Якобсон В.А. (отв. ред.) История Востока. В 6 т. Том 1. Восток в древности

Подождите немного. Документ загружается.

х.э., и ему было доверено управление западными чосонскими землями, которые были в основном

населены китайскими эмигрантами). С этого времени между Китаем и древним Чосоном устано-

вились мирные отношения на основе формального вассалитета, причем соглашение об этом

сначала было заключено с Чосоном китайским правителем Ляодуна и лишь затем

санкционировано императором. Соглашением оговаривалось, что Чосон обязывается охранять

пограничные земли Китая от набегов варварских племен, но в то же время не должен

препятствовать свободному сношению вождей этих племен с Китаем.

В 128 г. произошел инспирированный китайцами мятеж одного из местных чосонских правителей

— Намнё, в результате которого земли На-мнё были отделены от Чосона и перешли к Китаю,

получив название округа Цанхай (кор. Чханхэ), хотя через три года этот округ пришлось

упразднить. В результате попытки китайцев отторгнуть часть чосонских земель отношения Чосона

с Китаем резко обострились. Правивший в это время в Чосоне ван Уго (внук Вимана) не только ни

разу не являлся ко двору императора, но пресекал всякие попытки связей с Китаем соседних

племен, а также принимал много китайских беженцев.

Таким образом, соглашение о вассалитете практически не выполнялось. Китайский император У-

ди в 109 г. до х.э. направил в Чосон посла Шэ Хэ с целью восстановить соглашение, однако

домогательства китайцев ваном Уго были отвергнуты. Тогда китайцы решили спровоцировать

конфликт. На обратном пути, достигнув границы у р. Пхэсу, Шэ Хэ вероломно убил начальника

чосонского эскорта Чана (в награду за что был назначен императором наместником на Ляодуне).

Возмущенный Уго тут же направил отряд войск в поход на Ляодун и расправился с Шэ Хэ. Таким

образом, повод для войны был создан. Осенью того же года У-ди двинул на Чосон большую

армию. Однако после ряда поражений он решил направить к Уго посла. Уго принял мирные

предложения и в знак доброй воли передал китайцам 5 тыс. лошадей и военное снаряжение, а

также отправил наследника к китайскому двору. Но в ходе инцидента на пограничной реке Пхэсу,

когда направлявшийся в Китай наследник заподозрил угрозу со стороны китайских полководцев,

мирные переговоры были прерваны.

В следующем году (108 г. до х.э.) военные действия возобновились и китайские войска осадили

столицу Чосона — Вангомсон. В ходе осады, летом, чосонский ван Уго был убит в результате

раскола в среде правящих кругов, возглавившего после него оборону Сонги постигла та же участь,

и в конце концов столица пала. На территории древнего Чосона были

488

образованы четыре китайских округа: Чэньфань (кор. Чинбон), Лолан (кор. Аннан), Сюаньту (кор.

Хёнтхо) и Линтунь (кор. Имдун).

После разгрома древнего Чосона корейские племена, лишенные своей государственности,

оказались отброшены назад в своем социально-политическом развитии, очутившись на более

низкой, по сравнению с временами древнего Чосона, стадии политической организации. В

дальнейшем, на рубеже и в первые века христианской эры, на Корейском полуострове начали

складываться три ранних корейских государства — Когурё, Пэкчэ и Силла.

С древним Чосоном обычно связывают культуру бронзы, распространенную в начале — середине

I тысячелетия до х.э. на территории Маньчжурии, характеризующуюся короткими мечами

скрипкообразной формы. Если это действительно так, то следует признать, что технология

производства древнего Чосона находилась на весьма высоком уровне, не уступающем китайскому.

Изделия, принадлежащие этой культуре, предполагают специализацию ремесла и высокую

профессиональную подготовку мастеров. В поздний период истории древнего Чосона получили

распространение орудия из железа, изготовленные путем как литья, так и ковки. Основой

экономики древнего Чосона было, по-видимому, земледелие — выращивание конопли, проса,

ячменя, пшеницы и других культур. Развито было также коневодство, хотя оно и не имело

значительного веса в структуре сельского хозяйства.

О социальном строе древнего Чосона сведения практически отсутствуют, и судить о нем можно

только по косвенным данным, да и то весьма немногочисленным. Во всяком случае несомненно,

что существовала наследственная власть монарха — вана, имевшего постоянную резиденцию в

столичном городе Вангомсоне. Существовал ряд других городов и крепостей. О государственном

аппарате древнего Чосона судить трудно, скорее всего — по причине его отсутствия. Известны

некоторые термины, которые могут быть истолкованы как свидетельство существования

госаппарата, но и только. Опыт изучения развития госаппарата в тех государствах, для которых

имеется по этому вопросу множество фактов, позволяющих составить полную картину этого

процесса (например, Силла), свидетельствует о том, что в данном случае речь идет лишь о

зачатках госаппарата, о самых ранних стадиях его формирования.

Обратимся к известным терминам. Во-первых, это тэбу и пакса. Первый из них означает скорее

всего главного министра (подобно тому, чем был тэбо в Силла в I в. х.э., когда никакого

госаппарата там еще не существовало) или главного советника. Второй может означать также

нечто вроде наставника при ване (вообще должность пакса известна в учебно-научных

учреждениях средневековой Кореи, но она имела довольно низкий ранг). Известен также термин

чангун, но он означает вообще всякого полководца, и им китайские авторы могли называть любых

лиц, причастных к руководству сколько-нибудь крупными военными отрядами (в Силла и Коре

существовали должности тэ-чангун, сан-чангун и ха-чангун, но там они были строго

определенными должностями с регламентированными штатами и чинами). Встречающиеся

термины егун, тэсин, сан могут означать, в принципе, что угодно — от аристократических титулов

и почетных званий до названий лиц, являющихся главами племен или родов, но менее всего они

походят на названия должностей. Таким образом, ни один из встречающихся терминов,

обозначающих начальствующих лиц, не может сам по себе свидетельствовать о наличии сколько-

нибудь зрелого аппарата управления. Подобные названия характерны для начального этапа скла-

489

дывания госаппарата, когда уже есть должности (прежде всего — высшие), но нет системы

должностей, т.е. госаппарата, и управление является пока как бы нерасчлененным, что находит

свое выражение в нерасчлененности функций должностных лиц.

