Бибихин В.В. Другое начало

Подождите немного. Документ загружается.

Под угрозой не меньше как отлучения от русской

культуры от нас требуют хромать за ними путями их кри-

вых догадок. Смотрите, говорят, куда завело бескорыстие,

как разорили нас всемирные задачи. Владимир Соловьев

говорил как раз о всемирных задачах. Он предупреждал,

пророчил: в истории мира неожиданные взлеты предвеща-

ются словно тенями сначала их пародиями; так перед со-

творением человека была обезьяна, перед богочеловеком

Христом человекобог, обожествляемый эллинистический

царь. Это не значит, к сожалению, что если явилась обезь-

яна, человек анатомически обеспечен. Но это не значит и

что от расстройства перед обезьяной надо говорить: вот

видите что получается, надо остановиться, хватит экспе-

риментов, сохранить бы то что есть. Хранить «сокровища

духа» человек может только тратя, как свободу — только

пользуясь ею, как информацию — только раздаривая.

Философия веселая наука. Ее правда распрямляет.

Ложь ей смешна. Больно человеку от лживого суда, мысль

от трудности только светлеет. Она крылатая, ее пути сво-

бодны. Ей иногда кстати неуклюжий враг, с которым

легко расправиться. Не с человеком. Несть наша брань ко

плоти и крови. Растерявшийся современник враг не нам.

Он враг мысли. Мысль его и пугает, заставляет сгруппиро-

ваться, пустить средства в ход, даже до неприличия и пу-

таницы, лишь бы не допустить ее к себе; она его душит.

Что можно ему сказать? Дай правде тебя отодвинуть. Что

делать, если цензор сам велит ей потесниться? Из всякого

конфуза у него выход только один: замахнуться шире в

злом намеке.

Если я тебе не нравлюсь, внушает мне мой современ-

ник, значит ты не патриот. Если ты патриот, отвечаю я

ему, то я — нет, причем именно только по этой причине.

Даже и такого меня в конце концов Бог не выдаст, свинья

не съест. Не на всякую опасность оглядываться благород-

но. Пока не скрутили, дыши свободой. Конечно, много

народу полегло от такой беззаботности. И все равно: чем

следить за всеми извивами злобы, лучше остаться при без-

защитной простоте. Скажем патриоту прямо, что думаем,

219

мы не прибавим ему этим злобы. Нужен счастливый дар,

чтобы мысль захватила человека. Он задумывается тогда

сначала о себе. Хотящему узнать себя откроются стран-

ные чудные вещи. Хлам ссыплется с души. Человек, од-

нажды захваченный мыслью, навсегда осечется говорить

наобум деревянным языком, забудет распорядительные

жесты, перестанет резать по живому и свои нищие виде-

ния предпочтет загромождению воображаемых прост-

ранств глобальными схемами. Мысль ничего и никого не

устраивает. Она тайно раздвигает пространство настояще-

го, которое важнее воздуха.

«Вы — сила», обещает нам патриот. Соблазн силы, в

который раз. Но так и должно быть. Мысль должна ос-

таться гонимой, вольной, чистой. Только так она себя со-

хранит. Пути мысли и силы снова разошлись. Мысль не

имеет отношения к силе. И она никогда не даст ей слова.

Мысль отдельна. Она знает, что не бывает легко. Легко

только стряхнуть соблазн и уличить шарлатана, разобла-

чить ложь. Идти в одиночку трудно. Ни силовой напор, ни

распорядительное бешенство не имеют отношения к

мысли. Они порочный круг, по которому безмыслие гонит

человека все быстрее, так что проектирующей волей надо-

лго вперед растрачены все возможности земли, а взвин-

ченному активизму мерещатся новые незанятые просторы,

чтобы ими завладеть. Один и тот же жадный взгляд хочет

ведать лесами, реками, горами, воздушным океаном. Что

делать — под этот вопрос, который спешит поставить и

патриот, как под нож кладут последнее, что еще не сдви-

нуто с места. Разумнее было бы спросить, как начать ду-

мать. Настоящая мысль конечно тиха. Что она, сомневаю-

щаяся, может? Как ни нища мысль, только она — кроме

нее ничто — прекращает одним своим негромким присут-

ствием гонку.

