Западов А.В. История русской журналистики XVIII-XIX веков
Подождите немного. Документ загружается.
Для политического лица журнала весьма характерна высокая оценка реформ
правительства Александра II в 60-е годы — крестьянской, судебной и даже Временных
правил о печати 1865 г. Публицисты «Вестника Европы» сожалели лишь о том, что эти
реформы были искажены позднейшими административными мерами, и говорили о
необходимости их «очистить» от всяких ограничений и наслоений. Руководители
«Вестника Европы», выступая за буржуазный прогресс, считали полезным повторять, что
благосостояние страны «не в застое, не в отчуждении от других народов, но, наоборот, в
постепенном, но смелом, беспрерывном движении вперед, в следовании за другими
народами по их пути развития и рациональной свободы» («Железные дороги и
экономическое развитие», 1879, № 12).
В связи с этим они резко и подчас смело критикуют русские консервативные органы
печати (Каткова, в частности) за их крепостнические замашки и постоянное требование
решительных, «крайних мер». Журналу свойствен был дух умеренной критики
самодержавия. Он признавал несовершенство русской гражданской экономической и
политической жизни и стремился к смягчению классовых противоречий, разумеется, под
руководством правительства.
Довольно сочувственно журнал выступает по крестьянскому вопросу, скорбит о
малоземелье. «К делу нынешних крестьянских нужд нельзя относиться невнимательно,
равнодушно, — указывается, например, в статье Воропонова «Теория достаточности
крестьянских наделов». — Вопрос о достаточности и недостаточности крестьянских
наделов принадлежит к числу жгучих современных вопросов русской жизни» (1880, № 3).
Правда, журнал не желает глубоко вникать в причины, породившие малоземелье, а
предпочитает брать его как существующий факт, но тем не менее ставит его на своих
страницах.
Сотрудники журнала Стасюлевича стремятся решить крестьянский вопрос
полумерами буржуазного характера, хотя они еще и не вполне осознают классовый смысл
своих пожеланий, защищают мелкий кредит, законодательное увеличение наделов, там,
где они чрезмерно малы, уменьшение платежей, активизацию земской деятельности,
просвещение и т. п. средства прогресса. Именно поэтому В. И. Ленин и находил
возможным говорить о «просветительстве» Стасюлевича в работе «От какого наследства
мы отказываемся?».
В отличие от изданий Каткова и Страхова «Вестник Европы» ставит в 70-е годы и
рабочий вопрос, возражая тем, кто «продолжает обольщаться мыслью, что у нас нет ни
обезземеленных рабочих, ни пролетариата и что все толки о неприглядном положении
первых, по меньшей мере, преувеличены... Положение дел далеко не оправдывает такого
оптимизма» (1879, № 1).
Указывая справедливо на главные причины тяжелого положения русских рабочих —
низкую зарплату и длительный рабочий день, который нередко доходил до 14 и более
часов, — журнал, однако, лечение этих зол предполагает начать с конца — с проблемы
образованности пролетариев, с организации школ для рабочих.
В годы второй революционной ситуации и активной деятельности партии «Народная
воля» журнал неизменно осуждает террористические действия и оправдывает контрмеры
самодержавия, хотя и не разделяет преувеличенных страхов реакционной прессы. Каждый
случай политического террора, включая события 1 марта 1881 г., использовался
редакцией как удобный повод для пропаганды излюбленной идеи о необходимости
реформ. Сотрудники журнала набирались смелости утверждать, что реформы —
единственное условие для изменения почвы, порождающей терроризм.
В числе вопросов, нуждающихся в скорейшем решении, называются: крестьянский,
финансовый, судебный, земский, реформа школы, администрации и т. д. Отсюда идет
критика реакционной прессы, которая отвергала необходимость каких бы то ни было
преобразований. Одновременно журнал решительно выступает против революционных
методов борьбы, он искренне осуждает врагов мирного прогресса — русских
социалистов-революционеров, называет их не иначе, как «политическими убийцами»
(1881, № 4).
Цензура, относившаяся терпимо к этому органу печати, довольно точно определила
позиции «Вестника Европы» и его место в русской журналистике. Вот отрывок из
сведений, сообщенных Главным управлением по делам печати в 1879 г. временному
Санкт-Петербургскому генерал-губернатору: «Вестник Европы» — ежемесячный журнал,
при обилии статей, касающихся вопросов общественных и также внутренней и внешней
политики, всегда отличался сдержанным и строго приличным тоном, не допускающим
грубых или чрезмерно резких выражений». Нежелательное, как считала цензура, в
направлении этого журнала заключалось в первую очередь «в стремлении указать»
преимущества конституционного образа правления и убедить в том, что для
благосостояния России наше правительство не должно останавливаться на
осуществившихся реформах, а продолжать их дальнейшее развитие...». Далее цензурное
ведомство замечало, что «противоцензурные идеи нигде не изложены вполне ясно и
определительно, а высказываются при случае, часто одними намеками и всегда
обставлены оговорками самого благонамеренного характера».
