Бачинин В.А. Философия права и преступления

Подождите немного. Документ загружается.

накопительству и т. д. Пассионарность способна давать и положительные плоды в политике,

науке, искусстве, военном деле. Амбивалентная по своей природе, она может порождать как

подвиги, так и преступления. Единственное, к чему пассионарность не имеет отношения, — это

равнодушие, пассивность и созерцательное бездействие.

Носителей пассионарности Л. Н. Гумилев называет пассионариями. Он утверждает, что

пассионарные импульсы исходят не от сознания, а из подсознательной сферы. Это очень часто

приводит к тому, что пассионарии оказываются не в состоянии рассчитать последствия своих

поступков, проконтролировать в полной мере логику развертывания своего активизма.

В тех случаях, когда внутренний нажим пассионарности становится сильнее не только инстинкта

самосохранения, но и уважения к праву и страха перед законом, человек становится

преступником. И тогда он обнаруживает в себе готовность принести в жертву собственным

страстям не только тех, кто окажется у него на пути, но и самого себя. Уровень пассионарной

напряженности психики может оказаться столь высоким, что все существующие в социуме

нормативные преграды утрачивают свою значимость для субъекта.

Пассионарность, как порождение подсознательных глубин психики, сочетаема с самыми разными

индивидуальными способностями и талантами. Поэтому история знает пассионариев-героев,

гениев, пророков, полководцев и пассионариев-преступников. Природные и развитые воспитанием

способности, сформировавшиеся ценностные ориентации придавали пассионарности либо

позитивную, либо асоциальную, деструктивную направленность.

Одной из характерных ситуаций исторического всплеска массовой пассионарности, когда из

глубин коллективного бессознательного внутренние толчки приводили к появлению множества

одаренных личностей и такого же множества авантюристов, Л. Н. Гумилев считает эпоху

Возрождения.

Л. Н. Гумилев предполагает, что пассионарность имеет энергетическую природу. Человеческий

организм, обладающий врожденной способностью вбирать свободную энергию внешней среды,

затем выдает ее в виде целенаправленной, сверхнапряженной деятельности конструктивного или

деструктивного характера. Главным же источником этой энергии, которую лишь трансформирует

человеческое существо, являются, по мнению исследователя, космические излучения,

проникающие на Землю сквозь атмосферу.

ДИГРЕССИВНАЯ КАУЗО-МОДЕЛЬ

О дигрессивно-аффективной каузо-модели преступления можно говорить в тех случаях, когда

аффекты и страсти приобретают

взрывоподобный характер и превращают человека в одержимого, то есть в существо, не считающееся

ни с какими препятствиями на своем пути и готовое либо смести их, либо погибнуть.

Как и все, что несет в себе человеческая природа, аффекты и страсти амбивалентны и способны

подталкивать человека и к самоотверженным, героическим поступкам, и к противоправным,

преступным действиям. Отрицательные аффекты, побуждаемые завистью, ненавистью, ревностью,

тщеславием, часто выводят людей на траектории противоправных действий.

Будучи иррациональными формами проявления психических состояний, аффекты и страсти заставляют

человека действовать вопреки доводам рассудка и логики. Они могут мешать строить адекватные

модели действительности и препятствовать совершению оптимального выбора в сложных и

двусмысленных ситуациях, чреватых непредсказуемыми опасностями. Они также препятствуют тому,

чтобы человек в критических ситуациях верно оценивал свои силы, возможности, характер грозящих

ему опасностей и действительную степень риска. Вместе с тем они могут за счет неадекватных оценок

способствовать повышению активности, подталкивать к рискованным действиям, на которые человек

вряд ли пошел бы, отнесись он к обстоятельствам трезво и здраво.