В древнем Чосоне существовал кодекс из восьми так называемых запретительных статей,

введение которого приписывается Киджа. Из этих статей до нас дошло содержание лишь трех.

Согласно первой из них, убийство каралось смертной казнью, вторая требовала компенсации

зерном за причинение телесных повреждений, а третья содержала наказание за воровство. Как

явствует из этой статьи, человек, совершивший кражу, должен был стать рабом того дома, где она

совершена. Семья его тоже, по-видимому, обращалась в рабство. При этом, однако, за

обращенным в рабство за кражу сохранялось право выкупа за значительную сумму.

Существование подобных статей свидетельствует о стремлении правителей защищать

безопасность личности и имущества подвластного населения, но вряд ли стоит переоценивать их

значение (тем более что ничего не известно о применении всех этих мер ответственности). Кроме

того, учитывая, что за изложением содержания статей в китайской летописи («Хань шу») следует

фраза о том, что в результате введения этих законов население Чосона стало весьма нравственно, в

частности исчезло воровство, можно вообще усомниться в реальном действии кодекса. Возможно,

целью автора было прославление цивилизаторской миссии Китая.

О семейных отношениях также ничего не известно. Если принимать всерьез сообщения, о которых

говорилось выше, можно предположить, что среди остальных пяти статей была и статья,

регулирующая семейные отношения, поскольку после слов об отсутствии воровства говорится о

том, что жены были верными и добродетельными.

В целом древний Чосон был, по-видимому, раннегосударственным образованием с зачатками

аппарата управления, государственных правовых норм. В нем существовали наследственная

монархическая власть, социальное неравенство, возможно — товарные отношения (на

предполагаемой территории древнего Чосона найдено несколько кладов с китайскими монетами;

возможно, они имели хождение среди населения страны за отсутствием собственных денег), хотя

о развитых товарно-денежных отношениях говорить не приходится.

Глава XXVI

ПРЕДЭЛЛИНИЗМ НА ВОСТОКЕ. ПОСЛЕПЛЕННАЯ ИУДЕЯ

1. НОВЫЕ ЯВЛЕНИЯ ХОЗЯЙСТВЕННОЙ ЖИЗНИ В ЗАПАДНЫХ САТРАПИЯХ АХЕМЕНИДСКОЙ ДЕРЖАВЫ

Путешествуя в середине V в. до х.э. по западным окраинам Ахеменид-ской державы, «отец

истории» Геродот обратил внимание на многоликость этой территории, на разнообразие

географических условий и этнического состава населения. Какой резкий контраст между

Вавилонией, которая «из всех стран на свете... производит безусловно самые лучшие плоды Де-

метры (т.е. земли)», и выжженной солнцем Аравийской пустыней, между западным побережьем

Малой Азии с «самым благодатным климатом на свете» и гористыми центральными районами, где

люди «едят не столько, сколько желают, а сколько у них есть пищи, так как обитают в земле су-

ровой» (Гер. I, 193 и др.).

Накануне включения Ближнего Востока в состав Ахеменидской державы в 546—525 гг. до х.э. там

существовали общества с весьма различными типами и уровнями экономики. Имелись общества

на разных ступенях разложения первобытнообщинного строя, например арабы к югу от

Палестины или таохи, кардухи и другие племена северо-восточной и центральной Малой Азии и

Армянского нагорья. В Сирии и в западной Малой Азии преобладали общества без

крупномасштабной ирригации и с превосходством общинно-частного сектора над

государственным, в Нижней Месопотамии господствовало общество с речной ирригацией,

развитым товарным хозяйством и сильным государственным сектором, а на побережьях

находились финикийские города и греческие полисы с высокоразвитым частным товарным

хозяйством и с интенсивным применением рабского труда.

Включение столь разных по уровню развития и типу экономики обществ в состав «мировой

державы» Ахеменидов оказывало на них значительное воздействие. Важнейшим рычагом его в

десяти западных сатрапиях был государственный аппарат Ахеменидов.

Некоторые из больших сатрапий, например Заречье, т.е. Сирия и Верхняя Месопотамия, делились

на более мелкие провинции, возглавляемые областеначальниками — пеха. Такими провинциями в

сатрапии Заречье были, например, Аммон и Заиорданье, где в V в. до х.э. должность пеха

находилась в руках местного рода Тобиадов, и Самария в Западной Палестине, где должность пеха

наследовалась в семье Санбаллата (точнее, Син-убаллита

). Передача должности пеха местной

знати усиливала стремление провинций к автономии, которую многие самоуправляющиеся

территории и общности в составе западных сатрапий имели с самого начала. Формы

самоуправления автономных образований были определены их историческими традициями,

отличались многообразием, но особо важную группу составляли так называемые гражданско-

храмовые общины.

Это имя — вавилонское. — Примеч. ред.

491

Все подвластное Ахеменидам население платило основной налог в серебре, что способствовало

развитию товарно-денежных отношений, углублению имущественной и социальной

дифференциации в сатрапиях и провинциях. Лишь немногие сатрапии (Лидия, Киликия и др.)

обладали собственными серебряными рудниками, остальные должны были приобретать серебро

путем продажи взимаемого с населения в виде десятины со всего производимого натурального

налога. Так, например, жители провинции Иудея в Палестине (часть сатрапии Заречье) вносили

натуральные налоги, так называемый «хлеб пеха» (Неем. 5, 18), — вино, масло, зерно в сосудах с

надписями «Йехуд», «город» (т.е. Иерусалим) или «пеха». «Хлеб пеха», по-видимому, частично

расходовался на содержание двора, администрации и войска пеха, но другая часть скапливалась в

огромных хранилищах и, превращенная пеха или купцами в серебро, шла на уплату денежного на-

лога в центральную казну.

