Боннар Андре. Греческая цивилизация. Том 1-й. От Илиады до Парфенона
Подождите немного. Документ загружается.
то изготовление обуви или кожаного щита, бронзового оружия или золотых
украшений, надеваемых на головы жертв перед их закланием. Все они
настолько бедны, что не могут иметь собственную мастерскую. На дому
работают только горшечники: гончарные печи имеются в каждой деревне. К
этому мелкому люду принадлежали и те, чьим ремеслом было море: развитие
колониальных экспедиций в VIII веке увеличивало их значение — к ним
относились судостроители и гребцы, матросы, а позднее и судовладельцы.
Весь этот плебс был многочислен, но чрезвычайно разобщен. Интересы
моряков и коммерсантов не совпадали с интересами ремесленников и мелких
собственников — крестьян. Эти люди начинали «думать сообща», лишь
когда дело шло о «толстяках», которые их эксплуатировали. Только знать
имела право носить оружие. И она же обучала остальных «благомыслию».
Гражданская война представляла нормальное состояние всех греческих
городов в VIII и VII веках до н.eэ.
Но вот примерно в конце VIII века до н. э. в экономику натурального
хозяйства, к которой как-то приспособились, вторгается изобретение,
важность которого трудно переоценить; оно ее резко нарушает и изменяет:
это изобретение — деньги в виде монет. Борьба классов в связи с этим
обостряется, однако ее развитие идет в двух противоположных направлениях;
с одной стороны, возрастает нищета неимущих, а с другой — часть из них
начинает богатеть на торговле и претендует на свою долю участия в
управлении городом; они начинают свои нападки на привилегии,
сохранившиеся у аристократии.
По свидетельству гомеровских поэм, торговля до введения денег имела
исключительно меновой характер: вино в обмен на зерно, масло — на металл
и т. д. Вол также считался единицей обмена. Понемногу пришли к тому, что
стали пользоваться слитками золота и серебра в качестве меновой единицы.
Но на них не было государственного клейма, их приходилось всякий раз
перевешивать. Менялы ставили на рынках свои весы.
Настоящие монеты, с выбитыми на них знаками города и
гарантированным весом, были впервые изобретены в Лидии, этой
малоазиатской стране, где струи Пактола катят и крупинки золота. Этим
изобретением завладели греческие города Ионийского побережья и
распространили его по всему миру в ту эпоху широкого колониального
движения.
Это изобретение, несомненно, благоприятствовало обмену, но кто же
на этом выгадал? Прежние богачи поспешили наложить руку на этот способ
накопления ценностей, могущих существовать века. В самом деле, в
натуральном хозяйстве крупным земельным собственникам не было смысла
накапливать большое богатство. Нельзя копить зерно, масло или вино. Все,
что можно было себе позволить, сводилось к кое-каким предметам роскоши
— восточным подушкам, коврам или чеканному оружию. В первобытном
хозяйстве крупные землевладельцы использовали свои излишки на
расширение своей клиентелы. В неурожайные годы мелкий «свободный»
землепашец и даже ремесленник могли обратиться к соседнему богачу.
Последний кичился тем, что был для бедняков «прибежищем и оплотом», по
выражению эпических поэтов. Мелкому производителю в какой-то мере еще
оказывал покровительство крупный.
Положение радикально изменилось с появлением денег: они позволили
накопленные излишки производства обращать в звонкую монету. Более того,
богатый научился извлекать из чеканенных денег выгоду, он полагал, что его
деньги должны давать «прирост» (так назывались проценты). Наследственная
спесь подкреплялась еще и алчностью. Прежде представителю знати
случалось отдавать излишек, который он не мог использовать, теперь он
ссужает деньгами за очень высокий процент, потому что вкладывает часть
своего капитала в морские предприятия, где риск очень велик. Он теперь
ссужает и спекулирует. Накопленный капитал превращается в
капиталовложение, сделанное с целью приобретения новых богатств.
Так рождалось то, что Аристотель назвал «хрематистикой», то есть
искусством денег — способностью копить деньги и умением заставлять их
производить деньги же. Таким образом, эта «хрематистика» была близка к
первичной форме капитализма.
Изобретение чеканенной монеты имело большие последствия для
социальных отношений между классами.
