Боннар Андре. Греческая цивилизация. Том 1-й. От Илиады до Парфенона
Подождите немного. Документ загружается.
Уже на деле, а не на словах,
Задрожала земля,
И грома глухие удары гремят,
И пламенных молний извивы блестят,
И вихри крутят вздымаемый прах.
В неистовой пляске несутся ветра
Навстречу друг другу: сшибаясь, шумят
И празднуют дикий и ярый мятеж,
Смешались в одно небеса и земля...
И всю эту бурю послал на меня
Разгневанный Зевс, чтоб меня устрашить!
О матерь святая моя! О Эфир,
Свой свет разливающий всюду, взгляни,
Как я напрасно страдаю!
(Òàì æå, ñ. 48, 1166-1179)
Прометей удручен, но не побежден. Мы любим его до конца не только
за его симпатию к нам, но и за сопротивление, оказанное им Зевсу.
Религиозное чувство Эсхила не похоже на благочестие, основанное на
пассивно воспринятых обычаях: в нем нет безусловной покорности. Жалкое
положение людей возмущает верующего поэта против несправедливости
богов. Бедствия первобытного человека заставляют Эсхила предположить,
что Зевс, допустивший их, действительно имел намерение истребить весь род
человеческий. Всякая сильная личность испытывает чувство возмущения и
ненависти к существующим законам жизни. Эсхил великолепно излагает эти
чувства блистательными стихами, вложенными им в уста Прометея и
выражающими его собственный бунт против жизни.
Но бунт — лишь мгновенная вспышка в мыслях Эсхила. Он
испытывает настоятельную потребность в порядке и гармонии не менее, чем
в возмущении. Эсхил не воспринимает мир как игру анархических сил, но
как некий постоянно меняющийся порядок, который человек должен понять с
помощью богов и привести его в систему. Вот почему после бунтарской
пьесы Эсхил написал для того же спектакля пьесу примиряющую —
«Освобожденный Прометей».
«Прикованный Прометей» составлял часть того, что греки называли
«трилогия», то есть три трагедии, объединенные общей мыслью и
композицией. Две другие трилогии утрачены. Мы лишь знаем, что за
«Прикованным Прометеем» непосредственно следует «Освобожденный
Прометей» (о третьей пьесе, открывавшей или замыкавшей трилогию, у нас
нет никаких достоверных сведений). Об «Освобожденном Прометее»
сохранились кое-какие косвенные указания. Сохранилось и несколько
разрозненных отрывков.
Но и того, как известно, вполне достаточно, чтобы заключить, что Зевс
согласился отказаться от своей прихоти к женщине, чье имя знал Прометей.
Если он шел на этот акт самоотречения, то для того, чтобы не ввергать мир в
новые испытания. Этим самым он вновь становился достойным быть
господином и блюстителем вселенной.
Эта первая победа над собой повлекла за собой и другую: Зевс
перестал гневаться на Прометея, удовлетворяя таким образом
справедливость. Прометей со своей стороны заявлял о своем подчинении,
признавал, сколько было ослепления и гордости в его бунте, склонялся перед
повелителем богов, сделавшимся достойным быть им. Оба соперника
одержали внутреннюю победу над собой, согласились с ограничением своих
анархических страстей, с тем чтобы служить высшей цели — гармонии мира.
Тридцать веков, прошедших между действием этих двух трагедий,
делают это превращение божества более правдоподобным.
Иными словами, таинственные силы, которые, по мнению Эсхила,
вершат судьбами и развитием мира — силы совершенно полновластные и
рокового происхождения, понемногу укладываются в рамки морали.
Верховный бог вселенной, каким его представляет себе поэт сквозь истекшие
тысячелетия, этот бог есть нечто в стадии становления. Его конечной
формой, точно так же как и человеческого общества, из которого исходит
этот образ божества, является справедливость.
* * *
«Орестея» — трилогия Эсхила, полностью дошедшая до нас и
показанная во время Дионисий 458 года до н. э., представляет последнюю
попытку поэта примирить в своем сознании и перед своим народом Рок и
божественную Справедливость.