Р. Декарт в трактате «Страсти души» писал о том, что страсти человека не находятся в полном

повиновении у порождающей их души и способны выходить из-под контроля. Возникающее

противоречие он характеризовал следующим образом: «Например, наша душа, обращая на что-нибудь

особое внимание, может не замечать небольшого шума и не чувствовать слабой боли, но она не может

не слышать грома и не чувствовать огня, жгущего руку; точно так же душа может совершенно

свободно преодолеть слабые страсти, но не самые бурные, сильные, за исключением того случая, когда

прекращается волнение крови и «духов». Самое большее, что может сделать воля при самом сильном

душевном волнении, — это не подчиняться ему и не допускать движений, к которым страсть

располагает тело. Если, например, гнев заставляет поднять руку для того, чтобы ударить, воля может ее

удержать, если страх побуждает ноги бежать, воля может их удержать и т. д.»' Декарт утверждает, что

в тех случаях, когда страсти и вожделения требуют утоления жажды, а воля становится у них на пути,

внутри человека возникает острейшее противоречие между низшей, чувствующей частью души и ее

высшей, разумной частью. И все же, уточняет он, душа едина, и внутренний разлад возникает из-за

того, что в нее вторгаются желания, идущие от тела и от его «животных духов». Сильная воля

отличается от слабой своей спо-

Декарт Р Избр произв. М, 1950, с 618—619

собностыо побеждать и «духов» и страсти, задерживая сопровождающие их движения тела с помощью

твердых суждений разума о добре и зле. Особенность же слабой воли и слабой души в том, что они не

в состоянии следовать определенным правилам, требованиям разума и нравственности и поддаются

страстям, которые могут попеременно перетягивать ее то в одну, то в другую сторону, заставляют

бороться с собой и ставят в самое жалкое положение, делают душу жалкой и несчастной.

Большинство людей существуют, руководствуясь не только чувственными вожделениями. Человек

может строить свою жизнь на основании рекомендаций разума. И все же нередко бывает так, что

страсти подчиняют себе разумную часть души и заставляют сформулировать свою философию жизни,

которая может оказаться либо философией наслаждений, либо философией, оправдывающей пороки и

преступления.

ДИГРЕССИВНАЯ, СЕКСУАЛЬНО-ГЕДОНИСТИЧЕСКАЯ КАУЗО-МОДЕЛЬ («КРЕЙЦЕРОВА СОНАТА»

Л.ТОЛСТОГО)

Считается, будто Л. Толстой при написании «Крейцеровой сонаты» (1889) руководствовался

стремлением показать, что половая страсть — страшная, губительная сила, влекущая человека на путь

преступления. В повести, по сути, три главных действующих лица — убийца Позднышев, его жена и

музыка, точнее бетховен-ская соната для скрипки и фортепиано. Повествование построено в форме

исповеди преступника. Оправданный судом присяжных и освобожденный из-под стражи, он едет

поездом и рассказывает свою историю случайному попутчику. Принято считать, что устами

Позднышева говорит сам Л. Толстой, излагающий собственные философские взгляды на многие

важные вопросы человеческого бытия, в том числе и на преступление.

Позднышев утверждает, что современная цивилизация, разжигающая гедонистические и эротические

наклонности, поощряющая чувственную любовь, разжигающая половые страсти, толкает людей к

порокам и преступлениям. Именно так произошло с самим Позднышевым и его женой, отношения

которых почти сразу обрели характер движения по замкнутому кругу. За чувственным влечением

следовало сближение. После удовлетворения страсти и пресыщения рождалось охлаждение,

переходящее в ссоры и нарастающее взаимоотчуждение. Спустя какое-то время вновь заявляло о себе

влечение, и все повторялось в том же порядке, пока из-за вмешательства «проклятой музыки» не

наступила развязка.

Показательно, что, рассказывая о преддверии и моменте совершения преступления, Позднышев

наиболее часто характеризует себя посредством метафоры зверя, пробудившегося внутри него. Он

вспоминает музыкальный вечер, когда его жена и скри-

пач Трухачевский исполнили Крейцерову сонату. Именно тогда Позднышев понял, что их

чувственность разбужена музыкой и жена готова ему изменить. Когда после сонаты была сыграна

какая-то страстная, «до похабности чувственная» вещица, он ощутил в себе потребность бить и

разрушать. Так заявил о себе «бешеный зверь ревности».

То, что пережил герой «Крейцеровой сонаты», прослушав пьесу, может быть названо «анти-

катарсисом» (греч. katharsis — очищение), потому что вместо очищения и просветления его дух

испытал ощущение погружения в состояние нарастающей ярости и сгущающейся тьмы. Музыка

выступила в качестве катализатора, приблизившего преступление. Она пробудила в Позднышеве

бешеную энергию ревности и злобы, а с ними и потребность в разрушении и волю к насилию. И в этом

была своя логика, поскольку семейная жизнь не дала Позднышевым ощущения счастья и гармонии.

