Юлия Ивановна Фаусек. Месяц в Риме в Домах детей Марии Монтессори
Подождите немного. Документ загружается.
Юлия Ивановна Фаусек
Месяц в Риме в «Домах детей» Марии Монтессори
"Месяц в Риме в Домах детей Марии Монтессори" - первая книга Ю.И. Фаусек. Написана
под впечатлением от поездки, предпринятой летом 1914 года по командировке
Министерства народного просвещения в составе группы российских деятелей
дошкольного образования.
Часть 1
CASA DEI BAMBINI в PORTA TRIONFALE
По книге Юлия Фаусек. Педагогика Марии Монтессори, Генезис, 2007, стр.31
Начну с трех последних и, прежде всего, с Доме при городском училище имени
Аделаиды Кароли в Порте Треонфале, так как здесь главным образом в настоящее время и
происходит работа по системе Монтессори.
Прекрасное большое здание, в котором помещаются две городских элементарных школы
– мужская и женская, с обширным двором, обсаженным по краям деревцами, с
великолепным видом вдаль, одним своим фасадом выходит на улицу Джордано бруно,
другим на широкий проспект Делл Милицие. Под «Дом детей» отведены две большие
светлые комнаты, передняя, в которой помещаются умывальники и все принадлежности
для туалета детей, и маленькая кухня, в которой готовится каждый день или суп или
макароны. Передняя широкой дверью с несколькими низенькими ступеньками выводит
детей во двор. Обширные окна, на уровне человеческого роста, с широкими рамами дают
прекрасный мягкий свет и завешаны шторами традиционного римского терракотового
цвета.
Первая комната, предназначенная для занятий, разделена аркой на две части: в первой -
большей, белые столики и маленькие стулья, низенькие шкафчики, хранящие
дидактические материалы, полочки, шкаф с посудой. Во второй - меньшей - шкаф с
мелкими ящиками, хранящими детские вещи (рисунки, тетради). Каждый ребенок имеет
свой ящик, который он должен содержать в порядке. В углу стоит фортепиано, под одним
окном низенький столик с набором колокольчиков. На полу начерчен красной линией
ромб, а в ромбе эллипс для маршировки под музыку.
На стенах большая Мадонна, запеленатые младенцы и несколько прекрасно исполненных
картинок в красках итальянского художника Гойа, изображающих отдельных животных и
растения, свойственные Италии; несколько низко прибитых классных черных досок,
разлинованных и без линеек, карточки с обозначением дней и месяцев, стенной календарь
и общая биографическая карта детей, написанная очень мелко и повешенная высоко,
чтобы дети не могли читать ее. На шкафчиках цветы в вазочках, банках, кувшинах –
много цветов, наполняющих своим ароматом всю комнату. Руководительница, Анна
Маккерони, угадала, чем победить сердца маленьких итальянских бедняков, давши им
музыку и много цветов. Все итальянские дети любят цветы с какой-то неукротимой
страстью. Во второй комнате, кроме нескольких гимнастических приборов, описанных
Монтессори в ее книге «Дом ребенка», нет ничего. Комната предназначена для игр и
отдыха в плохую погоду.
Постараюсь описать один из нескольких дней, проведенных мною в этом Доме-школе,
оставившем во мне неизгладимое впечатление и воспоминание, глубоко волнующее мою
душу. Как часто хочется мне очутиться в этой прекрасной комнате, среди малюток,
сосредоточенно и в тишине занятых каждый своим делом, полюбоваться на их идеальную,
в духе Монтессори, руководительницу, синьорину Анну Маккерони, в простом черном
платье, молча и спокойно расхаживающую среди своих питомцев.
Ребятишки, посещающие «Дом ребенка» в Порта Трионфале, – дети очень бедных
родителей: кондукторов трамваев, торговцев фруктами и овощами, каменщиков, мелких
мастеровых, мусорщиков, чистильщиков сапог и прачек. Всего детей около пятидесяти.
Они живут по большей части на двух улицах, на которые фасадом выходит школа, или в
ближайших переулках, так что им ничего не стоит прибежать в свой «Дом». Зимой
незадолго до 8 часов утра, а летом до 9, малютки собираются у дверей школы и с
нетерпением ждут, когда откроется широкая дверь и их впустит в «Дом». Я была летом.
Ровно в 9 часов дверь распахнулась, и дети веселой толпой направились в переднюю-
умывальную, где устроено около 12-15 кранов, низко на уровне детских рук перед
цинковым резервуаром с полочками на стенах, на которых лежат мыло, гребенки, щетки и
висят полотенца. В широком коридоре перед дверьми передней устроены низенькие
вешалки, на которые дети вешают свои шляпы, пальто и накидки, и лежат щетки,
которыми они должны вычистить свое платье от пыли, а так же тряпки и щетки для сапог.