Первой из трех трагедий «Орестеи» является «Агамемнон», сюжетом
которой послужило убийство царя Агамемнона его женой Клитемнестрой
после его победоносного возвращения с Троянской войны. Вторая
называется «Хоэфоры», что означает «Приносящие дары умершим». В ней
показано, как Орест, сын Агамемнона, отомстил за смерть своего отца, убив
свою собственную мать Клитемнестру, и тем навлек на себя кару богов. В
третьей трагедии, «Евмениды», мы видим Ореста, преследуемого Эриниями,
богинями мщения; его судит трибунал из афинских судей, составленный для
этого случая под председательством самой Афины. Суд его оправдывает,
примирив, таким образом, с людьми и с богами. Эринии сами превращаются
в добрые божества, что и означает их новое название Эвменид.
Первая пьеса — трагедия убийства; вторая — мщения; третья — суда и
прощения. Вся трилогия в целом показывает, как проявляется божественная
воля в рамках семьи преступных царей Атридов, последними
представителями которых являлись Агамемнон и Орест. Это вмешательство
богов представлено как проявление беспощадного Рока, направленного к
гибели Атридов. И все же этот Рок не что иное, как дело человеческих рук.
Рок не существовал бы, он был бы бессилен, если бы люди не порождали его
своими собственными ошибками и преступлениями, одни из которых влекут
за собой другие. Этот Рок проявляется с суровой непреклонностью, но он
находит разрешение и успокоение в суде над Орестом — в примирении
последнего из Атридов с божественными Справедливостью и Милосердием.
Таков общий смысл трилогии, такова ее красота, в этом ее залог. Как
бы грозно ни выглядело божественное правосудие, оно оставляет человеку
выход, некоторую свободу, позволяющую ему найти путь к спасению под
руководством богов, полных благожелательности, — Аполлона и Афины.
Это и случилось с Орестом: он прошел через жестокое испытание —
убийство матери и ужасы безумия, постигшего его на некоторое время; и все
же к концу Орест спасается. «Орестею» следует рассматривать как
доказательство того, что на веру в доброту сурового божества, доброту,
которую трудно завоевать, можно положиться.
Прочтем внимательно все произведение, постараемся уловить в нем это
могущество Рока, сначала проявляющееся с бесчеловечной непреклонностью
и потом обратившееся в Справедливость — это поможет нам постичь его
необычайные красоты.
Действие «Орестеи» завязывается и развертывается одновременно в
двух планах — человеческих страстей и божественном. Порой кажется (но
это лишь видимость), что историю Агамемнона и Клитемнестры можно бы
рассказать просто как историю супругов, имевших достаточно причин для
взаимной ненависти, причем настолько веских, что они побудили
Клитемнестру умертвить мужа. Эта точка зрения, подчеркивающая
человеческую жестокость, выражена поэтом резко и очень реалистично.
Клитемнестра — единственный персонаж, появляющийся во всех трех
трагедиях — представлена как ужасное воплощение супружеской ненависти.
Эта женщина никогда не смогла забыть — и это совершенно понятно — за
все десять лет, что ее муж пробыл под Троей, что Агамемнон не остановился
перед тем, чтобы погубить свою дочь Ифигению, послушавшись оракула,
предсказавшего ему, что он этим добьется успеха в бессмысленной войне,
затеянной с тем, чтобы вернуть Менелаю Елену — его прекрасную блудную
жену. Клитемнестра десять лет питала в себе свою ненависть, мечтая о
сладостном миге отмщения:
Памятен гнев непрощенной обиды,
В недрах семьи затаившийся умысел матерней мести...
(Òàì æå, ñ. 55, 154-155)
Но у Клитемнестры есть и другие причины ненавидеть и убивать: они
гнездятся в ее собственных проступках. В отсутствие мужа она привела на
царское ложе любовника:
...Лев? Да, лев,
Без мощи львиной...
(Òàì æå, ñ. 91, 1223-1224)
Пока воины бьются, он остается дома:
Ждет, валяясь на ложе, чтобы с битвы пришел господин.
Клитемнестра сделала своим любовником Эгисфа, трусливого
грубияна, — тот прячется вместе с ней в засаду, поджидая победителя. Они
совершат убийство вдвоем. Царица страстно любит этого дерзкого труса,
полностью ей преданного: о своей любви она объявит во всеуслышание,
бесстыдно, с вызовом, перед лицом хора. Эгисф — ее отмщение: ведь
Агамемнон
...с Хрисеидами под Троею
Делил шатер...