Супруги, не сумев придать своим страстям духовной наполненности, ощущали себя рабами

чувственных вожделений и аффектов, сладострастными животными, попеременно впадавшими в

состояния то плотской страсти, то взаимной ненависти. Сексуальность обнаружила себя как сила,

способная разрушить заграждения из норм не только морали, но и права.

В описании Л. Толстым предкриминальных коллизий половой страсти ощутимо влияние философии

Шопенгауэра, рассматривавшего эрос не только как жизнетворящее начало, но и как некоего

враждебного демона, вносящего смуту и раздор в человеческую жизнь, разрушающего, губящего,

толкающего на дурные дела и даже преступления. Позднышев и его жена становятся жертвами такого

«демона», превратившего их поначалу в сладострастных животных, а затем возбудившего в муже

зверя.

Несмотря на то, что Позднышев неоднократно называет себя «зверем», в «Крейцеровой сонате»

обнаруживается совершенно иной уровень философского осмысления проблемы «человека-зверя», чем

в одноименном романе Э. Золя. Для Золя убийство на сексуальной почве — это скорее биологический,

чем социальный феномен, в котором преобладает исключительно витальная детерминация. Толстого

же интересуют в первую очередь социокультурные и антропокультурные предпосьшки уголовного

преступления. Если у Золя убийство — финал в судьбе преступника, за которым уже нет ничего, кроме

тьмы его социально-нравственного небытия, то у Толстого убийство — поворотный момент,

радикально меняющий нравственную судьбу человека, открывающий перед ним возможность

духовного возрождения. Личная трагедия вырвала Позднышева из имморального мира прежних

взглядов, распахнула перед ним мир христианских ценностей. И в этом Толстой — антипод не только

Золя, но и де Сада.

До совершения преступления Позднышев исповедовал взгляды, сходные с воззрениями французских

материалистов XVIII в., в том числе Ламетри и де Сада. Он, подобно де Саду, был убежден, что главное

естественное право человека — это право на свободное проявление своих сексуально-гедонистических

наклонностей. Как и де Сад, он видел в человеке имморального эгоиста, ищущего одних лишь наслаждений.

Христианские заповеди тоже казались ему смешными и нелепыми условностями, которыми можно

безнаказанно пренебрегать. Правда, Позднышев не доходил до крайних выводов, непосредственно

переходящих в апологию преступления. В своих настроениях он был далек от того, чтобы связывать

сексуальное наслаждение с разрушением, причинением страданий и убийством. Но судьба распорядилась

так, что позиция сексуального гедонизма вывела его на путь «максимального разрушения» — убийства

сексуального партнера. Но то, что де Сад считал естественным и оправданным, для Толстого выступило в

качестве абсолютного зла, подлежащего нравственному осуждению и уголовному наказанию.

РЕГРЕССИВНО-АФФЕКТИВНАЯ КАУЗО-МОДЕЛЬ И. Кант определял страсть как влечение,

исключающее всякую возможность человека владеть собой

. Если аффект — это разовое, единичное

проявление безудержности и неспособности владеть собой, то страсть представляет собой устойчивое

психическое состояние, во власти которого человек может находиться продолжительное время. Аффекты-

страсти способны превращать человека в подобие яростного, неукротимого зверя. Характерно, что метафора

человека-зверя оставила свой след практически во всех культурах мира.'Древняя китайская мудрость,

например, гласит: «Не все люди есть в зверях, но все звери есть в людях». На сходстве человека с

животными и зверями настаивают восточные астрологические гороскопы.

Человека роднит с животными наличие инстинктивно-органических оснований его жизнедеятельности. Но

если в поведении животных и зверей инстинктивная детерминация доминирует, а в их бессознательно-

аффективных побуждениях отсутствует сознание цели, то у человека инстинкт часто входит в противоречие

с его духом. В тех случаях, когда рациональное «Я» человека находит в себе силы и решимость вступить в

борьбу с мощными инстинктивно-импульсивными порывами собственной природы, с разрушительными

проявлениями своих страстей, начинает разыгрываться захватывающая внутренняя драма.