Правы были чиновники, находя, что по серьезности содержания и форме своих
статей «Вестник Европы» предназначался «исключительно для образованных и развитых
читателей, на которых вредные увлечения журнала» не могли иметь «такого влияния,
какого бы можно было опасаться при изложении более популярном, доступном массе
читателей»
297[172]
. Достаточно верно описывая издание, этот отзыв не учитывает, однако,
того революционизирующего влияния, которое имели произведения отдельных
прогрессивных, демократических журналистов, например Салтыкова-Щедрина.
«Вестник Европы», издававшийся в годы широкого распространения в России идей
научного социализма, во время роста рабочего движения, отнесся враждебно к марксизму
и русской социал-демократии. За исключением статьи Кауфмана «Точка зрения политико-
экономической критики у К. Маркса», опубликованной в 1872 г. и достаточно объективно
излагавшей экономическое учение Маркса, журнал отверг идеи научного социализма. В
1877 г. «Вестник Европы» принял активное участие в полемике с «Отечественными
записками» по поводу первого тома «Капитала». На его страницах Ю. Жуковский
критиковал и экономические воззрения и историко-философскую теорию Маркса. В 90-е
годы журнал занимает совершенно определенную враждебную позицию по отношению к
русским марксистам. Особенно печальную славу снискали себе здесь профессор Кареев,
которого зло высмеял и разбил наголову в ряде своих работ Плеханов, а позднее Л.
Слонимский.
«Вестник Европы» просуществовал до 1918 г. Его закрыли вместе с другими
контрреволюционными изданиями.
в начало
«Русская мысль». Публицистика Н. В. Шелгунова
Журнал «Русская мысль» был разрешен к выходу в 1880 г., когда недолгие дни
правительство, напуганное революционным движением, заигрывало с либералами.
Издавался он в Москве В. М. Лавровым под редакцией литератора и театрального
деятеля С. А. Юрьева. Важную роль в журнале играл секретарь редакции профессор В. А.
Гольцев.
Руководство Юрьева было номинальным, и через два года он вовсе отказался от
редактирования. В связи с этим влияние Гольцева усилилось, и в 1885 г. он вместе с
Лавровым и Ремезовым стал официальным редактором «Русской мысли».
Гольцев был по своим убеждениям типичным либералом. Еще в 1875 г., будучи за
границей, он пишет открытое письмо за подписью «Русский конституционалист»
297
[172]
ЦГИАЛ, Сведения о петербургских повременных изданиях..., 1879, ф. 776, оп. 6, № 402, л. 7, 10.
редактору журнала «Вперед!» П. Л. Лаврову. В этом письме, основные положения
которого позже целиком вошли в идейный арсенал партии кадетов, Гольцев выступает как
умеренный либерал и конституционалист. Либерализм его был несколько иным, чем
руководителей «Вестника Европы». Если публицисты этого журнала резко
отгораживались от революции, то Гольцев, напротив, считал возможным действовать
совместно с революционными кругами, чтобы, опираясь на их поддержку, вести борьбу за
ограничение власти монарха. Поэтому он не уклонялся от знакомства и сближения с
революционерами, печатал в своем журнале статьи Чернышевского, Плеханова,
революционеров-эмигрантов. Об этом было известно правительству, и «крайний радикал»
Гольцев неоднократно подвергался обыскам и арестам.
Первоначально в «Русской мысли» приняли участие ряд профессоров Московского
университета: М. И. Семевский, В. О. Ключевский, Н. И. Костомаров, Н. И. Иванюков, О.
Ф. Миллер и др. Печатались здесь крупные земские деятели: В. Ю. Скалон, Н. П.
Колюпанов, публицисты А. А. Головачев, В. В. (В. П. Воронцов), С. А. Венгеров, Вас. Ив.
Немирович-Данченко.
После закрытия в 1884 г. «Отечественных записок» из семи тысяч их подписчиков
четыре с половиной перешли к «Русской мысли», до этого издававшейся в убыток.
Редакция журнала усилилась за счет сотрудников «Отечественных записок»: Г.
Успенского, Плещеева, Михайловского, Златовратского, Южакова, Протопопова и
некоторых других. Почти одновременно, после цензурного разгрома журнала «Дело», в
«Русской мысли» начал печататься: Н. В. Шелгунов.
