Алеврас Н.Н., Гришина Н.В., Краснова Ю.В. (ред.) История и историки в пространстве национальной и мировой культуры XVIII-XXI веков

Подождите немного. Документ загружается.

Репина Л. П. Историко-историографическое исследование...

Наряду с отмеченными направлениями исследований в области истории

исторической культуры представляется весьма перспективным новый взгляд

на историю исторической науки. Под влиянием «лингвистического поворота»

и конкретных работ большой группы «новых интеллектуальных историков»

история историографии неизмеримо расширила свою проблематику и отвела

центральное место изучению дискурсивной практики историка. Но это

лишь один из векторов изменений, которые имеют комплексный характер,

и вписываются в «критический поворот», некогда объявленный редакцией

«Анналов». Промежуточные итоги этого «поворота» сформулировал Морис

Эмар: «Прежняя наука постепенно уступает место иной истории, истории,

критичной по отношению к самой себе, истории задающейся как вопросом

о конструировании своего предмета, так и вопросам о своих концепциях, о

своих методах, которые она применяет и которые ей необходимо осмыслить в

исторических категориях, а не соотнося их с другими дисциплинами, в которых

история могла бы заимствовать более строгие, чем ее собственные, методы, и

этим довольствоваться»

Важное место в обновленной истории историографии занимает интенсив-

ный микроанализ, будь то анализ конкретного текста или ситуации, отдель-

ной творческой личности или межличностных отношений в интеллектуальной

среде. Персонализированный, или биографический, подход является традици-

онно приоритетным в истории мысли и науки, не говоря уже об истории худо-

жественного творчества, с учетом роли личностного начала в этих областях

человеческой активности. Речь идет, таким образом, о совмещении традиций

социально-интеллектуальной и персональной истории в особом предметном

поле, которое можно условно определить как историю историографии в чело-

веческом измерении.

Во всяком обществе и при любом политическом устройстве существует глу-

бокая, тесная и неискоренимая зависимость историков от современной эпохи.

Однако историк погружен не только в современную общекультурную среду, но

и в более узкую профессиональную культуру, которая имеет собственные тра-

диции, несмотря на регулярно повторяющиеся в историографии самоназвания

направлений, в конструировании которых главным является слово «новая»

Именно в связи с этим постоянно возникает необходимость всестороннего ана-

лиза и четкого определения того комплекса установок, который, собственно, и

создает новое качество. И это, безусловно, касается не только задач и методов

исторического познания, но и самого способа историописания.

Те вопросы, которые каждое поколение историков ставит перед прошлым,

неизбежно отражают интересы, проблемы и тревоги этого поколения. Под воз-

действием внешних импульсов и в результате осмысления событий и проблем

своего времени историкам неизбежно приходится пересматривать взрастившую

их историографическую традицию, опыт и знания, накопленные предшествен-

никами, менять перспективу своего видения прошлого, искать новые пути и

методы его познания. Вот почему так необходимо рассматривать изменения в

«Подвижный фронтир»...

проблематике исторических исследований, развитие и смену научных концеп-

ций, подходов, интерпретаций в контексте личных судеб и общественных про-

цессов, сквозь призму индивидуального и профессионального восприятия как

социально-политических и идеологических коллизий, так и интеллектуальных

вызовов эпохи. В связи с этим особое значение приобретает вопрос о соотно-

шении в историографии (и в социально-гуманитарном знании в целом) научной

объективности и идеологических пристрастий.

Политическая ориентация, социальная позиция, иерархия ценностей так

или иначе находят выражение в интеллектуальном творчестве обществоведа,

гуманитария, историка. И это необходимо изучать. Однако существует свое-

образный корпоративный «кодекс чести», а также отчетливо выраженные и

воспроизводимые в процессе профессиональной подготовки дисциплинар-

ные нормы и критерии достоверности, которые позволяют выявить фальси-

фикацию, используя критический аппарат традиционной и современной исто-

риографии против нового «мифостроительства». Изучение корпоративно-

профессиональных норм – это еще одна важная задача современной истории

истории.