Прежде всего низший класс — особенно мелкие крестьяне, —
вынужденный брать в долг на очень тяжелых условиях, начинает постепенно
утрачивать свою независимость. Что может дать мелкий производитель
крупному в обеспечение своего долга? Только свою землю, которую он
закладывает. Затем — свой труд. Это значит, что у крестьянина, не
погасившего в срок долг, отбирали землю и ему приходилось делаться
держателем или, скорее, кабальным должником, обязанным отдавать своему
заимодавцу большую часть урожая. Эта большая часть достигала в Афинах
баснословного размера — пяти шестых урожая. Исчерпав все возможности,
должник располагал лишь одним залогом — собой, своим телом. Это значит,
что он мог быть продан и попадал в рабство. Это касалось не только его, но и
его семьи — жены и детей: он мог их продать прежде, чем себя, как свою
последнюю движимую собственность.
Таким образом, ясно, что существование рабства и подчиненное
положение женщины обращались против самого гражданина, преграждая
путь к подлинной демократии.
Таковы были в Афинах, в момент когда должна была родиться
цивилизация в ее наиболее блестящей форме, отвратительные плоды
«хрематистики».
Но результаты изобретений никогда не бывают так просты, как об этом
часто думают. Изобретение денег стало не только новым орудием угнетения
в руках знати. Настало время, когда, после длительной кровавой борьбы, это
же изобретение, оказавшись в руках народа, стало орудием освобождения.
Не следует забывать про торговцев, вышедших из низов. Некоторые из
этих выходцев из простонародья разбогатели. Вначале это произошло в
больших азиатских портовых городах — Смирне, Милете, Эфесе, а затем и в
самой Греции — в Коринфе, Мегаре, Афинах. Знать презирала их, но была
вынуждена с ними считаться. Эти выскочки от торговли начали скупать
землю у бедных крестьян, предпочитавших продавать ее им, чем платить
ростовщические проценты. Сделавшись собственниками земли, эти люди
стали требовать для себя участия в управлении общественными делами,
права заседать в суде, быть магистратами, занимать командные посты в
армии — словом, всех прав, присвоенных до того лишь знати — людям
голубой крови.
Но как добиться успеха без того, чтобы не вступить в союз с массой
неимущих, не опереться на толпу эксплуатируемых? Так крепла классовая
борьба, двигаемая этим союзом честолюбия и нищеты против знати.
То была борьба «kalokagathoi» против «kakoi», по выражению,
придуманному знатью. «Kalokagathoi» — это, в понимании аристократов,
люди, которых занятия спортом и служение культу муз наделили всеми
добродетелями: они прекрасны наружностью и преисполнены благородства.
Их благородство имеет две стороны: знатное происхождение и способность
совершать подвиги. «Kakoi» — противоположное понятие, это злые и
презренные люди — «чернь»; это те, кто по своему низкому происхождению
составляют народ и не способны ни на какой поступок, который бы не был
подл.
Странные понятия; исход начатой борьбы докажет их
несостоятельность.
* * *
Мы не собираемся исследовать здесь шаг за шагом все этапы этой
борьбы, которая во многих городах привела к демократическому
освобождению или, во всяком случае, к тому, что под этим понимали в
античном обществе.
Ограничимся Афинами, связав наш рассказ с историей Солона,
законодателя-поэта.
Солон — представитель благородного сословия. Из рода, к которому
он принадлежал, вышел последний афинский царь. Но к середине VII века до
н. э. этот род, по причинам нам неизвестным, сильно обеднел. Солон,
выдвинувшийся во второй половине VII века, когда в Афинах особенно стали
развиваться ремесла и торговля, решил попытать счастья в торговле — он
пустился в заморские странствия, продавая оливковое масло.
Итак, мы видим отпрыск благородного рода, к тому же поэта,
сделавшегося торговцем маслом. Желание посетить новые страны и
познакомиться с древнейшими цивилизациями — молодой Ионией и
насчитывавшим четыре или пять тысячелетий Египтом, — несомненно,
служило одной из причин, побудивших Солона путешествовать, чтобы
зарабатывать на жизнь. Уже много позднее, когда он прекратил свою
деятельность законодателя, старый Солон вновь пустился в море. Жажда
новых знаний — это его манера стариться, а может быть, и сохранять
молодость: «Я старею, каждый день что-нибудь познавая», — писал он тогда.
Солон возвратился в Афины в расцвете лет, восстановив торговлей, как
он и надеялся, свое благосостояние. У своих сограждан он пользовался
репутацией человека, свободного от сословных предрассудков и, главное,
безукоризненно честного. Солон стал популярным человеком в обоих
лагерях — у обоих классов, беспощадно воевавших друг с другом в Афинах.
Плутарх, поместивший Солона в свою галерею выдающихся людей, очень
хорошо сказал про него: «Знать уважала его за его богатство, бедные — за
честность».