За детьми в это время присматривает помощница, наставляя то одного, то другого, как
нужно справляться со всеми этими предметами. Затем дети по очереди занимают места
перед умывальниками и тщательно моются. Моют лицо, руки, шею, уши, иногда и ноги,
причесываются и надевают белые передники. Это простые коленкоровые передники,
иногда очень старенькие, но тщательно заштопанные и часто украшенные кружевным
воротничком или вышитой оборочкой руками любящих матерей. Окончив туалет, дети
выходят во двор, а если идет дождь или во время летнего зноя, в зал, ждут там появления
руководительницы. Она приходит около 10 часов, здоровается с детьми, несколько минут
беседует с ними, выслушивая какие-нибудь заявления или домашние новости. Малютки
буквально виснут на маленькой, черненькой, уже не первой молодости синьорине, с
бледным лицом, с грустными, но горящими внутренним огнем глазами, с нежной улыбкой
и тихим и гармоничным голосом. Они обнимают ее колени, шею, целуют лоб, щеки, глаза,
гладят платье и бархатку на шее. Приняв спокойно эти выражения признательности, и
приласкав детей, руководительница идет в класс, а за ней веселою толпой, но, не толкаясь,
и не шумя, как стая птиц, вбегают дети. Они рассыпаются по классу, и начинается уборка.
Все приводится в порядок: дидактический материал, картинки на стенах, цветы на шкафах
и полках. Через 10-15 минут дети усаживаются на места, кто куда хочет. Прежде столики
стояли, как попало, но однажды руководительница увидела, что дети, будто
сговорившись, быстро принялись ставить столики правильными рядами по четыре один за
другим. Когда работа была окончена, они уселись и блестящими глазами с ожиданием
смотрели на свою синьорину. «Почему вы так поставили столы?» спросила она детей.
«Так лучше», «удобнее», «красивее» – было ответом. Дети сами пришли к осознанию
красоты порядка.
С тех пор столы и стоят рядами, за исключением некоторых маленьких, предназначенных
для одиночек. Эти стоят в разных местах у стены. После краткой молитвы, которую дети
читают хором, руководительница поднимает дощечку, на которой написано «Тишина!» и
начинается так называемый урок тишины. Дети принимают удобную, но вместе с тем и
чинную позу и, просидев совершенно спокойно от 2 до 3 минут на месте, по приказанию,
данному шепотом руководительницей, закрывают глаза, склоняя голову на руки или даже
на стол. Иногда среди них попадается беспокойный, который или возит ногой под столом,
или стучит пальчиком по столу, или двигает стулом. Десятки укоризненных детских
взоров обращаются в его сторону, и ребенку волей-неволей приходится покориться и
успокоить на время свои слишком подвижные части тела. Дав посидеть малюткам с
закрытыми глазами в течение нескольких секунд, руководительница бесшумно отходит в
дальний угол комнаты и тихим, едва слышным шепотом вызывает детей поодиночке.
Самые внимательные, услышав свое имя, тотчас же открывают глаза и с улыбкой на
цыпочках пробираются между столами или по стенке так, чтобы ничего не задеть, не
опрокинуть, не стукнуть, прямо к руководительнице. Улыбнувшись или сделав какой-
нибудь одобрительный жест, синьорина вызывает следующих. Иногда приходится позвать
по два и по три раза или же, оставив этого ребенка в покое, обратиться к другому. Когда
все дети вызваны, руководительница шепотом говорит им несколько слов. «Хотите
работать?», «идите на места», «пробегитесь на цыпочках по классу», и дети, исполнив
желание руководительницы, подходят к шкафчикам, достают нужные для себя вещи и
приступают к работе. Одни пишут на грифельных досках цветными мелками буквы и
слова, другие делают то же самое на листках бумаги цветными карандашами; несколько
постарше пишут уже в тетрадках чернилами, и выражения лиц их преисполнены важности
своего дела. Несколько четырех-пяти леток возятся с деревянными геометрическими
вкладками, обводя фигуры указательным пальцем правой руки и отыскивая для них
рамки. Двое завязали себе глаза, уселись друг против друга и состязаются в угадывании
наждачных букв, ощупывая их то правой, то левой рукой. Около них стоят трое малюток
и с напряженным интересом следят за их работой. Два мальчика сидят на коврике и
упражняются с арифметическими палочками, задавая друг другу различные комбинации
счета. Самые маленькие возятся с цилиндрами в брусках или строят башенки на ковриках
на полу из розовых кубов или широкую лестницу из призм. На некоторых столиках
пестреют нежные коврики из цветных мотушек; одна четырехлетняя девочка разложила
цветные кусочки материй и, беря то в правую, то в левую руку каждый поочередно,
выкрикивает: «Полотно, сукно, шелк, бархат». Несколько детей усердно заняты
рисованием: большинство из них тщательно заштриховывают обведенные контуры
геометрических вкладок цветными карандашами.
Маленькая девочка, вся в кудряшках, выпятив губы от напряжения, обводит пальчиками
наждачные буквы уже в течение двадцати минут. Она невольно привлекла мое внимание.
Синьорина Анна подошла к девочке, погладила ее кудрявую голову и наклонилась к ней.
«Я знаю вот эти все, – с торжествующей улыбкой и блестящими глазами говорит ей
девочка, держа в руках порядочную пачку карточек. — Проверьте, синьорина!» И,
разложив карточки на столе, она водит по ним пальцами и произносит: а, т, у, п, р и т.д.
Трое детей поставили перед собой корзинку с билетиками, на которых написаны слова и
целые фразы, и усердно их читают. Двое складывают слова из розовых и голубых
рукописных букв. Один мальчик выводит на доске цифры, другой возится с разменным
ящиком. Девочка старательно пишет на доске: «5 июня, пятница». Крохотная малютка,
усевшись на коврике, застегивает пуговицы на рамке, а маленький мальчуган рядом с ней
зашнуровывает куски кожи. Все заняты, все сосредоточенно работают.