Настало также время для формирования нового направления исторической

критики, все дальше уходящего от описания и инвентаризации исторических

концепций, направлений и школ к анализу, главным предметом которого ста-

новятся не только результаты профессиональной деятельности и методы

исторического познания, но профессиональная культура в целом, отражающая

качественные перемены в исследовательском сознании, в творческой и комму-

никативной практике (формах общения) историков и в самом способе исто-

риописания. В поле зрения новой исторической критики включаются не только

результаты профессиональной деятельности историка, но вся его творческая

лаборатория, исследовательская психология и практика, и в целом – культура

творчества историка.

Новые направления современной историографии, усвоившие уроки «пост-

модернистского вызова» доказывают свою состоятельность, дав нам реаль-

ную возможность глубже понять те процессы, которые определяли развитие

исторического знания и исторической науки в тот или иной период ее истории,

выявить их новые измерения в более широких интеллектуальных и культурных

контекстах.

Рассматривая историю историографии (исторического знания) как интел-

лектуальную историю, можно говорить о трех различных уровнях ее изучения,

которые в той или иной мере соответствуют таким основным направлениям

обновленной методологии интеллектуальной истории, как история интел-

лектуальной жизни, история ментальностей и история ценностных ориен-

таций. Вместе с тем, разрабатывая подобный полномасштабный историко-

историографический проект в рамках современной интеллектуальной исто-

рии, необходимо учитывать взаимосвязанность всех его составляющих, в том

числе и относительно традиционных, сформированных в предметных полях

Репина Л. П. Историко-историографическое исследование...

дисциплинарной истории, проблемно-тематической историографии и истории

исторической мысли.

Примечания

Исследование выполнено при финансовой поддержке Министерства образова-

ния и науки РФ в рамках федеральной целевой программы «Научные и научно-

педагогические кадры инновационной России на 2009–2013 гг.», государственный

контракт № 02.740.11.0350.

Ankersmit F. R. The Reality Effect in the Writing of History. The Dynamics of Historio-

graphical Topology. Amsterdam, 1989.

См., например: Beloff M. An Historian in the Twentieth Century: Chapters in Intel-

lectual Autobiography. New Haven; L., 1992; Essais d'ego-histoire (Maurice Agulhon,

Pierre Chaunu, Georges Duby, Raoul Girardet, Jacques Le Goff, Michelle Perrot, Rene

Remond) / Re-unis et presentes par Pierre Nora. Paris, 1987.

Из накопившегося огромного фонда интервью выдающихся историков нашего вре-

мени позволю себе отметить лишь несколько: Интервью с Рейнхардом Козеллеком /

А. Б. Соколов // Диалог со временем. 2005. Вып. 15. С. 326-340; Интервью с Хейде-

ном Уайтом / А. Б. Соколов // Диалог со временем. 2005. Вып. 14. С. 335-346; Интер-

вью с Г.-У. Велером о «билефельдской школе» и ее представителях / А. А. Турыгин //

Диалог со временем. 2008. Вып. 24. C.290-303; Фрагменты нематериального наслед-

ства Джованни Леви / Norberto Zuniga Mendoza // Диалог со временем. 2009. Вып. 27.

С. 385-391; Канинская Г. Н. Историк об историческом знании и о себе. Интервью

с директором Центра истории Института политических наук Парижа профессором

Ж.-Ф. Сиринелли // Диалог со временем. 2010. Вып. 30. С. 291-304.

Приведу только два интереснейших примера такого рода исследований. Один из

них обнаруживается в книге, посвященной истории китайской историографии, авто-

ры которой, существенно расширив традиционные рамки историографического ана-

лиза, обратились к изучению «политики и форм производства истории», включая пу-

бликацию канонических текстов, сохранение архивных материалов, создание обра-

зовательных программ и т.п. См.: The Politics of Historical Production in Late Qing and

Republican China / Ed. by Tze-ki Hon and Robert Culp. Leiden, 2007. Второй – в книге

о долговременном развитии многообразных институтов сотворения, сохранения и

транмиссии знания – от античных библиотек до Интернета: McNeely I., Wolverton L.

