Бердников Г.П. (глав.ред). История всемирной литературы в 9 томах, Том 1

Подождите немного. Документ загружается.

>518

МИРОВАЯ ЛИТЕРАТУРА НА РУБЕЖЕ НОВОЙ ЭРЫ

Если оставить в стороне историографию, то

сколько-нибудь явные следы греческого влия-

ния на собственно восточные литературы эпохи

эллинизма в большинстве случаев удается об-

наружить лишь с большим трудом. Прежде

всего это влияние почти не коснулось литера-

тур на местных языках, литератур, уходящих

своими корнями в далекое прошлое. Хотя в се-

верной Индии уже в начале II в. до н. э. воз-

никли греческие царства, индийская литерату-

ра этого периода продолжала развиваться, не

подвергаясь воздействию иноземной тради-

ции*. Эллинистические веяния не сказались по

существу и на развитии древнеиранской лите-

ратуры. В Вавилоне при правлении Селевки-

дов составляются научные труды, переводятся

и комментируются ритуальные тексты, перела-

гаются в стихи мифы, но все это оживление

творческой деятельности протекает в духе

местных традиций, традиций клинописной лите-

ратуры, несмотря на то что рядом существуют

и греческий театр, и гимнасии, и учреждения

полиса. Не составляет исключения и обширная

литература палестинских евреев на древнеев-

рейском и арамейском языках. В эллинистиче-

скую эпоху были созданы поздние книги ветхо-

заветного канона, в том числе «Песнь песней»,

«Екклезиаст», «Книга пророка Даниила», неко-

торые разделы «Книги притчей Соломоновых»

и большая часть апокрифов, среди которых име-

лись книги гимнов и поучений, легенды и псал-

мы, а также апокалипсисы с новой религиозной

ориентацией («Книга Еноха», «Книга празд-

неств», «Завет двенадцати патриархов» и др.),

повлиявшие впоследствии на литературу Ново-

го Завета, а во многом даже предвосхитившие

ее. Но ни одно из этих сочинений не только

не обязано своим происхождением греческим

идеям или литературным формам, но и едва ли

несет на себе даже отпечаток их влияния. Те

параллели с эпикурейским и стоическим учени-

ями, которые исследователи находят в «Еккле-

зиасте», по-видимому, вполне объяснимы об-

щими идеологическими веяниями эпохи, а связь

формы того же «Екклезиаста» или другой вет-

хозаветной книги — «Иова» с диатрибой не ну-

ждается в постулировании греческого влияния,

потому что диатриба в своих истоках — не гре-

ческий, а восточный жанр.

Весьма ограниченной в эпоху эллинизма бы-

ла также роль восточных литератур на грече-

* Существует предположение, что часть буддийского

памятника II—I вв. до н. э. на языке пали «Милин-

дапаньха» («Вопросы Милинды») восходит к грече-

скому оригиналу, но никаких сколько-нибудь убеди-

тельных подтверждений этой гипотезы нет, хотя

возможно, что индийский автор «Милиндапаньхи» в

какой-то мере был знаком с греческой литературой,

бытовавшей на Востоке, в частности с Платоном.

ском языке, если иметь в виду под этим терми-

ном произведения, хотя и созданные по-грече-

ски и под воздействием греческих литературных

форм, но опирающиеся на местный материал,

на отечественные предания, концепции и веро-

вания. Такая литература существовала, по-ви-

димому, в Парфянском царстве, где и после

правления Селеквидов в Иране греческий язык

продолжал некоторое время оставаться языком

поэзии. Однако известно о ней немного. В ар-

хиве парфянских царей сохранились четыре гре-

ческих стихотворения (три эпиграммы и лири-

ческая ода в честь Мары-сирийского Аполло-

на), датируемые II—I вв. до н. э. Ода написана

акростихом, популярным в сирийской лирике, и

в нем сообщается имя автора — некоего Геро-

дора, сына Артемона.

Более значительна и несколько лучше сохра-

нилась египетская эллинистическая литература,

в основном представляющая собой переложения

на греческий язык египетских литературных

текстов. Из уцелевших фрагментов этой лите-

ратуры выделяются «Пророчество горшечника»,

содержащее предсказания грозящих Египту бед

в духе древних речений Ипуера и Неферти;

греческий папирус с началом сказки о фараоне

Нектанебе; «Славословие Исиды» — гимн, соз-

данный по канону египетской ритуальной поэ-

зии, но в то же время сближающий Исиду со

всевозможными другими богинями, которые по-

читались в эллинистическом мире.

Наиболее обширной в сравнении с иными во-

сточными эллинистическими литературами бы-

ла литература евреев за пределами Иудеи, в

так называемой диаспоре (рассеянии), и пре-

жде всего в Александрии, где для местных ев-

реев греческий язык в скором времени стал

разговорным и использовался даже при бого-

служении. Наиболее значительным памятником

иудейского эллинизма диаспоры является пере-

вод Ветхого Завета — Септуагинта (III—I вв.

до н. э.). Греческий язык перевода далек от

классической нормы, его лексика и синтаксис

были необычны для греческого слуха, но в це-

лом стиль Септуагинты, сохранивший многое от

своеобразия стиля еврейского оригинала, лег в

основу новой литературной традиции, к кото-

рой примыкает и греческий Новый Завет, и вся

древняя христианская теология и литургия.

Стиль перевода Септуагинты повлиял на так

называемые «II и III Книги Маккавеев» *, пер-

вая из которых излагает историю маккавейско-

го восстания в Иудее (166—164 гг. до н. э.), а

вторая представляет собой псевдоисторическую

* «I Книга Маккавеев» была составлена в конце II в.

до н. э. на еврейском языке под влиянием греческих

историографических сочинений.

>519 МИРОВАЯ ЛИТЕРАТУРА НА РУБЕЖЕ НОВОЙ ЭРЫ

фикцию. Последняя «IV Книга Маккавеев»

(начало I в. до н. э.) написана уже не только

по-гречески, по и вполне в греческом стиле и

духе. Это типичный эллинистический дидакти-

ческий трактат в форме диатрибы, пронизан-

ный стоической моралью и реминисценциями

из Платона.

Своеобразной амальгамой еврейских и грече-

ских философских идей являются также сочи-

нения александрийцев Аристобула (ок. середи-

ны II в. до н. э.) ив особенности Филона (ок.

30 г. до н. э. — 50 г. н. э.). Оба они в духе стои-

ков прибегают к аллегорическому методу ис-

толкования Библии и пытаются согласовать ее

содержание с учениями Пифагора, Платона и

Зенона. Филон, в частности, был главным по-

средником между философией Платона и хрис-

тианской традицией, и для последней особо

важную роль сыграло его учение о логосе как

высшей манифестации божественной актив-

ности.