Развитию товарно-денежных отношений содействовало также интенсивное дорожное

строительство Ахеменидов. Через западные сатрапии проходили знаменитая «царская дорога» из

Сард в Вавилон и многие другие благоустроенные пути, по которым спешили гонцы «почтовой

службы», шло войско, путешествовали купцы, а иногда и жаждущие знаний мудрецы. Эти дороги

способствовали принудительным и добровольным миграционным процессам, весьма интенсивным

в ахеменидское время. Отказавшись от массовых переселений как постоянной практики по

отношению к жителям покоренных стран, Ахемениды тем не менее применяли депортации как

крайнюю меру наказания. Большая часть принудительно переселенных стала рабами в хозяйствах

Ахеменидов и персидских вельмож: между 509 и 494 гг. до х.э. в 108 населенных пунктах

Персиды и Элама находилось более 21 тыс. рабов — мужчин, женщин и детей из представителей

самых различных народностей — египтян, вавилонян, лидийцев, эллинов и др.

Большое место в миграционном процессе VI—IV вв. до х.э. занимала индивидуальная и

коллективная добровольная форма переселения. К этой группе относимы воины-наемники,

которые часто составляли гарнизоны отдаленных пограничных крепостей, например гарнизон в

Элефантине (на юге Египта), который состоял из иудеев, арамеев, иранцев, египтян и др. Среди

добровольных переселенцев было много купцов и ремесленников, обосновавшихся в наиболее

оживленных торгово-ремесленных центрах державы. Так, в Вавилонии проживали саки и

индийцы, иудеи и арабы, египтяне, карийцы и др., а вездесущие финикийские купцы осели в

Эцион-Гебере на берегу Акабского залива Красного моря.

Переселенцы чаще всего жили бок о бок с местными жителями, заключали с ними сделки и

вступали с ними в браки, почитали своих и местных богов, принимали местные имена и т.д. Это

хорошо видно по материалам Элефантинского архива VI—IV вв. до х.э.: у воина-наемника

древнееврейские, ветхозаветные имя и отчество — Махсейа, сын Йедонийи, но его соседями были

египтянин и хорезмиец, а дочь его в первом браке была замужем за египтянином Пиа, сыном

Пахи, и одна из внучек Махсейи носила египетское имя Исивери (= «Исида велика») и т.д.; воины-

иудеи поклонялись ветхозаветному богу Яхо (Яхве), архаическим палестинским, возможно

ханаанейским, божествам Анат-Бейт-эл, Эшем-Бейт-эл и др., но также египетским богам Тоту,

Хору, сирийским божествам и иным. В миграционном процессе VI—IV вв. до х.э. наиболее

активно участвовали представители различных ближневосточных этнических групп, а участие

элли-

492

нов из материковой Греции и городов Малой Азии носило пока ограниченный характер.

Оживленная миграция совместно с другими факторами — вхождением стран в сравнительно

устойчивую державу и относительным миром в ней, дорожным строительством и развитием товарно-

денежных отношений и т.д. — способствовала заметным сдвигам во всех сферах хозяйственной жизни.

Решающую роль в этом, однако, сыграла металлургия железа и стали, ставшая в середине I

тысячелетия до х.э. основой всего производства.

Существенные сдвиги в сторону товарности заметны и в основной отрасли производства — сельском

хозяйстве. Так, например, в Иудее своими винами славились долины Шарона и Галилеи, окрестности

Гивеона (совр. Эль-Джиб) и Бейт-Хакерема (совр. Рамат Рахел), обширные плантации оливковых

деревьев находились в окрестностях Бейт-Шеана (совр. Телль-эль-Хусн), а вокруг Эйнгеди (совр.

Телль-эль-Джурн) и Иерихона простирались знаменитые в древнем мире плантации финиковых пальм

и бальзамовых деревьев. В городах Иудеи, в Негеве и других районах страны земледелие сочеталось с

животноводством, а в приморских районах и в окрестностях больших озер занимались рыбной ловлей.

Сельскохозяйственное производство в возросшей степени удовлетворяло потребности населения,

поставляло товары для оживленной торговли и сырье для быстро развивающегося ремесленного

производства.

Нет надобности говорить о дальнейшем развитии ремесленного производства в таких старых его

центрах, как Двуречье, Финикия и т.д. Более показателен подъем ремесленного производства в ранее

отсталых областях, например в Иудее, где трудились кузнецы и резчики по камню, гончары и ткачи,

красильщики и парфюмеры, а в Эйнгеди сохранилось или возродилось производство прославленного

целебного бальзама. На примере керамики из ахеменидской Палестины наглядно прослеживается

плодотворное воздействие иноземного влияния на местное ремесленное производство, ибо

наилучшими были те изделия, в которых сказывался производственный опыт Вавилонии или Греции.

Необходимым спутником подъема сельскохозяйственного и ремесленного производства была

интенсификация торговли. Особенно характерно для VI—IV вв. до х.э. вовлечение во внешнеторговые

связи районов, ранее мало участвовавших в них. Существование ассоциации торговцев в Иерусалиме

(Неем. 3, 32), включение в «конституцию» гражданско-храмовой общины статей о торговле (Неем. 10,

31), обсуждение в ветхозаветной и апокрифической литературе вопроса об этико-религиозной

ценности занятия торговлей, появление до христианской эры монет местного чекана — все это говорит

о наличии оживленной торговли. В Иудею теперь ввозили золото и серебро, древесину и драгоценные

камни, керамику и ткани, благовония и другие товары, а вывозили бальзам, асфальт, парфюмерию,

вино и т.д. Археологические находки греческих, египетских, малоазийских, южноаравийских и других

изделий свидетельствуют о разветвленности внешнеторговых связей, сочетавшихся со ставшей более

регулярной внутренней торговлей на городских рынках, например в Иерусалиме, куда крестьяне «возят

снопы и навьючивают ослов вином, виноградом, смоквами и всяким грузом...» (Неем. 13, 15).