Reinventing Knowledge. From Alexandria to Internet. N.Y., 2008.

Определение и детальный анализ понятия, а также опыт его применения см.: Алев-

рас Н. Н. Что такое «историографический быт»? Из опыта разработки и внедрения

историографической дефиниции // Историческая наука сегодня… C. 516-534.

Ведущую роль в этом направлении в отечественной историографии играет шко-

ла, созданная В. П. Корзун в Омском государственном университете. В издаваемом

этим коллективом ежегоднике «Мир историка» публикуются труды ученых, объеди-

няющих свои усилия в развитии подобного рода исследований, из разных универ-

ситетов и научных центров страны. Определяющей интенцией является стремление

«“вернуть” в историю исторической науки “человека” – ученого, творца, мыслителя,

показать историю науки как процесс, как деятельность “живых людей”»: См.: Мир

историка. Вып. 1-7. Омск, 2005-2011.

«Подвижный фронтир»...

Начало ему положила известная монография Х. Уайта: Уайт Х. Метаистория: Исто-

рическое воображение в Европе XIX века. Екатеринбург, 2002. См. критику этой кон-

цепции Г. Иггерсом и ответ Х. Уайта: Иггерс, Георг. История между наукой и ли-

тературой: размышления по поводу историографического подхода Хейдена Уайта //

Одиссей – 2001. М., 2001. С. 140-154. Уайт Х. Ответ Иггерсу // Там же. С. 155-161.

«Пионером» такого рода исследований в отношении историографии ХХ века высту-

пил Филипп Каррард, предпринявший фронтальный анализ исторического дискурса

школы «Анналов»: Carrard, Philippe. Poetics of the New History: French Discourse from

Braudel to Chartier. Baltimore; L., 1992.

Гуревич А. Я. «Территория историка» // Одиссей. Человек в истории. 1996. М.,

1996. С. 81-109. (С. 108).

См., например: Dewald, Jonathan. Lost Worlds: The Emergence of French Social His-

tory, 1815–1970. University Park (PA), 2006.

Барг М. А. Эпохи и идеи. Становление историзма. М., 1987. С. 6.

Рикер П. Историописание и репрезентация прошлого. С. 23, 29.

Там же. С. 36.

Там же. С. 41.

Средневековая историография, как и средневековая литература в целом, привлека-

ет особое внимание американских историков постмодернистской ориентации и их

оппонентов с обеих сторон Атлантики.

Spiegel G. Romancing the Past: The Rise of Vernacular Prose Historiography in Thir-

teenth-Century France. Berkeley etc., 1993; Geary P. Phantoms of Remembrance: Memory

and Oblivion at the End of the First Millenium. Princeton, 1994; Lifshitz F. The Norman

Conquest of Pious Neustria. Toronto, 1995; Wolf K. B. Making History: The Normans

and Their Historians in Eleventh-Century Italy. Philadelphia, 1995; etc. Этот подход был

впервые реализован в книге: Partner, Nancy. Serious Entertainments: The Writing of

History in Twelfth-Century England. Chicago, 1977. См. также: Writing Medieval His-

tory / Ed. by N. Partner. L., 2005.

Spiegel G. Romancing the Past… P. 10. См. также: Spiegel G. The Past as Text. The

Theory and Practice of Medieval Historiography. Baltimore, 1997. Аналогичный син-

тетический подход применяется и к изучению историографии раннего Нового вре-

мени. См., например: Grafton, Anthony. What was History? The Art of History in Early

Modern Europe. Cambridge, 2007. См. также: Struever N. The History of Rhetoric and

the Rhetoric of History. Farnham, 2009.

См., прежде всего: Phillips, Mark Salber. Society and Sentiment: the Genres of His-

torical Writing in Britain 1740–1820. Princeton, 2000; Idem. Relocating Inwardness: His-

torical Distance and the Transition from Enlightenment to Romantic Historiography //

The Modern Historiography Reader: Western Sources / Ed. by A. Budd. Abingdon, 2009.