Дети встают, убирают одни предметы, берут другие; слышен легкий топот детских ног,
сдерживаемые голоса, иногда радостные восклицания, зов руководительницы.
«Синьорина, синьорина!» – раздается то здесь, то там. Синьорина подходит к тем, кто ее
звал, и старается быть незаметной для тех, кто в ней не нуждается. Она говорит так мало,
так тихо, что в комнате царит глубокое спокойствие. Маленький Франческино, лет
четырех, встает с коврика, на котором он раскладывал карточки с геометрическими
фигурами, и подходит к низенькому столику с колокольчиками. Он берет молоточки,
обитые замшей, и с легкостью и верностью наигрывает мелодии песен и маршей,
употребляемых в «Доме». Несколько детей встают и окружают крохотного музыканта.
«Еще, еще», – раздаются просьбы, и Франческино играет и играет все мотивы, которые он
слышал не только в школе, но и на улице. «Это наш артист», – тихо шепчет мне
синьорина. Некоторые дети, оставив на время свою работу, улыбаются и
прислушиваются, другие же не обращают внимания и продолжают свое дело в полном
спокойствии.
Я ни разу не видела, чтобы дети ссорились или дрались из-за какой-нибудь вещи. Вначале
бывали такие случаи, теперь же эти малыши научились уважать права и желания
товарищей: старшие охотно уступают младшим, младшие обращаются за помощью к
старшим.
Незаметно в работе проходит почти два часа, стрелки на часах показывают двенадцать.
Руководительница поднимает руку и тихим голосом говорит: «Дети, убирайте вещи». Все
задвигалось, легкими шагами забегало по классу. Уморительно и трогательно смотреть на
трехлетнего малютку, как он старается донести башню из розовых кубов, если не всю, то
большую часть до шкафа: он пробирается по стенке, лавирует между товарищами, и
задача ему удается. Он весело смеется и хлопает ручонками. «Браво», – говорит ему
синьорина, проходя мимо. Минут через десять все убрано, даже коврики сложены.
«Тишина», гласит дощечка, и дети опять чинно сидят на своих местах. Руководительница,
дав детям успокоиться, подходит к фортепиано и играет марши. Дети один за другим
становятся на начерченные ромб и эллипс и маршируют то медленно, то, ускоряя темп,
смотря по музыке, иногда хлопая в ладоши; при пиано дети поднимаются на цыпочки и
едва ступают. Впереди всех Франческино. При какой-то веселой мелодии Франческино
берет бубен и уверенно и точно отбивает такт; бубен переходит из рук в руки, потом на
сцену являются кастаньеты, или же дети поют какую-нибудь песню. Уставшие ходить
отходят в сторону и усаживаются в плетеные креслица, наблюдая за товарищами. Одна
маленькая девочка взяла стул, села в середине эллипса и с улыбкой дирижирует рукой.
Двое детей, девочка лет пяти и мальчик (Орландо) шестилетка, не пошли маршировать.
Это дежурные. Они составили столы по два, накрыли их скатертями и, надев белые
передники и нарукавники, стали накрывать столы для завтрака (по-итальянски для обеда).
Уверенно и ловко носили они на подносах тарелки, стаканы, графины с водой, ложки и
ставили на стол. У буфета стояла помощница и доставала детям только те предметы,
которые стояли высоко; остальные они брали сами. Скоро образовалось пять столов,
накрытых каждый на восемь приборов. В середине каждого стола красовался букет
цветов. Одна девочка все время, пока накрывалось на стол, выражала какое-то волнение,
подходила к Маккерони, дергала ее за рукав. «Что с тобой? – тихо спросила синьорина
девочку, – ты видишь, мы заняты, посиди спокойно; когда мы кончим, ты мне скажешь,
что тебе нужно». Девочка покорно отошла, села в удобное плетеное креслице, положив
голову на руку, и так сидела, пока руководительница не закрыла крышки фортепиано.
Тогда девочка встала, и, подойдя к ней, объяснила, что ей очень хочется поставить на тот
стол, за которым она будет обедать, большой букет желтого дрока, стоявшего в кувшине
на шкафчике. Маккерони улыбнулась, кивнула ей головой в знак согласия, и девочка
радостно и гордо понесла огромный для ее роста букет, поставила на стол и стала звать
других полюбоваться его красотой. Дежурные вымыли руки и в сопровождении
помощницы пошли на кухню за супом. Остальные дети тоже вымыли руки у кранов, сели
за столы, а дежурные бережно носили между ними миски с супом. Окончивши, они
налили супу в свои тарелки и сели есть.
Девочка, пожелавшая поставить цветы к себе на стол, спрятала все лицо в букет и
упивалась его ароматом. Маккерони подошла к ней, погладила по голове и сказала, что
теперь надо есть; тогда она взялась за ложку. Дежурные бдительно наблюдали за
товарищами и, как только у кого-нибудь из детей тарелка опорожнялась, вставал то один,
то другой дежурный, предлагая вторую порцию. Было жарко, и дети не ели второй
порции. Зимой, по словам руководительницы, они едят гораздо больше, особенно горячей
пищи. На второе дежурные принесли большие подносы, полные розовых черешен,
которые дети поглощали с удовольствием.