Для становления ранней христианской лите-

ратуры имели немалое значение и такие эллини-

стические произведения, как III—V книги «Си-

виллиных оракулов» (III книга относится к се-

редине II в. до н. э.) * и «Книга премудрости

Соломоновой» (начало I в. до н. э.), в которых

платоническое противопоставление души и те-

ла и стоическое учение о добродетели сочета-

лись с ярко выраженными мистицизмом и эсха-

тологией в духе современных им еврейских

апокрифов.

Влияние греческой традиции на литературу

диаспоры не ограничивалось заимствованием

философских идей, усвоением чужого языка и

манеры изложения. Были предприняты также

более или менее успешные попытки прямой пе-

ресадки на новую почву чуждых ей до той

поры греческих литературных жанров. Сохра-

нились фрагменты из двух эпосов поэтов Фи-

лона Старшего и Феодота (начало II в. до

н. э.), перелагавших греческими гексаметрами

библейскую историю, а также отрывки траге-

дии «Исход» Иезекииля (ок. 150 г. до н. э.).

Иезекииль, который, по сведениям христианских

писателей, был автором еще нескольких драм,

в своей трагедии достаточно строго следует би-

блейскому рассказу, но обрабатывает его с по-

мощью тех же приемов и в том же духе, в ка-

ком греческие трагики, и в особенности Еври-

пид, обрабатывали сюжеты Гомера.

Наши сведения о грекоязычной еврейской ли-

* Стихи, входящие в собрание «Сивиллиных ораку-

лов» и приписываемые легендарной пророчице Си-

вилле, составлены в разное время и в разных стра-

нах (имеются вавилонская, персидская, греческая

Сивилла и т. д.). Книги III—V считаются в основ-

ном еврейскими.

тературе в Александрии убедительно показы-

вают, что в целом эта литература действительно

была значительным явлением эллинистического

синкретизма, но возможности такого синкретиз-

ма были определены, видимо, специфической

ситуацией эллинизированной диаспоры. Поэтому,

как мы видим, опыт этой литературы лишь в

малой мере характерен для иных литератур Во-

стока.

До сих пор мы говорили о влияниях, шедших

из Греции на Восток. Но культурный синтез

эллинистической эпохи предполагал и влияния

противоположного направления. Приходится,

однако, признать, что если на греческой лите-

ратуре и сказалось воздействие литератур во-

сточных, то сказалось оно в весьма опосредо-

ванной, хотя временами и устойчивой форме.

Можно, правда, перечислить большое число

греческих писателей, риторов и философов, вы-

шедших из отдаленных городов и провинций

эллинистического Востока: из Вавилона, Апа-

меи, Сидона, Тарса, Самосаты, Кирены и т. д.

Но, как мы уже говорили, их произведения

обычно не выходят за рамки греческой литера-

турной традиции, они органично вошли в ос-

новной поток греческой мысли и письменности

и должны быть рассматриваемы в его русле.

Лишь немногие внесли в него новые, восточные

по происхождению, элементы.

Оригинальным писателем-новатором был, ви-

димо, Менипп из Гадар (в Сирии), живший в

начале III в. до н. э. От его произведений почти

ничего не осталось, но имя его ассоциируется

с новым жанром греческой литературы — ме-

нипповой сатурой. Преемниками Мениппа в этом

жанре стали сириец Мелеагр (140—70 гг. до

н. э.), опять-таки из Гадар, и римлянин Вар-

рон. От менипповых сатур Варрона также со-

хранились только фрагменты, но известно, что

он повлиял на Горация, Сенеку, Ювенала и Пе-

трония, в то время как непосредственно самим

Мениппом вдохновлялся Лукиан. Основной

формальной особенностью язвительных и паро-

дийных менипповых сатур было смешение в

пределах одного и того же текста стихов и про-

зы. Классическая греческая литература такого

смешения не знала — это традиционная семит-

ская (ср. арабские макамы) и вообще восточ-

ная форма («обрамленная повесть»). Поэтому,

когда вслед за Мениппом и Мелеагром мы об-

наруживаем чередование прозы и стихов в

отдельных произведениях Сенеки, Петрония и

даже Боэтия, то вправе видеть здесь следы во-

сточного жанрового влияния.

Еще более значительным по своим последст-

виям было восточное влияние на становление

греческого романа. Предположить такое влия-

ние заставляют нас не столько традиционно эк-

>520

МИРОВАЯ ЛИТЕРАТУРА НА РУБЕЖЕ НОВОЙ ЭРЫ

зотические сюжеты греческих романов III—

V вв., сколько тот факт, что сами истоки жанра

ведут на Восток. Видимо, ко II в. до н. э. восхо-

дит первая версия «Романа об Александре»,

приписанного впоследствии Каллисфену и в

различных вариантах известного всему миру

от Британии до Малайи. Роман этот, как пока-

зывают обнаруженные не так давно папирусные

фрагменты, возник на египетской почве, насы-

щен чудесами и фантастическими приключени-

ями, и его содержание было окрашено египет-

ским патриотизмом. Приблизительно тогда же,

когда и «Роман об Александре», в египетской

диаспоре на греческом языке, близком к языку

Септуагинты, был написан роман «Иосиф и

Асенеф», в котором беглое упоминание в Биб-

лии о женитьбе Иосифа на дочери некоего еги-

петского жреца (Быт. 41, 45) было развернуто

в насыщенное любовными и авантюрными эле-

ментами повествование *. В том же духе псев-

доисторического сказочного вымысла изложе-

ны приключения Моисея в уже упоминавшейся

еврейской истории Артапана и составлен ва-

вилонский «Роман о Нине» (I в. до н. э.), ле-

гендарном царе ассирийцев. Был, наконец,

сирийцем, хорошо знавшим отечественную лите-

ратуру и язык, Ямвлих (II в. н. э.), чья «Ва-

вилонская повесть» известна нам лишь в пе-

ресказе. Насколько можно думать, в содержа-

нии ранних романов всегда сочетались два ос-

новных мотива: легендарно-исторический, сво-

дящийся, в духе восточной эллинистической

историографии, к прославлению мудрости, до-

бродетели и необычных подвигов героя, и эро-

тический, причем первый играл основную роль.

Оба эти мотива были унаследованы, по всей

очевидности, позднеантичным греческим рома-

ном, но «исторические» компоненты сюжета

оказались в нем отодвинутыми на второй план.