История культуры сохранила два выдающихся памятника, в которых тема взаимодействия человеческого и

звериного начал

Кант И. Трактаты и письма. М., 1980, с. 99.

воплотилась с впечатляющей очевидностью. Первый памятник — это древнеегипетский сфинкс,

фантастический образ человеко-льва в многочисленных репликах. В нем голова человека неразрывно

соединена с телом дикого зверя, как бы вырастая из звериной плоти и увенчивая ее. При этом

человеческое начало словно пытается, но еще не может вырваться из плена животности.

Но вот другая культурно-историческая эпоха и другой художественный памятник — скульптура

известного греческого ваятеля Лисиппа «Геракл, побеждающий Немейского льва». Скульптор

изобразил схватку двух тел, звериного и человеческого, где Геракл, возвысившийся надо львом и

обхвативший того мертвой хваткой, побеждает зверя. Это, в сущности, тот же сфинкс, но только уже

раздвоившийся на человека и льва. И человеческое начало здесь выходит победителем из схватки с

началом звериным.

Эти два образа явно перекликаются с концепцией Платона, нарисовавшего в IX книге диалога

«Государство» «словесное подобие» человеческой души в виде «многоликого зверя». По мысли

Платона, человек обязан препятствовать диким порывам своего внутреннего «льва». Звероподобная

часть натуры должна непременно подчиняться высшему началу, присутствующему в человеке.

И все же зверь, живущий в человеке, периодически заявляет о себе. Существовавшие в Греции

празднества в честь бога Диониса предполагали, что в специально .организуемых безумных оргиях из

человека выплескивалась накопившаяся агрессивность, способная превращаться в звериную

кровожадность. Наиболее характерно во время этих празднеств вели себя женщины. Напившись

виноградного вина и надев звериные шкуры, они изображали сопровождавших Диониса буйных

вакханок. С криками и песнями, с зажженными факелами они целыми ночами бродили по

окрестностям, представляя огромную опасность для встречных. В состоянии буйства они могли убить

мужчину, растерзать ребенка, разорвать на части козу или овцу и пожрать их сырое мясо. После

окончания праздничных оргий все возвращались в привычную колею повседневного, будничного,

вполне цивилизованного существования, где дионисийным буйствам, зверствам, бесчинствам не было

места, ибо они оказывались уже за чертой морали и права.

Инстинкты человека имеют свойство скрещиваться с социальностью и под ее воздействием

трансформироваться в страсти, либо высокие и благородные, либо же в низкие, порочные, преступные.

Только во втором случае они представляют опасность для общества.

Инстинкт, не оформленный социально и не облагороженный духовностью, способен превратить

человека в страшное подобие

зверя, лишенного жалости и сострадания. Более того, как утверждал один из героев романа

Достоевского «Братья Карамазовы», «зверь никогда не может быть так жесток, как человек, так

артистически, так художественно жесток». И тот же Иван Карамазов констатировал: «Во всяком

человеке, конечно, таится зверь, зверь гневливости, зверь сладострастной распаляемости от криков

истязаемой жертвы, зверь без удержу, спущенного с цепи».

Комментарием к этому может служить рассуждение русского философа Е. Трубецкого из его трактата

«Смысл жизни»: «Когда сквозь человеческие черты явно проглядывает волчья морда, когда человек

глядит на нас острыми, злыми глазами хищной птицы, когда мы воочию видим искаженный

нечеловеческим сладострастием лик сатира с масляными щеками и сладкими смеющимися глазками,

заставляющими подозревать о существовании хвоста, душа впадает в трепет, ибо она как бы

осязательно воспринимает переход дурной бесконечности биологического круга в огненный круг

черной магии»

. Может быть, звериность, — вопрошает Е. Трубецкой, — и есть подлинная сущность

человека, от которой ему никуда не уйти? Все живые организмы пребывают в состоянии непрерывной

звериной борьбы, и это норма их существования. Равным образом и человек является пленником своих

биовитальных первооснов. Чудовищный характер войн и преступлений, в ходе которых происходит

озверение духа и является страшный лик человека-зверя, наводит на мысль, что эволюция от зверя к

человеку — мнимый подъем и что человеческое — это только обманчивая личина звериного. Так

считают многие. И все же это не так, — утверждает Е.Трубецкой. Человек, в отличие от зверя,

свободен и обладает всем необходимым для того, чтобы не впадать в звероподобное состояние. Когда

же такое впадение в низшее состояние совершается, это производит самое отталкивающее и пугающее

впечатление.

