Бисмарк Отто. Воспоминания. Том 1

Подождите немного. Документ загружается.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ПРОМЕЖУТОЧНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ

В течение этих недель князь фон-Гогенцоллерн и Рудольф

фон-Ауэрсвальд возбудили перед регентом вопрос о моем на-

значении министром иностранных дел. По этому поводу во дворце

состоялось своего рода совещание, в котором участвовали князь

Гогенцоллерн, Ауэрсвальд, Шлейниц и я. Открывая заседание,

регент обратился ко мне с просьбой изложить рекомендуемую

мною программу. Я развил ее в том направлении, какого при-

держивался впоследствии, став министром, и сделал это настоль-

ко открыто, что в качестве самого слабого места нашей политики

указал на слабость по отношению к Австрии, в подчинении

у которой наша политика находилась со времени Ольмюца

и особенно в последние годы, в период итальянского кризиса

Если бы мы могли разрешить нашу германскую задачу в согла-

сии с Австрией, тем лучше. Но это было бы возможно только

в том случае, если бы в Вене были убеждены, что в противном

случае мы не побоимся ни разрыва, ни войны. Сохранить жела-

тельную для проведения нашей политики связь с Россией легче,

действуя против Австрии, нежели заодно с Австрией.

Впрочем, насколько я успел узнать петербургский двор и гос-

подствующие там влияния, я и во втором случае не считал это

совершенно невозможным. Благодаря Крымской войне

и польским осложнениям

мы приобрели там такие преимуще-

ства, которые при умении ими воспользоваться дадут нам воз-

можность столковаться с Австрией, не порывая с Россией;

я высказал лишь опасение, что в Вене слишком переоценивают

собственную и недооценивают прусскую мощь, а потому согла-

шение с Австрией будет обречено на неудачу по крайней мере

до тех пор, пока в Австрии не убедятся в полной серьезности

того, что мы, если понадобится, готовы на разрыв и войну.

Видя, какой политики мы держались за последние десять лет,

в Вене перестали верить в возможность подобного исхода; там

свыклись с положением, достигнутым в Ольмюце, считают его

длительным и не замечают или забыли, что Ольмюцская кон-

ПРОМЕЖУТОЧНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ

173

венция имела свое оправдание главным образом во временно

неблагоприятной для нас ситуации, вызванной распылением

наших кадров и тем фактом, что весь груз русского могущества

пал в ту пору на австрийскую чашу весов, чего уже не повторя-

лось более после Крымской войны. Между тем австрийская

политика в отношении нас осталась все такой же требователь-

ной после 1856 г., как и в то время, когда император Николай

поддерживал ее против нас. Наше подчинение австрийским

иллюзиям напоминает известный опыт с курицей, которую при-

ковывают к месту, обведя его сделанной мелом чертой. Австрий-

ская самонадеянность, ловкое использование прессы и круп-

ные секретные фонды дают графу Буолю возможность поддер-

живать австрийскую фантасмагорию и закрывать глаза на то,

насколько прочной будет позиция Пруссии, как только она ре-

шится сломить чары мелового круга. Куда клонило упомина-

ние об австрийских секретных фондах, регенту было уже

известно

После того как я развил свою точку зрения, Шлейницу было

предложено противопоставить ей свою. Он сослался в своей речи

на завещание Фридриха-Вильгельма III

, ловко затронув стру-

ну, которая всегда находила отголосок в душе регента, и оста-

новился на неожиданностях и опасностях, которые грозили бы

с Запада (из Парижа) и с которыми пришлось бы столкнуться

во внутренней политике, если бы нам не удалось сохранить

соответствующие отношения с Австрией, несмотря на все имею-

щиеся у нас основания для обиды. Далее он изобразил опас-

ности русско-французского сближения, которое уже тогда зани-

мало общество, и представил возможность прусско-русского

сближения так, как будто общественное мнение осудило его.