Отдельные примеры восточных влияний в

греко-римской литературе, так же как и влия-

ний, шедших в обратном направлении, можно

было бы и умножить, однако число их все же

будет невелико, и они свидетельствуют скорее

о возможностях литературных связей между

народами эллинистического мира, чем о под-

линной реализации этих возможностей. Слиш-

ком велико было взаимное отчуждение в пред-

шествующие эпохи, и требовались более дли-

тельные и повсеместные контакты, чтобы соз-

дать необходимый для равноправного и разно-

стороннего литературного обмена идеологиче-

ский климат, согласовать и в какой-то мере

* Роман «Иосиф и Асенеф», весьма популярный в

Средние века, переводившийся на латинский, сирий-

ский, армянский, коптский, эфиопский, старославян-

ский и среднеанглийский языки, впоследствии ока-

зался почти забыт и читателями, и специалистами.

унифицировать разнородные представления,

традиции и устремления. В конце концов элли-

низм такой климат создал, однако последствия

этого в полной мере сказались уже в столетия,

падающие на расцвет Римской империи.

Эллинизм подорвал основы прежних государ-

ственных объединений, как восточной деспотии,

так и греческого полиса. Полисный (общинный)

идеал потерпел крах, границы мира, в котором

полису суждено было затеряться, неизмеримо

расширились, и духовной опорой в нем теперь

становятся универсализм и, как естественная

на него реакция, индивидуализм. Величайшим

достижением эллинистической эпохи было при-

знание того, что, по крайней мере потенциаль-

но, все люди равны, и отсюда возникла концеп-

ция мира как единого общества (ойкумены).

Уже киник Диоген в ответ на вопрос, из како-

го города он происходит, отвечал: «Я гражда-

нин мира». Универсалистские идеи сказались на

деятельности Александра Македонского, равно

воодушевляли и стоиков, и эпикурейцев.

Вместе с тем в философии, искусстве и лите-

ратуре кризис полисного миросозерцания обу-

словливает движение от абстрактно-героическо-

го к конкретно-гуманистическому идеалу, от

общего к индивидуальному. Именно в эллини-

стическое время развивается искусство реали-

стического портрета, в литературе трагедия ус-

тупает место новой комедии, а интерес к под-

вигам мифических героев вытесняется интере-

сом к любовным историям и быту рядовых лю-

дей. Для эллинистической философии харак-

терно стремление разрешить вопросы практиче-

ской пользы, космология и физика в ее учени-

ях служат лишь подпорками для этики. Обе

важнейшие философские школы эллинистиче-

ской эпохи — эпикуреизм и стоицизм — исходи-

ли из того, что человек пс«рестал быть частицей

полиса и ценен сам по себе. Целью их учений

было благо отдельного человека, и отсюда —

проповедь добродетели и самодисциплины. При

этом обе школы, особенно стоицизм, впитали в

себя не только эллинское философское насле-

дие, но и этические воззрения и устремления

древних восточных мыслителей. Большинство

учителей Стой, в том числе и ее основатель Зе-

нон, были выходцами с Востока, и в их учении

о моральном долге, в их космогонических воз-

зрениях, наконец, в их склонности к монотеиз-

му слышатся отзвуки то ветхозаветной пропове-

ди, то вавилонских астрологических учений.

Космополитические и индивидуалистические

тенденции эпохи особенно явно сказались в об-

ласти религии. Взаимопроникновение культур

Востока и Запада выразилось, в частности, в

возникновении синкретических культов. Отож-

дествленные с местными богами, почти во всех

>521 МИРОВАЯ ЛИТЕРАТУРА НА РУБЕЖЕ НОВОЙ ЭРЫ

эллинистических городах почитались боги иных

народов. Культ египетского Осириса проник в

Афины, и там же нашли себе приверженцев си-

рийские Адад и Атаргатис, фригийская Кибе-

ла, иранский Митра. С другой стороны, грече-

скому Зевсу, уподобленному Яхве или же Белу

(Ваалу) и Мардуку, приносились жертвы в Ие-

русалиме и Вавилоне, а вавилонской Нанайе —

в Египте и Согдиане.

Процесс религиозного синкретизма нередко

выливался в попытки создания монотеистиче-

ской религии. Атрибуты отдельных богов пере-

носились на одного бога, и предтечей такого

единого верховного существа были, например,

Серапис, чей культ сначала был введен Птоле-

меем I в Александрии, а затем распространился

по всему эллинистическому миру, греческий

Дионис или египетская Исида, которую чтили в

это время повсюду — от Галлии до Сирии.

Изменилось и отношение к богам. В глазах

верующих они теперь в первую очередь рас-

сматривались как источник и оплот нравствен-

ного возрождения мира, личного спасения и бес-

смертия. Отсюда — новые эпитеты, которые стали

к ним прилагаться.— «Спаситель», «Благо-

детель» и т. п.; отсюда — повсеместное распро-

странение религиозных мистерий (орфических,

дионисийских, мистерий Исиды, Кибелы, Митры

и пр.), участие в которых, с точки зрения ве-

рующего, очищало человека и приобщало его к

судьбе бессмертного, умирающего и воскресаю-

щего бога. Стремление индивидуума, чувствую-

щего себя беззащитным в окружающем мире,

страдающего от социального гнета и политиче-

ских бурь, к спасению, его вера в приход мессии

и справедливый божественный суд на людьми

выразились также в создании тайных обществ,

религиозных общин типа пифагорейских в Гре-

ции и кумранской в Иудее.

Тем самым, как мы видим, эллинизм уже

подготовил почву для возникновения мировых

религий, получивших такое именование по ши-

роте и глубине своего воздействия на идеологию

и культуру различных народов эпохи Римской

империи и перехода от Древности к Средневе-

ковью. Естественно, что литературные связи

этой эпохи во многом были определены путями

распространения и самим характером мировых

религий, одной из которых было христианство.

Раннее христианство явилось в известной

мере итогом идеологических устремлений элли-

нистической эры. Оно удовлетворило растущую

потребность в монотеизме, исходило из пред-

ставлений о ценности отдельной личности и ее

внутреннего духовного мира, отразило идеи

общности людей и их равенства, хотя и препод-

несло их в форме религиозной утопии и мифа.

Христианство зародилось в исторических усло-

виях Палестины I в. н. э. Насколько мы можем

судить, первоначальная христианская проповедь

не преследовала глубоких метафизических це-

лей. Новое учение было назидательно и конк-

ретно. Но обычные нужды и обязанности лю-

дей оно стремилось поднять до уровня общих

ценностей. Ранних христианских проповедни-

ков вдохновлял пафос и способы убеждения

пророков Ветхого Завета, и в то же время они

свободно интерпретировали их доктрины под

влиянием потребностей своего времени. Понятие

царства господня было освобождено от этниче-

ских рамок и преобразовано в некое подобие

духовной общности; социальные и политиче-

ские ожидания будущего были переосмыслены

с этических позиций, подчеркивающих роль ин-

дивидуальных усилий и личной ответственности.