В VI—IV вв. до х.э. торговлей занимались преимущественно частные лица, нередко сочетавшие ее с

ростовщичеством. Развитию ростовщичества содействовали налоговая система Ахеменидов и

оживленная торговля. Наиболее полные сведения о торговой, ростовщической и предпринимательской

493

деятельности содержат архивы вавилонских частных торговых домов Эгиби и Мурашу. В

провинциальной Иудее размах подобной предпринимательской, ростовщической деятельности был

скромнее, но от этого не снисходительнее к его жертвам, которые, опутанные долгами, должны были

«отдавать сыновей наших и дочерей наших в рабы... и поля наши и виноградники наши у других»

(Неем. 5, 5).

В «мировой державе» Ахеменидов происходила интенсивная урбанизация, порожденная расцветом

ремесел и торговли, административными нуждами державы. Правильность сказанного можно лучше

показать не на примере старых центров городской жизни в Двуречье, Финикии или запада Малой Азии,

где в VI—IV вв. до х.э. продолжался заметный рост городов, а на примере урбанизации в тех районах,

где города в предшествовавшие времена были разрушены (Иудея) или вообще не существовали

(Колхида, Иверия и др.). Экономическое развитие Колхиды и Иверии в V—III вв. до х.э. обусловливало

не столько сознательное строительство городов, сколько их стихийное образование (Уплисцихе,

Мцхета и др.). Городами становились лишь те поселения, которые имели оптимальные условия —

надежную фортификацию, высокий уровень развития ремесленного производства, местоположение у

торговых путей и т.д. Интенсивность процесса урбанизации в Иудее подтверждается следующими

данными: если до середины V в. до х.э. на почти 42 тыс. членов гражданско-храмовой общины имелось

18 городов, то позже на 150 тыс. общинников приходилось 48 городов. Городское население

состояло из ремесленников и торговцев, а также из земледельцев, обрабатывавших земли в

сельскохозяйственной округе в радиусе 5—10 км за городскими стенами.

Эти данные говорят не только о заметном подъеме всей хозяйственной жизни в западных сатрапиях

Ахеменидской державы в VI—IV вв. до х.э., но также о происходившем там процессе относительного

выравнивания уровней экономического развития, сочетавшемся с параллельным процессом заметного

уменьшения типологического разнообразия существовавших там обществ, что подтверждается

распространением так называемых граж-данско-храмовых общин.

2. ГРАЖДАНСКО-ХРАМОВЫЕ ОБЩИНЫ В ЗАПАДНЫХ САТРАПИЯХ АХЕМЕНИДСКОЙ ДЕРЖАВЫ

Своеобразный социально-политический организм, названный в отечественной научной литературе

«гражданско-храмовой общиной», был широко распространен во всех западных сатрапиях

Ахеменидской державы — в Малой Азии (Комана, Зела, Ольба и др.), Армении (Тордан, Ани и др.),

Вавилонии (Вавилон, Ниппур, Урук и др.), Сирии (Бамбика, Эмеса и др.) и Палестине. Тем самым

опровергается распространенное в современной библеистике представление о послепленной общине в

Палестине VI—IV вв. до х.э. как об уникальном религиозно-политическом феномене. Правомернее

считать палестинскую общину одним из проявлений столь сущностной для социальной, политической

и религиозно-идеологической жизни западных сатрапий Ахеменидской державы гражданско-храмовой

общины, которое в силу лучшей документированности и изученности может послужить своеобразной

моделью всего этого явления.

Зарождение гражданско-храмовой общины было обусловлено эволюцией

и взаимосвязью двух секторов экономики — государственного и общинно-частного — в державе

Ахеменидов в целом и в западной ее части в отдельности. Установление в Передней Азии

господства Ахеменидов повлекло за собой заметное увеличение и до того (со времен Ассирии)

обширного царского земельного фонда за счет захвата земель побежденных правителей и знати. В

царском хозяйстве работали десятки и сотни рабов и полурабов из чужеземцев — курташ или

гарда, а часть царской земли сдавалась в аренду. На других землях сидели зависимые

земледельцы, объединенные во вторичные общины. Много земель Ахемениды раздавали

персидским вельможам, крупным чиновникам и лицам, оказавшим царям услуги. Царские

хозяйства, поместья знати, поселения зависимых землевладельцев и воинов-наемников в своей

совокупности образовывали государственный сектор экономики, которому противостоял

общинно-частный сектор. В последний входили территории греческих полисов Малой Азии,

многочисленные общины свободных земледельцев, территории племен и т.д. В ахеме-нидское

время в обоих секторах — государственном и общинно-частном — преобладали практически

однотипные мелкие и средние семейно-частные хозяйства, что способствовало размыванию

различий между обоими секторами. Этому содействовало и то, что оба сектора территориально не

были обособлены.

Кроме того, уже в первой половине I тысячелетия до х.э. многие храмы в Двуречье и других

ближневосточных районах были освобождены от ряда налогов. При Ахеменидах положение

изменилось, однако многие храмы и храмовые города — Вавилон, Борсиппа и др. — сохраняли

свое самоуправление, более или менее независимое от царской администрации. Очевидно, что в

таких условиях лучше можно было развивать частное ремесленное и земледельческое хозяйство,

успешнее заниматься торговлей, чем на царской земле. К этому стремилась не только часть

царских людей, но также многие из общинно-частного сектора, все те, кто мог рассчитывать на

развитие своего хозяйства, особенно товарного, все те, кто искал избавление и защиту от

произвола и гнета царской администрации. Поэтому вполне естественным было желание многих

людей обособиться от государственного сектора путем присоединения общин к обладавшим

автономией храмам, а срастание общины — сельской или городской — с храмом образовывало

новую структуру — гражданско-храмовую общину, которая объединяла в единую организацию

бывших общинников, бывших царских людей и персонал храма. Процесс образования

гражданско-храмовых общин в западных сатрапиях Ахсменидской державы шел двумя путями:

гражданско-храмовая община складывалась в результате слияния уже существовавших сельских

или городских общин с уже существовавшими храмами, т.е. имела место трансформация старых

образований в новый социально-политический организм; но иногда бывало и так, что гражданско-

храмовая община создавалась заново, как бы на пустом месте, и это обеспечивало ей большую

«чистоту» сущности. Именно так возникла гражданско-храмовая община в Палестине, что

позволяет проследить по ней, как по модели, сложный процесс становления и развития этого

своеобразного социально-политического организма.