Руководительница следит за обедом малюток со стороны, наставляя то одного, то другого
из самых маленьких или новеньких, как держать ложку, как вытирать губы. Вначале дети
ели руками, вытирая их о платье или о скатерть. Теперь они ведут себя за столом, за
немногими исключениями, как настоящие воспитанные люди. Всю посуду и прочие
принадлежности для каждодневного завтрака детей, а также деньги пожертвовали в этот
«Дом ребенка» ученицы Монтессори и сама Монтессори. Вначале дети очень бедных
родителей приносили с собой в корзиночке кусок сухого вчерашнего хлеба и редко какое-
нибудь добавление в виде плода, помидора или редиски. Завтрак окончился, дети сложили
салфетки и, поблагодарив, направились во двор. Дежурные сменили белые передники на
синие, к ним присоединилось еще трое детей, они убрали столы и направились к фонтану
около кухни мыть посуду под присмотром помощницы.
Остальные дети выбежали во двор, притащили охапки сена, сложенного в одном углу
двора и, найдя полоску тени под стеной школы, расположились отдыхать и от труда, и от
беспощадного июньского римского солнца.
Самые маленькие тянули за юбку синьорину Анну; она уселась на мраморных ступеньках,
малютки поочередно влезали к ней на колени, целовали, лепетали, но скоро сон взял верх,
и они заснули крепким детским сном на охапках сена, подложив ручонки под голову.
Некоторые из старших, которым не спалось, лежали тихо, едва перешептываясь с
товарищами, или же вставали, неслышно бродя по двору в тени, подходя к Маккерони, и
едва слышно разговаривали с ней, чтобы не нарушить сна младших братьев и сестер. С
улицы доносились звонки и визг трамваев, иногда грохот экипажа, но это были
привычные звуки. В общем, этот квартал очень тихий сравнительно с центром города.
Несколько детей в уголочке устроили какую-то тихую игру из камешков и красных маков,
столь характерных для Италии, распустившихся тут же в углу двора, как сорная трава.
Прошел час с небольшим. Малютки просыпались один за другим, раскрасневшиеся,
улыбающиеся, потягивались. Наступил самый жестокий час итальянского зноя (между 2-
мя и 3-мя часами дня), когда стены домов и мостовые пышут жаром, как раскаленные
печи.
По знаку руководительницы, все дети направились в умывальную и по очереди,
освежившись у кранов, входили в прохладную комнату со спущенными шторами, где им
на некоторое время предоставлялась полная свобода. Зимой в этот час в хорошую погоду
они играют и бегают на дворе. Некоторые, самые маленькие, взяв игрушки,
расположились на ковриках и стали играть, другие, разбившись на группы, тоже играли в
какие-то игры с легкими движениями, несколько детей достали коробку с картинками и
стали их рассматривать, оживленно беседуя между собой. Синьорина Анна опять тихо и
безмолвно стала расхаживать между детьми. Иногда раздавался ее тихий мелодичный
голос и гармоничный смех, сопутствуемый звонким смехом детей.
Так прошло время почти до 3-х часов. Затем опять урок тишины и работа. На сцене вновь
появились дидактические материалы. Большинство детей принялись за раскрашивание
картинок цветными карандашами или акварелью (дети постарше). Картинки эти,
нанесенные на бумагу самыми простыми штрихами, изображают или простые орнаменты,
или цветы, плоды, овощи, животных, людей, простые пейзажи. Дети сами выбирают
карандаши и краски для своей работы. Некоторые дети подходят по очереди к
колокольчикам, и каждый упражняется, как умеет. Один просто ударяет по колокольчику
молоточком и прислушивается то к высокому, то к низкому звуку, другому нравится
выстукивать всю хроматическую гамму сверху вниз и обратно, третий составляет из
колокольчиков, не помеченных нотами, диатоническую гамму по созвучию с первой.
Некоторые проделывают это с необыкновенной быстротой. Наконец, Франческино
закончил игру, мастерски сыгравши большую часть своего репертуара под общий восторг
детей. Я невольно вспомнила бедного маленького Вилли Ферерро. «Вот где его место, –
думала я, – на родине, среди сверстников, под наблюдением умной, высокообразованной,
любящей и глубоко проникновенной руководительницы. Матери (я не могу иначе назвать
эту удивительную, всецело отдавшую себя чужим детям девушку). Тут широко
разовьются все органы чувств и духовные силы этого «маленького гения», а, быть может,
только феномена. Тут в покое и тиши вырос бы и окреп его поразительный талант. Что
дадут ему эстрада и восторги публики? Преждевременное истощение душевных сил и
полную утрату детства, а если таланта на самом деле нет, то горькое разочарование и
неспособность к жизни. А тут в этом «Доме детей» он и не подозревает о своем таланте,
живет на радость себе и товарищам, и узнает о своей силе вовремя, как о драгоценном
даре свыше».
Маккерони поставила столик перед работающими детьми и стала давать так называемые
«индивидуальные уроки», спрашивая детей, кто хочет заняться с ней. То один, то другой
подбегали к ее столику, а то по два и по три сразу, и она, смотря по возрасту и развитию
детей, давала им занятия то со вкладками, то с брусками, то с арифметическими штангами
или ящиками; то дети обводили буквы, то ощупывали материи, то различали шумы,
складывали слова, упражняясь в произношении, различали цвета на мотушках,
упражнялись в запоминании цветов и оттенков, размеров, в номенклатуре. Некоторые
если хотели, выполняли работу с завязанными глазами. Каждый урок продолжался не
больше 2-х – 5-ти минут. Окончив, ребенок возвращался к своей работе.
