История античной культуры
188
Часть 3. ytmmutectttiu период
загробном возмездии, ни исцеляющая сила раскаяния не вошли
еще в религиозное сознание большинства эллинов.
Платон, конечно, этому обычному, хотя и не низменному,
воззрению на богов и участь души противопоставляет свое, фи-
лософское. Правда, над очищением народных представлений о
богах работали и его предшественники, начиная уже с Ксенофана, который отказался даже от антропоморфического
представления о божестве. И если мы затрудняемся назвать
Ксенофана монотеистом, то потому только, что в его трансцен-
дентном мире число вообще значения не имеет. То же самое
относится и к Платону. Позаимствовав у элеатов учение о
двоемирии, он именно мыслимый и сущий мир представил оби-
телью бога или богов. Там же живут и идеи, и Платон бывает
склонен прямо отождествить божество с высшей идеей, с идеей
добра. Во всяком случае, бог — существо благое и только бла-
гое; кощунствуют те, кто, подобно Гомеру, называют бога
причиной также и зла (вопрос о происхождении зла оставлен в
виде проблемы будущим мыслителям). И вот этот всеблагой
бог, «желая, чтобы по возможности все было хорошим и нич-
то - дурным, приняв весь видимый мир не в состоянии покоя, а
движущимся без правила и смысла, ввел его в порядок из бес-
порядка, считая первый лучше второго» (Плат. Тим. 30а).
Этим он стал «демиургом» мироздания, которым он и поныне
управляет в силу своего божественного «промысла» (pronoia).
Учение Платона о душе изложено выше (с. 155); в религию
он его возвел, сочетав его с орфическим догматом о «круге рож-
дений» (выше, с. 118). При этом та великая суть, воссоединения
с которой жаждет всякая хорошо направленная душа, есте-
ственно совпала с сущим миром богов и идей. Отрешившись,
однако, от дионисических символов орфизма, Платон устано-
вил, что наша душа в прабытии уже общалась с идеями в том
сущем мире, но что она не удержалась в нем вследствие чув-
ственной примеси своего естества, низвергшей ее в чувственный
и видимый мир (грехопадение души), и что из-за этого ей опре-
делено на много столетий поочередное пребывание на земле и
под землей вплоть до окончательного очищения и вознесения.
Смутное воспоминание об идеях, которые мы созерцали в прабытии, дает нам возможность узнать их отражение и в
окружающем нас видимом мире; более всего это относится к той
идее, которая, будучи воспринимаема зрением, легче всего
признается в видимости, — к идее красоты. Вот почему именно
созерцание красоты окрыляет душу и внушает ей ту тоску по
своей небесной родине, которую мы называем
любовью
(erös).
Итак, любовью спасется человек — таков основной догмат
религиозной философии Платона. Правда, эта «платоническая
любовь» - еще не христианская. Платон был эллинским мыс-
189
XII. Скирофорион (июнь) и сам по себе и в своих немного-
численных праздниках для нас загадочен; оставляем его в
стороне.
Окидывая взором афинские праздники, из которых поиме-
нованы только главные, мы первым делом должны установить,
что они менее всего были «праздниками» в этимологическом
смысле этого слова: при положительном характере его нрав-
ственности (выше, с.36) греку показалась бы совершенно
непонятной мысль, будто можно чествовать бога бездельем. Его
праздники были службой богу, долженствующей доставлять ему
радость; а так как предполагалось, что все, радующее человека,
радует и бога, то греческие праздники были настоящим средо-
точием радости. Как видно из перечисленных обрядов, — хотя
частности пришлось поневоле пропустить, — ум афинян был
поразительно изобретателен в этом проявлении радости. Неда-
ром Перикл говорит в своей надгробной речи: «И мы в большей
мере, чем какой бы то ни было другой народ, доставляем наше-
му духу облегчение от насущных трудов, учредив тянущиеся
через весь год жертвоприношения и состязания... красота кото-
рых не дает возникнуть чувству грусти».
И все, что только можно было, пронизывает дух агонистики: все полно состязания, от самого низменного и шутливого
состязания в скорости выпивания кружки до самого серьезного
и возвышенного состязания в красоте созданных поэм и рож-
денных детей. Неудивительно, что для афинян в их праздниках
заключался смысл и оправдание жизни; кто это уразумел, тот
снисходительнее отнесется даже к тому расслабляющему зако-
ну, против которого выступил Демосфен (выше, с. 140), — о
передаче в праздничную кассу («феорикон») излишка доходов.
Тем более снисходительно, что этой веренице праздников, как
проявлению одухотворенной радости, уже не суждено было по-
вториться в истории человечества.
§ 16. Религиозная философия. Общий уровень тогдашней
религиозности выражен у Платона в следующих словах почтен-
ного старца Кефала, которыми он отвечает на вопрос, в чем он
усматривает главную ценность для себя своего богатства: «Когда к
человеку приближается смерть, он испытывает страх и заботу,
которых раньше не знал. Рассказы об обители Аида, — что прови-
нившиеся здесь терпят наказание там, — раньше вызывавшие
его насмешки, теперь волнуют его душу: а что, если они истин-
ны?.. И вот тогда нас утешает сознание, что мы никогда никого
сознательно не обманули и не оболгали, что мы уходим отсюда,
не будучи должниками ни богов, ни людей. А этому немало
содействует наличие достатка» (Плат. Гос. I 330d). Отсюда
видно, что ни ценность «вдовьего гроша», ни уверенность в