12 октября 539 г. до х.э. войско персидского царя Кира II взяло г. Вавилон, после чего западные

владения Нововавилонской «мировой» державы, включая Палестину, подчинились победителю,

организовавшему на этой территории обширную сатрапию «Вавилон и Заречье». Вскоре, в

539/538 г. до х.э., был обнародован эдикт Кира II, содержащий разрешение

желающим из иудеев, переселенных вавилонянами в Двуречье, возвратиться в Иудею и

восстановить разрушенный храм в Иерусалиме, а оставшимся в Вавилонии собирать средства для

репатриантов (Ездр. 1, 2—4). Эдикт Кира II, целью которого было создание в Палестине, на

подступах к еще не завоеванному Египту, зависимой от царя и верной ему опоры, послужил

началом для многократных репатриаций в конце VI — первой по-ловчне V в. до х.э., в результате

которых из Двуречья в Палестину возвратилось около 30 тыс. человек. В Палестине они

столкнулись с большими трудностями. После гибели Иудейского государства в 587 г. до х.э. в

вавилонскую Иудею хлынули аммонитяне, эдомитяне и др., которым отнюдь не улыбалась

перспектива встречи с репатриантами. К возвращению части иудейской знати и жречества с

большой настороженностью относились также самаритяне, т.е. смешанное население бывшего

Израильского царства, верхушка которого играла ведущую роль в ассирийской и вавилонской

провинции Самерина. Но наиболее серьезное противодействие репатриантам исходило от того

большинства, около 80%, населения бывшего Иудейского государства, которое вавилоняне не

выселили, а оставили в Иудее «как виноградарей и землепашцев», предоставив «им тогда же

виноградники и поля» (II Ц. 25, 12; Иер. 39, 10) из конфискованных завоевателями царских и

храмовых земель, а также земель депортированной иудейской знати. Поскольку среди

репатриантов было немало потомков и наследников бывших собственников или владельцев этих

земель, то у местного населения Палестины имелись все основания для опасений и про-

тиводействия репатриантам.

Чтобы в таких условиях утвердиться в Палестине и противостоять силам враждебным,

репатрианты нуждались в центре притяжения, в объединяющей их организации. Такой, по мнению

одной части репатриантов, должна была стать восстанавливаемая монархия Давидидов. Поэтому

одну из первых репатриаций возглавил давидид Зоровавель, а пророк Аггей заявил: «В тот день,

говорит Яхве Цебаот (Саваоф), Я возьму тебя, Зоровавель, сын Салафиилев... ибо тебя избрал Я...»

(Аг. 2, 23). Однако Кир II не хотел восстановления монархии Давидидов в Иудее, чего не желали

также многие репатрианты, считавшие династию Давида, иудейских царей, виновниками

постигших народ и страну бедствий. После 520 г. до х.э. Зоровавель бесследно исчез, и вместе с

ним были похоронены надежды на восстановление царства Давидидов, продолжавшие, однако,

будоражить мечтателей и бунтарей на протяжении многих поколений и веков.

В таких условиях естественным центром собирания и организации репатриантов стал

восстанавливаемый по приказу персидских царей и опекаемый ими Иерусалимский храм,

строительство которого было закончено в 515 г. до х.э., а складывавшаяся община постепенно

приобретала очертания гражданско-храмовой. В ее развитии в VI—IV вв. до х.э. можно выделить

два периода: ранее середины V в. до х.э. — возникающая гражданско-храмовая община, после

середины V в. до х.э. — оформившаяся.

Ранее середины V в. до х.э. община состояла из 42 360 членов, из коих абсолютное большинство

были репатрианты, но более 8 тыс. человек принадлежали к «коллективам, названным по

местностям», видимо, из местных, недепортированных жителей Иудеи, примкнувших к общине.

Последняя объединяла лишь около 20% населения Иудеи, причем члены общины не селились на

единой, компактной территории, а проживали в трех обособленных друг от друга округах, между

которыми и внутри которых находились обширные территории, населенные людьми, не

принадлежавшими к

496

общине. После середины V в. до х.э. численность членов общины возросла почти до 150 тыс. человек,

что составляло уже около 70% населения Иудеи. Община занимала теперь шесть отдельных округов, и

наметилась тенденция к постепенному слиянию территорий общины с территорией Иудеи, членов

общины — с населением Иудеи, доказательством чего может служить тот факт, что почти

четырехкратное увеличение численного состава гражданско-храмовой общины после середины V в. до

х.э. происходило главным образом за счет притока в нее местного, недепортированного населения

Иудеи, привлеченного предоставляемыми общине льготами и привилегиями.

Члены гражданско-храмовой общины, которые до середины V в. до х.э. обозначали себя различными

самоназваниями, что свидетельствовало о неоформленности общины, после середины У в. до х.э. все

определеннее называли себя «народ» и «иудеи». Последнее самоназвание, являвшееся этнонимом,

предельно отчетливо выражало стремление оформившейся гражданско-храмовой общины к

обособлению от других этнополитических образований в Палестине, к этническому самосознанию и

самоутверждению.

В составе гражданско-храмовой общины выделялись две четко разграниченные группы — не жрецы и

жрецы. Нежреческая часть общинников включала в себя до середины V в. до х.э. 17, а позже — 32

коллектива, названных бет абот (- «отцовский дом»). Бет абот отличался большим численным

составом (до тысячи мужчин) и сложной внутренней структурой, ибо включал многочисленные,

реально или фиктивно родственные между собой большие и малые семьи. У каждого бет абот были

своя родословная и свое название, которое входило также в полное наименование члена общины.

Принадлежность человека к бет абот выражалось словом «сын» (бен), а слово «брат» (ах) обозначало

всех членов коллектива, связанных обязанностью взаимопомощи, коллективной ответственности и т.д.