В пять часов, когда дневной зной стал спадать, дети убрали вещи на места и вместе с
руководительницей вышли во двор, где тени стали гораздо длиннее, и здесь, бегая и играя,
стали поджидать старших, чтобы отправиться домой. Матери, бабушки, дедушки
приходили во двор, приветливо и с любовью здоровались с синьориной, присаживались
на ступеньки, разговаривали с ней несколько минут и, ласково простившись, уводили
своих малюток. Красивый молодой кондуктор, сменившись в 6 часов, зашел по дороге в
школу, поднял с земли хорошенькую двух с половиной лет Тарквинию, взвалил ее на
плечо, как мешок и, поговоривши несколько секунд с синьориной, вежливо простился и
пошел домой. Рядом с ним побежал его пятилетний сынишка, Микэле, с важным и
серьезным лицом, но большой шалун. Ушел последний ребенок, двери «Дома ребенка»
закрылись, и синьорина Анна уехала в трамвае к себе домой отдохнуть на очень короткое
время (и дома у нее масса работы), чтобы завтра опять вернуться к своему трудному и
удивительному по результатам делу.
2. CAZE DEI BAMBINI на VIA GIUSTI, при ФРАНЦИСКАНСКОМ МОНАСТЫРЕ
Монахини Францисканского монастыря приняли к себе на воспитание несколько сот
сирот после землетрясения. Летом 1914 года их было в монастыре триста в возрасте от
пяти до пятнадцати, шестнадцати лет. Большинство из этих детей, теперь школьного
возраста, ходят в элементарные школы, более способные – в технические, некоторые
учатся ремеслам.
Самые младшие из них были привезены новорожденными в возрасте от нескольких дней
до нескольких месяцев. Их всех окрестили в монастыре, за немногими исключениями,
конечно, во второй раз, так как совершенно было неизвестно, чьи они. Крестные отцы
дали им фамилии, а монастырь приютил, как и прочих, до тех пор, пока они в состоянии
будут сами зарабатывать себе хлеб.
Монахини обратились к Монтессори с просьбой устроить у них «Дом ребенка» для сирот
дошкольного возраста. Монтессори дала им свою учительницу, и некоторое время сама
руководила устроенной ею школой. В настоящее время большинство детей из «Дома»
достигло школьного возраста, осталось только около десятка пяти-шестилеток. Монахини,
чтобы не закрывать «Дом», стали принимать детей со стороны за ничтожную плату (2, 3
лиры в месяц). Всех детей теперь немного более тридцати. При мне было двадцать паять,
так как некоторые уехали с родителями (матерями) за город. Родители детей –
кондукторы загородных трамваев (получают больше, чем городские), мелкие торговцы,
ремесленники, мелкие телеграфные и почтовые служащие, содержатели маленьких кафе.
Занятия ведет теперь не прежняя учительница, а монахиня – сестра Изабелла,
значительное время учившаяся практически и теоретически у Монтессори. Сестра
Изабелла – идеальная воспитательница. Очень образованная, сравнительно еще молодая,
красивая, умиротворяюще спокойная, с мягкими и изящными манерами, с чарующим
голосом.
Обширная и высокая комната монастыря – «Дом ребенка», в который дети входят со
двора по коридору, а посетителей, входящих с улицы, проводят через маленькую капеллу,
открывается широкими дверями с полукруглыми сводами в прелестный монастырский
сад. Все очарование такого сада с великолепными растениями, с клумбами роскошных
цветов, с фонтаном, с галереями, с изваяниями Мадонны и святых в нишах, прекрасно
знают все, кто бывал в Италии. Школьная обстановка приблизительно та же, что и в Саза
в Порта Треонфале, только столики и стулья не белые, а лакированы под дуб. Столики
стоят такими же рядами, те же низенькие шкафы для дидактического материала, и один с
мелкими ящиками для детей, такие же стенные черные доски и одна стоячая, та же
Мадонна, те же младенцы. Только на шкафчике, хранящем детские работы, стоит
маленькое мраморное изваяние Мадонны с постоянно теплящейся перед ней лампадой и
свежими цветами. По сторонам этого шкафа два низких столика. На одном стоят корзинки
с мелкими игрушками, на другом маленькие коробочки со всевозможными билетиками
для чтения. Над столами картинки с собаками, цыплятами, утятами, те же, что и у нас в
школе. Треть комнаты свободна от мебели. Только у одной стены буфет с посудой, да в
углу фортепиано. На полу красной чертой обозначен эллипс. В коридоре устроены
вешалки для детской одежды и умывальники, а в небольшом садике у кухни - резервуары
с водой, в которых дети моют посуду.
Мне разрешено было приходить к 10 часам.
Я выходила через капеллу в комнату для занятий и ждала. Из сада доносились веселые
голоса детей, смех и иногда гармоничный, спокойный голос Изабеллы. Ровно в десять
дети на цыпочках вбегали в комнату, здоровались со мной и другими гостями, если
таковые бывали, и рассаживались на стульчиках, кто куда хотел. Изабелла писала на доске
«Тишина» и по тетрадке делала перекличку тихим-тихим голосом. Услышав свое имя и
фамилию, ребенок слегка привставал со стула. Изабелла называет детей настоящими их
именами, избегая прозвищ и извращений, не избегая уменьшительных. Когда все дети
проверены, на доске опять появляется «Тишина». Дети некоторое время сидят в
абсолютной, идеальной тишине; только слышно, как жужжит залетевшая из сада пчела.