Наш цензор спешит начать новый раунд распоряди-

тельства, теперь под знаком русской идеи. Содержание его

русской идеи как раз вот это самое, распорядительство,

захват командных высот, для начала в «философии». Цен-

зор возможно сам догадывается о нескладности боевой

220

позы в такой области, но одержим желанием не отстать от

врага, заокеанского, агрессивного, всевидящего, не дрем-

лющего. Видя в глаза такого цензора, начинаешь невольно

за глаза сочувствовать космополиту. К сожалению, не вся-

кая противоположность лжи правда. Космополит уверяет,

что в русской идее нет ничего кроме распорядительства,

т.е. никакой идеи, кроме такой, какая есть у патриота —

зоология, самохвальство, интерес — на самом деле нет, и

вся она сводится к голой силе патриота. Отдавая русскую

идею патриоту, космополит оказывает ему честь, которая

нам кажется слишком большой, и делает то одно, что пат-

риоту всего желаннее.

В своей оценке лично патриота космополит оши-

биться собственно не может. Оба слишком похожи друг

на друга. Космополит меньше осведомлен и больше

подвержен ошибке в своих суждениях о теме спора. Он

советует России не дурить и встроиться в европейский

порядок, словно в своих страшных кренах, взлетах и

пропастях Россия имеет только одну идею, выровняться

с Западом, от которого отстала. Предлагая патентован-

ный рецепт, космополит упрощает задачу разбора. В

этом отношении он делает решающий шаг навстречу пат-

риоту. Одинаково им обоим не нравится соловьевское:

Внешний образ раба, в котором находится наш народ, жал-

кое положение России в экономическом и других отношениях не

только не может служить возражением против ее призвания, но

скорее подтверждает его. Ибо та высшая (!) сила, которую рус-

ский народ должен провести в человечество, есть сила не от мира

сего [...] Здесь — осуществление народа и его высший настоя-

щий интерес [...] Лучше отказаться от патриотизма чем от

совести. Но такой альтернативы нет. Смеем думать, что истин-

ный патриотизм согласен с христианскою совестью, что есть дру-

гая политика кроме политики интереса или, лучше сказать, что

существуют иные интересы христианского народа, не требующие

и даже совсем не допускающие людоедства.

С историческим избранничеством России не согласится

космополит, с бескорыстным отданием себя патриот. Со-

ловьев остается недостижим для обеих редукций:

221

Идея культурного призвания может быть состоятельной и

плодотворной только тогда, когда это призвание берется не как

мнимая привилегия, а как действительная обязанность, не как

господство, а как служение.

5. Призыв к совести и правде начинает казаться в эпоху

банка слишком возвышенным. Обманутого, обманувшегося,

ослабленного, озлобленного, обведенного за нос, порасте-

рявшего свою культуру, подорванного в генофонде, унижен-

ного, нищего, раздраженного, раздерганного русского время

зовет — все еще зовет! вот где величие! — для нового уси-

лия, опять предельного, еще не бывалого. Других усилий

страна до сих пор почти и не знала. Драный, битый, он и

никто другой снова должен подняться до бескорыстной са-

моотверженности самого чистого толка? Не сможет, не

готов, не обязан. Хочется обрасти коконом, отдохнуть. —

Но у истории нет в запасе времени. Крайнее усилие снова

нужно именно сейчас и не понадобится завтра. Против зоо-

логического патриота и стерильного интернационалиста ты-

сячелетний зов самоотречения, жертвы, одинокого стояния

правды, теперь уже без права промаха, в цейтноте и без на-

дежды уйти в молчание и наблюдать из темноты; без права

ожидания что Бог правду видит и скажет. Не отдать, не

уступить почетное ответственное место, вот русская идея.

Боимся: сгорим. Не погубила история — погубит прав-

да, погубит мысль, узнавание себя? Да, можем и сгореть.