Идеологический синкретизм (или синтетизм)

эпохи способствовал вторжению в христианство

восточной демонологии, иранских эсхатологиче-

ских и дуалистических концепций, малоазий-

ских и египетских культов умирающего и вос-

кресающего бога, а как только вновь созданная

религия проникла в среду диаспоры, она обога-

тилась греческими и римскими элементами.

Этот чисто эллинистический синтез различных,

традиций, так же как и устный по форме и праг-

матический по духу характер первых христиан-

ских проповедей, определил основные черты

ранней христианской литературы. Авторы пер-

вого века христианства охотнее прибегали к

поэтическим символам, чем к формальной тео-

логии. Притчи и сентенции Иисуса в Еванге-

лиях, эсхатология и мистика «Апокалипсиса»

Иоанна, поучения Павла в его посланиях апел-

лировали скорее к чувству, чем к логическому

рассуждению, строились с помощью наглядных:

чувственных образов и в поэтическом стиле.

Евангелие от Марка сохранило некоторые осо-

бенности устной речи и колорита арамейского

языка, на котором началась проповедь. В нем,,

как и в Евангелиях от Луки и от Матфея, ис-

пользован метод компиляции всевозможных

устных легенд, хорошо знакомый литературам

Древности и Средневековья. Напоминают пись-

ма Эпикура, но более интимны и доверитель-

ны по тону включенные в Новый Завет послания

апостола Павла. В том же духе, но с широким

применением приемов эллинистической историо-

графии составлены канонические «Деяния апо-

столов». Наконец, почти целиком в русле во-

сточной эсхатологической литературы сложил-

ся «Апокалипсис» Иоанна, в нем возрождаются

в христианской обработке вдохновенная речь R

мистические озарения ветхозаветных пророков.

В первой половине II в. н. э. происходит тео-

логическая переориентация христианской лите-

ратуры на греческом языке и одновременна

>522

МИРОВАЯ ЛИТЕРАТУРА НА РУБЕЖЕ НОВОЙ ЭРЫ

усиливается влияние на нее античной филосо-

фии и античных образцов. Уже в Евангелии

от Иоанна ясно ощущается изменившаяся ду-

ховная атмосфера, автор вкладывает в уста

Иисуса свою метафизику и христологию, и если

в первых трех Евангелиях Иисус совершает

чудеса, чтобы облегчить страдания людей, то

здесь они призваны подтвердить его божествен-

ную сущность. Теологические вопросы и про-

блемы организации церкви начинают домини-

ровать в поздних посланиях апостола Павла и

во всем жанре посланий, созданном по их образ-

цу. В новых апокалипсисах («Пастырь» Гермы,

«Апокалипсис» Петра) ближневосточная эсха-

тология в значительной мере замещается антич-

ными представлениями, а мистические видения

потустороннего мира становятся литературным

•средством изложения церковного этического

учения, наконец, появление первых апологий

(Аристида, Юстина) знаменует окончательный

переход от старого типа непосредственной, ин-

туитивной христианской литературы к литера-

туре аналитической и философской, построен-

ной по греческим образцам.

Специфика ранней христианской литературы,

и по существу и по форме не имеющей локаль-

ного характера, способствовала ее удивительно

быстрому и широкому распространению. Идеоло-

гический синтетизм эпохи (наследие эллиниз-

ма) и новое исторически возникшее единство

«римского мира» обусловили и облегчили этот

процесс. Христианство оказалось способным

каждый раз вступать в связь с новым языком и

новой культурой. Перевод для евангельской про-

поведи не был препятствием, ибо она апеллиро-

вала к природе людей как таковых и не претен-

довала быть умозрительной философией. Ее

орудием были притча, назидательный рассказ,

молитва и мистическое откровение, она опира-

лась на афористическую мудрость и народные

верования, которые не знают языковых барье-

ров. Вскоре после своего зарождения христиан-

ство нашло благоприятную почву в Малой Азии

и Египте, а оттуда стремительно распространи-

лось по греко-римскому Средиземноморью.

С другой стороны, уже во II в. н. э. оно стало

популярным в Месопотамии и Сирии и в начале

IV в. проникло в сасанидский Иран, Индию и

далее — в Центральную Азию и Китай. Нако-

нец, благодаря греческим, но еще больше ара-

мейским миссионерам христианство быстро

утвердилось в Верхнем Египте, Судане и Абис-

синии, а на севере в конце III в. стало офици-

альной религией Армении и в IV в.— Грузии.

Это движение христианской религии вызва-

ло к жизни переводную литературу, небывалую

по размерам вплоть до Нового времени. Пер-

вейшей задачей христианских церквей на Во-

стоке был перевод на местные языки Библии,

и эти переводы заложили начала или, по край-

ней мере, во многом содействовали развитию

арамейской (сирийской), коптской, армянской,

грузинской и эфиопской литератур. На Западе

Римская церковь некоторое время пользова-

лась только греческим языком. Но, по-видимо-

му, в конце II в. в Северной Африке появились

на латыни Новый Завет и первые деяния му-

чеников, и вскоре латинский язык стал язы-

ком церкви в Риме и в Галлии, в Германии и

в Испании.

Переводы христианских сочинений не были

переводами в современном смысле этого слова,

их уместнее назвать переложениями, версия-

ми, обработками оригинальных текстов. В этих

переводах находили отражение местные пред-

ставления, верования, традиции различных

христианских народов. Но известное литера-

турное единство ими было создано, и распрост-

ранение христианской литературы, как и про-

исходившее приблизительно в то же время

распространение манихейской и буддийской

литератур, перебросило (или в иных случа-

ях — укрепило) культурные мосты между от-

дельными странами.

Первыми переводами христианской литера-

туры на местные языки были, как уже гово-

рилось ранее, переводы Библии. Ваяшую роль

среди этих языков играл восточный диалект

арамейского языка, который и использовался

как литературный еще до распространения

христианства, а затем стал официальным язы-

ком христиан Сирии и Месопотамии. В середи-

не II в. н. э. на этот диалект, получивший на-

звание сирийского, был переведен, по-видимо-

му, с древнееврейского оригинала Ветхий За-

вет. Впоследствии этот перевод был отредакти-

рован под влиянием Септуагинты, и к нему

добавили книги Нового Завета. Сирийская

Библия, известная под названием «Пешита»,

т. е. «простая», или «безыскусная», имела на

Востоке огромное значение. Вместе с сирий-

ским христианством она попала в Армению,

Иран, Индию, Туркестан и Китай, и масштабы

ее распространения в известной мере предво-

схитили распространение Корана.

В том же II в. появились сирийские перево-

ды и отдельных греческих Евангелий, среди

которых наиболее популярным был «Диатес-

сарон» Татиана, компиляция из четырех кано-

нических Евангелий. Евангелие Татиана отме-

чено рядом своеобразных и оригинальных черт;

впоследствии оно было осуждено церковью и

известно нам лишь по сирийским комментари-

ям к нему и более поздней арабской версии.