«Закройте глаза», – шепчет Изабелла. Дети склоняют головки на руки и с закрытыми
глазами ждут едва слышного призыва Изабеллы. Когда все малютки в розовых
передниках окружают стройную сестру всю в белом, она шепотом отсылает детей на
места и пишет на доске «Хотите работать?» или же просто тихо говорит им: «Делайте, что
хотите». Дети встают, бегут к шкафчикам, берут материалы по желанию, несут на места и
принимаются за дело. Некоторые, большею частью самые маленькие, развертывают
коврики (красные, серые, зеленые) и усаживаются на них со всякой работой
(дидактическим материалом): розовыми кубиками, широкой лестницей, застежками,
шнуровками и проч. От десяти до двенадцати ни один ребенок не притронулся к
игрушкам.
Мальчик лет пяти подошел к доске и стал писать слова, потом свое имя (Чичило), его он
написал скоро. Но с Чичелино (его уменьшительное имя) возился долго. Он пыхтел,
останавливался, исправлял буквы, бормотал, читая написанное по слогам, садился на
стульчик отдыхать, но не бросал работы, и когда, наконец, добился и медленно шепотом
прочел с блестящими глазами Чи-че-ли-но, взглянул на меня: «Правильно?». Я тихо
качнула головой. Ребенок радостно воскликнул: «Изабелла, Изабелла, я кончил!»
Изабелла подошла, улыбкой одобрила малютку и пошла дальше. Чичело, восхищенный
успехом, продолжал свою работу. Он стал писать «таске», написал та и забыл, как
пишется С. Постояв несколько секунд в нерешительности, он крикнул было: «Изабелла»,
но вдруг быстро подбежал к одному из столиков, за которым девочка обводила
наждачные буквы, нашел при ее помощи С, обвел несколько раз пальцами, вернулся к
доске и написал «таске». Сестра Изабелла сказала мне, что прошло только пять дней, как
он начал писать. «У него теперь мания письма, — сказала она, — он пишет и пишет».
Девочка пяти с половиной лет, Елена, с необыкновенной быстротой складывает слова и
целые предложения, пишет замечательно красиво. Она подошла к доске и с большим
старанием стала выводить каллиграфически предложение. Все заглавные буквы были на
местах. Она настолько хорошо владела письмом, что ей уже не нужно было прибегать к
наждачным буквам. Маленький, толстенький Альдо с жесткими черными волосами,
малоподвижный, очень спокойный, лет около шести, построил у себя на столе длинную
лестницу, приложил к каждой из палочек карточку с обозначением числа, начиная с
единицы (1, 2, 3,4 и т.д.), дошел до 10 и положил цифры обратно 01. Изабелла, проходя
мимо, предложила мальчику прочесть все числа. «Один, два, три» и т.д., читал мальчик,
«девять, десять». Изабелла, ничего не говоря, принесла карточку с цифрой 10 и показала
Альдо. Мальчик сравнил и поправился. После этого он убрал щтанги и принес костяшки.
Изабелла дала ему карту, на которой 9 раз обозначалось 10 и отдельные карточки
(1,2,3,4,5,6,7,8,9,0). Мальчик положил 10 костяшек против 10. Изабелла взяла метровую
штангу с 10 делениями и, прибавив к ней штангу один (один дециметр), предложила
мальчику сосчитать. «Один, два», и т.д., считал Альдо, «девять, десять, одиннадцать» и
слегка улыбнулся, насколько позволяла ему его солидность. Изабелла отошла, а мальчик
покрыл ноль единицей, – получилось 11, и положил рядом одиннадцать костяшек, потом
12,13,14 и т.д. Костяшки клал попарно. Это было в первый раз, когда он перешел через
десяток. Он сидел спокойно и сосредоточенно в течение 40 минут и, не обращая ни на
кого внимания, раскладывал свои костяшки. Стрелка чесов показывала без четверти
двенадцать. Изабелла написала на дощечке «Тишина» и, когда дети успокоились,
написала на большой доске: «Убирайте вещи». Дети почти все убрали, а Альдо все еще
сидел и клал последние костяшки, составляя 19. Кончил, спокойно все убрал, и пошел к
остальным детям, которые под звуки марша двигались по эллипсу. За фортепиано сидела
другая монахиня, а Изабелла следила со стороны. Дети двигались под те же мелодии, что
и на Порта Трионфале, только без инструментов и больше пели...
... Рисунки детей в этого «Дома ребенка» отличаются большою тщательностью,
законченностью и изяществом. Все это больше цветы, разрисованные по контурам (есть
нарисованные и с натуры более старшими детьми), пейзажи и иногда очень сложные
орнаменты. Изабелла ласково, но настойчиво ведет к тому, чтобы рисунки заканчивались.
Самые маленькие заштриховывают обведенные геометрические фигуры.
Изо всех детей, которых я наблюдала в течение десяти дней в «Доме ребенка» на Виа
Гиусти, больше всего остались у меня в памяти пятилетний Чичело, сирота, два брата:
Умбертино, около семи лет, и Робертино, четырех лет, Елена Роффи, пяти с половиной
лет, хорошенькая кудрявая четырехлетняя Эмма, солидный, невозмутимый Альдо, черная,
почти как негритянка, Текла – тоже сирота, и трехлетняя крошка Валериа. Я точно сейчас
вижу их перед гаазами и слышу их голоса, особенно нежный голосок Эммы, задумчивый
и глубокий Умбертино и звонкий, волнующийся и проникающий в душу голос Чичило.
