Бибихин В. Лес (hyle)

Подождите немного. Документ загружается.

ЛЕС. 3 (23.9.1997)

(...)

* охват земли и мира наукой и техникой на самом деле ничего

не охватил, владение условно, эйфория технического успеха ни-

чем не отличается от радости одного персонажа Льва Толстого,

трехлетней девочки, которая зажгла сено в избе и приглашала по-

смотреть маленького брата, смотри, какую я печку вздула. К поэ-

тическому так называемому, к «мягкой власти мысли и поэзии»

всё вернется.

Луг и священная роща, лес в фольклоре, мифологии и в поэзии

и философии вовсе не метафора будто бы прямых и плоских реа-

лий. Мы сначала понимаем лес промышленно и эстетически, а по-

том не находим другого способа понять рощу Афродиты кроме

как метафорически и еще может быть как эвфемизм, тактично как

бы одевая в одежду красивого слова наготу, которой стыдятся.

Искусство умеет показать наготу так, что она и не метафора и не

физиология. Умеет ли так же назвать интимное слово. Оно умеет,

и делает это словами «роща» и «луг», άλσοσ и λειμών, между ко-

торыми Лебедев, как и другие авторы на которых он ссылается,

есть close association... in sacral contexts

*. Для Эмпедокла «роща»

не метафора Афродиты, потому что, указывает сам же Лебедев, у

него земля чрево, утроба человека; и сам же Лебедев упоминает

об энтузиастической афродитолатрии Эмпедокла. Роща, или луг

Афродиты отсылают не к «биологическому референтному значе-

нию», так что alsos это не metaphor for the reproductive organs in

general conceived as a «holy precinct» with a walled temple-uterus in-

side

*, а скорее прямо наоборот, биологический референт, насколь-

ко он вообще тут входит в поле зрения, отсылает к лесу как пер-

вичному, как материи, матери. Опять же сам Лебедев говорит о

священном Храме Природы в доплатоновской мысли, когда ее со-

кровенная тайна это образование зародыша, середина тайны жиз-

* В угловых скобках стоят пояснения публикатора или же многоточие в

опущенных по формальным соображениям местах; квадратные скобки внут-

ри цитат в основном тексте принадлежат автору, а в сносках — переводчикам.

* ...Der Dichter (René Char)... sagte mir, die Entwurzelung des Menschen, die

da vor sich geht, ist das Ende, wenn nicht noch einmal Denken und Dichten zur ge-

waltlosen Macht gelangen. (Der Spiegel Interview, 1966. M. Heidegger, 1. Abtl.

Band 16. Reden und andere Zeugnisse eines Lebensweges 1910—1976). Перевод:

... Поэт (Рене Шар)... говорил мне, что происходящее сейчас разрушение чело-

веческих корней — просто конец, если только мышление и поэзия не придут

к своей ненасильственной власти. (Пер. И. Д. Рожсшского)

* Перевод: тесная связь... в сакральных контекстах [словоупотребления]

Перевод: метафора репродуктивных органов в целом, рассматривае-

мых как «священная территория», внутри которой, за оградой, находится

храм-матка.

В. В. БИБИХИН

ни и тайны природы, эта тайна скрыта от взглядов толпы, но не от

умного взгляда философа, идущего путем мистической инициа-

ции. Я прочитаю целиком замечательный конец этой статьи, как

часто у Лебедева, открывающий гораздо более далекие перспек-

тивы, чем примитивный позитивизм, на который я указал.

For our preset purpose it is important to notice that typologically

alsos Aphrodites represents a variation on the theme of Templum Natu-

rae, a recurrent topos in pre-Platonic thought. Here it probably conno-

tes άβατον ιερόν: the formation of foetus conceived as a mystery of

life is hidden from the sight of the polloi, but not from the intellectual

eye of

philosophical epoptes. Thus the mystery initiation motif prima

facie eliminated from the fragment together with the Gnostic interpre-

tation is eventually restored as authentic, though in essentially different

form: it has nothing to do with the mysteries of Persephone and Diesse-

its-Hades of the Naassenes, but relates to the philosophical initiation.