P. 106-117. Ср.: Uglow, Nathan. The Historian’s Two Bodies: The Reception of Historical

Texts in France, 1701–1790. Aldershot, 2001.

18-th International Congress of Historical Sciences. 27 August – September 1995. Pro-

ceedings. Montreal, 1995. P. 177-179.

Анализ этой проблемы см.: Groot, J. de. Consuming History: Historians and Heritage

in Contemporary Popular Culture. N.Y., 2009.

Ферро М. Как рассказывают историю детям в разных странах мира. М., 1992. Под-

робнее об этом см. ниже, гл. 11.

Репина Л. П. Историко-историографическое исследование...

Претензия на правдивость и достоверность сообщает историческому нарративу

особую функцию в формировании исторического сознания детей и взрослых. Steed-

man C. La theorie qui n’en est pas une, or why Clio doesn’t care // History and Theory.

Beiheft 31. 1992. P. 36-37.

Эмар М. «Анналы» – XXI век // Одиссей. Человек в истории. 2005. М., 2005.

C. 135.

Понятие новизны активно применяется в обозначении историографических на-

правлений на протяжении всего ХХ века. Как, правило, речь идет о самоназваниях. В

первой четверти ХХ века в США историки, выступавшие с критикой идиографизма,

создали школу «новой истории» (“new history”). Cередина ХХ века отмечена борьбой

«школы Анналов» против традиционной историографии за междисциплинарную ме-

тодологию nоuvelle histoire, и это движение в 1970–1980-е годы приобрело практи-

чески универсальный характер в западной исторической науке. В последней трети

ХХ столетия «новые истории» появлялись в отдельных сегментах дисциплинарно-

го предметного поля каждую пятилетку. См. также: Савицкий Е. Е. «Откуда ждать

нового?» О понятиях новизны в историографии // Теории и методы исторической

науки: шаг в XXI век. Материалы международной научной конференции. М., 2008.

С. 241-243.

«Подвижный фронтир»...

И. Н. Ионов

(Институт всеобщей истории РАН, г. Москва)

ГЛОБАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ КАК ФОРМА КОНСТРУИРОВАНИЯ

И РЕПРЕЗЕНТАЦИИ ПРОШЛОГО

Последние годы показали, что в развитии глобальной истории наступил

принципиально новый этап. Если в 1990–2000 гг. создавались все новые проек-

ты этого направления исследований, судьба которых была неопределенной, то

в 2006–2010 гг. началось масштабное осмысление реальных изменений истори-

ографической ситуации, во многом определяемых развитием глобальной исто-

рии за последние 50–60 лет. Инициатором этого движения стал крупнейший

историограф Георг Иггерс, который возглавил коллектив, создавший «Глобаль-

ную историю современной историографии»

. Содержание этой книги созвучно

с представлениями Б. Г. Могильницкого об историографической революции и

новой исторической науке конца ХХ – начала XXI в., конкретизированными

Л. П. Репиной

Однако книга Г. Иггерса и Э. Вана, написанная при содействии C. Мукер-

джи, охватывает гораздо более широкой круг проблем, описывая, в частности,

влияние на историческое знание различных идеологических направлений (на-

пример, левых постколониальных и миросистемных теорий) и отдельных фи-

лософских течений (постмодернизма как основы лингвистического поворота),

которые рассматриваются как важные факторы формирования профессиональ-

ного исторического знания, наравне со школами консенсуса в США или «Ан-

налов» во Франции

. Современная историография анализируется как феномен

эпохи глобализации, совокупных усилий представителей основных цивили-

заций: западной (в том числе российской), китайской, арабо-мусульманской,

индийской и, уже в ХХ в., африканской. При этом Иггерс и Ван стремятся отде-

лять частные историософские, идеологические и националистические подхо-

ды от конечного продукта, касающегося дисциплинарных норм исторического

знания. Той же тенденции следуют авторы, анализирующие смежные области:

изучение проблем глобальности (Globality) в рамках исторической социологии

и постколониальную историографию

Ионов И. Н. Глобальная история...