С 1885 г. участие в журнале принял вернувшийся из ссылки Н. Г. Чернышевский. Он
не мог печататься под своим именем, но был полон духовных сил и попытался войти в
идейно чуждый для него мир журналистики 80-х годов. Чернышевский опубликовал в
1885 г. под псевдонимом «Андреев» стихотворение «Гимн деве неба», а несколько
позднее, за подписью «Старый трансформист», — ряд статей научного характера. Одна из
них — «Происхождение теории благотворности борьбы за жизнь» (1888) была направлена
против реакционных сторон учения Дарвина, мальтузианства и перенесения из области
естествознания в область социологии теории благотворности борьбы за жизнь. Печатаясь
в «Русской мысли», Чернышевский подчеркивал в письмах, что его мнения «по многим
вопросам» отличаются от мнений журнала, и ни о какой близости его к идейному
направлению издания речи быть не может.
В конце 80-х годов в журнал приходит А. П. Чехов как официальный редактор
беллетристического отдела и как автор очерков и рассказов.
Нельзя не признать, что «Русская мысль» по составу сотрудников была наиболее
интересным журналом 80-х годов.
Каждая книжка, по принятому обычаю, делилась на две части: первую составляли
художественные произведения и статьи научно-исторического содержания; вторую —
публицистические статьи. В эту часть входили подотделы: «Новые книги», «Внутреннее
обозрение», «Политические заметки», «Театральные рецензии», «Земство». Позднее
появились рубрики — «Смесь», «Современное искусство», «Очерки русской жизни»
(обзор провинциальной печати), «Заметки по внешним делам» и очень обширная
«Библиография». Последняя имела свое собственное оглавление и занимала до пятидесяти
страниц. Библиография «Русской мысли» велась в духе аннотаций, исключавших оценку
книг, т. е. совсем не так, как в демократических журналах 60-х годов, всегда
высказывавших свою точку зрения в библиографических заметках.
Поначалу одним из ведущих был отдел «Русская жизнь», где печатались
многочисленные очерки о России и затрагивался крестьянский вопрос. К нему примыкал
отдел «Земство». Редакция возлагала на земство большие надежды, о чем громко заявила
в № 2 «Русской мысли».
В отделе науки печатались статьи прогрессивных русских ученых, пропагандистов
естественнонаучного материализма, защитников передовой науки — К. А. Тимирязева
(«Опровергнут ли дарвинизм?»), А. Г. Столетова («Энергия солнца», «Гельмгольц и
современная физика») и др.
Беллетристический отдел заметно улучшился после 1884 г., когда в «Русскую
мысль» волей-неволей перешли писатели, ранее принадлежавшие к кругу «Отечественных
записок». Здесь печатались: Г. Успенский, Чехов, Короленко, Гаршин, Мамин-Сибиряк,
Григорович, Златовратский, Эртель, Плещеев, Апухтин, Пальмин, Майков. Из
иностранных писателей редакция охотно переводила польских авторов — Г. Сенкевича и
Э. Ожешко.
Программа издания в значительной степени определялась статьями самого Гольцева
и публицистов, близких к либеральному народничеству. Объявляя себя защитницей
земельной общины, «Русская мысль» выступила «за ее постепенное превращение в
свободный союз на основе общинного землевладения». Государство обязано «представить
общине полный простор и не вмешиваться в ее внутренние распорядки», — писал Гольцев
в предисловии к «Внутреннему обозрению» (1880, № 1).
Обстоятельно по вопросам общины журнал высказался в статье Иванюкова
«Общинное землевладение» (1885, № 1). В основе его взглядов лежало убеждение, что
капитализм проникает в русскую общину извне, ибо в ней самой нет предпосылок для его
развития. Интеллигенции надо только придумать средство для того, чтобы укрепить
общину и восстановить общинную собственность там, где она уже разрушена. Статья
Иванюкова считалась одной из наиболее крупных теоретических работ либерального
народничества в журналистике 80-х годов. Его точку зрения с небольшими поправками
разделял и Гольцев. Но вера в общину уже не связывается с революционным
преобразованием общества.
Для того чтобы вывести народ из нужды и неграмотности, журнал устами Гольцева
призывал государство «опереться на здоровые силы русской интеллигенции». Но так как
между последней и крестьянством существует досадное «непонимание», им необходимо
сближаться. Образованные люди должны изучать народный быт и распространять знания.
А чтобы интеллигенция, хорошо познавшая народ, могла сыграть свою благородную роль,
ей нужны конституция и представительные учреждения. «Скромные желания русского
общества заключаются, — писал Гольцев в статье «Новый год» (1881, № 1), — в
стремлении достигнуть либеральных законов, которые высоко подняли бы авторитет
власти в глазах всех образованных людей».
Не удивительно, что страницы журнала пестрят множеством верноподданнических
фраз и выражений, чего не было ни в одном подлинно демократическом издании 60—70-х
годов. Царский суд назван «правым и милостивым», день «освобождения» крестьян —
«вечно славным днем» и т. д.
Редакция не раз предоставляла слово либеральным народникам и буржуазным
ученым для полемики против марксизма, прикрывая их наскоки до поры до времени
видимостью «объективизма».