Спустя приблизительно два столетия после

появления сирийской Библии, в середине IV в.

>523 МИРОВАЯ ЛИТЕРАТУРА НА РУБЕЖЕ НОВОЙ ЭРЫ

н. э., египетскими христианами был закончен

перевод Ветхого и Нового Заветов на коптский

язык, который представлял собой последнюю

стадию развития хамитического языка эпохи

фараонов. В то время как египетская аристо-

кратия была почти полностью эллинизирована,

благодаря коптскому языку сохранялась в из-

вестной мере преемственность местных, народ-

ных традиций. В свою очередь, появление

коптской Библии ознаменовало собой вытесне-

ние из литературного обихода в Египте языка

греческого и создало предпосылки для разви-

тия обширной коптской христианской литера-

туры.

В V в. уже после того, как христианство

одержало победу в Абиссинии, Армении и

Грузии, Библия либо отдельные ее книги были

переложены на эфиопский, армянский и гру-

зинский языки. При этом если эфиопский пе-

ревод в основном восходил к греческой Септуа-

гинте, то армянский и грузинский — примыка-

ли к сирийской «Пешите».

Восточные переводы Библии иллюстрируют

широкий масштаб культурных взаимосвязей

первых веков н. э. Значение их, однако, не ог-

раничено только этим, как не ограничено оно

и пределами собственно христианской литера-

туры. Как правило, они в значительной мере

повлияли на последующую местную литера-

турную традицию и литературный язык, и в

каждом отдельном случае их роль была даже

большей, чем впоследствии, например, роль

перевода Лютера для немецкой литературы и

немецкого языка.

Но особенно популярными жанрами пере-

водной христианской литературы на Востоке

были всякого рода легенды из жизни Иисуса,

деяния его учеников и апостолов, истории о

мучениках и святых, составившие обширную

апокрифическую литературу. Обилие подобно-

го рода апокрифов объясняется извечной на-

родной любовью к волшебным рассказам и

сказкам, их популярностью в местных тради-

циях, и эта любовь умело использовалась хри-

стианскими авторами в нравоучительных и ре-

лигиозно-дидактических целях. Включение в

переводные апокрифы знакомых сюжетов обе-

спечивало апокрифам широкое распростране-

ние, хотя привычные мифологические представ-

ления и замещались с их появлением мифо-

логией христианской.

Переводчики христианских апокрифов еще

менее, чем переводчики канонических сочине-

ний, были простыми копиистами, они почти

всегда стремились «улучшить» свои оригина-

лы, приспособить их к отечественным традици-

ям и верованиям. Поэтому, например, в копт-

ских апокрифах мы сталкиваемся с той же сти-

хией чудесного и магии, которая нам знакома

еще по древним египетским сказкам. Большую

часть коптских апокрифов составляют сочине-

ния так называемых гностических сект, в уче-

нии которых о путях познания (гносисе) рели-

гиозной истины христианская идея спасения

мира была сплавлена с наследием восточных

религий: иранским дуализмом, сирийско-фини-

кийской демонологией, вавилонской астрологи-

ей, египетской магией. В коптских апокрифи-

ческих Евангелиях (Евангелие египтян, Еван-

гелие от Марии, Евангелия от Фомы,

Филиппа, Иуды и др.)» рукописи которых

относятся к III—IV вв. н. э., а грече-

ские оригиналы обычно восходят ко II в. н. э.,

особенно популярны всевозможные рассказы о

детстве Марии и Иисуса, о пребывании спаси-

теля во гробе и его вознесении на небо, т. е.

такие рассказы, которые представляют благо-

датную почву для фантазии и нанизывания чу-

дес. Магией чисел и фантастической мифоло-

гией пронизаны и другие апокрифы гностиков

на коптском языке, в том числе «Пистис Со-

фия» («Вера-Премудрость») и «Премудрость

Иисуса Христа», предназначенные открыть ве-

рующим мистический путь к освобождению ду-

ха из пут греховной материи. Близки по своему

характеру к гностическим сказочным апокри-

фам и коптские деяния апостолов: Петра, Пав-

ла, Иоанна, Андрея и др. Среди них особенно

известны «Деяния Павла и Теклы», содержа-

щие своего рода христианский роман о Павле

и крещенной им девушке Текле: язычники

отдали Теклу на растерзание диким зверям, но

те пощадили ее, сами осененные благодатью.

Фрагменты этого, как и многих других копт-

ских деяний, сохранились также на сирийском,

арабском, эфиопском и латинском языках.

В рамках апокрифических сочинений под

влиянием переводов с греческого со временем

возникали тексты на восточных языках, при-

надлежавшие целиком к местной традиции.

С культом Марии, особенно распространенным

в Египте, связан один из первых, видимо, ори-

гинальных коптских апокрифов «Разговор Иису-

са со своей матерью». На сирийском языке в

середине III в. были созданы переведенные

впоследствии на греческий «Деяния Фомы» —

фантастический апостольский роман. В этом ро-

мане, как и обычно в апокрифах, много чудес

(например, Фома воскрешает юношу, убитого

драконом), но за сказочной оболочкой нередко

угадывается в какой-то мере достоверное истори-

ческое ядро. Так, рассказ о посещении апосто-

лом Фомой Индии (по этому рассказу, Фома

берется построить для царя Гундафора дво-

рец, но воздвигает его не на земле, а на небе,

истратив царские деньги на милостыню и по-

>524

МИРОВАЯ ЛИТЕРАТУРА НА РУБЕЖЕ НОВОЙ ЭРЫ

мощь бедным), как полагают, косвенно отра-

жает, хотя и в фантастически искаженном виде,

подлинную историю проникновения в Индию

христианских миссионеров.

Стиль и характер переводов с греческого ока-

зал решающее влияние и на первых восточных

христианских богословов, писавших на родном

языке и стоявших у истоков местной христиан-

ской литературной традиции. В коптской лите-

ратуре таким богословом были основатель копт-

ского монашества Пахомий (начало IV в.),

оставивший после себя послания и монастыр-

ские установления, переведенные впоследствии

на греческий и латинский языки; в сирийской

литературе — гностик Бардесан (род. в 154 г.)

и его ученики. От богословских сочинений са-

мого Бардесана, а также приписываемых ему

трактатов по истории и философии Армении и

Индии ничего не сохранилось. Но о его уче-

нии и методах рассуждения мы можем судить

по «Книге о законах стран» (в греческом пе-

реводе— «О судьбе»), написанной его учени-

ком Филиппом, где тот выводит своего учителя

дискутирующим на манер платоновского Сок-

рата о свободе воли и утверждающим на при-

мерах обычаев разных народов независимость

человека от судьбы.

