Трубина Е.Г. (сост.) Современная урбанистика
Подождите немного. Документ загружается.
121
Летом 2007 года в городе-спутнике Екатеринбурга Верхней Пышме в
результате вспышки легионеллезной пневмонии пострадали 166 человек,
четверо погибли
∗
. Это необычное название болезнь получила, поразив
участников встречи ветеранов Американского легиона в 1976 году в
Филадельфии. Возбудитель – стойкая граммотрицательная палочка, живущая в
воде, иле, камнях. Случаи зарожения происходят, как правило, в городах, где
системы водоснабжения и кондиционирования (слизь, накапливающаяся в
водопроводных трубах, застоявшаяся теплая вода в охладителях
кондиционеров) создают условия для
размножения бактерии.
Распространяющаяся алиментарно и ингаляционно, в Пышме бактерия
находилась в горячей воде, которая остыла в трубах в период опрессовки и не
была перед возобновлением подачи спущена или нагрета до нужной
температуры. В качестве экспертов массмедиа привлекли микробиологов,
санитарных врачей и специалистов по водоснабжению. Главный санитарный
врач страны в интервью программе
«Вести» телеканала «Россия» подчеркнул,
что «Если соблюдать все технологии, которые предусмотрены утвержденными
Минтопэнерго регламентами по эксплуатации теплосетей, то это гарантия того,
что никто не заболеет». А спикер Госдумы связал случившееся с качеством
оборудования, используемого в ЖКХ. «Совершенно ясно, что и качество труб,
и качество другого оборудования во многих городах очень
далеки от того
уровня, на котором они должны быть», – подчеркнул он
(http://www.rian.ru/realty/20070731/70039235.html). Спикер также призвал к
наказанию всех виновных. Самый экстравагантый комментарий к
случившемуся сделал в ходе телевизионной конференции губернатор
Свердловской области: «В природе микробов столько, что удивляешься, как
человек вообще выживает» (Мунгалов, C.2).
В газетных заметках и телевизионных репортажах об
этом случае
соединились факты биологии и политические ходы, изношенные теплосети и
«недофинансируемые» больницы, повсеместность рисков и будущие выборы в
∗
Цифры заболевших и погибших, даваемые различными источниками, не совпадают.
122
Государственную думу. Необходимость для одних людей справляться с
последствиями болезни, других – спасти политическое лицо, третьих –
предотвратить распространение эпидемии, четвертых – без опаски мыться
горячей водой соединились в одной истории. Иррациональные страхи и
политические интересы, глобальная циркуляция микробов и национальные
особенности ухода за теплосетями, профессиональное знание и слухи,
социальное и биологическое оказались сплетены
в одной сети объектов и
событий. «Гибриды природы и культуры», как называет подобные истории
французский философ науки Бруно Латур, потому часто и остаются
содержанием вчерашних новостей, что прямо не проходят ни по чьему
научному ведомству.
Материальность города и социальная теория
Социальная теория занимается тем, что переводит культурное знание о
естественно-научной причинности на язык социальной причинности,
включающий анализ социальных и политических интересов и нахождение
среди социальных агентов ответственных и виновных и определение меры их
ответственности и вины. Ни зловредный микроб, ни сплетения труб в толще
земли «как таковые» не входят в ее компетенцию. Для нашего разбора
трудностей социальной теории,
обращающейся к городам, случай с
легионеллой показателен тем, что соединяет социальные процессы, с одной
стороны, с биологией, с другой стороны, – с технологией. Традиционно такого
рода случаи не получали более или менее целостного рассмотрения именно по
причине инертности дисциплинарного знания и жесткости границ между
сферой компетенции трех родов знания – социально-гуманитарного,
естественно
-научного и технического.
Неразличимые компоненты и тенденции городской жизни, запутанные и
переплетенные, видимые и невидимые, сверхординарные и надоевшие, рано
или поздно проходят по разным познавательным ведомствам: специалисты по
123
водоснабжению могут объяснить, почему только у нас в стране «опрессовка»
сопряжена с длительным отключением горячей воды, микробиологи –
идентифицировать возбудителя, а политологи – «вычислить» мотивы,
побудившие официальных лиц высказаться так, а не иначе.
