Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики

Подождите немного. Документ загружается.

Всякое оговорочно употребленное слово, заключен-

ное в интонационные кавычки, также есть намеренный

гибрид, если только говорящий отгораживается от это-

го слова как от «языка», как от стиля, если оно звучит

для него, например, слишком вульгарно, или, напротив,

слишком изысканно, или напыщенно, или отзывается

определенным направлением, определенной языковой ма-

нерой и т. п.

Но вернемся к латинской «parodia sacra». Это наме-

ренный диалогизованный гибрид, но гибрид языковой.

Это — диалог языков, хотя один из них (вульгарный)

дан только как активный диалогизующий фон. Перед

нами нескончаемый фольклорный диалог: прения хму-

рого священного слова с веселым народным словом, неч-

то вроде знаменитых средневековых диалогов Соломо-

на с веселым плутом Маркольфом, но Маркольф спорил

с Соломоном на латинском же языке,— здесь же спорят

на разных языках. Чужое иноязычное священное слово

пронизывается акцентами вульгарных народных языков,

оно переакцентируется и переосмысливается на фоне

этих языков, сгущается до смешного образа, до комиче-

ской карнавальной маски ограниченного и мрачного пе-

данта, или лицемерно-елейного старого ханжи, или ис-

сохшегося скупого кощея. Эта грандиозная по объему,

почти тысячелетняя рукописная «parodia sacra» есть за-

мечательный, еще плохо прочитанный документ напря-

женной борьбы и взаимоосвещения языков, происходив-

ших на всей территории Западной Европы. Это языковая

драма, разыгранная как веселый фарс. Это — языковые

сатурналии — Lingua sacra pileata'

Священное латинское слово — чужеродное тело, вторг-

шееся в организм европейских языков. На протяжении

всего средневековья организмы национальных языков

это тело выталкивали. Выталкивалась не вещь, а осмыс-

ленное слово, населившее все верхние этажи националь-

ного идеологического мышления. Выталкивание чу-

жеродного священного слова носило диалогизован-

ный характер и проводилось под прикрытием празд-

ничного и рекреационного смеха. Так в древнейших

формах народно-праздничного веселья прогоняли ста-

рого царя, старый год, зиму, пост. Такова «parodia

sacra».

Священный язык в праздничном колпаке (лат.).

440

Но и вся остальная латинская литература средневе-

ковья является, в сущности, большим и сложным диа-

логизованным гибридом. Недаром Пауль Леманн опре-

деляет ее как усвоение, переработку и имитирование

чужого добра, то есть чужого слова. Взаимоориентация

с чужим словом проходит по всему диапазону тонов —от

благоговейного принятия до пародийного высмеивания,

причем весьма часто трудно установить, где именно

кончается благоговение и начинается высмеивание. Со-

вершенно как в романе нового времени, где часто не

знаешь, где кончается прямое авторское слово и начи-

нается пародийное или стилизующее разыгрывание язы-

ка героев. Только здесь — в латинской литературе сред-

невековья — сложный и противоречивый процесс приня-

тия и отталкивания чужого слова, благоговейного вслу-

шивания в него и его высмеивания совершался в гран-

диозных масштабах всего западноевропейского мира и

оставил неизгладимый след в литературно-языковом со-

знании народов.

Рядом с латинской пародией существовала, как мы

уже говорили, смешанная пародия. Это уже вполне раз-

вернутый намеренный диалогизованный двуязычный

(иногда триязычный) гибрид. В этой двуязычной лите-

ратуре средневековья мы также найдем все возможные

типы отношения к чужому слову — от благоговения до

беспощадного высмеивания. Например, во Франции бы-

ли распространены так называемые «epitres farcies».