Весьма характерно, что едва Шлейниц договорил последние

слова своей речи, которая была произнесена им без запинки

и, очевидно, подготовлена заранее, регент вновь взял слово и со-

вершенно ясно заявил, что, почитая традиции предков, он ста-

новится на сторону соображений министра Шлейница; на этом

обсуждение и закончилось.

Быстрота, с какой регент принял решение, едва только ми-

нистр произнес последнее слово, заставила меня предположить,

что вся эта mise en scene была подготовлена заранее и разы-

грана по желанию принцессы, чтобы выслушать для приличия

мнение князя Гогенцоллерна и Ауэрсвальда, хотя уже в то

время она была не согласна с ними и с их намерением усилить

кабинет, введя меня в его состав.

Основную роль в политике принцессы, оказывавшей силь-

ное воздействие на своего супруга и на министра, играли,

по-моему, не столько положительные цели, сколько антипатии.

Антипатии были направлены против России, против Луи-Напо-

леона, в сношениях с которым меня подозревали, и, наконец,

174 ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

против меня за мою склонность к независимости суждений и за

неоднократный отказ защищать перед регентом взгляды его

высокой супруги, как свои собственные. В том же направлении

влияли и ее симпатии. Господин фон-Шлейниц в политическом

отношении был ее креатурой, подчиненным ей царедворцем,

не имевшим своих собственных убеждений.

Князь Гогенцоллерн, убедившись, что принцесса, а благо-

даря ей и Шлейниц, были сильнее его, фактически отстранился

вскоре от дел, хотя номинально оставался министром-прези-

дентом до сентября 1862 г. Вместе с тем руководство, даже внеш-

не, перешло к Ауэрсвальду, с которым я поддерживал друже-

ские отношения все время, пока оставался в Берлине. Он был

человеком исключительно приятного обхождения и выдаю-

щихся политических способностей; когда два года спустя я был

назначен министром-президентом, он оказал мне благожела-

тельную поддержку, оспаривая сомнения и опасения кронприн-

ца относительно будущего нашей страны, которые внушались

ему Англией и были направлены против меня, как руссофила, и

привели позднее к Данцигскому пронунсиаменто

. На смертном

одре Ауэрсвальд просил кронпринца посетить его, настойчива

предостерегал от опасностей, которые могла создать монархии

его оппозиция, и убеждал принца держаться за меня.

Летом 1861 г. дело дошло до ожесточенной борьбы внутри

министерства

, которая описана в нижеследующем письме воен-

ного министра фон-Роона от 27 июня.

«Берлин, 27 июня 1861 г.

В общих чертах вы, вероятно, знакомы с принявшим теперь

критический оборот вопросом о присяге. Положение обостри-

лось до разрыва. Король не может уступить, не погубив навсег-

да себя и корону. Так же немыслимы уступки и для боль-

шинства министров; они тем самым вспороли бы себе свои

безнравственные животы и политически уничтожили бы себя.

Они не могут поступить иначе, как быть и оставаться непокор-

ными. До сих пор мне, занявшему в этом жгучем вопросе

совершенно противоположную позицию, и (Эдвину) Мантей¬

фелю с трудом удавалось убедить короля не сдаваться. Он

пошел бы на это, если бы я ему посоветовал, но я молю бога,

пусть лучше он вырвет у меня язык, но не даст изречь согласия.

Однако я одинок, совершенно одинок. Эдвин Мантейфель от-

правляется сегодня в крепость

. Вчера король разрешил мне,

наконец, наметить для него других министров. Он держится

неутешительной точки зрения, что, кроме Шталя и К

, не найдет-

ПРОМЕЖУТОЧНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ

175

ся людей, которые считали бы допустимой присягу с принесе-

нием клятвы. Меня интересует: считаете ли вы исконный обы-

чай принесения присяги монарху посягательством против кон-

ституции? Если вы ответите утвердительно, значит, я ошибся,

полагая, что вы одного со мной мнения. Если же вы разделяете

последнее и полагаете, что [ссылка моих] любезных партнеров на

то, будто они считают себя не в состоянии [поступить так же ]