В 1880 г. «Русская мысль» напечатала обширную статью Иванюкова «Синтез учений
об экономической политике» (№ 2, 3, 9). Автор заявляет, что есть две
политэкономические школы: свободной конкуренции, т. е. капиталистическая, и
социалистическая. Отрицательно относясь к школе «свободной конкуренции» в
политэкономии, автор не лучше отзывается и о социалистической. Сам он
придерживается третьей школы — «реалистической», которая, не изменяя основ
современного общества, желает найти способ более равномерного распределения благ
культуры между всеми классами населения. Требования социалистической школы
осуществить нельзя — для них «не имеется» подходящих условий: «чувства, нравы,
понятия громадного большинства современного общества делают невозможными
общественные формы, на которые указывает социализм». А потому попытки
насильственно ввести их неминуемо потерпят неудачу, заявляет Иванюков, и вместо
общего блага произойдет лишь «бедственное и напрасное сотрясение общественного
организма» (1880, № 2).
Объективно излагая в № 9 отдельные стороны теории Маркса, например положение
о пролетариате как могильщике капитализма, об экономических принципах социализма, и
даже отвергая наиболее грубые выпады против социализма, Иванюков тем не менее в
целом фальсифицирует марксизм, навязывает ему несвойственные выводы и рассуждения.
Он ставит Маркса в один ряд с Дюрингом и буржуазными экономистами — Шмоллером,
Ланге, Вагнером, не признает учения о классовой борьбе и лишает марксизм
революционной действенности.
Извращая революционную сущность марксизма, «Русская мысль» пыталась
очернить рождавшееся в конце XIX в. русское социал-демократическое движение.
Обращаясь к «нашим русским социал-демократам, агитирующим в народе
коммунистическую революцию, превратно понявшим учение Маркса и поэтому
полагающим, что оно солидарно с их деятельностью», автор советует «одуматься».
Социализм наступит без борьбы, сам по себе, когда «труд откажется выносить далее свою
капиталистическую оболочку» (1880, № 9). Вот беспримерный образчик буржуазного
искажения марксизма! Иванюков сознательно разрывает социализм и политическую
борьбу.
В 90-е годы редакция печатает статьи В. В. (Воронцова), Южакова, Михайловского,
которые открыто полемизируют с марксистами, хотя еще «в приличном тоне»
298[173]
, а
также Петрункевича, одного из организаторов кадетской партии. Гольцев пытается
спорить с Плехановым. Журнал вовсю расхваливает книгу Воронцова «Судьбы
капитализма в России». Не удивительно, что в 1893 г. редакция отклонила работу В. И.
Ленина «Новое хозяйственное движение в крестьянской жизни» (рецензия на книгу
Постникова). Нет ничего неожиданного и в том, что Гольцев после 1905 г., напуганный
революцией, становится кадетом, а «Русская мысль» — органом кадетской партии. В
последние годы редактировали ее Кизеветтер и Струве. Закрыт журнал был в середине
1918 г. как контрреволюционное издание.
Позицию, во многом отличную от взглядов Гольцева на вопросы общественной и
литературной жизни, занимали в журнале демократические писатели — Г. Успенский,
Чехов, Короленко, Шелгунов, вынужденные сотрудничать там в 80-е годы. Успенский,
например, не разделял мнений руководителя «Русской мысли» и его основных
сотрудников, ему был чужд оптимизм относительно спасительной миссии русской
общины, иначе оценивал он революционную борьбу западноевропейского пролетариата,
теорию научного социализма. Об этом говорят его очерки: «Равнение под одно»,
«Выпрямила», «Горький упрек» и др.
Замечательный русский публицист Н. В. Шелгунов также имел мало общего с
редакцией «Русской мысли». Привлекая революционера-демократа Шелгунова к работе,
Гольцев и Лавров не собирались рисковать журналом. Они очень строго редактировали
его рукописи и так придирались, что Шелгунов в письмах не мог удержаться от жалоб:
«Не скрою от Вас, что я вступил в «Русскую мысль» с традициями прежней журналистики
(«Современник», «Русское слово», «Дело»). Эти журналы давали большой простор своим
сотрудникам (и «Отечественные записки» держались того же). Я радовался, что буду
работать в неподцензурном журнале, но увы! Встретил самое жестокое отношение к моим
статьям»
299[174]
.
На протяжении 1886—1891 гг. Шелгунов печатал в «Русской мысли» чрезвычайно
разнообразные по тематике «Очерки русской жизни», в которых содержались отклики на
злобу дня и ставились крупные общественные проблемы.
Первоначально обозрение русской жизни было поручено вести Г. Успенскому.
Однако тот не нашел себя в жанре публицистического обзора. Он тяготел к
художественному очерку и именно в этом виде литературного творчества дал образцы
298
[173]
См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 1, с. 189, 190.
299
[174]
Рукописное отделение Библиотеки им. Ленина, фонд Гольцева, письмо ему от 17 апреля 1886 г.