Как-то Солон смело решился на поступок, оказавший огромную услугу
его стране. Рассказывает нам о нем Плутарх, может быть, несколько
приукрасив его, но в общем он передает факты достоверные,
подтвержденные стихами Солона, дошедшими до нас в сильно искаженном
виде.
В те времена Афины и Мегара, два соседних города, оба стремящиеся
стать торговыми и приморскими центрами, оспаривали друг у друга
Саламин. Этот остров, расположенный против Афин, как бы запирает гавань
Афин. Тот, кто владеет островом, может блокировать Афины. Саламин
занимали мегаряне, несмотря на все усилия афинян. По рассказу Плутарха,
это настолько досаждало им, что они издали закон, запрещающий под
страхом смерти упоминать Саламин перед народом.
Солон решил прикинуться сумасшедшим. Когда болезнь его стала
более или менее официально известна, он явился на площадь, поднялся на
камень, с которого делали объявления народу, и прочел перед собравшимися
свою поэму, где прославлялась красота Саламина и говорилось о том, что
позорно для афинян уступать его мегарянам. Его выслушали (ведь он
умалишенный!), и слова его зажгли сердца. Народ отправился на Саламин.
Солон возглавил операцию. Остров был отвоеван у мегарян.
До нас дошло несколько стихов из этой поэмы. Солон говорит в них:
если мы, афиняне, уступим Саламин, то
Лучше не быть мне тогда гражданином державы афинской,
Но променять край родной на Фолегандр и Сикинe
1
, —
Скоро от края до края звучать будет слово такое:
«Это из Аттики муж, предал и он Саламин».
На Саламин! Все пойдем сразиться за остров желанный
И отвратим от себя трусости тяжкий позор.
(Ïåðåâîä Ã. Ô. Öåðåòåëè)
1
Фолегандр и Сикин — маленькие острова на Эгейском море. —
Примеч. ред.
Его призыв, смелый и всем понятный в то же время, понравился
народу. Если даже рассказ и приукрашен, нет все же сомнения, что Солон
был инициатором отвоевания Саламина.
В результате этого события уважение, которым пользовался Солон,
возросло, и это привело к избранию его законодателем и арбитром в
конфликте, разделявшем афинян.
* * *
Нужно ли еще раз определить положение обоих лагерей и дать
некоторые дополнения и уточнения?
Крупные собственники знатного происхождения в конце концов
захватили всю, или почти всю, землю аттической равнины. Они
обрабатывали эти обширные владения с помощью своих сородичей,
клиентелы и рабов. Ячменя и ржи было мало, но это никого не тревожило:
можно привезти зерно с Черноморского побережья. Зато в изобилии имелись
виноградники, смоковница, оливковые деревья; их плоды частично шли на
экспорт. Эти крупные владения все возрастали за счет поглощения мелких.
Землевладелец — эвпатрид — издали наблюдает за своим имением, на
манер феодального сеньора. Он постепенно привыкает жить в городе.
Отныне политика становится его основным занятием. Он управляет, воюет.
Он судит, причем судит, руководствуясь писаными законами лишь
наполовину: только он и ему равные могут их толковать.
Противостоит знати народ — и в первую очередь сельский
пролетариат. Среди крестьян есть еще свободные производители, но их
становится все меньше и меньше: это держатели, участки которых лепятся по
горным склонам, где почва настолько скудная, что из нее мало что
извлечешь. Держатели и кабальные должники — это крестьяне,
обремененные долгами. Каков бы ни был урожай — хороший или плохой, —
несчастному «шестидольнику» достается лишь одна шестая его, а пять
шестых отходит хозяину. Такая такса вызывает крик ярости во всей Аттике
— его слышно во всех деревнях на протяжении целого столетия! Добавим к
этому, что ремесленные изделия, орудия производства, которые прикованный
к своей тяжелой доле крестьянин должен покупать в городе и заказывать у
кузнеца, стоят очень дорого, тогда как ему приходится продавать свои
продукты по мизерной цене — ведь сельскохозяйственные рынки завалены
продуктами, поставляемыми знатными землевладельцами.
Эти свободные мелкие собственники завтра обязательно превратятся в
рабов. Предположим, что кто-нибудь из них продал свою обремененную
долгами землю: тогда он становится батраком, чернорабочим, безработным
(для свободного человека нет работы — слишком много рабов). Представим
себе и держателя, оказавшегося не в состоянии выплатить свои пять шестых:
он также обращается в раба. Предположим даже, что, попав в такое
положение, он попытается бросить родину, отказаться от своей призрачной
собственности, но ведь тогда его станут разыскивать как беглого раба...
Рабство подстерегает его на всех поворотах жизни.