Здесь стих Священного писания (читаемых во время

мессы апостольских посланий) сопровождается фран-

цузскими восьмисложными стихами, благоговейно пере-

водящими и перефразирующими латинский текст. Такой

же благоговейно-комментирующий характер носит фран-

цузский язык в ряде смешанных молитв. Вот, например,

отрывок из смешанного «Pater noster» XIII века (начало

последней строфы):

Sed libera nos, mais delivre nous, Sire,

a malo, de tout mal et de cruel martire

В этом гибриде французская реплика благоговейно

и подтверждающе переводит и дополняет латинскую

реплику.

Но избави нас, но избави нас, Господине, от лукавого, от вся-

кого зла и жестокого мученичества (лат. и старофранц.).

{6 М. Бахтин

441

Но вот начало «Pater noster» XIV века, изображаю-

щего бедствия войны:

Pater noster, tu n'ies pas foulz

Quar tu t'ies mis en grand repos

Qui es montes haut in eel is

Здесь французская реплика резко высмеивает свя-

щенное латинское слово. Она перебивает начальные сло-

ва молитвы и изображает пребывание на небесах как

весьма спокойную позицию по отношению к земным бед-

ствиям. Стиль французской реплики не корреспондирует

здесь высокому стилю молитвы, как в первом примере,

и нарочито вульгаризован. Это

—

грубая земная репли-

ка на неземную елейность молитвы.

Смешанных текстов разной степени благоговейности

и разной степени пародийности чрезвычайно много. Об-

щеизвестны смешанные стихи из «Carmina burana». На-

помню еще о смешанном языке литургических драм. На-

родные языки здесь очень часто служат снижающей ко-

мической репликой на высокие латинские части драмы.

Смешанная литература средневековья—также весь-

ма важный и интересный документ борьбы и взаимо-

освещения языков.

Нет надобности распространяться о грандиозной паро-

дийно-травестирующей литературе средневековья на на-

циональных народных языках. Эта литература создала

полную смеховую надстройку над всеми серьезными пря-

мыми жанрами. Здесь, как и в Риме, стремились к пол-

ноте смехового дублирования. Напомню о роли средневе-

ковых шутов, этих профессиональных создателей второго

плана, своим смеховым дублированием воссоздававших

целостность серьезно-смехового слова. Напомню о вся-

кого рода смеховых интермедиях и антрактах, играв-

ших роль греческой четвертой драмы или римского весе-

лого exodium'a. Яркий образец такого смехового дубли-

рования— второй шутовской план в трагедиях и коме-

диях Шекспира. Отзвуки этого смехового параллелизма

живы еще и сегодня, например, в довольно обычном

дублировании цирковым клоуном серьезных и опасных

«Отче наш, ты не глуп, так как устроился, забравшись высо-

ко весьма спокойно на не бесе х». См.:' Еего Ilvoonen. Parodi-

es de themes pieux dans la poesie franchise du moyen age. Helsing-

fors,

1914.

442

номеров программы или в полушутовской роли нашего

конферансье.

Bice пародийно-травестирующие формы средневековья,

как и в античном мире, тяготели « народно-празднично-

му веселью, носившему на протяжении всего средневе-

ковья карнавальный характер и сохранившему в себе

неистребимые следы сатурналий.

На исходе средних веков и в эпоху Возрождения

пародийно-травестирующее слово прорвало все пре-

грады. Оно ворвалось во все строгие и замкнутые

прямые жанры; оно громко звучит в эпосе шпильманов

и кантасториев; оно проникло в высокий рыцарский ро-

ман. Дьяблерия почти заслонила мистерию, частью ко-

торой она была. Появляются такие большие и в высшей

степени существенные жанры, как соти. Появля-

ется, наконец, великий роман эпохи Возрожде-

ния — романы Рабле и Сервантеса. Именно в этих двух

произведениях романное слово, подготовленное всеми

разобранными выше формами, а также и античным на-

следием, раскрыло свои возможности и сыграло титани-

ческую роль в формировании нового литературно-язы-

кового сознания.

Взаимоосвещение языков в процессе ликвидации дву-

язычия достигло в эпоху Возрождения своей высшей точ-

ки.