является доктринерским шарлатанством, вытекает из полити-

ческих обязательств и [диктуется] партийной позицией в по-

литике, — тогда и вы не задумаетесь вступить в совет короля

и разрешить подобающим образом вопрос о присяге. Тогда вы

найдете также и способ незамедлительно подготовиться к наме-

ченному отъезду в отпуск и, не мешкая, известите меня по те-

леграфу. Достаточно будет слов: «Да, приеду», еще лучше,

если вы сможете указать и дату прибытия. Шлейниц уйдет при

всех обстоятельствах, независимо от вопроса о присяге. Это

решено/ Но еще не ясно, какой вам придется взять портфель:

его или Шверина. Его величество склоняется, повидимому,

скорее в пользу второй возможности. Но это уже сurа poste-

rior [дальнейшая забота]. Прежде всего надо убедить короля,

что такое министерство, какое ему нужно, он может составить,

не меняя явным образом системы. Кроме того, я обратился

с подобными же вопросами к президенту фон-Мёллеру и

фон-Зельхену, но еще не получил ответа. Положение без-

отрадное! Король жестоко страдает. Самые близкие члены

его семьи — против него и советуют ему пойти на худой

мир. Боже его упаси поддаться! Стоит ему согласиться —

и мы на всех парусах въедем в болото парламентарного

правления.

Я горю в деловой лихорадке, ибо возросшее бремя вкупе со

всем этим политическим misere [бедствием] того и гляди раз-

давит меня, однако добрый конь падает мертвым, но не отказы-

вается служить. Деловые заботы должны поэтому оправдать

и лаконичность этих строк. Добавлю только одно: я сжег за

собой мосты и потому уйду, если король уступит; впрочем, это

ясно и само собой.

Это письмо будет доставлено вам английским курьером,

обещает Шлиффен. Отвечайте мне немедленно по телеграфу».

Я ответил 2 июля:

«Ваше послание через англичанина прибыло сюда вчера в

бурю и ливень и нарушило мой уют, прервав мечты о спокой-

ном времени, которое я намеревался провести в Рейнфельде

попивая киссинген, а затем — в Штольпмюнде. В безмятежный

спор между влечением к молодым глухарям и желанием повидать

жену и детей резким диссонансом ворвалась ваша команда:

176 ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

«На коня!» Я стал ленивым, вялым и малодушным с тех пор,

как болезнь подорвала мой организм. Но к делу. Я не совсем

понимаю, каким образом спор о присяге мог приобрести такое

значение для обеих сторон. В правовом отношении у меня нет

сомнений, что король отнюдь не вступит в противоречие с кон-

ституцией, если примет присягу по установленной традицией

форме. Он имеет право потребовать от каждого из своих поддан-

ных в отдельности и от каждой корпорации своей страны при-

несения присяги, когда и где ему заблагорассудится, и если

у моего короля оспаривают право, которое он хочет и может осу-

ществлять, то я чувствую себя обязанным бороться за это пра-

во, хотя бы я сам и не был проникнут сознанием практической

важности его осуществления. В этом смысле я и телеграфиро-

вал Шлиффену, что считаю правильным то «юридическое осно-

вание», на которое должно опираться новое министерство,

и объясняю доктринерским упрямством отрицательную пози-

цию противной партии и то значение, какое она придает недопу-

щению акта присяги. Когда я добавил, что прочие возможности

мне не ясны, то подразумевал не личности и дарования, с по-

мощью которых мы могли бы взяться за дело, а программу,

на основе которой нам пришлось бы действовать. Здесь, по-

моему, кроется вся трудность. По сложившемуся у меня впе-

чатлению, главный недостаток нашей политики заключался до

сих пор в том, что мы выступали либералами в Пруссии и кон-

серваторами за границей, ценили права нашего короля низко,

а права иностранных государей слишком высоко: таково есте-

ственное следствие дуализма между конституционным направ-

лением министров и легитимистским направлением, сообщав-

шимся нашей внешней политике личной волей его величества.