Наиболее интересными составляющими этого подведения итогов являют-

ся 1) реорганизация пантеона героев историографической революции, пре-

жде всего в области современной мировой истории, которая заложила основы

глобальной истории, а также 2) оценка качественного своеобразия вновь соз-

давшейся познавательной ситуации, характеристика тех историографических

явлений, которые 3) утратили свое значение или 4) выходят на первый план в

историческом знании.

В списке провозвестников глобальной и современной мировой истории,

возглавляемом О. Шпенглером и А. Дж. Тойнби, прочно утвердился историк

У. Мак-Нил. Подтверждена ключевая роль его книги «Восхождение Запада.

История человеческого сообщества» (1963), в которой, по мнению Ю. Остер-

хаммеля, обозначился «эмпирический поворот» в мировой истории, ее отход

от историософских схем и супертеорий, общенаучных фантазий. Он первым

среди исследователей цивилизаций стал соблюдать дисциплинарные прави-

ла исторического знания. У него проявился также отказ от эссенциалистского

описания цивилизаций как особого рода социальных сущностей ради ситуа-

тивного описания цивилизаций как изменяющихся форм глобального взаимо-

действия людей. Но вместе с тем, в отличие от Остерхаммеля, который впервые

сформулировал эти положения, и лишь вскользь упоминал об игнорировании

Мак-Нилом «страданий побежденных»

, Иггерс сделал упор на недостатках

концепции Мак-Нила, который писал историю цивилизаций как «историю по-

бедителей», «историю сверху», в чем сам позднее признавался

Фигурой, связывающей пионерские усилия Мак-Нила и современную исто-

рическую науку, выступает среди прочих американский антрополог Э. Вульф,

который в книге «Европа и народы без истории» (1982), создал проект глобаль-

ной культурной истории, сделал образ глобального взаимодействия более или

менее симметричным, включив в него образы народов, лишенных западной

историографией и антропологией не только собственной, независимой от За-

пада истории, но и подлинного имени («индейцев», «негров», «первобытные»

и «традиционные» культуры) и раскрыл их роль в процессе модернизации

Это позволяет Иггерсу поставить Вульфа в один ряд с признанными класси-

ками миросистемного подхода А. Г. Франком и И. Валлерстайном. Отмечая,

что их неомарксистские взгляды стали утрачивать авторитет вместе с кризисом

марксизма и теории модернизации в 1990-е гг., Иггерс подчеркивает, что они

сумели выжить, изменив формы их репрезентации

Эта частная, вроде бы, поправка к списку основоположников во многом из-

меняет взгляд на ключевые процессы в историографии второй половины XX в.

вообще и на понимание глобальной истории в частности. Образ глобальности

лишается строго структурированного характера, который он имел у Валлер-

стайна и Франка, а также иерархичности, как неотъемлемой части теорий за-

висимости, периферийности и недоразвитости. Для Вульфа антиисторический

структуралистский детерминизм, механистический системный подход были

предметом критики, реакциями на догматический марксизм. В его собствен-

«Подвижный фронтир»...

ной схеме многолинейной социальной эволюции объектом анализа являются

не элементы (elements-in-relation), а социальные отношения. Элементы ста-

новятся лишь функцией отношений (elements-of-relation). Внимание Вульфа

направлено не на образы обществ как целостных «самоподдерживающихся

систем» типа организмов (он считает их результатом реификации концептов),

а, прежде всего, на образы «плюральных обществ», порожденных целой це-

пью сложных связей и взаимодействий

. Тем самым Вульф делает еще один

шаг вперед по сравнению с Мак-Нилом, который впервые обратил внимание

на взаимодействия цивилизаций как объект исторического анализа. У Вульфа

образ взаимодействия отчасти поглощает образы общества, культуры, цивили-

зации. Последнее понятие присутствует в его словаре в весьма специфической

форме: «цивилизации как зоны взаимодействий»