Оно, кроме того, чрезвычайно усложнилось. Историк

французского языка Фердинанд Брюно во втором томе

своего классического труда ставит вопрос: как могла

быть разрешена задача перехода на народный язык

именно в эпоху Ренессанса с его классицистическими

тенденциями? Он совершенно правильно отвечает, что

самое стремление Ренеосанса восстановить латинский

язык в его классической чистоте неизбежно превращало

его в мертвый язык. Классическую цицероновскую чис-

тоту латыни нельзя было выдержать, пользуясь ею в

жизненном обиходе и в предметном мире XVI века, вы-

ражая на ней понятия и вещи современности. Восстанов-

ление классически чистой латыни ограничивало область

ее применения, в сущности, только сферой стилизации.

Совершилось как бы примеривание языка к новому ми-

ру. Язык оказался тесен. В то же время классическая

латынь осветила лицо средневековой латыни. Это лицо

оказалось уродливым; увидеть это лицо можно было

только в свете латыни классической. И вот создался за-

мечательный образ языка — «Письма темных людей».

16*

443

Эта сатира — сложный намеренный языковой гиб-

рид. Язык темных людей пародируется, то есть опреде-

ленным образом сгущается, утрируется, типизируется —

на фоне корректной и правильной латыни гуманистов.

В то же время за латинским языком темных людей рез-

ко просвечивает их родной немецкий язык: они пользу-

ются синтаксическими конструкциями немецкого языка

и наполняют их латинскими словами, кроме того, спе-

цифические немецкие выражения они буквально пере-

водят на латынь; интонация у них грубая, немецкая.

С точки зрения темных людей, это гибрид не намерен-

ный; они 'пишут, как умеют. Но этот латино-немецкий гиб-

рид намеренно утрирован и освещен пародирующей во-

лей авторов сатиры. Нужно, однако, заметить, что язы-

ковая сатира эта носит несколько кабинетный и иног-

да абстрактно-грамматический характер.

Поэзия макароников — также сложная языковая

сатира, но это не пародия на кухонную латынь; это —

снижающая травестия латыни цицеронианских пуристов

с их высокой и строгой лексикологической нормой. Ма-

кароники работают правильными латинскими конструк-

циями (в отличие от темных людей), но в эти конструк-

ции они в изобилии вводят слова родного вульгарного

языка (итальянского), придав им внешне латинское

оформление. Активным фоном восприятия является

итальянский язык и стиль низких жанров — фацетий,

новелл и т. п.— с подчеркнуто снижающей материаль-

но-телесной тематикой. Язык цицеронианцев инвольви-

ровал высокий стиль, он был, в сущности, не языком, а

стилем. Этот стиль и пародируют макароники.

В языковых сатирах эпохи Возрождения («Письма

темных людей», поэзия макароников) взаимоосвещают-

ся,

таким образом, три языка: средневековая латынь,

очищенная строгая латынь гуманистов и национальный

вульгарный язык. Одновременно здесь взаимоосвещают-

ся два мира: средневековый и новый, народно-гуманис-

тический. Мы слышим здесь тот же фольклорный спор

старого с новым; мы слышим здесь то же фольклорное

посрамление и осмеяние старого — старой власти, ста-

рой правды, старого слова.

«Письма темных людей», поэзия макароников и ряд

других аналогичных явлений показывают, насколько

сознательно протекал процесс взаимоосвещения языков

и их примеривания к действительности и к эпохе. Они

444

показывают далее, насколько были неотделимы друг

от друга языковые и миросозерцательные формы- Они

показывают, наконец, насколько старый и новый миры

характеризовались именно своими языками, образами

своих языков. Языки спорили друг с другом, но этот

спор,

как и всякий спор больших и существенных куль-

турно-исторических сил, нельзя передать ни с помощью

отвлеченно-смыслового, ни с помощью чисто драматиче-

ского диалога, но лишь с помощью сложных диалоги-

зованных гибридов. Такими гибридами, но одноязычны-

ми стилистичеокими, были и великие романы эпохи Воз-

рождения.