художественной публицистики. В отличие от него Шелгунов, никогда не стремившийся к
образному изображению действительности, предпочитавший рациональный способ
познания жизни, сумел блеснуть в жанре очерков-обозрений.
Начинается цикл очерком «Крестьяне и землевладельцы Смоленской губернии»,
посвященным наиболее важному вопросу времени — положению крестьянства в России.
Причины безысходной бедности мужика Шелгунов видит в первую очередь в
малоземелье. «Когда освобождали крестьян, помещики... приняли весьма
предусмотрительные меры... Мужик получил земли меньше, чем ему нужно, чтобы есть
чистый черный хлеб. Мужик увидел, что у него и пашни мало, и лугов мало, и лесу мало,
а выгону и совсем нет. Все это «мало» и «нет» оказалось в «отрезках»
300[175]
.
Во втором очерке «Деревня и подать» публицист говорит о налогах, о выкупных
платежах за землю, «горше» которых нет ничего для мужика (11). В дальнейшем
Шелгунов в своих очерках не раз возвращается к положению крестьян. Публицист был
убежден, что аграрный вопрос — один из коренных вопросов русской жизни, а решен он
может быть только национализацией земли (см. его «Что читать и как читать?»).
Чуткий и правдивый журналист, Шелгунов отмечает расслоение деревни,
батрачество и мироедство, характеризуя сельские порядки сравнением: «Каждый или
молот, или наковальня». Он говорит о росте земледельческого пролетариата и кулачества,
оспаривая утверждения либеральной прессы о случайности появления кулака в русской
деревне. «Не личное чувство, не энергия наживы, не бездушие или жестокосердие создали
его [кулачество. — Ред.], а такие условия и такое положение массы, когда даже и не
падкий до наживы человек может развить в себе аппетиты наживы и стать ростовщиком...
Кулачество — явление, созданное известным положением вещей, и пока это положение
существует, будет процветать и кулачество» (468).
Шелгунов в известной мере преодолевает свойственные ему в 60-е годы общинные
иллюзии и в новых исторических условиях более правильно оценивает роль и возможное
значение общины в освобождении русского народа. Он критикует либеральных
народников за слепое преклонение перед «общинностью» русского мужика, говорит о
неизбежном разрушении общины в процессе буржуазного развития страны.
Как всегда в своей журналистской деятельности, Шелгунов освещает вопросы
рабочего движения. В очерке «Деревенские пожары» есть рассказ о Морозовской стачке.
Цитируя судебные материалы как документальные свидетельства тяжелого положения
пролетариев на фабриках, он объясняет причины стачки и оправдывает дружные действия
орехово-зуевских ткачей.
В очерке «По поводу статьи деревенского жителя...» Шелгунов пишет:
«Пролетариат земледельческий и фабричный стал теперь у нас таким же экономическим
явлением, как и в Европе... только не бросается у нас так резко в глаза и о нем теперь
очень мало пишут» (314). Действительно, консервативная пресса старалась преуменьшить
размах рабочего движения в стране, и Шелгунов был в числе тех немногих русских
публицистов, кто систематически обращал внимание общества на возрастающую роль
пролетариата.
Шелгунов справедливо отмечает в «Очерках» моральное превосходство городского
рабочего над крестьянином. Учитывая некоторую неточность терминологии, надо
признать весьма знаменательными его слова: «Босяк [под босяком подразумевается
всякий разорившийся человек, особенно горожанин. — Ред.], по-видимому, беспутен, не
умеет он справляться с собою, со своими слабостями и наклонностями», но, несмотря на
это, «он горд и независим и очень оберегает свое достоинство. Это общая черта всякого
городского пролетария. Босяк не только считает себя честным человеком, но он и в
действительности честен... Между настоящими босяками воров нет... потому что босяк —
рабочий» (470—471).
300
[175]
Шелгунов Н. В. Собр. соч., т. 3, Спб., 1904, с. 3—4. В дальнейшем ссылки на «Очерки русской жизни»
приводятся в тексте с указанием страниц по этому изданию.
Очень важно, что к концу своей жизни Шелгунов понял революционное значение
нового класса. «Рабочий вопрос — это вопрос о борьбе «труда с капиталом, с
капиталистическим строем современного общества», — говорил писатель в очерке «Что
читать и как читать?» (1064).
Наряду с экономическим гнетом Шелгунова глубоко возмущает юридическое и
гражданское бесправие русского народа, то беспредельное угнетение человеческой
личности, которое царило в самодержавной России. В его очерках собрано множество
фактов, изобличающих невероятно дикое «неуважение к личности и свободе ближнего».
«Человека, для которого, казалось бы, все и должно делать, мы всегда ухитряемся
оттереть в сторону, запихнуть в угол и зажать так, чтобы он едва дышал» (1003).
«Образованные» и «правящие классы» до сих пор «чувствуют себя белой костью».