Secret knowledge metaphorical complex well attested in Periphyseos.

As a philosophical mystagogue Empedocles leads Pausanias to the in-

nermost sanctum of Nature: the embryological treatise to follow upon

the prefatory verses on the anatomy of the female genitals and repro-

ductive organs will reveal to Pausanias the secrets of birth no mortal

eye has ever seen. And the same metaphor conveys the fundamental

idea of the holiness of life inherent in Empedocles' philosophy of cos-

mic Love

*. — Нам тогда тоже будет трудно в нашей новой теме

леса не идти с массой polloi, так что лучше мы будем осторожнее.

Возможно первое возражение мы предвидим и на которое

важно и полезно ответить вот какое: вторичен или нет научный

* Перевод: Для нашей задачи важно отметить, что типологически alsos

Aphrodites представляет собой вариацию на тему Templum Naturae [храма при-

роды], этого распространенного топоса в доплатоновской мысли. Вероятно,

здесь он ассоциируется с άβατον ιερόν: образование зародыша, эта мистерия

жизни, скрыто от глаз polloi [многих, толпы], но не от умного взгляда посвя-

щенных философов, epoptes [эпопты, участники мистерий]. Таким образом,

мотив посвящения в таинства, поначалу исключенный из фрагмента вместе

с гностической интерпретацией, в конечном счете реконструирован как аутен-

тичный, хотя и в принципиально иной форме. Он никак не связан с таинствами

Персефоны и «посюсторонним адом» наассенов, а относится к философской

инициации. Метафорический комплекс тайного знания рассматривается в про-

изведении Peri physeos [О природе]. Как философ-мистагог Эмпедокл вводит

Павсания в святая святых Природы. Эмбриологический трактат, следующий за

вступительными стихами об анатомии женских гениталий и репродуктивных

органов, призван раскрыть перед Павсанием тайну рождения, которую не ви-

дел ни один смертный взор. И та же самая метафора выражает фундаменталь-

ную идею целостности жизни, характерную для эмпедокловой философии кос-

мической любви.

ЛЕС. 3 (23.9.1997)

позитивизм, скорее всего конечно правда вторичен и произволен,

но он зато привычен, а вот для того чтобы увидеть рощу, лес как

святое и как тайное, нужен искусственный, подготовленный

взгляд. — Но кажется увидение леса иначе, чем хозяйственно и

эстетически, не требует подготовки, хотя заслонено тем «привыч-

ным» и бывает редко. В лесу, говорят, можно заблудиться, или

еще: заблудился в трех соснах; и еще: как в темном лесу, т.е. поте-

ряв ориентацию. Похоже, что то объяснение этого, что в лесу пло-

хая видимость и не видны привычные ориентиры, всё-таки уже

рационализация того опыта, который в разной форме есть навер-

ное у многих, что лес выводит из метрического пространства, т.е.

присутствие деревьев, нахождение среди деревьев как это гово-

рится внушает, или навевает, или усыпляет, лексика тут может

быть разная, но она и должна быть такая из-за странности опыта,

который именно не дается описанию. То, что говорит лес, — кста-

ти, еще один способ передать этот опыт, выражение «говорящие

деревья», — такое, что человек теряется, теряет ориентацию не

только географическую.

Забегая вперед, упомяну еще один способ сказать об этом вну-

шающем свойстве леса: говорят, что он действует как наркотик,

слабый или сильный, это опять же зависит от особенностей опыта.

Эта сила леса может и пугать, упомяну литературный пример,

к которому мы еще вернемся: «Тошноту», точнее может быть

головокружение как на море, которое начинается у рассказчика

«La nausee» Сартра в близости дерева, коры дерева. Этот опыт де-

рева в этом романе, или у — беру наугад — Василия Белова, где

срубание большой сосны вызывает у рубящего священное чувст-

во, и в других случаях, о которых я могу не рассказывать, потому

что сходный опыт встречи с лесом был по-своему у каждого, во-

все не искусственно вызван или подстроен, он наоборот неожи-

данный и удивляет, и его непривычность только от того, что он за-

слонен привычкой, как я сказал, хозяйственно-эстетического гля-

дения на лес. Надо еще спросить, как, интересно, выработалась

эта привычка; но мы не будем этим заниматься, потому что, похо-

же, самое интересное в этой привычке именно то, что она как бы

неуверенная, сама готовая посторониться, уступить место удивля-

ющему опыту леса.