Тысячу лет величием было не бояться сгореть. Не отшат-

немся и сейчас перед очистительным огнем — мысли. Как

в него вступишь? Первые же вопросы сбивают с ног: для

чего мы на земле? ради какого целого? Не для этнографии

же? Деревенская дама, смешливая певица в девичестве,

смолоду на всю жизнь отучившаяся есть досыта, спать

вдоволь, не осмеливавшаяся высказать свои сомнения, с

детьми в войну без мужа всех сохранившая, ни разу в

жизни никого не обидевшая, не умевшая сказать резкого

слова, в любом соседстве самая нищая, тихо плакавшая

оттого что нечем угостить случайного гостя — таких было

много, на них стояла пирамида России, даже действующая

222

армия с танками и зенитками высилась уже всей своей

тяжестью выше, пирующий ночами Сталин совсем высоко.

Эта Россия терпеливая, несомненная, вечная — другой

нет, другая только ложь — всё сердцем понимающая, она

для чего? Не для цензора патриота, не для космополита,

оба промахнулись и не имели другого шанса. Правду Рос-

сии поднять не просто, ее еще свет не видел, во весь свой

голос она пока не говорила. У нее есть право на слово

наравне с вечными мировыми правдами, греческой фило-

софией, латинской разумностью, европейской наукой,

восточной мудростью. Другое от России — ни химии, ни

танков — не нужно. «Великая нация не может спокойно

жить и преуспевать, нарушая нравственные требования».

Неужели мало было страданий? Настала пора. Зря они

не могли быть. Но и роды не бывают по заказу и с гаран-

тией. Как пресны плоские соображения, как явно они

толпятся занять чужое место, как уместен пророк и поэт.

Дело для России идет больше чем о ней одной. Без правды

и без мира, заявленных Россией, история не может закон-

читься. Мы еще не поняли, как просто и велико ее дело.

Речь идет не о выживании, а об оправдании человека,

какой он есть. Оправдать не может себя человек сам. Кто

и что выше человека оправдает человека? Без оправдания

уйти с Земли человек не вправе. Отсрочить суд надолго не

может. Мы щебечем о недрах, валюте, рабочей силе,

когда единственной настоящей нуждой остается спасение.

Себя оправдать? Всё зло делается ради этой цели. На худ-

шие преступления идут, когда слышат справедливый укор.

История продолжается потому, что жить без оправдания

человек не может и принять оправдание себя от самого

себя тоже не может. Правда правит историей нечеловечес-

ки сурово. Она не терпит ни умилостивления, ни частного

обустройства, ни отлагательств.

Россия велика тем и ее место в истории то, что она

всю правду без уступок еще в силах на своем вольном

языке слышать. Она еще не закрыла себе уши, не убаюка-

ла себя жалостью к себе, не скользнула в частную нацио-

нальную обособленность, уюта ни животного, ни интел-

223

лектуального не захотела. Когда она грешила, то без раз-

решения себе. Это не значит что правда у нас уже в кар-

мане. Одно дело иметь достаточно силы и широты чтобы

ее слышать, другое ее иметь. Страшно метаться до бесно-

вания между мечтой и данностью, но страшнее остано-

виться, хотя бы даже в этом самом раздоре. Россия правду

хочет и может еще слышать. В ней правит тот, кто пред-

лагает высшую правду. В России правды нет. Нарастает

горечь, разочарование и месть. Но смерть все-таки не в

раздоре, а в усталом ладе, в тяготении положить голову на

подушку, которую подкладывают патриот с национальным

интересом и его кукловод космополит с постмодерном,

либерализацией и плюрализмом.

Подвести черту будет делом истории. Наше дело не

ждать, а разрешаться от бремени, пока мы в положении. Род

человеческий существует пока себя рожает. Он хранит себя

бескорыстным исканием. Нам дано такое, о чем можно

только мечтать; наш язык, в который вложен тысячелетний

предельный опыт, в мире уже есть. Пусть нам будет пока

этого довольно. Нечестно ждать чтобы народ, исполнивший

высшее, что можно от него ждать — сохранивший способ-

ность слышать правду и не желающий устраиваться без

нее, — эту правду нам еще и сказал. На что тоща мы, умни-

ки. Чтобы раскладывать пасьянсы о том, что было и было

бы? удивляться гибкости нашего мыслительного аппарата?

или ворошить наподобие патриота палкой муравейник?

Народ уже выкупил свое право не блуждать вслепую. Он сде-

лал довольно, поставив многое выше себя. Он показал тем,

что к усилию готов. Дело за нами, говорящими. Не лепить

новых идолов, не тешиться обманами. Искать невозможного.