Народ для тех, кто на авансцене, не есть сословие, он — просто мускульная сила, которой
нужно управлять (1027). Убежденность автора в том, что порядок отношений между
людьми не может быть иным при данном государственном строе и что необходимо его
изменить, изобличает в нем последовательного революционного демократа, не способного
на компромиссы.
Шелгунов критикует экономическую политику царизма, указывает на отсталость
страны, неуменье правительства освоить Сибирь и другие окраины.
Экономические успехи везде и всегда зависят «исключительно от гражданских
свобод», — говорит он в очерке «Простор Самарской земли». Публицист разоблачает
колонизаторскую политику и «культурную» миссию молодого русского капитализма в
Средней Азии и на Кавказе.
Много внимания в «Очерках» уделяется печати. Так, например, очерк «Провинция и
провинциальная печать» целиком посвящен бурно развивающейся областной прессе 80-х
годов. Подробная характеристика местных газет заключена в очерке «Провинциальные
города» и др. Ряд очерков посвящен либерально-народнической газете «Неделя», «Новому
времени» и другим столичным изданиям.
Смелые, настойчивые выступления Шелгунова против идейной реакции 80-х годов
составляют особенно важную сторону «Очерков русской жизни».
Борьбе со взглядами либеральных народников, с их теорией «малых дел» посвящены
многие очерки: «По поводу статьи Деревенского жителя», «К чему способна наша
интеллигенция» и др. Шелгунов критикует главный орган либерального народничества —
газету «Неделя», публицистов Абрамова, Дистерло и их различных сподвижников из
провинциальной прессы, уверявших читателей, что в русской жизни много «светлых» и
«бодрящих» впечатлений. Народники 80-х годов не в революционной борьбе
пролетариата и крестьянства видели «светлые явления», а в организации интеллигенцией
общественных сыроварен, аптечек и библиотек, в жизни русской общины, в
патриархальности русского мужика.
Теория «светлых явлений» и «бодрящих впечатлений» — бесполезная, лживая, и ею,
писал Шелгунов, «как я ни усиливался, не могу разрешить ни вопроса о малоземелье, ни
переселенческого вопроса, ни вопроса о найме рабочих» (651). Сторонники «малых дел»
постоянно говорят об излечении общественных недугов, «но все эти «хорошие» слова
оказываются только словами, потому что и борьба, и энергия, и общеполезная
деятельность предполагаются не иначе, как при условии неподвижности границ плохой
действительности» (677), т. е. в рамках существующего режима, что является
бессмысленным, ибо, не сломав общественного строя, нельзя шагнуть вперед. За отказ от
передовых идей 40, 60-х и даже 70-х годов, за отсутствие политической мысли и
проповедь жалкого культурничества газету «Неделя» Шелгунов называет «школой
общественного разврата».
Писатель правильно указывал на связь взглядов восьмидесятников с буржуазным
практицизмом. Проповедь теории «малых дел» заслонила «идейные стремления более
доступными для большинства стремлениями практическими» (683). Теория
восьмидесятников, заявляет Шелгунов, это просто-напросто буржуазная тенденция,
выражающая намерение в пределах существующих условий наиболее энергично бороться
на экономическом поприще. Тогда это поняли еще немногие, и Шелгунов был в их числе.
Неизменно отрицательное отношение к русской пореформенной действительности,
критика либерально-народнических воззрений вызвали раздраженные, грубые нападки на
публициста-демократа со стороны «Недели». Шелгунову она заявила, что он стар, отжил
свое время, ничего не понимает, потерял чутье к жизни и якобы завидует «новому
теперешнему молодому поколению», как это всегда бывает между отцами и детьми.
Но Шелгунов не складывал оружия. В ряде очерков он устанавливает связь между
теориями «Недели» и толстовством 80-х годов. Он критикует «Неделю» и Толстого за
проповедь опрощения и попытки «сблизиться» с народом путем отказа от умственного
1
багажа и цивилизации. «Одни хотели мужика превратить в барина, другие — барина в
мужика; одни предлагали ради слияния идти вперед, другие — назад» (586).
Единственный правильный путь — путь развития мужика до интеллигента, утверждает
Шелгунов, а не наоборот, как предлагают народники и толстовцы. Поход интеллигентов в
деревню, стремление их жить «своим хлебом» — вовсе не подвиг, как полагают и
толстовцы, и народники. Подвиг заключается в идейном развитии, в чувствах,
воодушевляющих на задачи «высшего порядка», которые руководят всем поведением и
дают ему общественный, человеческий смысл» (669).
В конце 80-х годов в очерке «Петербург и его новые люди» Шелгунов дает отповедь
«Неделе» за выраженное ею сожаление о том, что философские идеи Толстого не
проникают в литературу сквозь преграду твердо хранимых «традиций прежних направле-
ний». Очень хорошо, что традиции критического направления предшествующих
десятилетий еще живут и воспитывают общественную мысль. Очевидно, «старое-то»
лучше «нового», — заключает Шелгунов. Поэтому и пользуются успехом Короленко,
Гаршин, Надсон — писатели, верные прогрессивным началам демократической
литературы.