Постоянная черта этого опыта интимность, даже когда он пу-

гает, как у Сартра или в фигуре лешего: страх, который берет в

лесу, не такого рода, против которого можно принять технические

меры, он слишком свой. Леший оказывается как бы в нас самих,

мы в нем боимся самих себя, других, измененных. Когда внуше-

22 В. В. БИБИХИН

ние леса желанно и его ищут, оно тоже ощущается как близкое до-

машнее.

Этот наш опыт родного леса как будто бы указывает в сторону

тайн священной рощи, через которую начинается инициация в ми-

стерии, и здесь пока для нас не обязательно решать какие (толко-

вания лучше), философские или гностические, ясно во всяком

случае что любое толкование будет отставать, сбиваться и именно

поэтому толкования обязательно потребуются и будут разные.

И так неуверенно я и должен говорить; как будто бы указатель-

ные знаки повернуты в одну сторону, но лучше остаться при этой

неуверенности: ясно, что у Эмпедокла и вообще у древних лес об-

жит, осмыслен несравненно лучше чем у нас, и там мысль может

иметь прозрения, за которыми мы не поспеем. — Всё это замеча-

ние об опыте леса пусть пока нам служит только для того чтобы

понять, насколько искусственно — вовсе не искусственно — не-

привычное видение, или слышание леса.

Второе сомнение в нашей теме, уже высказанное некоторыми:

почему обособлять именно лес, почему хотя бы не луг, притом что

есть работы о связи леса и луга; почему не сделать темой воду,

землю, небо, море. Опыт неба, воды не меньше задевает, звездное

небо захватывает, да собственно всё задевает человека не меньше

чем лес. Ответ первый: бесконечная земля Ксенофана, мировая

вода Фалеса могли отстояться в философской мысли как первове-

щество, материя, но не получилось: отстоялся лес, второй уже во-

прос, после Аристотеля или раньше, как термин для первовещест-

ва. Это получилось случайно, просто потому что лектору Аристо-

телю, искавшему примера того, из чего сделан, на основе чего

осуществился эйдос, под руку подвернулся ближайший пример,

деревянный стол. Его концепции нужен был термин, термин под-

тягивается к концепции, получает из нее содержание. Содержа-

ние — придание формы бесформенному или, в данном случае, по-

скольку лес не бесформенное, тому чья форма не интересна, ля-

жет в подножие нужной форме, форма сверху накладывает свой

отпечаток на что хочет, на меон материи, из деревяшки можно вы-

пилить что угодно. — Это привычное, якобы философское общее

место, с ним нам теперь придется навсегда распрощаться, знаме-

нитая неопределенность материи окажется принципиальной неоп-

ределимостью.

Загадка и задача одновременно окажется в том, что избрание

леса для обозначения первовещества объясняется между прочим

еще и тем, что мы связаны именно с лесом, не с водой и не с не-

бом, не с землей, именно с лесом той уникальной интригой, что

ЛЕС. 3 (23.9.1997) 23

мы вроде бы были, может быть не так геологически давно, косма-

тые и теперь мы не косматые. С нами что-то произошло, связан-

ное с нашей растительностью; и то, что произошло с нами, это са-

мое, обезлесивание, уничтожение лесов, тревожит нас на земле,

на планете.

Независимо от того, действительно ли человек это the naked

аре

* Морриса, был ли он косматый и когда перестал, если пере-

стал быть, феноменологически важно для нас то, что опыт косма-

тости нам одновременно и недоступен и близок, мысленный экс-

перимент с нашей косматостью нам доступен

, видя себя косма-

тыми мы видим себя косматыми, т.е. в сущности самими собой,

кроме, — кроме сознания: у косматого человека сознание должно

было быть другое, первобытное, и опять же первобытное созна-

ние не обязательно грубое и недоразвитое, бросовое, наоборот,

оно в нашем ощущении интересное и задевающее нас. Так в ант-

ропологии Леви-Стросса, так в «Шуме и ярости» Фолкнера, во

всех научных и художественных реконструкциях.