Самый старший из них Умбертино. Ему почти семь лет. Он два года в «Доме», осенью
пойдет в элементарную школу. Он напоминает Георгио из «Дома детей» на Порта
Тионфале, только с самого же начала, по словам Изабеллы, он был деятельным ребенком.
Он с необыкновенной быстротой и правильностью складывает какие угодно слова и
короткие предложения, четко и правильно пишет, очень хорошо читает прописной шрифт
и довольно хорошо печатный, считает до 100, красиво рисует. Движения его спокойны и
уверены, он вежлив, ясно и отчетливо говорит; обслуживает себя и других в
совершенстве. Изабелле жалко расставаться с ним, но ему пора в школу. Умбертино
вдумчивый мальчик. Несколько дней подряд он подолгу наблюдал за пчелами,
вьющимися над цветами в саду. И вот в его тетрадке появились записи «Золотые мухи
(пчелы) вчера сидели на лилиях, сегодня на колокольчиках». «Пчелы пьют из цветов, они
любят сладкое». Когда распустились большие львиные зевы, он долго глядел на них,
спросил Изабеллу, как они называются, а потом записал: «В нашем саду расцвели новые
цветы как будто звериные рты». Ульбертино очень любит доктора Монтессори. Когда она
пришла в «Дом детей» на практические занятия со своими слушательницами, Ульбертино
прижался к ней, гладил ее руки и долго не отходил, с каким-то восхищением слушая ее
голос.
Его маленький брат Робертино спокойный, положительный, серьезный. Мало
инициативен и всегда спрашивает Изабеллу: «Что мне делать?» Берет то, что она ему
предложит. Я как-то сказала об этом Изабелле. «Ничего страшного, немного терпения», –
сказала она улыбаясь. Но в предпоследний день моего посещения «Дома детей» этот
хорошенький маленький прозаик вдруг выказал инициативу. Он сам, не спрашивая
Изабеллы, взял карту с группой букв и стал их изучать, потом взял доску и с робкой
улыбкой спросил Изабеллу, может ли он писать. «Попробуй», - сказала Изабелла.
Мальчик принялся выводить мелом И, стирал, добивался, и когда выходило по его
мнению хорошо, он радовался, хлопал в ладоши и показывал |Изабелле. «Проснулся наш
прозаик», – сказала мне с улыбкой Изабелла, слегка приласкав Робертино.
Елена Роффи, пяти с половиной лет, тоже два года в «Доме». Первый год ничего не
делала, ходила из угла в угол, лежала на коврике, играла иногда с игрушками. Из всего
дидактического материала признавала цветные мотушки и занималась с ними подолгу. На
второй год стала работать преимущественно с геометрическими вкладками, карточками с
геометрическими фигурами, потом принялась за буквы и выучилась складывать слова из
рассыпной рукописной азбуки. В то время, когда я видела девочку в «Доме», любимым ее
занятием было писать на доске и в тетради чернилами. Прошло четыре месяца от первой
попытки Елены писать, и она писала каллиграфически и правильно. Рисунки ее очень
изящны, она уже неплохо срисовывает цветы с натуры. В поведении, в житейских
упражнениях это истинный монтессорский ребенок.
Хорошенькая, кудрявая, беленькая с круглыми и красными, как яблоко щеками, с
ласковыми темно-серыми глазами Эмма поражает своей непрерывной деятельностью. Она
ни минуты не сидит без дела: то раскладывает куски материи, то возится с
геометрическими вкладками, выкрикивая своим нежным голоском: круг, треугольник,
эллипс, то подбирает цвета по тонам из шелковых мотушек, то заштриховывает
обведенные контуры вкладок. Под музыку ходит с удовольствием и очень ритмично, поет
правильно тихим нежным голоском. Веселый, приветливый и ласковый ребенок,
напоминает отчасти Аду из «Дома детей» на Порта Тионфале.
В течение всех десяти дней, которые я провела в «Доме детей» на Виа Гиусти ,
толстенький солидный Альдо большую часть рабочего утреннего времени был занят
счетом. Я уже говорила о том, как считал он в первый день. На другой день, после урока
тишины, когда все дети приступили к работе, Альдо своей медленной походкой в
перевалку направился к шкафчику, достал карты с десятками и коробку с костяшками и
опять принялся за свои 11,12,13 и т.д. Еще через день Изабелла сложила на коврике из
палочек 10,9 и 1 число 20, предложила ему сосчитать, потом закрыла единицу у десяти
двойкой (20), Альдо тотчас же сообразил и закрыл у следующего десятка единицу
тройкой, получил 30, потом 40 и т.д. до 90. И все клал и клал костяшки без устали. Если
костяшек у него не хватало, он собирал предыдущую колонну и выкладывал новую.
Изабелла положила на единицу десятка на карточке 2, а на ноль 1, и Альдо прочел 21.
Потом он отставил костяшки и принялся выкладывать цифрами на карточках десятков
22,23,24 и т.д., все время тихо произнося число. На шестой день он добрался до 99,
Изабелла приставила к последнему десятку 0 справа и сказала 100. Альдо важно повернул
свою гордую голову к шалунье Текле, с которой он сидел рядом, и внушительно сказал: «я
знаю уже 100». У него явилось страстное желание научиться писать цифры (а буквы
писать он совсем не умел). Изабелла дала ему карточки с наждачными цифрами (0,1,2, 3 и
т.д. до 9), показала, как надо обводить их пальцами и Альдо усердно принялся и за эту
работу. Через два дня он выписывал уже довольно сносно цифры на доске мелом, в
промежутках возясь с разменным ящиком, с палочками, со счетным ящиком, много раз
повторяя одну и ту же работу. «Ему нравится считать, пусть выучится считать, а
остальное придет после», – спокойно сказала мне Изабелла.