(Òàì æå, ñ. 99, 1442-1443)
а теперь он не остановился перед тем, чтобы тяжко обидеть жену, введя
в свой дом Кассандру-прорицательницу, дочь Приама, и предлагая
Клитемнестре заботиться о его красивой пленнице. Это оскорбление еще
подливает масла в огонь — ненависть достигает предела, и Клитемнестра
бесповоротно решает убить царя. Убийство же Кассандры «усладит
наслаждение местью».
Клитемнестра — женщина с головой, которая «мыслью мужеской
далече загадала», говорит поэт. Она расставила коварную западню и играет
дьявольскую игру. Чтобы узнать без промедления о возвращении мужа, она
расположила на всем протяжении от Трои до Микен, по островам Эгейского
моря и на побережье Греции, цепь световых сигналов — весть о взятии
Илиона ей передают за одну ночь. Подготовившись таким образом к
событиям, она принимает перед хором видных горожан облик преданной и
верной супруги, исполненной радости по случаю возвращения мужа.
Встречая Агамемнона, она ведет перед ним и народом ту же лицемерную
игру и приглашает супруга войти в чертоги, где ждет его ванна с дороги; в
этой ванне она и убьет его, безоружного, в момент, когда он будет из нее
выходить с руками, занятыми простыней, которую она ему подает. В этой
«бане крови и коварства» она зарубает его топором.
Такова чисто человеческая драма убийства Агамемнона, если брать ее с
точки зрения супружеских отношений. Драма чудовищная: она обнаруживает
сквозь надетую Клитемнестрой на себя маску ужасающие черные глубины ее
души, источенной ненавистью. После совершения убийства она сбрасывает
маску: царица, не краснея, отстаивает свою правоту, она оправдывает
совершенное убийство и даже будет им хвастать, ликуя и торжествуя.
Все же эта драма человеческих страстей, и страстей низменных, уходит
корнями через Агамемнона — героя трагического — в другую драму, более
широкого диапазона, в драму, где присутствуют боги. Если ненависть
Клитемнестры опасна для Агамемнона, то это только потому, что там, в мире
богов, уже давно возникла и созрела тяжелая угроза, направленная против
величия и образа жизни этого царя. Боги, будучи по своей природе
справедливыми, держат в своих руках судьбу Агамемнона. Как возникла эта
угроза? Каков этот Рок, каков фатальный груз, который должен обрушиться
на царя, искавшего славы и величия для себя и своего народа? Не так легко
сразу понять справедливость богов Эсхила. Однако этот Рок есть не что иное,
как сумма проступков, накопившихся в семье Атридов, предков Агамемнона,
ошибок отцов, к которым прибавились те, что он сам совершил в своей
жизни. Рок — совокупность этих проступков, которые требуют возмездия и
обращаются против Агамемнона, чтобы его поразить.
Агамемнон — потомок рода прелюбодеев и братоубийц. Он сын того
Атрея, который, пригласив своего брата на трапезу примирения, подал
приготовленное для него мясо его детей, зарезанных им же. Агамемнон несет
на себе бремя этих и многих других отвратительных преступлений. Почему?
Потому что, в представлении Эсхила, таков один из самых суровых, но и
самых незыблемых законов жизни — никто из нас не одинок на свете, никто
не отвечает только за себя: есть преступления, за которые отвечаем мы все,
принадлежащие к одному роду или одному племени. У Эсхила есть глубоко
интуитивное ощущение того, что, если человек всей душой не воспротивился
какому-нибудь преступлению, совершенному другим, он является его
соучастником, — пусть эта мысль и выражена им своеобразно. Он имеет
мужество взглянуть в лицо старому поверью и одновременно древнему
закону жизни, согласно которому преступления отцов падают на детей и
являются их Роком.
И все же вся пьеса говорит о том, что этот унаследованный Рок не мог
бы поразить Агамемнона, если бы тот сам не совершил еще более тяжкие
проступки. В конечном счете его собственная жизнь, полная заблуждений и
преступлений, открыла дорогу этому мстительному проявлению
божественной силы, подстерегавшей в нем потомка Атридов.