Жизнью и деятельностью бет абот руководил «глава» (рош, cap), имевший право контроля над семьями

в коллективе, распоряжения их трудом и, возможно, частью их доходов. Аналогичные агнатические

коллективы, образование которых в Палестине было обусловлено не только живучестью родо-пле-

менных традиций и институтов первой половины I тысячелетия до х.э., но главным образом жизненной

необходимостью сплочения семей в жесткой реальности репатриации, имелись также в других

гражданско-храмовых общинах.

Жречество, состоявшее из священников и левитов (храмовых певцов и привратников), на первых порах

в силу своей малочисленности играло второстепенную роль в возникающей палестинской гражданско-

храмовой общине. Но после середины У в. до х.э. положение жречества в общине коренным образом

изменилось: количество в бет абот священников возросло в три раза, левитов — в четыре, а отношение

между численностью не жрецов и жрецов, бывшее до середины У в. до х.э. 5,4:1, стало позже 1:1,2. В

оформившейся палестинской, как и в других гражданско-храмовых общинах, жречество играло

ведущую роль, однако оно в некоторой степени было формальным или фиктивным, поскольку в его

состав входили также лица, непосредственно не выполнявшие никаких религиозно-культовых

функций.

Агнаты — лица, происходящие по мужской линии от одного родоначальника или усыновленные. В число агнатов не

входили замужние дочери и внучки, но входили жены.

497

Сообщение о том, что «в городах Иуды жили каждый в своей ахузза» (Неем. 11, 3, 20), подкрепленное

многими другими данными, говорит о том, что земельный фонд палестинской гражданско-храмовой

общины находился в неотчуждаемой собственности бет абот, ибо термин ахузза (и нахала) обозначал

земельную собственность агнатической группы, которая не была отчуждаема или могла быть

отчуждаема лишь в пределах этой группы. Земля каждого бет абот была разделена на наделы, в

основном средние и мелкие, находившиеся в наследственном владении семей данного коллектива.

Однако упоминания, правда редкие, терминов, обозначающих купленные земли, свидетельствуют о

появлении частной земельной собственности и концентрации земли в руках разбогатевшей верхушки

бет абот. Аналогичными были аграрные порядки и в других гражданско-храмовых общинах, но в

отличие от Иерусалимского храма, не имевшего в VI— IV вв. до х.э. собственной земли и хозяйства,

храмы в других общинах (Уруке, Сиппаре, Комане и др.) являлись собственниками части общинной

земли, которую они сдавали в аренду членам своей общины и частично эксплуатировали сами,

организовав на них большие храмовые хозяйства.

Члены иерусалимской гражданско-храмовой общины, объединенные в бет абот, составляли

относительно однородную массу свободных и полноправных людей. Однако помимо них на

территории общины обитали также «присельники» и «поденщики», которые, по всей вероятности,

были людьми свободными, но не принадлежали к общине и поэтому не имели своей земли, а работали

в хозяйствах общинников. Там же трудились рабы, составлявшие около 18% числа членов

палестинской общины. В других гражданско-храмовых общинах, особенно в тех, где храмы имели

свои обширные хозяйства, количество храмовых рабов (ширку в Вавилонии, иеродулы в Малой Азии),

а также зависимых земледельцев (иккару в Вавилонии, иерой в Малой Азии) было значительно больше.

До середины У в. до х.э. Иудея входила в состав провинции Самария или других провинций сатрапии

Заречье. Поэтому и возникающая граж-данско-храмовая община в административном отношении

подчинялась пеха Самарии, а возглавлявшие общину «предводитель» (носи) и «старейшины иудеев»

выполняли лишь функции внутриобщинного самоуправления. Но в середине V в. до х.э. гражданско-

храмовая община заметно окрепла и стала значительной силой в Палестине. Этим воспользовался

персидский царь Артаксеркс I (465—424 гг. до х.э.), при котором усилились центробежные

устремления могущественных сатрапов и местных династов. Царь был заинтересован в создании

верной ему опоры, какой стала бы в Палестине гражданско-храмовая община, если предоставить ей

большие привилегии. Этим объясняется обнародование в 458/457 г. до х.э. царского эдикта,

освободившего членов гражданско-храмовой общины от царского налога и предоставившего общине

право собственной юрисдикции, что существенно изменило положение общины в стране.

Осуществление эдикта было поручено Эзре (Ездре) из рода иерусалимских первосвященников. Эзра

был фанатичным и нетерпимым сторонником строжайшей самоизоляции общины и добился решения о

расторжении смешанных браков между членами общины и лицами, не принадлежавшими к ней. Это

решение породило острые противоречия в самой общине, что совершенно не соответствовало

интересам и намерениям персидского царя, направившего в Иудею своего придворного Неемию.

Потомок знатного иерусалимского нежреческого рода и «виночерпий» царя, гибкий и энергичный

государственный деятель, Неемия вполне соот-

498

ветствовал возложенной на него задаче. Он прибыл в Иерусалим в 445 г. до х.э. в качестве

официально назначенного царем предводителя граждан-ско-храмовой общины в Иудее, которая в

это время была выделена в самостоятельную провинцию, возглавляемую собственным пеха.

Образование провинции Иудея, назначение близкого ко двору персидского царя Неемии

официально признанным предводителем заметно усилившейся гражданско-храмовой общины

вызвали тревогу и опасения пеха соседних провинций. В 445 г. до х.э. образовалась враждебная

гражданско-храмовой общине коалиция, в которую входили Санбаллат, наследственный пеха

провинции Самария, «Тобия, слуга аммонитян», наследственный пеха провинции Аммон, и

«аравитянин Гешем», по всей вероятности — царь Кедара, полунезависимого арабского царства на

окраине Палестины.

Перед угрозой вооруженного конфликта Неемия приступил к строительству оборонительной

стены в Иерусалиме, организовал вооруженные силы общины. После завершения строительства

стены Неемия переселил в Иерусалим каждого десятого члена общины, и этот многолюдный (ок.