Нам сейчас для чистоты и надежности работы абсолютно не

нужно вдаваться ни в то, был ли человек косматым, ни в то, что та-

кое первобытное сознание. Нам важно присутствие в человече-

ском опыте (первобытных так называемых племен), в мысли, как

у Жан-Жака Руссо, в художестве, в публицистике (например у

Льюиса, легко видящего доброго косматого первочеловека, муд-

рого сверхчеловека; снежный человек недавнего американского

фильма взят у Льюиса) другого человека, как бы его близость и

допустимость для нас, который более лесной чем мы, через свою

косматость, через принципиальный отказ от рубки деревьев (заме-

чено, что даже вырождающиеся, деклассированные племенные

люди никогда не будут работать скажем лесорубами или тракто-

ристами-трелевщиками); через жизнь в лесу.

* Перевод: голая обезьяна

Десмонд Моррис, психолог и телеведущий, опубликовал в 1967 г. книгу

The Naked Аре: A Zoologist's Study of the Human Animal (рус. пер.: Голая обезья-

на. M.: Амфора, 2004).

Соображение, что мы имеем только опыт теперешнего, голого и

одетого, человека, и не имеем косматого и неодетого, некорректен. Опыт

косматого тела нам странно близок уже хотя бы просто потому, что скажем у

всех нас новорожденных граница между лбом и волосами на голове была

размытая, плавная, волосяной покров отступил со лба уже после рождения. —

Косматость ярко присутствует и в остром стыде оттого, что мы голые; и этот

стыд настолько обязательная наша и общая черта, что Вл. Соловьев строил на

нем, на стыде, этику.

В. В. БИБИХИН

Современный городской и технический человек не подпуска-

ет к себе близко лес, отмеряет себе его чары безвредными дозами,

посмотреть на пейзаж, прогуляться по парку. Но лес именно пото-

му что он оттеснен въедается в человечество непоправимее и злее.

Так сказать, человечество не разобралось с лесом, и начинается

разборка. Я не вижу ошибки в том чтобы считать табак, вино и

наркотик местью леса, (эту) его, его соков, отравы и дыма, цеп-

кую хватку на человеке. Современный город никак не может уйти

от леса, лес тянется за ним в силе вина, табака, коки. В коке, таба-

ке, вине древние религии, древние цивилизации никуда не ушли.

В коке человеческое существо перестает искусственно огоражи-

вать себя, отдает себя своей стихии, лесу, шаманству, огню. Ко-

нечно это уже отчаянное бросание себя в пожар, но оно спровоци-

ровано, как бы накоплено долгим искусственным отгораживани-

ем от леса. От его материи.

Еще раз: от всякой реконструкции косматого человека, типа

льюисовской, ради трезвости надо воздержаться. Мы имеем дело

только с тем, что есть сейчас, составляет нашу феноменологию.

Пугаемся мы косматого человека или тянемся к нему, вне этих

оценок, другие мы присутствуем здесь и сейчас в тоске, или в от-

вращении, — мы с другим сознанием, которое представить, скон-

струировать, вычислить невозможно, но с которым странным об-

разом очень возможны мысленные эксперименты.

Какая вера этого человека? «Примитивная». «Такая, какую у

ребенка, у безумца и у поэта описывает Мишель Фуко». Подоб-

ных ответов, где мы говорим сразу намного больше чем трезво

имеем право сказать и больше чем требуется, может быть сколько

угодно. Отвечая на этот вопрос, опять лучше вести себя как хоро-

шие феноменологи и списывать, считывать с того, что есть здесь и

сейчас.