В процессе языковой смены пришли в новое движение

и диалекты внутри национальных языков. Их глухое и

темное сосуществование кончилось. Их своеобразие ста-

ло по-новому ощущаться в свете слагающейся и центра-

лизующей общей нормы национального языка. Высмеи-

вание диалектологических особенностей, передразнива-

ние языковых и речевых манер населения различных

областей и городов страны принадлежит к древнейшему

фонду образов языка каждого народа. Но в эпоху Воз-

рождения это взаимное передразнивание различных

групп народа в свете общего взаимоосвещения языков и

в процессе создания общенациональной нормы народно-

го языка приобретает новое существенное значение. Па-

родийные образы диалектов начинают получать более

глубокое художественное оформление и начинают про-

никать в большую литературу.

Так, в комедии дель арте итальянские диалекты

срастаются с определенными типами-масками этой ко-

медии. Комедию дель арте в этом отношении можно на-

звать комедией диалектов. Это — намеренный диалекто-

логический гибрид.

Так происходило взаимоосвещение языков в эпоху

создания европейского романа. Смех и многоязычие под-

готовили романное слово нового времени.

* * *

Мы коснулись в нашей статье только двух факторов,

действовавших в предыстории романного слова. Очень

важной задачей является также изучение тех речевых

жанров, преимущественно фамильярных пластов народ-

445

ного языка, которые сыграли огромную роль в форми-

ровании романного слова и которые в преобразованном

виде вошли в состав романного жанра. Но это уже вы-

ходит за пределы нашей работы. Здесь же, в заключе-

ние,

нам хотелось бы только подчеркнуть, что романное

слово рождалось и развивалось не в узколитературном

процессе борьбы направлений, стилей, отвлеченных ми-

ровоззрений, а в сложной многовековой борьбе культур

и языков. Оно связано с большими сдвигами и кризиса-

ми в судьбах европейских языков и речевой жизни на-

родов. В узкие рамки истории литературных стилей пре-

дыстория романного слова не укладывается.

1940

ЭПОС И РОМАН

(О методологии исследования романа)

Изучение романа как жанра отличается особыми

трудностями. Это обусловлено своеобразием самого объ- ^

•екта:1роман

—

единственный становящийся и еще него*

товый жанр^Жанроббразугощие силы действуют на на-

ших глазах: рождение и становление романного жанра

совершаются при полном свете исторического дня. Жан-

ровый костяк романа еще далеко не затвердел, и мы

еще не можем предугадать всех его пластических воз-

можностей.

Остальные жанры как жанры, то есть как некие твер-

дые формы для отливки художественного опыта, мы зна-

ем в уже готовом виде. Древний процесс их формиро-

вания лежит вне исторически документированного на-

блюдения. Эпопею мы находим не только давно готовым,

но уже и глубоко состарившимся жанром. То же самое

можно сказать, с некоторыми оговорками, о других

основных жанрах, даже о трагедии. Известная нам исто-

447

рическая жизнь их есть их жизнь как готовых жанров

с твердым и уже мало пластичным костяком. У каждо-

го из них есть канон, который действует в литературе

как реальная историческая сила.

Все эти жанры или, во всяком случае, их основные

элементы гораздо старше письменности и книги, и свою

исконную устную и громкую природу они сохраняют в

большей или меньшей степени еще и до нынешнего дня.

Из больших жанров один роман моложе письма и кни-

ги,

и он один органически приспособлен к новым формам

немого восприятия, то есть к чтению. Но глашше ~(ро-

ман не имеет такого канона* как другие "жанры: исто-

рически действенны только отдельные образцы романа,

!!2_—

жанровый канон как таковой.уйзучение других

жанров аналогично изучению мертвых язъйшву изучение

же романа*—изучению живых языков, притом молодых.