Пусть отсохнет язык у распорядительных прожекте-

ров. Не будем стыдиться немоты и потерянности. Не

будем говорить гладко, будем стыдиться легких планов и

призывов. Говорю себе. История дает свой шанс только

раз, потом зовет других.

Видя в другом чужого, а не возможного избранника ис-

тории, такого же как мы, мы не видим себя. Человек не

зоология. Истории до зоологии прямого дела нет, правде

224

человека не жалко, пусть он жалеет ее больше себя. Наши

знаменитые жалостливость и безжалостность об этом, для

этого. Ключи к правде держит другой. Он поэтому никог-

да не чужой. Патриоту не узнать себя иначе как вглядев-

шись в космополита как в зеркало. Пока мы не узнали в

далеком себя, мы нигде. Далекий другой оказывается

самым близким. Лишний нужнее всех, чужой — всегда та-

инственно свой. Один из знаков исторического призва-

ния — неравнодушие к еврейству, избранному народу. В

нашей любви-ненависти к нему скрыт запас понимания

нас самих, прослеживания нервущихся нитей, которыми

ткется история, тайных древних связей, через сакральную

государственность — связь нашего призвания с призвани-

ем Израиля, видящего Бога и не отводящего от него глаз.

Чужой, другой всегда скрытая частица меня, и мне нет

способа вернее потерять себя чем отгородиться от него,

очертив себя обозримым «своим».

Что может злоба против невидимых нитей истории.

Если даже сила на время и на новую беду возьмет желан-

ную ей силу — в немощи, бессилии, в своей темноте стра-

на может допустить это, не обеспечена она и от последнего

иссякания, нельзя и это исключить, когда вся ее жизнь

будет мобилизована на ненужные цели, — то все равно

поднятая подвигом Россия мысли, слова и жертвенного

поступка уже состоялась в ее поэзии и вере, в предельном

напряжении на краю бездны, под угрозой казни и смерти,

и со своего места в истории не сойдет. Страна впала в

несчастный софизм, будто по правде жить нельзя и живи

как живется. Но что наказание будет, уже есть и надо его

терпеть, в той же стране никто не сомневается. В этой уве-

ренности наше величие. Русский пока еще не биологичес-

кая или этнографическая единица. Русский тот, кто про-

снулся для ноши мира, для груза правды, долга и памяти.

И сто лет спустя трудно сказать лучше чем Соловьев:

Чем более известный народ предан вселенской (сверхнарод-

ной) идее, тем сам он сильнее, лучше, значительнее. Поэтому я

решительный враг отрицательного национализма или народного

эгоизма, самообожания народности, которое в сущности так же от-

225

вратительно как и самообожание личности. Что может быть

менее самобытно, менее оригинально, менее народно, как эти

вечные толки о самобытности, оригинальности, народности, ко-

торым предаются патриоты всех стран? Не хотят понять той про-

стой вещи, что для показания своей национальной самобытности

на деле нужно и думать о самом этом деле, нужно стараться ре-

шить его самым лучшим, а никак не самым национальным обра-

зом. Если национальность хороша, то самое лучшее решение вый-

дет и самым национальным, а если она не хороша, так чорт с

нею. А то вдруг выскакивают патриоты и требуют, чтобы напри-

мер церковный вопрос решался не ad majorem Dei — а ad majo-

rem Russiae gloriam, не на религиозной и теологической почве, а

на почве национального самомнения. В этом случае пожалуй

вспомнишь, что патриот рифмует с идиот.

Наш современник, самоназначенный цензор, люби-

тель легких решений, толкователь русской идеи, отчается

в своих надеждах присвоить себе Владимира Соловьева и

вообще какого бы то ни было настоящего философа.

Лучше для него последовать примеру другого, более чест-

ного патриота, который понял что ему с серьезной мыслью

не по пути.

1989

От славянофилов до новых правых

Перемены в СССР, большая открытость публикуемых

у нас материалов и возросшее внимание мира к нашей

стране — в значительной мере независимые друг от друга

параллельные феномены. Три рассматриваемые западные

книги тоже в основном учитывают события перестройки,

но следуют своей логике и не являются непосредственным

откликом на эти события.