На самом деле боги не раз давали Агамемнону возможность, подвергая
его испытанию, избежать стерегущего Рока, он мог спасти свою душу,
отказавшись творить зло, — великолепные строфы хоров в первой части
трагедии «Агамемнон» рассказывают об этом. Но Агамемнон не устоял
перед соблазном. С каждым своим падением он все более ставил себя в
зависимость от Рока.
Его самая тяжелая вина — это принесение в жертву дочери. Оракул,
велевший ему отдать Ифигению богам, был испытанием, в котором
отцовская любовь царя должна была восторжествовать над честолюбием и
долгом военачальника. Тем более, что этот долг был долгом неправомерным,
поскольку Агамемнон собирался втянуть свой народ в несправедливую
войну, где люди должны были идти на смерть — и за кого? За женщину-
прелюбодейку. Так одна ошибка влечет за собой другую в трудной жизни
Агамемнона. Когда боги решили не дать его флоту плыть к Илиону, если он
не прольет кровь своей дочери, в сердце отца началась тяжелая борьба.
Агамемнону надо сделать выбор, хорошо разобравшись во всем в глубине
души, уже омраченной совершенными прежде ошибками. Выбрав
принесение в жертву Ифигении, Агамемнон отдал себя в руки судьбы. Вот
как поэзия Эсхила повествует об этой борьбе:
В ту пору старейший царь,
Вождь ахейских кораблей,
Ведуна не укорил.
Свой рок принял он, не взроптав.
Ветра нет. Ждать устал ратный стан
Там, в плену Авлидских волн,
Где, буруном закипев, от моря
Вспять бежит, дыбясь, Эврип.
Дохнуло вдруг бурей от Стримона.
Заказан путь по морю. Смятенье...
В заливе вал разит суда,
С якорей срывает.
В лишениях, в унынии праздном,
За днями дни рать влачит; крушится мощь.
Когда же изрек Калхант
Горькое зол целенье,
Тяжкий чрезмерно выкуп,
Страшный закон Девы святой, —
Не удержав брызнувших слез,
Посохами братья-цари
Стукнули разом оземь.
Промолвил тут старший брат: «Постигает
Ослушника воли божьей кара.
Но грянет гнев и над отцом,
Дочь — кумир семейный —
Сгубившим, обагрившим руки
Отцовские детской кровью жертвенной.
Что здесь не грех? Все — грех...
Я ли дружину выдам?
Я ль корабли покину?
Царский мой долг — страшной ценой
Бурю унять. Яростен рок;
Яростней жар воли одной.
Быть по сему, во благо!»
В ярмо судьбы раз он впрягся выей,
И помысел темный раз к нечестью,
Ожесточась, уклонил, —
Стал дерзостен, стал дышать отвагой.
Умыслив зло, смертный смел: одержит
Недужный дух жестокая ярость.
Вот семя греха и кар!
Дочь обрекает на казнь отец,
Братнего ложа мститель, —
Ради войны с врагами!
(Òàì æå, ñ. 56-57, 184-227)
Кровь Ифигении была лишь началом, первой кровью, за которой
последуют другие преступления, более тяжелые. Агамемнон прольет еще
много крови — кровь своего народа, жертвуя им в несправедливой войне.
Справедливость требует, чтобы он за все это заплатил. В течение всей этой
длительной войны нарастал народный гнев против царя. Боль и печаль
народа, утратившего цвет своего юношества, соединившись с гневом богов,
обрекли Агамемнона и отдали его на волю Року.
Яркими красками рисует Эсхил преступность несправедливой войны
(привожу лишь концовку хора) :
Клянет молвы гнев глухой
Брань царей; с воевод
Требует цены за кровь.
Все ждешь: в ночи весть придет
Ужасная, Мрака дочь...
Враг богам, кто кровь лиет,
Не жалея. Черные
Вслед летят Эринии
За тем, кто, счастьем взысканный, попрал закон.
Меняют долю: пала мощь;
В бесчестье честь
Бог обратил. Ничтожество —
Гордых удел; и след их стерт.
Слава — тяжка, и молнией
Взор зажигает Зевса.
(Òàì æå, ñ. 65, 456-470)