В этом отношении характерен уже упоминавшийся образ «человека-зверя» у Э. Золя. Многотомная

эпопея «Ругон-Маккары», куда входил роман «Человек-зверь», повествовала о том, как некий

алкоголик через механизмы наследственности детерминировал будущее целого рода, где рождаются и

гений (художник Клод Лантье в романе «Творчество»), и убийца (машинист паровоза Жак Лантье в

«Человеке-звере»).

Э. Золя подробно рассказывает о том, как Жак Лантье, приобретший наследственный недуг,

периодически испытывает моменты помрачения сознания. Утрачивая душевное равновесие, он

Трубецкой Е Смысл жизни М. 1994, с 32

испытывал странное и жуткое состояние, когда ему казалось, будто в глубинах его «Я» просыпался какой-то

бешеный зверь. Его мог охватить приступ дикой ярости, сопровождавшийся неизвестно откуда берущимся

желанием отомстить всем окружающим за какие-то давние обиды. «Мало-помалу, — пишет Золя, — он

пришел к мысли, что расплачивается за других — за своих дедов и прадедов, за целые поколения горьких

пьяниц, от которых он унаследовал испорченную кровь: она медленно отравляла ему мозг и превращала его

в первобытного дикаря, который, точно свирепый волк, терзал в лесной чаще женщин» '.

Когда наступало просветление, Жаку хотелось бежать от сидевшего в нем бешеного зверя. Но зверь

одолевал, и свирепое желание нарастало. Во время одного из помрачений Жак без какой бы то ни было

внешней причины, без осознанной мотивации внезапно и зверски убивает Северину, свою возлюбленную, к

которой был искренне привязан.

АГРЕССИВНО-НАТУРАЛИСТИЧЕСКАЯ КАУЗО-МОДЕЛЬ ДЕ САДА Согласно де Саду, человек

представляет собой абсолютного эгоиста, жаждущего наслаждений и власти. Но самый большой эгоист —

это сама природа-мать, вожделеющая, рождающая и умерщвляющая. Человек воспринял от породившего

его начала те же наклонности. Логика здесь проста: если природа эгоистична, то и мы будем эгоистичны.

Если природа жестока, то будем жестоки и мы. Поскольку природа позволяет существовать злу, то человек

имеет полное право быть злым.

Кроме природы, в мироздании нет ничего и никого, ибо Бог не существует. Христианство, которые много

столетий проповедовало свои добродетели, насквозь лживо. Человеку незачем любить ближнего как самого

себя, так как это противоречит природным законам. Природа не знает нравственности, поэтому и для

человеческой витальности не существует нравственных границ. Истина заключается в праве человека жить

так, как велят ему его инстинкты и естественные наклонности, и в первую очередь его сексуальность.

В человеке соединяются два природных вожделения — страсть к наслаждению и страсть к разрушению. Де

Сад оправдывает сексуальные преступления, возникающие в тех случаях, когда у мужчин слепой

инстинктивный порыв к обладанию женщиной переходит в стремление к ее физическому уничтожению.

Здесь максимальное наслаждение совпадает с максимальным разрушением. Взаимозависимость этих двух

инстинктивно-бессознатель-

Золя Э. Собр. соч. в 26-ти т. Т. 13. М , 1964, с 287

ных наклонностей состоит в том, что чем сильнее и радикальнее творимое разрушение, тем выше

степень получаемого при этом наслаждения.