С конца 1886 г. борьба с толстовством занимает в «Очерках русской жизни» все
большее место. Этой теме целиком посвящены очерки: «Решаются ли исторические
вопросы усовершенствованием личности», «Моралистическая и общественная точка
зрения», «По поводу письма одного толстовца» и др.
В философии Толстого, в его проповеди личного самоусовершенствования и
непротивления злу насилием Шелгунов видел вредную философско-общественную
теорию. Работа над нравственным обогащением личности не может заменить
общественной деятельности людей, не может быть средством борьбы против зла,
царящего в России. Мир спасут «хорошие учреждения», а не «хорошие люди» (579).
Толстовцы начинают не с того конца. Они отвлекают народ от борьбы за свои права. Для
того «чтобы новые нравственные отношения установились, следует сначала уничтожить
те преграды, которые именно и мешают установлению этих отношений» (695).
В этом свете Шелгунов рассматривает «каратаевщину» и говорит об историческом
фатализме в романе «Война и мир». Толстой идеализирует то, от чего народ бежит,
утверждает он. «Каратаевщина» обозначает угнетенное положение народа, с покорностью
надо бороться, поднимая в людях чувство гражданского достоинства. «...Солдатик
Каратаев — человек только факта, и больше ничего. Ну, холодно, так холодно». Но
человек родился «не для того, чтобы переносить холод, голод и смерть, а чтобы так
устроить дела, чтобы не было ни холоду, ни голоду, да и смерть отодвинуть подальше»
(673).
В оценке творчества Толстого Шелгунов был односторонен, но философские идеи
писателя он критиковал верно. Прав был Шелгунов и тогда, когда он усматривал связь
толстовских идей с народничеством 80-х годов. «...Толстому ни «пассивизма», ни
анархизма, ни народничества, ни религии, — писал В. И. Ленин, — спускать нельзя»
301[176]
.
301
[176]
Ленин В. И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 48, с. 12.
Всем этим «новым» теориям и течениям 80-х годов Шелгунов противопоставляет
социалистические идеи 60-х годов и Щедрина с его революционно-демократическими
идеалами. Он публично протестовал, когда на могиле Щедрина один из ораторов
призывал молодежь к личному усовершенствованию. Напрасно, замечал Шелгунов,
оратор «воспользовался именем великого покойника, чтобы, прикрывшись им, заговорить
от имени Льва Толстого... Душу Льва Толстого с душою Салтыкова слить в одну душу
нельзя» (792—793). Имя Салтыкова-Щедрина зовет к борьбе, а не к личному
совершенствованию.
Шелгунов в «Очерках русской жизни» постоянно выражал уверенность, что время
«оглупения» пройдет, и с радостью приветствовал будущее. Он прожил долгую жизнь и
последние произведения писал уже в начале 90-х годов XIX в. Это время ознаменовалось
некоторым ростом общественного движения в стране. Писатель-журналист чутко уловил
перемену и в очерке «Недавнее прошлое и общественные барометры» приветствовал
наступающее десятилетие, несущее конец общественному индифферентизму и
безыдейности жизни.
Последний очерк цикла «Отрадное явление», написанный Шелгуновым незадолго до
смерти, весь проникнут настроениями нового времени. Шелгунов с удовлетворением
отмечает, что молодежь много учится, анализирует факты, прежде чем решить, что
делать. Публицист приветствует «серьезное научное изучение общественных вопросов»,
обыкновенно кружковое. «...Если все пойдет так и дальше, то нужно думать, что для
тысяча девятисотых годов оно создаст поколение деятелей просвещенных и
образованных, какого до сих пор Россия не выставляла...» (1094—1095).
Конец 80-х — начало 90-х годов действительно явились «кружковым» периодом
развития русской социал-демократии. В это время известны кружки Д. Благоева в
Петербурге, H. Е. Федосеева в Казани, Брусневская группа и многие другие. 1891 год при
отсутствии еще массового рабочего движения ознаменовался первыми политическими
демонстрациями, одна из которых произошла именно на похоронах Шелгунова.
«Очерки» Шелгунова находили живой отклик у современников. В связи с его
выступлениями в редакцию шли письма читателей. Молодежь старалась наладить личный
контакт со своим любимым автором.
Сформировавшись как мыслитель в 60-е годы, когда русская жизнь еще не давала
материала для марксистских выводов, Шелгунов не смог преодолеть ограниченности
просветительской, революционно-демократической идеологии. Он оставался деятелем
буржуазно-демократического периода освободительного движения в стране. Тем не менее
передовые рабочие, русские социал-демократы с большим уважением относились к
публицистической деятельности Шелгунова. Его любили и уважали лучшие люди нашей
родины. Известный русский революционер-марксист Федосеев сочувственно отзывался о
полемике Шелгунова с либерально-народнической газетой «Неделя».