15 тыс. жителей), хорошо укрепленный город с храмом Яхве стал центром общинного

самоуправления, состоявшего из пеха и должностных лиц, из коих одни были «главы» бет абот,

другие — жрецы храма, а в экстренных случаях созывалось собрание членов общины (кахал),

например для решения острого вопроса о долгах и должниках.

Вызванные размахом ростовщичества долговая кабала обедневших общинников и концентрация

земли в руках богатых семей угрожали единству и сплоченности гражданско-храмовой общины.

Это могло стать опасным для окруженной врагами общины, и Неемия возродил древний закон о

периодической отмене долгов и возвращении имущества должника, прежде всего захваченных

земель, коренившийся в принципе неотчуждаемости родовой земли и обязанности взаимопомощи.

Это мероприятие, аналогичное реформам Солона (в Афинах), на время приостановило процесс

концентрации земли и укрепило относительную сплоченность общины, отраженную в принятой

«конституции».

Эта «конституция», введенная путем заключения «праведного договора» с богом Яхве и

основанная на законах Пятикнижия, требовала строгого соблюдения субботнего дня,

обязательных приношений в храм (десятины, первинок и др.) и обособления членов общины от

окружающих народностей, выраженного в формуле об установлении «ограждения (гадер) в Иудее

и Иерусалиме» (Ездр. 9, 9).

Социально-политический организм, основным стержнем которого был храм Яхве, должен был

возглавляться жрецом. Так это было в гражданско-храмовых общинах в Пессинунте, Зеле, Ольбе и

др., возглавляемых жрецами. Так это и стало в конце V в. до х.э. в иерусалимской гражданско-

храмовой общине, во главе которой стали первосвященники, а в IV в. до х.э., по всей вероятности,

им были переданы также полномочия наместника провинции Иудея. Можно говорить о

несомненном сближении, объединении в Иудее двух уровней власти — партикулярной власти

предводителя гражданско-храмовой общины и центральной государственной власти,

осуществляемой пеха провинции, — путем выполнения этих раздельных функций

иерусалимскими первосвященниками совместно с советом «знатных иудеев».

Рожденные всем ходом социально-экономического и политического развития, граждански-

храмовые общины были необходимым структурным

499

компонентом «мировой державы» и важным фактором ближневосточной духовной жизни VI—IV

вв. до х.э.

3. НОВЫЕ ЯВЛЕНИЯ В ДУХОВНОЙ ЖИЗНИ БЛИЖНЕГО ВОСТОКА VI—IV вв. до х.э.

Новые явления в духовной жизни ахеменидской Передней Азии были порождены всей

совокупностью социально-экономического, политического и культурного развития, но особенно

значительную роль сыграли четыре фактора: вхождение в состав «мировой державы», наличие

самоуправляющихся гражданско-храмовых общин, порожденные оживленными миграционными

процессами интенсивные этнокультурные контакты и изменения состава «интеллигенции».

Особого внимания заслуживает четвертый фактор, ибо если в предшествовавшие тысячелетия и

века в духовной жизни особенно велика была роль писцов, жрецов и пророков, особенно первых

двух групп, непосредственно связанных с царско-храмовой администрацией, то в VI—IV вв. до

х.э. такое влиятельное течение, как пророчество, шло на убыль, а значительная часть жрецов и

писцов вошла в состав автономных гражданско-храмовых общин, что заметно изменило их

социально-политические установки. К тому же увеличился удельный вес тех писцов, которые

даже не были связаны с общинным самоуправлением, а занимались своей профессиональной

деятельностью самостоятельно, в качестве переписчиков и учителей. Также и среди жречества,

особенно в Палестине, росло количество тех, кто непосредственно был связан не с Иерусалимским

храмом, а с местными домами собрания и богослужения — синагогами. Такие писцы и жрецы

были менее «закрыты» по отношению к внешнему миру и более «открыты» для его воздействия,

менее консервативны и более восприимчивы к инновациям; для них, находившихся вне замкнутых

корпораций, было характерно растущее осознание индивидуальности человека и его личной

ответственности.

Большую роль в ближневосточной духовной жизни VI—IV вв. до х.э. играло превращение

арамейского языка в lingua franca всего региона. Арамейский язык был не только официальным

языком «мировой державы» Ахеменидов, но также разговорным языком, который успешно

соперничал с местными языками, а иногда, как в Вавилонии, Сирии, в значительной части

Палестины и других странах, постепенно вытеснял их. Это нередко вызывало активное

противодействие, например в иерусалимской общине, где подчеркнуто заботились о чистоте

древнееврейского языка, или в Вавилонии, где в автономных гражданско-храмовых общинах

продолжали читать и переписывать произведения на аккадском языке словесно-слоговым

письмом, клинописью. Это тем более показательно в условиях, когда во всей Передней Азии

широкое распространение получило более удобное и легче усваиваемое алфавитное письмо,

которое содействовало дальнейшему росту грамотности населения.

Все это влекло за собой противостояние и переплетение противоположных тенденций: с одной

стороны, усиливалось тяготение к «открытости», общедоступности и демократичности в духовной

жизни и духовном творчестве, но, с другой стороны, тяготение к «закрытости», обращенности к

узкой аудитории и элитарности в духовной жизни и духовном творчестве

500

не исчезало, а временами даже усиливалось. Эти противоборствующие тенденции причудливо

переплетались с универсализмом — со стремлением ко всеобщности, с обращенностью не только к

«своей» общности, к «нам», но также к «чужим» общностям, к «ним», и с партикуляризмом — со

стремлением к обособленности, замкнутости, к обращенности только в основном к «нам»,

сочетавшейся с безразличием или враждебностью к «ним»^

Эти тенденции пронизывали всю духовную жизнь ахеменидской Передней Азии, проявляясь особенно

отчетливо в религии, где в VI—IV вв. до х.э. заметны активный синкретизм с выраженным тяготением

к монотеизму или дуализму, спиритуализация образа божества и представлений о нем, усиление

этического начала в религии и признание общечеловеческой значимости разработанных нравственных

норм, все более очевидное обращение к отдельному человеку, индивиду, и подчеркивание значимости

человеческой активности в отношении «бог-человек, человек-бог». Эти и другие новые явления

религиозной жизни повлекли за собой сужение сферы сакрального или по крайней мере более четкое

размежевание сферы сакрального и сферы профанного, создание четкого и нормативного учения,

сочетавшегося с разработкой своеобразной религиозной «философии» с более или менее развитым

категориальным аппаратом. Своеобразным проявлением этих тенденций было упоминание «Бога

небесного» в официальных эдиктах персидских властей; но если для составителей этих эдиктов в

царских канцеляриях в Персеполе и Сузах это был скорее всего иранский бог света и добра

Ахурамазда, то в восприятии членов иерусалимской гражданско-храмовой общины это, несомненно,

был их Яхве. Но универсалистская тенденция сосуществовала с партикуляристской, которая была

необходимым порождением самой сущности гражданско-храмовой общины, непременным условием ее

самоутверждения.