1. Книга Александра Янова «Русский вызов и 2000

год»

построена в форме анализа материалов (в основном

A.Yanov. The Russian Challenge and the Year 2000. Oxford: Basil

Blackwell 1987. XV. 382 p.

226

1970-х годов) о русском национализме. Ее тон — непри-

крыто полемический. А.Янов уличает противников, объ-

единяемых под рубрикой «русские новые правые», в ска-

тывании на профашистские позиции, убеждает западных

читателей и аналитиков в том, что националистический

комплекс определяет политическую линию не всего рус-

ского населения СССР, и предлагает свои рекомендации

инстанциям, ответственным на Западе за принятие круп-

ных политических решений.

А. Янов представительствует от имени культурного

слоя, непричастного к каким-либо националистическим

предрассудкам. По его словам, не замечать этот слой в

СССР — все равно что представлять себе Европу 16 века

целиком состоящей из одних католиков. Сближение совре-

менного СССР с Европой эпохи религиозных войн и кану-

на Нового времени у Янова не случайно: он считает, что,

несмотря на несколько попыток модернизации (последняя

из них современная перестройка), России за 300 лет не

удалось по-настоящему выйти из архаики и подняться до

новоевропейского состояния свободного общества. Отсю-

да цепкая идеологичность русского сознания, род непро-

светленной религиозности. Идеологическая мобилизация,

подрывая трезвую оценку реальности, навязывает силам

русской истории фатальный радикализм, метание между

разрушительным бунтом и казарменным окостенением.

В «русской идее», прослеживаемой А. Яновым от ран-

них славянофилов до новых правых, он обнаруживает не-

гативное наполнение. За иллюзией русской исключитель-

ности скрывается болезненное антизападничество, косная

подозрительность к новому, антисемитизм. Комплекс на-

ционалистических идей выдает себя за альтернативу (у на-

ционал-большевиков за корректив) к правящей идеологии,

однако, по Янову, невыгодно отличается от этой послед-

ней более агрессивной нетолерантностью. Разбор доку-

ментов организации ВСХОН, журналов «Вече», «Слово

нации» приводит Янова к тревожным прогнозам о воз-

можности нового политического террора со стороны по-

добных фупп.

227

Центральная часть книги продолжает прежнюю антисол-

женицынскую полемику в форме памфлета. Писатель при-

шел в литературу как проснувшаяся совесть нации, но ока-

зался засосан в болото новых правых, и это, по Янову, при-

знак страшной силы правой традиции в России. Писатель-

подвижник продал своих последователей. Распространением

мифа о сатанократии в России (образ демонического Парву-

са из романа «Ленин в Цюрихе» и др.) он внедряет нетрез-

вое религиозно-радикалистское восприятие исторической

реальности, возвращением к антидемократизму Константина

Леонтьева подталкивает страну к той пропасти, куда ее од-

нажды уже сбросила православная монархия.

Автор протягивает солженицынскую линию до ультра-

правых (гл. «Фашизм выходит на улицы») и заключает свою

книгу предупреждением. Независимо от того, что будет

предпринято нынешним руководством СССР, стране не из-

бежать всеобщего катастрофического кризиса в 1990-е годы.

Ввиду истощения марксизма как идеологии системой будут

изыскиваться идеологические резервы. В кризисной ситуа-

ции «русские новые правые» смогут выйти на сцену. Надеж-

ду на нетрагический выход из катастрофы А. Янов связывает

с упрочением среднего класса в СССР, которому, возможно,

удастся встретить напор экстремизма с большей стойкостью

чем в 1917 году. Западу рекомендуется оказать всемерную

поддержку реформам новых руководителей, которые хотят,

подобно Петру Столыпину в начале века, удержать Россию

от превращения в государство-гарнизон.

2. Содержательная книга Михаила Агурского «Третий

Рим: национал-большевизм в СССР»

рассматривает рус-

скую историю последних ста лет в необычном, почти мис-

тическом свете борьбы глубинных духовно-политических

сил за планетарное господство. Непривычность ракурса

отмечена рецензентами, заговорившими об уникальной

M.Agurskx. The third Rome: National Bolshevism in the USSR. Lon-

don, 1987. XVIK 426 p.

228