Что же получается. Допустим, человек верующий, он посеща-

ет храм и исповедует свою веру, и он может наблюдать в себе дру-

гую веру, я приглашаю посмотреть, увидеть, что все мы живем в

двоеверии? Опять же гораздо проще. Так же, как не умея выйти из

сознания, в котором мы движемся, мы очень легко чувствуем

близким себе другого, лесного человека с первобытным сознани-

ем, которое другое не содержанием, так мы чувствуем возмож-

ность веры, которая другая не содержанием. У отцов Церкви Цер-

ковь ведется от Авеля. Католический теолог Бернхард Вельте свя-

зывал всегда библейского Авеля, думал при мысли о нем о

жителях пещер вулканического происхождения на Масличной

горе, Ölberg под Кёльном, 10 000 лет назад. Об их поклонении

ЛЕС. 3 (23.9.1997) 25

Богу мы можем знать что-то? Бернхард Вельте ощущал себя в ев-

харистическом общении с теми пещерными жителями. Как это

возможно, если у них была другая вера? Или можно говорить о

вере, которая одна у нас с пещерными людьми 10 тысяч лет назад?

Ап. Павел просит понимать жертву Авеля как непоколебимую

веру (Евр 11,4), Иоанн Златоуст в толковании к гл. 4-й кн. Бытия

говорит о верном расположении сердца Авеля, в сравнении с без-

рассудством Каина. У Каина поникло лицо, оттого что его дар был

отвергнут. «И сказал Господь Каину: почему ты раздражился? и

отчего поникло лице твое? если делаешь доброе, то не поднима-

ешь ли лица? а если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит».

Речь уже не о жертвоприношении, а шире, о всяком поступке, ко-

торый у человека может быть добрый и человек поднимает лицо,

и тогда Бог ответно на него взглядывает, или движение сердца мо-

жет пойти косо, и человек мутнеет, смущается, его глаза идут

вниз, он сбит в одиночество, проклятие. От человека зависит хо-

теть себе открытого лица и бояться поникшего лица или подавить

в себе этот страх, как Каин подавил в себе страх перед своей рас-

серженностью, завистью, отпустил, упустил заботу о том, что

комментаторы называют «внутренним расположением».

Эта забота о том, чтобы остаться с долей, с Богом, не оказаться

бездольным, не отпасть от его расположения, или если уже отпал,

то тревога за отпадение или раздражение, зависть, эта взвешен-

ность между состоянием поднятого лица и открытого взгляда и

другим состоянием, опущенности, — без нее можно представить

человека, или ребенка, или косматого. И ребенка, и самого про-

стого человека, их может быть даже в первую очередь, мы знаем

стоящими в постоянном выборе, в постоянной заботе о доле и

убогости, между Каином, который не нужен, а Авелем, который

весело поднимает глаза и встречает взгляд Бога.

Сейчас я введу слово, которого у меня почти не было, закон

человека или человеческой природы. Закон безусловный, первый,

собственно и единственный, потому что в остальном человек не-

определим и свободен, для всякого человека, как бы он ни опреде-

лял свою веру, в любом положении и состоянии и возрасте чело-

века, — это забота о доле, забота в смысле хайдеггеровской Sorge,

доля в смысле наделенности, а не обездоленности, богатства, а не

убогости, или если убогости, то строгой нищеты лучше всякого

богатства.

Прочитать, развернуть этот закон, заботы, ευλάβεια, хорошей

хватки, осторожной боязливости, богобоязненности, мы никак не

можем, скорее он действует раньше всякого нашего определения.

В. В. БИБИХИН

до осознания ведет нас, подсказывает поступки. Всё что мы дела-

ем, то (делаем) повинуясь этому закону. Он действует и в прива-

тивной форме неследования ему? Нет, только кажется, что ему

можно противиться: его отмены, ослабления не может произойти,

но может вмешаться механизм Каина, «пусть будет хуже, тем луч-

ше». Наша свобода не идет здесь дальше возможности присутст-

вовать или не присутствовать там, где мы и без того уже есть.

Только через этот уровень универсального закона человеческой

природы можно читать религию.

Религия окажется внутри своей культуры и языка и образа

жизни всегда восстановлением неписаного закона, инстинкта. Ре-

лигия поэтому в своей сути тот же закон. Всякий религиозный ди-

скурс, наоборот, будет только вторичным.