Мне было бы не легко решиться принять наследство Шверина

тем более что я считаю недостаточным капиталом для этого мое

здоровье в его теперешнем состоянии. Но если бы даже это и

произошло, то я бы и во внутренних делах ощутил необходи-

мость другой окраски нашей внешней политики. Я думаю, что

только ценой поворота нашей «внешней» политики можно [укре-

пить] позицию короны внутри страны, избавив ее от напора,

которому в противном случае она фактически не в состоянии

будет долго противостоять, хотя я и не сомневаюсь в достаточ-

ности имеющихся для этого средств. Давление паров изнутри,

повидимому, достаточно сильно, иначе непонятно, каким обра-

зом нашу общественную жизнь могут до такой степени будора-

жить ничтожества вроде Штибера, Шварка, Макдональда,

Пацке, Твестена и т. п.; за границей будут недоумевать, как

и почему вопрос о присяге мог взорвать кабинет. Можно было

бы подумать, будто тягостное, дурное управление в течение дли-

тельного времени так восстановило народ против власти, что

в результате при малейшем дуновении ветерка вспыхивает

ПРОМЕЖУТОЧНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ

171

пламя. В том, что мы спотыкаемся на каждом шагу, повинна

в немалой степени наша политическая незрелость; но за послед-

ние четырнадцать лет мы привили нации вкус к политике, не

сумев удовлетворить ее аппетит, и она ищет себе поэтому пищу

в помойных ямах. Мы почти так же тщеславны, как французы;

когда нам удается уговорить себя, что во-вне мы пользуемся

уважением, тогда и дома нам многое нравится; но когда нам

кажется, будто любой мелкий вюрцбуржец

издевается над нами

и презирает нас и будто мы сносим все это потому, что трусим

и надеемся, что императорская армия защитит нас от Франции,—

тогда мы видим внутренние недостатки в каждом закоулке,

и любой газетный писака, горланящий против правительства,

оказывается тогда прав. Ни один из владетельных домов от

Неаполя до Ганновера не поблагодарит нас за нашу любовь,

а ведь по отношению к ним мы проявляем подлинно евангель-

скую любовь к врагу в ущерб безопасности собственного пре-

стола. Моему государю я верен вплоть до Вандеи

, но ради всех

прочих я не чувствую себя ни в малейшей степени обязанным

хотя бы пальцем двинуть. Я опасаюсь, что слишком расхожусь

во взглядах с нашим всемилостивейшим государем и что он ед-

ва ли сочтет меня подходящим человеком для вхождения в его

коронный совет. Поэтому, если он вообще пожелает воспользо-

ваться моими услугами, то скорее всего по внутренним делам.

Впрочем, это, на мой взгляд, совершенно безразлично, так

как я не жду успешных действий от правительства в целом,

если наша внешняя политика не станет более твердой и менее

зависимой от династических симпатий, на которые мы, по недо-

статку доверия к самим себе, пытаемся опереться, хотя они не

могут служить опорой, да мы в ней и не нуждаемся. Принимая во

внимание выборы, жаль, что разрыв происходит именно в такой

форме; верноподданная масса избирателей не разберется в споре

о присяге, а демократия извратит его смысл. Лучше было бы

ни в чем не уступать Кюне в военном вопросе

, порвать с пала-

той, распустить ее и показать тем самым нации, как король

относится к этой братии. Захочет ли король, если это пона-

добится, прибегнуть к такой мере зимой? Я не думаю, чтобы

выборы на сей раз были удачными, хотя именно присяга даст

королю кое-какие средства воздействовать на них. Но все

же своевременный роспуск после явных эксцессов большин-

ства — средство весьма целительное, пожалуй, самое верное,

при помощи которого можно восстановить здоровое кровооб-

ращение.