Однако особо важную роль, и с точки зрения

развития сирийской литературы и всей хри-

стианской литературы в целом, играет творче-

ство Бардесана как автора религиозных гимнов.

По отзыву знаменитого преемника Бардесана

в сирийской поэзии Ефрема Сирина (ок. 306—

373) Бардесан сочинил не менее 150 псалмов

и мелодий к ним. Не меньшее число псалмов

приписывается и сыну Бардесана — Гармонию.

Подлинные стихи Бардесана и Гармония не

уцелели, но по крайней мере два гимна в апо-

крифических «Деяниях Фомы» принадлежат,

как установлено, поэтам их школы. В сирий-

ской гимнографии христианская тематика соче-

тается с поэтическими приемами и лексически-

ми формулами, восходящими еще к древней

месопотамской традиции, причем образ Христа

подчас наследует символику вавилонского Там-

муза. Характер гимнов позволяет заключить,

что ко времени жизни Бардесана сирийская

поэзия имела за плечами долгую историю. По-

этому, когда мы обнаруживаем некоторые фор-

мальные особенности сирийских гимнов (устой-

чивую силлабическую структуру, специфиче-

скую строфику, использование акростихов, па-

раллелизмов, алфавитную последовательность

строк и даже рифму) сначала в греческих, а

затем и в латинских христианских гимнах, мы

вправе предположить, что с возрастанием роли

церковных песнопений сирийский стих оказал

влияние на западное стихосложение. Вероятно,

с этим связано и появление тонического стиха

в византийской поэзии, поздней латыни, а за-

тем и в других языках Европы. Как и в ряде

иных случаев, каналом проникновения сначала

служила религия, но вслед за тем заимствован-

ная форма натурализировалась в светской поэ-

зии. И эта примечательная по своим резуль-

татам роль сирийского стихосложения также

свидетельствует, что тесный контакт многочис-

ленных христианских литератур первых веков

н. э. не был односторонним и обогатил не толь-

ко восточную, но и западную литературные

традиции.

Спустя приблизительно два столетия после

появления первых христианских сочинений на

арамейском Востоке возникла новая религия,

универсальные цели которой и влияние на ли-

тературу во многом напоминали раннее хри-

стианство. Основатель этой религии Мани (или

Манихей) родился, по всей видимости, в 215—

216 гг. в Вавилоне. Его учение, как и христиан-

ство, в значительной мере было наследием идео-

логического синкретизма эллинистической и

римской эпох.

Манихейство сложилось в рамках традицион-

ного восточного дуализма, представляющего мир

как арену вечной борьбы светлого и темного

начал и видящего смысл жизни в помощи

светлому, доброму началу ради окончательного

преодоления зла. Как следствие этого системы

макрокосма и микрокосма в манихействе сли-

вались в единстве: назначение мира и назначе-

ние человека соответствовали друг другу, и

этические идеи были в глазах Мани отражением

космического порядка, а устройство Вселенной

наглядно воплощало в себе коренной этический

принцип. Во всем этом было мало оригиналь-

ного; манихейство вобрало в себя многие идеи

христианства и гностицизма, зороастризма и

буддизма. Оригинальной была, пожалуй, откро-

венность этого синтеза. Впервые какая-то рели-

гия не только не противопоставляла себя иным

верованиям, но и охотно признавала себя вое-

преемницей — воспреемницей, правда, совер-

шенной — всех остальных вер. В числе проро-

ков — предшественников Мани — манихейские

тексты называют Адама и Ноя, Заратуштру и

Будду, Авраама и Иисуса, но полное и окон-

чательное знание призван был возвестить

только Мани—«Посланец Света». В манихей-

стве, таким образом, тенденции религиозного

синтеза, которые явственно ощутимы и в элли-

нистических религиях, и в христианстве, вы-

ступают в осознанной, можно сказать, узако-

ненной форме.

Универсальный характер учения Мани, так

же как отвечающее потребностям времени

стремление объяснить наличие зла в мире я

>525 МИРОВАЯ ЛИТЕРАТУРА НА РУБЕЖЕ НОВОЙ ЭРЫ

способы его устранения, сделали это учение по-

пулярным в самых отдаленных уголках земли.

Сам Мани, согласно преданию, проповедовал

почти во всех провинциях обширной Сасанид-

ской империи и побывал даже в Кашмире и

Тибете. В манихейском трактате «Шапура-

кан», приписываемом перу Мани, говорится:

«...прежние веры были в одной стране и на

одном языке. Лишь моя вера — для каждой

страны и для всех языков, и до самых дальних

стран дойдет мое учение». Преемники и после-

дователи Мани, действительно, принесли новую

религию в средневековую Европу, Египет и

Палестину, Среднюю Азию и Дальний Восток.

Манихейские идеи воплотились в воззрениях

антиклерикальных сект павликиан и мондраки-

тов в Армении, богомилов в Болгарии, альбигой-

цев в Западной Европе. Манихейство укорени-

лось среди согдийцев и в иранских колониях

Синьцзяна (Восточного Туркестана), в начале

VIII в. оно проникло в Китай, а с 763 по 840 г.

считалось официальной религией уйгурской

державы. Соответственно фрагменты манихей-

ской литературы дошли до нас на сирийском,

греческом, латинском, коптском, арабском,

иранских (парфянском, среднеперсидском и

согдийском), китайском, древнетюркском (уй-

гурском) и некоторых других языках.

С универсальной основой и назначением ма-

ыихейской религии связаны важные особенно-

сти этой литературы. Прежде всего они объяс-

няют попытку охранить манихейскую проповедь

от изменений и трансформаций, которые гро-

зили ей ввиду бытования на многих языках и

среди многих народов. Мани полагал, что докт-

рины, провозглашенные Заратуштрой, Буддой

и Иисусом, были искажены, а их церкви рас-

пались на ячейки враждующих сект, потому что

основоположники этих церквей не оставили по-

сле себя письменных сочинений, но проповедо-

вали только устно, передоверив долг записи

учения своим ученикам, слово которых не мог-

ло иметь, однако, абсолютного авторитета. Ма-

нихейство, в отличие от других вер, с самого

начала возникло как письменная религия, и

Мани чтится своими последователями не толь-

ко как пророк и реформатор, но и как сочини-

тель, как автор священного канона *. Этим объ-

ясняется и культ книги в манихействе. Пере-

* Манихейская традиция в разных странах приписы-

вает Мани разное число сочинений: от четырех до

семи. Наиболее вероятно, ему принадлежали следую-

щие книги: «Живое евангелие», «Книга исполинов»,

«Сокровище жизни», «Книга мистерий» и «Шапу-

ракан». Первые четыре были написаны на арамей-

ском языке, а последняя — на среднеперсидском, но

дошли они до нас главным образом в коптских,

уйгурских и согдийских фрагментах, а также в ци-

писчики и переводчики священных текстов за-

нимали в церковной иерархии ведущее поло-

жение, в их обязанности входило неукоснитель-

но и скрупулезно следовать духу и букве кано-

низированных оригиналов; а тщательное кал-

лиграфическое оформление рукописей, украше-

ние их заставками и иллюстрациями, которое

было заповедано самим Мани, бывшим, по пре-

данию, выдающимся художником, принесли

манихейским книгам и на Востоке, и на Западе

славу шедевров живописи.