В. И. Ленин пользовался трудами Шелгунова и «перечитывал с интересом» его
сочинения, как он писал в одном из писем сестре Анне Ильиничне
302[177]
. «Дорогим
учителем» назвали Шелгунова передовые русские рабочие 90-х годов в адресе, который
они преподнесли писателю незадолго до его смерти.
Не удивительно, что похороны Шелгунова 15 апреля 1891 г. вылились в боевую
антиправительственную демонстрацию, в которой наряду с прогрессивно настроенной
интеллигенцией и студенчеством приняли участие питерские рабочие. Они возложили на
гроб Шелгунова венок с надписью: «Указателю пути к свободе и братству от
петербургских рабочих», признав тем самым заслуги писателя и публициста перед
русским освободительным движением.
в начало
«Северный вестник»
302
[177]
См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Изд. 5, т. 55, с. 21.
К умеренно-либеральным журналам 80-х годов надо отнести «Северный вестник»,
издававшийся с 1885 г. в Петербурге как ежемесячный литературно-научный и
политический журнал под предварительной цензурой. Издательницей его первоначально
(до 1889 г.) была А. В. Сабашникова, редактором — А. М. Евреинова.
В 1885 г. Евреинова пригласила в свой журнал ряд сотрудников закрытых
«Отечественных записок», в том числе Плещеева, Южакова и Михайловского. В
«Северном вестнике» печатались Г. Успенский, Короленко и некоторые другие видные
демократические писатели и публицисты (Менделеев, Миклухо-Маклай). Статьи
Южакова, Абрамова, Воронцова, принявших активное участие в журнале Евреиновой, и
некоторых других либерально-народнических публицистов с первых же номеров придали
журналу народнический колорит. Особую роль в журнале в качестве негласного
соредактора с весны 1886 по 1888 г. играл один из видных народнических публицистов
Михайловский.
Журнал состоял из двух частей: научно-беллетристической и публицистической. В
каждом номере в первой части журнала помещались одна-две статьи научного характера
по самым различным отраслям знаний. Во второй части, кроме отдельных статей,
постоянно печатались такие рубрики, как «Иностранное обозрение», «Дневник читателя»,
«Библиография», регулярно велся областной отдел.
В «Северном вестнике» печатались очерки Г. Успенского «Живые цифры».
Писатель, все еще поглощенный темой «власть земли», во второй половине 80-х годов
проявляет все больше интереса к теме «власть капитала». Влияние капитала теперь
«изображают цифрами, — писал он, — у меня же будут цифры и дроби, превращенные в
людей»
303[178]
. Этот творческий замысел был реализован в очерках, объединенных
названием «Живые цифры».
Писателя отличала необыкновенная зоркость, когда он изображал цифры
официальной статистики в живых картинах повседневной народной жизни. Ему
приходилось писать о поруганном материнстве, о детской смертности, массовом
сиротстве, о «четверти» лошади в крестьянском хозяйстве, о малоземелье. Он как бы
раскрывал художественными средствами те обобщения, которые заключены в средних
статистических данных. Эффект получался огромный. Картина непосильного труда
крестьянской семьи в очерке «Четверть лошади» показывала всю жестокость
существующего строя.
Одновременно Успенский не избегал и обобщений. Подчас они принимали вид
многозначительных аллегорий. Например, в очерке «Дополнение к рассказу «Квитанция»
из цикла «Живые цифры» призрачные блага капиталистической цивилизации он
сравнивал с ярким огнем маяка знаменитой статуи Свободы, возвышающейся у входа в
Нью-Йоркскую бухту, о фонарь которой разбиваются в бурную ночь тысячи птиц,
привлеченных электрическим светом.
«Застигнутые бурей, дождем, снегом, они видят этот благодатный свет, думают, что
тут тепло, массами мчатся сюда и... насмерть разбиваются о гигантский фонарь,
воздвигнутый во имя свободы и братства»
304[179]
.
Таков парадокс буржуазного общественного устройства.
Период 1886—1888 гг. наиболее интересный и значительный в истории журнала
«Северный вестник». К этому времен относится сотрудничество в журнале, кроме
названных писателей и публицистов, Чехова, Мамина-Сибиряка, Гаршина, Каронина,
Надсона и др. Наряду с Михайловским большую роль в укреплении журнала, его
беллетристики играл Плещеев, редактор литературного отдела.
Однако из-за разногласий с Евреиновой в 1888 г. Михайловский порывает с
журналом.
303
[178]
Успенский Г. И. Соч. в 9-ти т. М., 1955—1957, т. 9, с. 438.
304
[179]
Успенский Г. И. Соч. в 9-ти т., т. 7, с. 510.