Я не могу в письме исчерпывающе изложить свою точку зре-

ния на положение, с которым я недостаточно знаком, и не реша-

юсь доверить бумаге многое из того, что мне хотелось бы ска-

зать. Получив сегодня разрешение на отпуск, я в субботу от-

правлюсь отсюда морским путем, во вторник утром надеюсь

178 ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

быть в Любеке, а вечером в Берлине. Выехать раньше не могу,

потому что император хочет еще повидаться со мной. Это пись-

мо тоже пойдет с английским курьером. Подробности, стало быть,

устно. Прошу передать сердечный привет вашей супруге.

Преданный вам друг

ф. Бисмарк».

9 июля в 5 часов утра я прибыл в Любек, после того как

целых пять дней не видал газет, и узнал из единственной ока-

завшейся на вокзале шведской газеты, что король и министры

покинули Берлин и что кризис, таким образом, повидимому,

улажен. 3 июля король обнародовал манифест, гласивший, что он

сохраняет в силе традиционный обычай наследственной прися-

ги, но, принимая во внимание изменения, внесенные в кон-

ституцию монархии во время правления его брата, решает

восстановить вместо наследственной присяги церемонию коро-

нации, в которой находит свое обоснование наследственное ко-

ролевское достоинство. О том, как протекал кризис, Роон писал

мне 24 июля из Бруннена (кантон Швиц):

«Я дал себе слово ответить вам в первый же дождливый

день и, к сожалению, принужден писать вам уже сегодня, поль-

зуясь при этом чернильницей, которую мне придется ввиду

того, что ее содержимое иссякло, выставить на несколько минут

за окно, если помощь не придет иным путем. Я считаю скорее

злым роком, нежели волей провидения, что мы все время раз-

минаемся. Депеша из Франкфурта попала ко мне в руки по глу-

пости служебного персонала лишь 17-го после 8 часов утра,

а посланный мною немедленно ответ возвратился через несколь-

ко часов за ненахождением адресата. Тем более смущал меня

предстоящий отъезд. Но отсрочить его я не мог. Шлейниц,

служа королеве Августе, успел нам сильно напакостить. Нарыв

тем временем созрел. Сам Шл[ейниц] убедился в несостоятельно-

сти нынешней системы и подал в отставку, главным образом по

той же причине, по какой крысы бегут с ветхого корабля. Но он

и ф[он]-д[ер]-Хейдт были согласны в том, что гальваническим

током мнимого мученичества нельзя воскресить мертвых, отслу-

живших людей, а потому ополчились на меня. Шл[ейниц] сов-

местно с к [оролевой] А[вгустой] и великой княгиней Еленой

взяли верх с помощью вновь всплывшей идеи коронации, ман-

тии для которой были заказаны еще в феврале. Началось плохо

замаскированное отступление, а почти готовый список минист-

ров был приобщен ad acta [к делам]. Впрочем, я склонен

думать, что Шл[ейниц], как и к[оролева] А[вгуста] и даже

князь Гогенцоллерн предвидят близкое крушение нынешней си-

стемы лжи и готовы способствовать ему. Отставка Шл[ейница] —

шаг вперед во всех смыслах, хотя он и не стоит на доктри-

ПРОМЕЖУТОЧНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ

179

нерской позиции Патова, Ауэрсвальда и Шверина. Несмотря

на его бессилие [в тех случаях, когда надо] действовать, при-

сутствие Шл[ейница] давало министерству поддержку сверху.