Эти охранительные и унифицирующие тен-

денции привели к известному единообразию

манихейской литературы на всем протяжении

ее развития, к последовательной ориентации на

древнейшие образцы, отразившие синкретиче-

ский облик религиозных литератур Передней

Азии II—III вв. н. э. Те же жанры, которые

были излюбленны в сочинениях гностических и

христианских сект Сирии и Месопотамии —

евангелия, апостольские деяния, послания, от-

кровения, жития мучеников, псалмы, молитвы,

гимны и т. д.,— составили и манихейскую лите-

ратуру. По содержанию эта литература, как и

иные литературы Востока, полна необычных и

чудесных описаний, призванных воздействовать

на человеческую фантазию, предложить ей ми-

стические загадки и разгадки тайн мироздания.

Псевдоисторические предания перемежались в

ней с фантастическими приключениями: драко-

ны, великаны, морские чудовища, которые пы-

тались помешать проповеди святого или пре-

рвать его аскезу на берегу моря либо в пустыне

и которых он побеждал с помощью чуда, дока-

зывая тем самым истинность и всесилие своей

веры.

По мере распространения манихейской лите-

ратуры в отдаленных странах Востока и Запада

переднеазиатские легенды, из которых манихеи,

как и другие религиозные секты, черпали со-

держание своих книг, попадали на новую почву

и входили в качестве составной части в новую

литературную традицию. Это случилось не толь-

ко с отдельными легендами, но и с целыми кни-

гами, с их теологическими и космогоническими

концепциями. Так, одно из сочинений Мани,

«Книга исполинов», дошедшая до нас в согдий-

ских, уйгурских и коптских фрагментах, по-ви-

димому, не что иное, как свободная обработка

древнееврейской «Книги Еноха», с которой Ма-

ни был знаком по ее сирийской версии. Как это

происходило и в христианской литературе, с

манихейскими текстами перекочевывали в но-

вые страны и неведомые им до этого литера-

татах у позднейших авторов. Кроме того, известны

отрывки из отдельных посланий Мани и, может быть,

несколько составленных им псалмов.

>526

МИРОВАЯ ЛИТЕРАТУРА НА РУБЕЖЕ НОВОЙ ЭРЫ

турные жанры и формы, в частности, стихот-

ворные. Например, среди среднеазиатских ма-

нихейских фрагментов обнаружены так назы-

ваемые «Псалмы Фомы» (манихейского апосто-

ла Map Амо), структура строф которых, осно-

ванная на параллелизмах и повторах, подчи-

няется обычным законам семитической поэзии.

Подобного же рода параллелизмы и повторы

характеризуют стихи из «Живого евангелия»,

приписываемые самому Мани:

Я, ученик повинующийся,

родился в земле Вавилонской.

Я родился в земле Вавилонской

и у Истины врат оказался.

Я, ученик наставляющий,

ушел из земли Вавилонской.

Я ушел из земли Вавилонской,

чтобы кликнуть клич всему миру.

Но как ни сильны были унифицирующие

тенденции в манихейской литературе, все же

потребности пропаганды учения Мани среди

народов с различными традициями обусловили

достаточно широкое усвоение ею сказаний, ми-

фов, верований и представлений, распростра-

ненных в тех странах, где развертывали свою

деятельность манихейские миссионеры. Не по-

ступаясь фундаментальными принципами, но

сочетая догматический ригоризм с формальной

гибкостью, манихейская литература проявила

способность выступать по мере необходимости

всякий раз в новой по видимости оболочке

(языческой или христианской, мифологической

или этической). Это приводило к тому, что поч-

ти каждая религия, с которой сталкивалось ма-

нихейство, склонна была рассматривать его как

собственную ересь. Это выражалось также в

том, что манихеи легко включали чужеземных

богов в свой пантеон или отождествляли их с

высшими существами или абстрактными прин-

ципами своей религии. В средневековых иран-

ских рукописях персонажам оригинальных со-

чинений Мани, написанных по-сирийски, соот-

ветствуют иранские имена: Ахура Мазда вме-

сто Прародителя, Митра вместо Животворного

духа и т. д. В центральноазиатских фрагментах

Мани нередко представлен как последнее во-

площение Будды и упоминаются имена иных

будд и боддхисаттв. То же касается литератур-

ных форм и жанров. В восточной Азии мани-

хейские богословские трактаты часто прини-

мали форму буддийских сутр, в Европе — гре-

ческих апологий или посланий.

Излюбленным жанром манихейской литера-

туры была притча. Как правило, манихейские

притчи или просто заимствованы из библейской

литературы, или близки ей по духу и содержа-

нию. Так, в одном из турфанских фрагментов

рассказывается о богатом человеке, пригласив-

шем к себе домой царя и его приближенных.

Этот человек щедро угостил царя и придвор-

ных, но забыл в должное время зажечь светиль-

ники, и царь заподозрил его в злом умысле. За-

метив, что царь переменился к нему, хозяин в

страхе упал в обморок, и только тогда его слу-

ги зажгли перед царем тысячу лампад. Царь

понял, что хозяин невиновен, и, простив его,

наградил подарком. В морали, добавленной к

притче, объясняется, что хозяин, не засветив-

ший светильники,— верующий мирянин, обыч-

но склонный к легкомыслию и забвению своего

долга; его слуги — добрые дела его; царь —сам

Мани; придворные — избранники церкви и т. д.

Подобная притча вполне могла бы быть вклю-

ченной не в манихейскую проповедь, а в хри-

стианское Евангелие.

Но вот в согдийских манихейских текстах

встречается притча иного характера: «Некогда

был большой пруд, и в этом пруду жили три

рыбы. Первая рыба была „однодумной

, вто-

рая — „стодумной

, а третья — „тысячедум-

ная

. Однажды пришел туда рыбак и забросил

свой невод. Он поймал двух рыб „многодум-

ных

, но не удалось ему поймать рыбу „одно-

думную

». Точно такая же притча содержится

в ряде обработок индийской «Панчатантры», в

арабской «Калиле и Димне» и, как многие

иные вставные манихейские рассказы, непо-

средственно заимствована из фольклора тех на-

родов, среди которых проповедовалось манихей-

ское учение.