В ряде своих сочинений де Сад задается вопросом о том, является ли убийство преступлением. Его

ответы носят, как правило, отрицательный характер. Они исходят из той посылки, что человек — это

всего лишь живой организм, точно такой же, как и организмы множества самых разных животных. А

для живых существ смерть никогда не являлась злом. В природе уничтожение одних организмов всегда

оборачивается в итоге их полным разложением и появлением из той же материи других живых

существ. То есть жизнь как таковая оказывается неуничтожимой. В убийстве какого-либо отдельного

существа нет ничего дурного, поскольку природа в целом бессмертна. Более того, — уверяет де Сад, —

убийства полезны, так как благодаря им в распоряжение природы предоставляется первоматерия,

необходимая для дальнейшего творения. Природе крайне необходима такая первоматерия, поэтому она

поощряет убийства, войны, чуму, голодомор. Все это природа вкладывает в человека, внушает ему,

заставляя стать убийцей. Именно поэтому в совершаемых человеком убийствах нет его вины.

Уничтожая друг друга, люди тем самым всего лишь выполняют веления природы.

С точки зрения де Сада, не является преступлением и убийство, совершаемое в социально-

политической жизни. Смерть какого-то одного человека не в силах ухудшить ни положение общества,

ни состояние природы. Даже если бы был уничтожен весь человеческий род, это никак не отразилось

бы на движении небесных светил. Далеко не случайно то, что многие народы довольно терпимо

относятся к убийствам. Так, например, для древних римлян, любивших гладиаторские бои, убийства

были не более чем любопытным зрелищем. Христианство, утвердившееся впоследствии в Римской

империи, сумело убедить римлян в том, что убийство является злом. В результате же недавние герои и

покорители мира превратились в слабых и жалких существ.

Де Сад утверждал и настаивал на том, что в рационально организованном государстве убийство

должно считаться не преступлением, а необходимостью. Людям следует дать право освобождаться от

детей, которых они не могут прокормить и содержать. Каждый человек должен иметь право

самостоятельно отделываться от своих врагов. Эти и другие средства вполне разумны, ведь отсекаются

же на дереве лишние ветки при сохранении ствола. Убийцы выполняют полезную функцию, поэтому

их не следует наказывать.

Человек у де Сада выпадает из нормативно-ценностного континуума «цивилизация-культура» и в итоге

этого утрачивает способность различать добро и зло, норму и преступление. Теория де Сада стремится

перечеркнуть результаты того колоссального духовного труда множества поколений, который позволил

людям выбраться из дочеловеческого, докультурного состояния. Апологет сексуальной агрессии призывает

людей опрокидывать морально-правовые запреты и добровольно соскальзывать в бездну, где они

превращались бы в некие подобия сладострастных пауков, пожирающих друг друга.

Для теоретического обоснования позиций абсолютного имморализма и правового негативизма на помощь де

Саду приходит философия Просвещения и Рококо с ее культом всего естественного. Принимая ее исходные

посылки, де Сад идет значительно дальше, до той грани, где заканчиваются человек и человечность. Он не

желает замечать того, что низвел человека до уровня преступного зверя и развратного скота и даже еще

ниже, поскольку инстинкты животных не толкают тех к циничному разврату и сексуальным преступлениям.

Природа выказала свою мудрость по отношению к животным и предостерегла их от этого. С человеком же

все оказалось сложнее и драматичнее. «Краса Вселенной, венец всего живущего» обнаружил способность

быть исчадием ада, ловко и хитроумно оправдывающим свои пороки и преступления.

АГРЕССИВНО-КРАТИЧЕСКАЯКАУЗО-МОДЕЛЬ Социальному «Я» личности свойственно вести ее по

пути общественного самоутверждения, в том числе и за счет обретения власти как возможности

контролировать и подчинять своей воле поведение других людей. Нередко достижение этой цели требует

нарушений моральных и правовых норм. Именно таким путем движется герой романа Ф. М. Достоевского

«Бесы» Петр Верхо-венский.

В основу центральной романной коллизии лег действительный факт — убийство членами террористической

организации «Народная расправа» во главе с ее лидером С. Нечаевым студента И. И. Иванова. Газета

«Московские ведомости» от 27 ноября 1869 г. сообщала: «...Вчера, 25-го ноября, два крестьянина, проходя в

отдаленном месте сада Петровской Академии, около входа в грот заметили валяющиеся шапку, башлык и

дубину; от грота кровавые следы прямо вели к пруду, где подо льдом виднелось тело убитого, опоясанное

черным ремнем и в башлыке...». Через два дня, в номере от 29 ноября сообщались подробности: «Убитый

оказался слушателем Петровской Академии, по имени Иван