выехал в Нижний Новгород на Всероссийскую промышленную и художественную
выставку и одновременно начал сотрудничать в газете «Нижегородский листок».
По замыслу царского министра Витте выставка должна была показать успехи
русского капитализма, достигнутые за последние 10—12 лет. Но рекламный характер
выставки не обманул Горького. Он оказался среди тех немногочисленных русских
корреспондентов, которые сумели справедливо оценить ее, несмотря на шумиху,
поднятую либеральными и монархическими газетами вокруг «нижегородского чуда».
Трезвый голос Горького прозвучал на всю Россию: «Выставка поучительна гораздо более
как правдивый показатель несовершенств человеческой жизни, чем как картина успехов
промышленной техники страны» (XXIII, 237). Молодого журналиста не отуманили размах
и пышность, с какими она была устроена.
Горький сразу отметил решающий недостаток экспозиции: в павильонах и на
стендах совершенно не были отражены жизнь и труд народа, производящего все
ценности, выставленные для обозрения. Как, кем, в каких условиях добыты тонны железа,
угля, хлопка, построены машины, изготовлены вещи — узнать было невозможно.
Выставка не показывала великую созидательную силу народа.
Писатель пользуется любым случаем, чтобы напомнить о жестокой эксплуатации,
которая царит на отечественных предприятиях, о чем, разумеется, умолчали организаторы
выставки. Он говорит о нищенском заработке, о полурабском труде рабочих в условиях
капитализма. Ненормальна жизнь, когда железо первенствует, а человек ему рабски
служит (очерк «Среди металла»).
Описывая последние приготовления к открытию павильонов, Горький отмечает, что
даже здесь картины эксплуатации встречаются на каждом шагу: «Со всех сторон вас
окружают разные архитектурные деликатесы..., а между ними, на той же самой земле...
согнувшись в три погибели, грязные и облитые потом рабочие возят на деревянных тачках
и носят «на хребтах» десятипудовые ящики с экспонатами. Это слишком резко бьет в
глаза... Неприятно видеть на художественно-промышленной выставке — выставку
изнурительного поденного труда чернорабочих» (XXIII, 142).
Горьковские очерки и корреспонденции, составившие цикл «С Всероссийской
выставки», полны глубокого возмущения против нелепого, ничем не оправданного
преклонения ее организаторов перед иностранщиной, пренебрежения своим,
отечественным. Обидно видеть Запад постоянно и всюду в роли нашего учителя, говорит
он. Машинный отдел поражает отсутствием русских имен — кругом только Бромлеи,
Лагарпы, Нобели, Циндели, и это оскорбляет патриотическое чувство Горького.
«Я не националист, не апологист русской самобытности, но, когда я прохожу по
машинному отделу, мне становится грустно. Русские фамилии отсутствуют в нем почти
совсем — все немецкие, польские фамилии. Но, однако, какой-то, кажется, Людвиг Цоп
вырабатывает железо «по системе инженера Артемьева»... Это производит колющее
впечатление. Говорят, что почва промышленной деятельности всего скорей сроднит
человечество. Это бы хорошо, конечно, но пока мне все-таки хочется видеть инженера
Артемьева самостоятельно проводящим в жизнь свою систему обработки продукта»
(XXIII, 226).
Писатель с тревогой присматривается, как иностранный капитал прибирает к рукам
при попустительстве царского правительства одну за другой ведущие отрасли
национальной промышленности: машиностроительную, нефтяную, текстильную. Ему
чужд казенный патриотизм. Он осуждает организаторов выставки за попытку представить
как образец русской сметки, как национального гения кустаря-самоучку Коркина,
который пытался вручную изготовить велосипед и пианино, иронизирует над теми, кто
лишь ради выставки вспомнил Ползунова и Яблочкина.
Труд талантливых и трудолюбивых русских людей, хорошо организованный и умело
направленный, мог бы действительно дать великие результаты, но в царской России этого
нет и быть не может.