Э*им и создается необычайная" трудность теорий' ро-

мана. Ведь эта теория имеет, в сущности, совершенно

иной объект изучения, чем теория других жанров. Ро-

ман — не просто жанр среди жанров. Это единственный

•становящийся жанр среди давно готовых и частично уже

^ ^мертвых жанров^Это единственный жанр, рожденный и

вскормленный новой эпохой мировой истории и поэтому

глубоко сродный ей, в то время как другие большие

жанры получены ею по наследству в готовом виде и

только лриспособляются — одни лучше, другие хуже —

^ к новым условиям существования. По сравнению с ними

роман представляется существом иной породы. Онллоло._

уживается с другими жанрами.

НЭн

борется за хвое гос-

подство в литературе, и там

где он побеждает, другие,

старые, жанры разлагаются.ЗНедаром лучшая книга по

истории античного романа — книга Эрвина Роде

—

не

столько рассказывает его историю, сколько изображает

процесс разложения всех больших высоких жанров на

античной почве.

Очень важна и интересна проблема взаимодействия

жанров в единстве литературы данного периода.(^В не

которые эпохи — в классический период греческой, в зо- „

лотой век римской литературы, в эпоху классицизма — ~

в большой литературе (то есть в литературе господст-

вующих социальных групп) в£&-жанры Б известной мере

гармонически дополняют друг друга и вся литература,

как совокупность жанров, есть в значительной мере не-

кое органическое целое высшего порядка. Но характер-

448

но:

роман в это целое никогда Не входит, он не участ-

вует в гармонии жанров. В эти эпохи роман ведет не-^

официальное существование за порогом большой лите*

ратурыЛВ органическое целое литературы, иерархически

организованное, входят только готовые жанры со сло-

жившимися и определенными жанровыми лицами. Они

могут взаимно ограничиваться и взаимно дополнять

друг друга, сохраняя свою жанровую природу. Они еди-

ны и родственны между собой по своим глубинным

структурным особенностям.

Большие органические поэтики прошлого — Аристо-

теля, Горация, Буало — проникнуты глубоким ощущени-

ем целого литературы и гармоничности сочетания в этом

целом всех жанров. Они как бы конкретно слышат эту

гармонию жанров. В этом

—

сила, неповторимая целост-

ная полнота и исчерпанность этих поэтик. Все они по-

следовательно игнорируют роман. Научные поэтики XIX

века лишены этой целостности: они эклектичны, описа-

тельны, стремятся не к живой и органической, а к абст-

рактно-энциклопедической полноте, они ориентируются

не на действительную возможность сосуществования

определенных жанров в живом целом литературы данной

эпохи, а на их сосуществование в максимально полной

хрестоматии. Они, конечно, уже не игнорируют романа,

но они просто прибавляют его (на почетном месте) к

существующим жанрам (так, как жанр среди жанров,

он входит и в хрестоматию; но в живое целое литерату-

ры роман входит совершенно по-другому).

Роман, как мы уже сказали, плохо уживается с дру- v

гими жанрами. Ни о какой гармонии на основе взаимо-

разграничения и взаимодополнения не может быть и

речи./Роман пародирует другие жанры (именно как жан-'

ры),

фазоблачает условность их форм и языка, вытес-*

няет одни жанры, другие вводит в свою собственную

конструкцию, переосмысливая и переакцентируя HXJ

Историки литературы склонны иногда видеть в этом

только борьбу литературных направлений и школ. Та-

кая борьба, конечно, есть, но она — явление периферий-

ное и исторически мелкое. За нею нужно суметь увидеть

более глубокую и историческую борьбу жанров, станов-

ление и рост жанрового костяка литературы.

Особенно интересные явления наблюдаются в те эпо-

хи,

когда роман становится ведущим жанром. Вся ли-

тература тогда бывает охвачена процессом становления

449