Поскольку манихеи, с одной стороны, обиль-

но черпали мотивы, сюжеты и формы из мест-

ных фольклорных и литературных источников,

а с другой — их общины и вместе с ними их

тексты распространялись на огромном прост-

ранстве — от Атлантики до Тихого океана, мно-

гие исследователи склонны видеть в манихей-

ской литературе тот канал, по которому цирку-

лировали так называемые «бродячие» сюжеты

и рассказы от Дальнего Востока до Европы. Ко-

нечно, манихейская литература была не един-

ственным таким каналом и, может быть, даже

не самым важным, но не следует забывать, что,

например, легенда о Шакьямуни (Будде),кото-

рая лежит в основе византийской «Повести о

Варлааме и Иоасафе», впервые была обнаруже-

на в одном из манихейских азиатских текстов,

или что, по свидетельству аль-Бируни, «Калила

и Димна» была переведена с персидского на

арабский Ибн аль-Мукаффой с тем, чтобы

склонить ее читателей к манихейству.

Еще одной мировой религией, в рамках ко-

торой литература в начале I тыс. н. э. успешно

преодолевала региональные и языковые грани-

цы и барьеры, был буддизм.

>527 МИРОВАЯ ЛИТЕРАТУРА НА РУБЕЖЕ НОВОЙ ЭРЫ

Первый период миссионерской деятельности

буддистов падает на царствование Ашоки

(268—231 гг. до н. э.). Согласно буддийским

хроникам и наскальным эдиктам самого Ашо-

ки, посланные им миссионеры побывали в Каш-

мире и на Гималаях, у греческих царей Египта,

Сирии, Македонии, Эпира и Кирены, на Цей-

лоне (Шри Ланке) и в некоей стране Сувар-

набхуми, которую современные исследователи

иногда отождествляют с Бирмой, а иногда с

Юго-Восточной Азией в целом. Особенно значи-

тельными результаты их деятельности были на

Цейлоне. Буддизм стал государственной рели-

гией острова, и с тех пор вся цейлонская циви-

лизация на долгий срок оказалась в прямой за-

висимости от его влияния.

В I в. до н. э., в правление цейлонского царя

Ваттагамани, был, согласно преданию, за-

писан на палийском языке буддийский свя-

щенный канон «Типитака» и впоследствии на

пали, а также на местном сингальском языке

был составлен ряд важнейших философских,

исторических и художественных текстов, почи-

таемых буддистами всех стран. При этом благо-

даря буддизму и принесенным вместе с ним

языку и культуре средневековая литература

Цейлона во многих отношениях может рассмат-

риваться как одна из преемниц древнеиндий-

ской.

Однако истинное превращение буддизма в

мировую религию произошло спустя три столе-

тия после царствования Ашоки и связано с

двумя важнейшими событиями буддийской ис-

тории: внутренним — трансформацией север-

ных школ буддизма в новое учение, махаяну, и

внешним — созданием в I в. н. э. частично на

Севере Индии, частично вне ее границ могуще-

ственной империи кушанов. Империя куша-

нов — вероятно, ветви кочевых племен-юэч-

жей — включала в себя обширные территории

Восточного Туркестана, Афганистана, Бактрии,

Кашмира и Пенджаба и лежала на главных

торговых путях, связывавших Центральную

Азию и Китай с Малой Азией, Египтом, Греци-

ей и Римом. Идеология и образ жизни кушан-

ских властителей носили универсалистский ха-

рактер: на их монетах чеканились и греческие,

и иранские, и индийские божества; один из са-

мых знаменитых кушанских монархов — Ка-

нишка (прибл. конец I — начало II вв. н. э.)

носил четыре царских титула: китайский («Сын

Неба»), иранский («Царь царей»), индийский

(«Махараджа») и римский («Цезарь»); искус-

ство кушанов, известное в истории под назва-

нием «искусство Гандхары», сочетало в себе,

наряду с иранскими, греческие и индийские

элементы. Поэтому, когда в I в. н. э. кушаны в

качестве официальной религии приняли буд-

дизм, возникли реальные предпосылки для экс-

пансии этой религии и на Восток, и на Запад.

Но буддизм, исповедуемый кушанами, при-

нял, как уже говорилось, новую, резко отлич-

ную от древней форму, получившую название

«махаяны» («великого пути»). В махаяне ока-

зались подчеркнутыми некоторые созвучные

новым верованиям аспекты буддизма. Цент-

ральное положение в ней занимает учение о

богоподобных существах, так называемых бод-

хисаттвах, достигших высшей святости и

сверхъестественного могущества, но доброволь-

но воздерживающихся от вступления в нирва-

ну ради спасения страдающего человечества;

тем самым в ней находят свое выражение мес-

сианские чаяния, столь распространенные в это

время в религиях всего мира. Ориентацией на

широкие слои народа объясняется и то внима-

ние, которое махаяна, в отличие от раннего буд-

дизма, уделяла нуждам и обязанностям про-

стых мирян, а не монахов, практическому аль-

труизму, а не аскезе. Старые представления о

Будде были оттеснены в махаяне культом лич-

ного бога-избавителя, и буддизм стал не только

философским учением о спасении для избран-

ных, но и эмоциональной религией для масс

народа, что и предопределило его растущую по-

пулярность.

Большую роль в распространении буддизма

за пределами Индии сыграла и его внутренняя

гибкость, умение приспособляться к иноземным

культам, которое он разделял с остальными ми-

ровыми религиями. Уже в империи кушанов

буддизм усвоил некоторые инородные элемен-

ты (например, поклонение статуям) и по мере

дальнейшей экспансии легко впитывал пред-

ставления и обряды других религий, вводил в

свой пантеон местные божества, всякий раз ме-

няя форму выражения своего учения.

Наконец, притягательной стороной в буддиз-

ме было и то, что он повсюду выступал в каче-

стве носителя индийской культуры, обогащая,

ее традициями духовную жизнь иных народов и,

передавая им во владение ценности индий-

ской философии, науки, искусства и литера-

туры.

Из империи кушанов уже в I в. н. э. буддизм

проник, с одной стороны, в Среднюю Азию, а с

другой — в бассейн реки Тарим (Восточный

Туркестан, или Синьцзян). О распространении

буддизма в Средней Азии (далее на Западе буд-

дизм никогда не пользовался популярностью)

дают представление многочисленные буддий-

ские памятники, обнаруженные при раскопках

на обширной территории вплоть до Самаркан-

да. Как мы уже упоминали, манихейские тек-

сты на парфянском языке вынуждены были

инфильтрировать целый ряд буддийских пред-