Любимчику нельзя было пасть: что ж, теперь он в гавани

Если граф Бернсторф хоть наполовину таков, каким его изо-

бражают многие, то этот второй клин окажется действенней

первого или же он не продержится, в должности и четырех

месяцев. О том, что по вопросу о присяге я разошелся навсегда,

даже внешне, со своими партнерами, вы, должно быть, знаете

от Мантейфеля или Альвенслебена. Остаюсь же я в «таком

обществе» лишь потому, что на этом настаивает к[ороль], а при

сложившихся обстоятельствах у меня развязаны руки, и я могу

отныне продолжать борьбу с открытым забралом. Мне больше

по душе, когда эти господа знают, что я противник их рецептов,

а не только предполагают, как это было до сих пор. Да поможет

нам бог! Больше я почти ничего не могу сделать, как оставаться

честным человеком и работать, осуществляя разумное, в моем

ведомстве. Величайшее все же несчастье во всем этом misere

[бедствии] — инертность и вялость нашего короля. Он более

чем когда-либо в подчинении у к[оролевы] и ее сподвижников.

Если он не приободрится физически, тогда все пропало: мы бу-

дем продолжать скатываться по наклонной плоскости под ярмо

парламентаризма, республики и президентства Патова. Я не

вижу ниоткуда, ниоткуда спасения, если только господь-бог не

поможет нам. В процессе всеобщего разложения я могу назвать

только один способный к сопротивлению организм — армию.

Предохранить ее от гниения — вот задача, которую я считаю

разрешимой, впрочем лишь на некоторое время. И армия ока-

жется зачумленной, если только не будет брошена в дело, если

сверху в нее не вдохнут струю живительного воздуха, но и это,

даже это, с каждым днем становится все труднее. Если я не

заблуждаюсь, а мне кажется, что — нет, то нельзя порицать

меня за то, что я продолжаю служить в подобном обществе. Я не

стану утверждать, что другой не сумел бы управлять моим ве-

домством с равной или большей предусмотрительностью и энер-

гией, но даже самому одаренному человеку нужно не меньше

года, чтобы освоиться, — лишь «мертвецы мчатся быстро»

Мне незачем доказывать тем, кто знает меня несколько ближе,

как охотно я ушел бы. У меня в натуре тяготение к покою

и уюту гораздо сильнее, чем полагалось бы, а выслуженная

мною солидная пенсия обеспечила бы мне все это, ибо я не

избалован и не честолюбив. Насколько я склонен к лени, мне

стало ясно теперь, когда, подобно загнанной кляче, я выпущен

на пастбище без сбруи и узды. Если ничего особенного не

случится, то я не вернусь под ярмо до начала сентября. Тогда,

надеюсь, мы уже не разминемся. Правда, 9 сентября мне уже

надо отправляться на Рейн, на маневры, но всего лишь на десять,

180 ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

одиннадцать дней. Повидимому, еще не решено, поедет ли

король также в начале сентября на несколько дней в Б[ерлин],

как он собирается (?). Мне кажется, это необходимо, если вообще

можно еще говорить о королевской власти (Regiment) в Пруссии.

Судя по вашему письму, я могу надеяться, что вы не воз-

вратитесь в Петербург до коронации. Я считаю крупной поли-

тической ошибкой, что «Kreuzzeitung» *

так беспощадно рас-

критиковала манифест о коронации

. Не меньшей ошибкой

было бы, если бы сторонники этой газеты отсутствовали при

церемонии. Так и скажите Морицу

. Из-за этой злополучной

статьи упущено многое, что надо наверстывать вновь.

В заключение желаю вам успеха во всех видах лечения.

Возвращайтесь после них вполне окрепшим! Недалеко то время,

когда вы должны будете напрячь все силы на благо родины.

Вашей уважаемой супруге мой и наш почтительнейший и са-

мый дружеский привет!

Это письмо я отправляю заказным через Циммергаузен.

Нельзя, чтобы оно попало в посторонние руки.

ф. Роон».

По желанию министра фон-Шлейница я отправился 1 июля

в Баден-Баден, чтобы представиться королю. Он был, видимо,

неприятно поражен моим появлением, полагая, вероятно, что

я приехал в связи с министерским кризисом. Я упомянул, что

слышал о благополучном разрешении кризиса, и сказал, что

приехал испросить его личное согласие на продление моего

отпуска свыше положенных трех месяцев до намеченной на

осень коронации. Король любезно изъявил свое согласие и лич-

но пригласил меня к обеду.

