Речь идёт о тех большевиках, какими они были до и недолгое время после взятия их
партией политической власти; о той породе большевиков, которая вымирала по мере того, как
их партия переставала быть пролетарской.
Известный политолог-диссидент Абдурахман Авторханов изо всех сил старается подвести
читателей своей книги «Технология власти» к мысли о том, что Ницше может быть признан
также и идеологом партийно-государственной бюрократии в СССР (номенклатуры, как сказал
бы Восленский), уже утратившей пролетарский характер и ставшей новым эксплуататорским
классом [см. 24, с. 77, 386, 423]. Однако он, со свойственной ему хитростью, не утверждает
этого прямо – и правильно делает, иначе бы он допустил большую ошибку. Ницше – апологет
частной собственности [см. 6, с. 99], и уже поэтому его философия является философией
«коммунистической» номенклатуры не в большей степени, чем философией любого другого
эксплуататорского класса, и в гораздо меньшей степени, чем философией монополистической
буржуазии. Если сравнить учения Ницше с учениями Макиавелли и Шан Яна, то между ними
можно найти не меньше общего, чем между ницшеанством и практикой Сталина; однако это
ещё не дает нам основания квалифицировать ницшеанство как философию
домонополистической буржуазии или бюрократии аграрно-азиатского типа.
13**
Это лишь один из огромного множества примеров, свидетельствующих о том, что не
только отдельные члены, но и большие (иногда бóльшие) части того или иного общественного
слоя могут усваивать мировоззрение, присущее совсем другому слою, смотреть на мир через его
очки и служить его интересам в политике, научной деятельности (прежде всего это касается
сферы гуманитарных наук), искусстве и т. п. При таких условиях нас не должно удивлять, что
среди читателей и почитателей Ницше – философа монополистического капитала – днем с
огнем не сыщешь крупных бизнесменов, а среди членов политических партий, философской
основой идеологии которых служит учение Ницше, такие бизнесмены составляют ничтожное
меньшинство. - В. Б.