Инстинкт благочестия, ежесекундный выбор Авеля и опас-

ность Каина это встроенный закон. Надо вернуть слову закон это

значение. Разделение на гражданской закон и религиозный, граж-

данское право и каноническое необходимо для хранения непри-

ступности исходного закона: два параллельных закона, светский и

божественный, как дополнительные способы схватить то, что

трудно до невозможности сформулировать. Наоборот шариат и в

православии паламизм хотят быть прямыми выражениями един-

ственного закона и больше рискуют.

В очередном мыслительном эксперименте не ощущается, что-

бы в каком угодно древнем лесном и косматом состоянии челове-

ка он мог не формироваться, не создаваться законом, о котором я

говорю. Он сохраняет человечество. Закон как сковывающий еже-

минутно.

Религия, этимология этого слова говорит кажется о внимании,

заботе, благочестии, раньше называлась законом. Мы теперь вос-

становим это старое слово, первым значением которого еще не-

давно, лет триста назад было «вера, вероисповедание».

Почему так формально, не содержательно называем: закон че-

ловека, ευλάβεια, осторожная внимательная хватка? Потому что

человек открыт, его природа свобода, и потому что то, с чем чело-

век прежде всего имеет дело в себе и на земле, это неопределимое,

лес. Лес уходит своей бездной, неразведанным и неопределимым,

в табак (можете вспомнить молитвенный табак индейцев, много

крепче нашего).

Закон, о котором мы говорим, надо будет еще сравнить с кате-

горическим императивом Канта.

Повторяю, потому что для человека нет других законов; пото-

му что он перед веществом, в котором он тонет. Материя как

ЛЕС. 3 (23.9.1997)

власть леса, мощь его вещества, дым табака, вино Вакха, нарко-

тик, опьянение, экстаз. Лес, материя, из которой всё, похож не на

древесину для плотника, а на страсть, род, рощу Афродиты, дым и

дух табака, опьянение Вакха, Диониса, отрава коки. Лес тогда и

пожар, огонь страсти. Когда Аристотель называл первовещество

лесом, он имел перед глазами этот лес. Мы еще посмотрим.

2 (9.9.1997)

Упоминались прошлый раз к теме закона и непрестанной мо-

литвы «Откровенные рассказы странника духовному своему

отцу»

*. В аскетической литературе например у афонского стар-

ца иеросхимонаха Феодосия Карульского, ум. 2.10.1937, пустын-

ножитель, на Карулии, почти отвесные скалы в южном Афоне, и

его ученика и послушника Никодима, который в начале 1980-х

был глубоким старцем, эта книга называется просто «Странник».

Нам важно, что молитва должна быть постоянной и соединиться с

дыханием и сердцебиением. Постоянная молитва считается не де-

лом человека, а благодатью. Кровоточивой женщине никто не мог

остановить кровь; блуждание мысли, ее растекание и расточение

сама же мысль не может остановить: она блуждает, среди блужда-

ния в ней мелькает желание остановиться не растекаться, но сама

эта мысль часть блуждания и растекания. Остановил кровотече-

ние Бог, благодатью. В чем участие человека: обязательно он дол-

жен верить, что нерасточение мысли есть. О том, что такое вера,

тоже нужно будет говорить сегодня. Эта вера означает, что чело-

век должен по-честному сам сделать всё что только в его силах

для непрестанной молитвы, чтобы ее благодать могла прийти.

В этом есть парадокс: я всеми силами добиваюсь того, чего, я

знаю, я не могу добиться, и если я сорвусь и скажу себе, ты мо-

жешь отдохнуть, то подарок мне и не состоится.

Опять же, никакой и речи о том, чтобы говорить о ступенях

духовной жизни из опыта, не может быть. Наоборот, если бы

* Книга «Откровенные рассказы странника духовному отцу своему» на-

писана неизвестным автором. Рассказы были переписаны на Афоне настояте-

лем Черемисского монастыря Казанской епархии, игуменом Паисием, и им же

изданы, иждивением этого монастыря. В 1884 г. в Москве вышло уже четвертое

издание. Рассказы были дважды переизданы и за границей, издательством

YMCA-Press, в Париже. Возможно, В.Б. пользовался изданием YMCA-Press.

Мы указываем страницы по изданию Сретенского монастыря (М., 1998).