Действительно, в Аттике в VII веке до н. э. разыгрывалась подлинная
драма. Границы крупных владений ощетиниваются межевыми столбами.
Ими обозначается право эвпатрида на владение заложенной землей: на них
указана форма заклада и сумма долга. Эти столбы указывали и на то, что
знатные люди превращали афинский народ в рабов. Земля и власть оказались
в руках немногих. Все прочие выбрасывались из числа граждан. Удастся ли
эвпатридам превратить афинян в илотов? Станут ли Афины другой Спартой?
Как кажется, все это далеко от демократии! Между тем спасение было
уже близко.
Географические условия сделали Аттику страной мореходов и
торговцев. Всмотритесь в этот удлиненный треугольник, две длинные
стороны которого омывает море на протяжении 180 километров. Посмотрите
на эти бухты и заливы, одни из которых отлогие и пригодны для легких
судов, другие глубокие, словно предназначены для более крупных кораблей.
Взгляните на этот мост из островов, перекинутый через море от Аттики до
Азии, — не создан ли он для того, чтобы манить и поощрять моряка?
Побережье Аттики, так же как подножие Акрополя в Афинах, а
впоследствии и Пирей, кишит целыми толпами рыбаков, матросов,
владельцев небольших судов, ремесленников, торговцев. Немало здесь и в
лохмотьях. А кое-кто богатеет, становясь независимым от земельной
аристократии. Многие путешествуют. Большинство расторопны и находчивы.
Знать нуждается в этих моряках и торговцах, чтобы сбывать за морем
свою продукцию. На окраине города растет квартал горшечников — они
тоже нужны, так как изготовляют огромные красные и черные амфоры, в
которых перевозят вина и главным образом драгоценное оливковое масло, —
те чудесные аттические вазы, которые находят со времен Солона как в
Египте, так и на Черноморском побережье, в Сицилии, Кумах и даже в
Этрурии.
Знать могла довести до конца закабаление класса бедных крестьян, но с
ремесленниками и торговцами — бедными ли, богатыми ли — ей
приходилось считаться.
Беднейшие крестьяне представляли одну из самых беззащитных
категорий неимущего населения. Но вместе с тем они более всех выражали
недовольство и они же представляли наиболее многочисленную его часть.
Некоторые из них, ссылаясь на древний аттический обычай, попросту
требовали передела всей земли Аттики. Эту массу использовал впоследствии,
когда уже нельзя было проводить реформу иначе, чем путем насилия,
Писистрат, ненавистный тиран, ставший тем не менее, в силу естественного
развития исторических событий, истинным продолжателем Солона,
реализовавшим его реформу.
Что касается торговцев, то это был наиболее умеренный и самый
изворотливый слой афинского народа; торговцы более всех были готовы
вести переговоры, но зато они решительнее всех других хотели добиться
участия в решении городских дел. Им уже надоело соглашаться с
решениями, принятыми помимо них, одними эвпатридами, но касающимися
как их частной, так и общественной жизни. Они — граждане и не хотят,
чтобы их гражданские права были лишены всякого реального содержания.
Именно объединение обеих плебейских партий — союз ремесленников
и купцов с мелкими крестьянами и батраками — решило в их пользу в
конечном счете исход вековой борьбы низших классов против земельной
знати.
Минуем кровавые беспорядки, обусловившие принятие компромисса.
Этот компромисс заключался в том, чтобы достигнуть соглашения
относительно приемлемого для обеих сторон — родовой знати и народа —
арбитра, уполномоченного ими произвести коренную экономическую,
социальную и политическую реформы. Население Афин, над которым
нависла смертельная опасность, остановило свой выбор на Солоне, сделав
его своим арбитром: угнетенные рассчитывали на его любовь к
справедливости, угнетатели видели в нем члена своей касты. Знать
обманулась — Солон не был членом их касты, он был гражданином Афин.
Таким образом, в 594 году до н. э. Солон был назначен архонтом,
облеченным чрезвычайными полномочиями для проведения реформ в
государстве.
Он тотчас же провел ряд смелых мер (и все же умеренных) — одни
экономического и социального порядка, другие — политического.
Первой и наиболее необходимой реформой — той, которая спасла
класс полурабов-крестьян от полного закрепощения, было полное
освобождение земель и людей. Освобождение земли выразилось в том, что
межевые столбы, отмечавшие поля, попавшие за долги к эвпатридам, были
вырваны и брошены, а земля отдана прежним владельцам, превращенным в
держателей или рабов. Освобождение же людей произошло так: неоплатные
должники были освобождены от долгов одновременно с их землей, а долг с
них снят. Более того, тех, кого продали в рабство в другие земли, отыскали,