Пробыв август и сентябрь в Рейнфельде и Штольпмюнде,

я приехал 13 октября в Кенигсберг, где 18-го числа состоялась

коронация.

Во время коронационных торжеств я заметил в настроении

королевы некоторую перемену, быть может, связанную с по-

следовавшим тем временем уходом в отставку Шлейница. Она

по собственной инициативе заговорила со мной о националь-

но-немецкой политике. В Кенигсберге я впервые увидел графа

Бернсторфа в роли министра; он, повидимому, не принял еще

определенного решения о [направлении] своей политики; из

бесед с ним я вынес такое впечатление, как будто он борется

за то, чтобы составить себе какое-то мнение. Королева уже мно-

го лет не была со мной так любезна; она выделяла меня настоль-

ко, что это бросалось в глаза, и, повидимому, в большей степе-

ни, нежели это соответствовало в тот момент желанию короля.

В обстановке, когда церемониал едва ли допускал разговор, она,

* После этой статьи король перестал читать «Kreuzzeitung».

ПРОМЕЖУТОЧНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ]

181

остановившись передо мной, в то время как я стоял с целой

группой, завела со мной беседу о германской политике; король,

который вел ее под руку, некоторое время безуспешно пытался

прервать этот разговор. То, как держали себя в этом и некото-

рых других случаях обе высочайшие особы, доказывало, что

в то время было налицо известное расхождение во взглядах

короля и королевы на германский вопрос; я предполагаю,

что ее величество не симпатизировала графу Бернсторфу. Ко-

роль избегал говорить со мной о политике, опасаясь, вероятно,

прослыть реакционером, имея дело со мной. Эти опасения вла-

дели им еще в мае и даже в сентябре 1862 г.

Он считал меня

фанатичнее, нежели я был на самом деле. Сказывалось, вероятно,

и воспоминание о критике, которой я [в разговоре] с ним под-

верг новый кабинет перед моим отъездом в Петербург

III

Назначение в марте 1862 г. принца Адольфа Гогенлоэ-

Ингельфингена заместителем министра-президента вместо кня-

зя Гогенцоллерна было своего рода министерской уловкой,

рассчитанной на короткий срок. Принц был умен, обходителен

и безусловно предан королю; в делах нашей внутренней поли-

тики он участвовал, правда, скорей как дилетант, но во вся-

ком случае интересовался ею живее, чем большинство равных

ему по положению представителей нашего владетельного дво-

рянства; однако ни физически, ни, быть может, умственно он

уже не соответствовал тому, чтобы в такое тревожное время

занимать пост министра-президента; при нашей встрече с ним

в мае 1862 г. он нарочито старался усилить это впечатление,

заклиная меня стать как можно скорее во главе министерства

и избавить его тем самым от мученичества, под бременем кото-

рого он изнемогал.

В ту пору я не был еще в состоянии исполнить его просьбу,

да и не проявлял в этом отношении особого нетерпения. Но уже

тогда, когда я был вызван из Петербурга в Берлин, мне по тем

зигзагам, которые проделывала наша парламентская политика,

стало ясно, что этот вопрос неминуемо встанет передо мной.

Не скажу, чтобы эта перспектива была мне приятна и настра-

ивала меня на деятельный лад, я не был уверен, что у его вели-

чества надолго достанет твердости противостоять семейным

влияниям; мне помнится, что я переступил границу моего оте-

чества в Эйдкунене далеко не с тем радостным чувством, как

обыкновенно

. Меня угнетало сознание, что мне предстоит труд-

ное и ответственное дело взамен приятного и не обязательно

ответственного поста влиятельного посланника. При этом я

не мог составить себе точного представления о степени и харак-

тере поддержки, на которую я мог рассчитывать со стороны