Иггерс меняет наше представление и о конфигурации антропологического

поворота, который обычно рассматривается в связи с деконструкцией истори-

ческих метанарративов и становлением истории ментальностей и микроисто-

рии как стратегий «возвращения к человеку». У Вульфа образ антропологиче-

ского поворота связан скорее с активностью антропологов и этноисторией, а

также конструированием таких познавательных моделей, которые акцентируют

внимание на межсистемных и внутрисистемных отношениях. Пространство

«между системами» становится основным предметом его внимания, полем,

на котором человек создает «множественные и ветвящиеся социальные про-

екции», а понятия, отражающие «сущность» и «логику истории», приобретают

множественное число. В его эволюционной схеме появляется множество ситу-

ативных, случайных, зависящих от обстоятельств (contingent) колониализмов,

модернизаций, индустриальных революций

. Подобный подход был освоен

Ш. Айзенштадтом на десятилетия позже и развит не столь последовательно

В результате примитивная вестернизаторская теория модернизации 1950-х гг.

У. Ростоу и Т. Парсонса, против которой выступал уже Валлерстайн, оказалась

подорванной в самих своих основаниях.

Понятна связь идей Э. Вульфа и постмодернизма. Он, как и Ж. Деррида,

считал, что «имеет место не единая история, общая история, но истории раз-

личные по своим типам, своим ритмам, своим модусам вписания, истории

смещенные, дифференцированные <...> не сводимые к реальности какой-то

всеобщей истории»

. Он, как и Ж. Делез, предпочитал фиксирование не глу-

бинных «сущностей», а моментов становления, беспорядочных (rough-and-

tumble) поверхностных взаимодействий, в которых сосуществуют разные ге-

терогенные смыслы, и в процессе которых создаются новые смыслы. Вульф

возражал против деградации описания такой творческой дезинтеграции, мно-

жественности и гетерогенности к простым дихотомиям (варварство – циви-

лизация, Запад – Восток, традиционное – современное, ядро – периферия,

метрополия – колония). Это заставляло его предпочитать стратегию денота-

ции или номинации стратегиям манифестации и сигнификации (он не пере-

носил общие понятия, имеющие большее отношение к называющему, чем

Ионов И. Н. Глобальная история...

к называемому)

. Можно назвать это понятийной (или интеллектуальной)

микроисторией.

Но вместе с тем Вульф искал истину и никак не меньше. Он не согласен с

Ж. Лиотаром в его неприятии метанарративов. И в этом он сближается с позд-

несоветскими представителями творческого марксизма, такими как М. Барг и

М. Гефтер, которые пытались строить исторические теории на основе веро-

ятностных, часто уникальных моделей межформационного и внутриформаци-

онного взаимодействия, «пестроты и неравномерности» включения различных

регионов в данную формацию, производственно-технических и социально-

культурных «разрывов» между ними, «перепада» исторических потенциалов,

прежде всего в рамках теории многоукладности. Барг и Вульф критиковали

М. Вебера по сходным поводам – за склонность к (само) манифестации, за

стремление к выделению чистых форм там, где они видели исторически зна-

чимые качественно различные или смешанные феномены

. Благодаря этим

аналогиям утрата связи между творческим марксизмом и глобальной историей

только сейчас может быть осознана как реальная потеря.