Все эти новые явления в религиозных представлениях ближневосточного человека VI—IV вв. до х.э.

неизбежно влияли на его духовное творчество, по-разному проявившееся в различных

ближневосточных странах, у разных ближневосточных народов. В Палестине, где уже в первой поло-

вине I тысячелетия до х.э., при несомненном наличии некоторой суммы научных знаний, бесспорном

развитии изобразительного искусства и музыки, полностью преобладало словесное творчество,

преобладание последнего над другими видами духовного творчества стало еще более однозначным в

VI—IV вв. до х.э. Тому содействовала также нарастающая спиритуализация представлений о Боге,

наступательная антиидольность яхвизма.

Словесное творчество в Палестине VI—IV вв. до х.э., равно как и в других районах обитания иудеев —

в Египте, Вавилонии и других странах, осуществлялось на двух качественно разнородных, но тесно

взаимосвязанных уровнях — как создание новых произведений и как оформление канона Ветхого

завета.

На первом уровне продолжалось интенсивное литературное творчество, в котором, однако, заметны

существенные изменения по сравнению с литературным творчеством первой половины I тысячелетия

до х.э. С отмиранием пророчества после появления в VI—V вв. до х.э,, сборников Иоиля, Аггея,

Захарии и Малахии (если судить только по сохранившимся) исчез жанр пророческих речений. Резко

снизилась также творческая активность жречества, и лишь немногие из дошедших до нас 150

религиозных гимнов — псалмов (Пс. 126, 137 и др.) — датируются рассматриваемым временем.

Сказанное отнюдь не означает, что творческий потенциал жречества был исчерпан, но он интенсивнее

проявлялся в составлении канона

501

Ветхого завета. Зато заметно активизировалось творчество писцов, которыми в VI—IV вв. до х.э. и

позже были созданы такие шедевры так называемой литературы мудрости, как «Книга Иова», «Книга

Товита», «Книга Притчей Соломоновых», «Книга Екклесиаста», «Книга Премудростей Соломона», и

многие другие (если судить только по дошедшим до нас), в которых главным героем, а местами —

единственным был человек, ставилась и решалась задача учить человека сложному умению праведно

жить, подчеркивалась значимость этически правильных человеческих деяний. Подобные

представления пронизывали книги «Ездры» и «Неемии», повествовавшие о создании ценой также

человеческих усилий послепленной иерусалимской общины, а в «Книгах Паралипоменон», в которых

во многом по-новому излагалась и оценивалась история царства Давидидов, проводилась

целенаправленная демифологизация и местами десакрализация событий прошлого. Признание

автономности человека и значимости человеческих деяний в этих произведениях, равно как и в

исторически-дидактических рассказах-книгах «Руфь», «Эсфирь», «Юдифь» и др., отнюдь не означало

отрицания роли воспринимаемого все более отвлеченным, трансцендентным Бога как установителя

двух путей — «пути Яхве» и «пути сердца своего», выбор между которыми, однако, надлежит сделать

человеку.

Умозрительность и «рационализм», очевидный антропоцентризм и су-женность сферы божественного,

акцентированная обращенность к настоящему и ориентированность на жизнь посюстороннюю,

несомненное превосходство интеллекта над чувствами — все эти и другие особенности «литературы

мудрости» отнюдь не удовлетворяли всех. В иерусалимской гражданско-храмовой общине и за ее

пределами, в Вавилонии и других местах, родилась литература принципиально иного содержания и

направленности. Речь идет о выросшей из пророческих речений эсхатологической

, апокалиптической

литературе, представленной главным образом произведениями III—I вв. до х.э. — некоторыми главами

«Книги пророка Даниила» и «Книгой Еноха», «Книгой Юбилеев» и «Завещанием 12 патриархов»

др., оказавшими огромное воздействие на человеческую мысль, на мировую литературу. Такое

воздействие эсхатологической, апокалиптической литературы определялось пронизывающей ее

произведения неистовой верой во всемогущество и вездесущность всезнающего и всеопределяющего,

карающего и спасающего Бога, нередко наделенного выразительной телесностью, образностью (если

не сам Бог, то сонмы его помощников — крылатых ангелов и др.). Немалую роль сыграли признание

охватывающего всю вселенную и всех людей противостояния и противоборства сил добра и сил зла,

надежда и уверенность в окончательном торжестве на Судном дне ведомых Богом сил добра и

спасении тогда слабого, ничтожного, раздираемого между добром и злом человека, конечно, только

при условии полного упования последнего на Бога и полного послушания ему, отчетливая ориентация

на мир потусторонний и порицание мира посюстороннего и т.д. Если к сказанному добавить яркую

эмоциональность, красочную образность, обращенность к чувствам читателей многих этих

произведений, то не приходится удивляться их популярности, особенно в условиях социально-

политической неустойчивости и катаклизмов, потерянности человека

Учение о «конце света». «Откровение».

Последние три книги не вошли в канон Библии и потому именуются «апокрифами», т.е. «отреченными», «отвергнутыми»

книгами. — Примеч. ред.

502

в подобных ситуациях, наступивших на Ближнем Востоке после VI—IV вв. до х.э., в эпоху

эллинизма и, отчасти, римского владычества.

Появление столь различных, порой взаимоисключающих произведений, как «литература