Очень смуглая, с целой шапкой черных кудрей, с черными, как уголь, глазами,
шестилетняя Текла, сирота, 2 года в «Доме детей». Это очень живая девочка, непоседа, ни
на чем не может даже на короткое время остановить своего внимания, разбрасывается в
занятиях и часто мешает другим детям, вызывая в них чаще всего досаду. Только ничем
невозмутимый Альдо не обращает на нее никакого внимания, а рядом с ним и она как-то
укрощается.
Когда я заметила сестре Изабелле, что Текла трудная девочка, она мне сказала: «О,
синьора, теперь она неузнаваема, а прежде даже кусалась». Но вместе с тем она уже
выучилась неплохо писать, любит цветные мотушки, материи, но больше всего житейские
упражнения: быть дежурной, чистить дорожки сада, обрывать сухие листья, переставлять
мебель. Изабелла не только не препятствует, но даже поощряет ее в этих работах. На
уроках тишины она сразу закрывает глаза и крепко сжимает виски руками. Первое время
она их не выносила, срывалась со стула и убегала в угол, или же ложилась на ковер и
оттуда наблюдала за другими детьми; мало-помалу стала добровольно сидеть тихо и даже
любить эти уроки. Тогда на лице ее написано спокойное удовольствие: она как будто
упивается этим общим покоем, вносящим мир в ее маленькую, бурную, Бог знает, быть
может, уже страдающую душу. Теперь она вежлива и даже предупредительна. Когда я
подходила к какому-нибудь столику и нагибалась над одним из детей, Текла с улыбкой
подавала мне стул.
Как-то раз она пригласила меня посидеть с ней рядом. Я исполнила ее желание, взяла
детский стул и села около ее столика. Текла заволновалась, вскочила, принесла мне
большой стул и живо сказала: «О, нет, синьора. Вам удобнее на большом стуле!» И хотя
мне гораздо уютнее было сидеть на маленьком стульчике, я, чтобы не противоречить
девочке, села на стул для взрослых. Теклу сестра Изабелла ласкает больше других детей.
Крошка Валерия трех лет в иные дни ничего не делает до завтрака, когда она считает
своей непременной обязанностью помогать дежурным; в другие на нее нападает
необыкновенное старание. Тогда она застегивает пуговицы и крючки на рамках, шнурует,
играет с кубиками и брусками, раскладывает по тонам какой-нибудь один цвет (Изабелла
дает ей пока красный, синий и желтый) или просто мажет карандашом по бумаге. Как-то
раз она взяла рамку с кусками кожи, положила ее ко мне на колени и усердно принялась
застегивать сапожные пуговицы. Я тихо спросила: «Трудно?» – «Еще бы!» – воскликнула
малютка. Она с трудом вытаскивала пуговицы из петель и когда кончила, с торжеством
понесла рамку Изабелле.
Но самое неотразимое впечатление осталось у меня от маленького пятилетнего Чичино
Винтури, привезенного в монастырь после Мессинского землетрясения всего нескольких
дней от роду. Чичино два с лишним года в «Доме детей». Я редко видела такую
настойчивость в ребенке. У него не выходило 1, он писал и стирал с доски раз двадцать,
пока остался собой доволен. Он писал: «понедельник», на другой день ему захотелось
написать «вторник». Каждый день он прибавлял какое-нибудь слово и писал, и писал без
устали. Один раз он взял корзиночку, наполненную билетиками с прописным шрифтом
для чтения и принес на свой столик. Я села рядом с ним. «Карандаш», читал он и положил
на билетик карандаш, «перо», «цилиндр», «мел». Все предметы он сейчас же приносил и
клал на билетики. «Лист», он побежал в сад и с веселой улыбкой принес зеленый листок.
«Пинчио» (парк в Риме), прочел Чичино, посмотрел на меня с недоумением, засмеялся и
воскликнул: «Но я не могу принести «Пинчио». Потом вдруг лицо его стало задумчивым,
и он тихо проговорил, как будто что-то припоминая: «о, как прекрасно Пинчио»! Я был в
Пинчио один раз», – сказал он мне серьезно через несколько секунд. «Перочинный
ножик», – читал дальше Чичино. «Изабелла, где же я возьму ножик, у нас нет». – «Возьми
в моем ящике, но не забудь потом положить обратно», — тихо сказала ему Изабелла. «Да!
» И мальчик, окончив чтение и убирая вещи, положил ножик в ящик стола. «Изабелла, я
положил ножик на место». Лицо этого удивительно привлекательного ребенка
необыкновенно живое, глаза горят, во всем существе так и бьет ключом желание узнать
поскорее то, что ему хочется, но узнать верно, точно, прочесть правильно, написать не
только правильно, но и красиво. Все красивое приковывает его внимание. Перед цветами
и пчелами он стоит восхищенный в глубокой задумчивости. Придя как-то в «Дом детей, я
увидела Чичино, пока все другие дети были в саду с Изабеллой, стоящим на стульчике