Важнейший аспект, который отметил Иггерс в наследии Мак-Нила и Вуль-

фа, – это распространение на мировую и глобальную историю традиции «исто-

рии снизу», опиравшейся на изучение истории эксплуатируемых классов и на-

родов. Тем самым произошло вытеснение на периферию исторического зна-

ния национальной «истории сверху», составлявшей основу всеобщей истории

XIX в., а также истории локальных цивилизаций, которую П. Мэннинг отнес к

«традиционному» направлению современной мировой истории. В центр про-

блематики глобальной истории Иггерс поставил историю взаимодействий в

мире, которая не обязательно включает образ Запада, не предполагает наличие

определенной теории исторического развития, зачастую отрицает метанар-

ратив как наследие западного империализма. Дж. Бентли, например, изучает

широкомасшабные миграции и экономические флуктуации, кросс-культурный

трансфер технологий, распространение инфекционных заболеваний, мировую

торговлю, распространение религиозных верований, идей, идеалов. Мэннинг

обозначил также возникновение нового направления мировой истории, кото-

рое он назвал «научно-гуманитарным» (scientic cultural) и связал с освоением

неархивных источников и методов эволюционной биологии, экологии, палеон-

тологии, археологии и химии

Задача реисторизации прошлого народов Азии, Африки и Америки, кото-

рую поставил себе Вульф, во многом совпадала с проблематикой постколо-

ниальной критики и особенно второго поколения субалтерных исследований

(например, Д. Чакрабарти). Это преодоление деисторизации образа не-Запада,

периферизация образа Европы и конкретизация роли ее контрагентов в мире

Востока и колониальном мире. Вульф одним из первых, раньше Р. Робертсона

и А. Франка, поставил вопрос о том, что причина индустриальной революции

– это «привилегия отсталости» агрессивной периферийной Европы, которая

сумела оседлать процесс глобализации с центром в Азии. Даже применительно

«Подвижный фронтир»...

к XIX в. Вульф видел источник стабильности британской системы свободной

торговли (и мирового рынка вообще) не в мощи свободного рынка или инду-

стриальной революции, а в использовании англичанами богатств Индии. «Азия

в целом, но Индия и Китай в особенности далеко не были периферийными в

эволюции международной экономики того времени, – писал Вульф, – они на

деле имели решающее значение»

Вне зависимости от основоположника постколониальной критики Э. Саи-

да, Вульф понимал стратегию реификации как часть колониального дискурса

господства («в результате имена становятся вещами, а вещи <...> становятся

военными целями»), а линейно-стадиальные схемы – как антитезу научного

познания («теория <модернизации> эффективно предотвращала серьезное из-

учение проблем, очевидно волновавших реальный мир»), как часть мифотвор-

ческой схемы всеобщей истории

. Это заставляет подумать над переоценкой

роли в современной историографии и особенно в формировании глобальной

истории постколониальной критики, которая обычно рассматривается как фе-

номен филологического знания.

Особенностью эволюции современной глобальной истории является то, что

существенно трансформируя методологию исторического знания, она вместе

с тем не вытесняет полностью старые подходы, не создает новой парадигмы.

Иггерс пытается объяснить это, соотнося глобальную историю как таковую,

замкнутую на анализ конкретных культурных взаимодействий, тесно связан-

ную с постмодернизмом, не признающую метанарративов и методологий (и

равно отрицающую марксизм и антимарксистскую теорию модернизации,

примером чего являются «Журнал мировой истории» c 1990 г. и «Журнал гло-

бальной истории» с 2006 г.), и историю глобализации, неразрывную с образом

Запада, в которой остаются возможными метанарратив, теория модернизации

в более сложном ее понимании и даже идеал империализма, а понятия струк-

туры и развития, связь с социальными науками представляются ключевыми

элементами

. В результате идеал исторического синтеза, предложенный шко-

лой «Анналов», не реализуется. Можно сказать, что так проявляется роль пост-

модернизма с его стремлением к творческим разнообразию, гетерогенности и

дезинтеграции. По признанию Иггерса, общее в разных направлениях глобаль-

ной истории – лишь постановка под вопрос центральной роли национального

государства. В остальном она крайне разнообразна. Компромиссом закончи-

лась критика объективности исторического знания в результате лингвистиче-

ского и культурного поворотов. Возникло убеждение, что хотя «историография

1990-х гг. значительно отличается от предыдущей, надо избегать иллюзии <...>

что <...> <критики последней> имеют окончательные ответы. Историография

является постоянным диалогом [курсив мой. – И. И.], обновляющим свои пер-

спективы, которые обогащают понимание прошлого, но которые сами замеща-

ются новыми перспективами»

Этот диалог является весьма многогранным. Он отражает сущность совре-

менной глобальной истории, которую Л. П. Репина связывает со спецификой