Городская окружающая среда только на первый взгляд кажется средой
обитания людей, в действительности в ней обитает невероятное число живых
организмов
. Мало того – это техническая и материальная среда. Подчас сети,
в которые входят наши дома, улицы и природа, спрятаны от нашего взора как
буквально (под землю) так и в силу привычных путей размышления. Cдвиг
интереса урбанистов от зданий, кварталов и сообществ к проводам, трубам,
воде, микробам, ядохимикатам, радиоактивным отходам и прочим
невидимым
составляющим городской жизни произошел в последние десять лет. Еще раз
подчеркнем, что серьезными концептуальными импульсами этого сдвига
явились философия Жиля Делеза и теория акторов-сетей (см. врезку об этой
теории), разработанная социологами науки и технологии (см. врезку об этой
дисциплине) Мишелем Каллоном, Джоном Ло и Бруно Латуром (см. врезку
о
ее книге) и др.
Официальные лица и легионелла
В центре нашей истории и рассказанной Латуром истории о Пастере и
оспе – микробы – невидимая часть городской природы. Главное отличие между
ними в том, что Латур в своем историко-научном исследовании живописует
научное открытие оспы, тогда как легионелла, уже будучи открытой, лишь
проявилась, или «вспыхнула», в Верхней Пышме. С другой стороны, очевидная
параллель между микробами Пастера и микробами в водопроводных трубах
состоит в том, что как Франция XIX века не ведала об оспе, так и микроб
легионеллы – до того, как он проявился поблизости и представил реальную
угрозу – для большинства из нас не существовал.
Он возник во всей своей
очевидности, когда стало ясно, что недогретая вода для него – лучшая чашечка
124
Петри. И он… продемонстрировал свою активность в качестве «агента»,
объединенного с людьми в одну сеть, в данном случае – городскую теплосеть.
Есть и другая параллель: оспа прославила Пастера, а в данном случае
легионелла могла сделать свердловского губернатора печально знаменитым:
«А, это тот, у которого люди заражаются воспалением легких, приняв горячей
душ!».
Как же это противоречит образу лидера стремительно
трансформирующегося региона, в котором строятся все новые объекты и
возводятся все новые высотные здания, в котором бьет ключом деловая
активность и перспективы развития которого все более расширяются.
Небезосновательно позиционируя себя как большого мастера
привлечения иностранных инвестиций, губернатор мог знать, а мог и не знать
,
что в еще одном крупном городе – Санкт-Петербурге – легионелла
фигурировала в контексте, куда более тесно связанном с инвестициями.
Туристская привлекательность второй столицы – источник экономического
благополучия большого числа людей и структур. После того, как в газете
«Guardian» была опубликована заметка о том, что пожилые английские туристы
с круизного корабля, делавшего остановку в
Петербурге, заболели легионеллой
и допускают, что заразились поблизости от городских фонтанов
(http://www.guardian.co.uk/international/story/0,,2138543,00.html), пресс-служба
Водоканала Санкт-Петербурга распространила заявление о том, что вода в
фонтанах – водопроводная, т. е., по определению проходит глубокую очистку
(как если бы под Екатеринбургом люди заразились не из водопровода), что
фонтаны ежедневно осматривают специалисты (!) и что
вода в них просто-
напросто слишком холодная для выживания бактерий. Этот эпизод еще раз
свидетельствует о том, что в сегодняшнем глобализованном человеческом
воображении микробы играют важную роль. Они, с одной стороны,
олицетворяют невидимость и повсеместность рисков, а с другой стороны,
символизируют потребительскую искушенность и активность: микробы –
внушают нам послания реклам
чистящих средств – это то, с чем можно
справиться, то, что можно уничтожить, то, по отсутствию чего на вверенной
125
тебе территории (кухня, унитаз, квартира, далее – везде) о тебе судят, как о
хорошем хозяине.
В «Тринадцати друзьях Оушена» (2007) режиссера Стивена Содерберга
есть эпизод: одним из способов мести за «кинутого» друга, который
придумывают Оушен и К
о
, стало помещение судьи, присуждающего
престижную гостиничную премию, именно в тот номер роскошного отеля при
развлекательном центре, который предварительно был щедро опрыскан
бульоном, кишмя кишащим бактериями. Когда все это биологическое
разнообразие высвечивается судьей, проверяющим номера гостиницы на
соответствие самым строгим гигиеническим нормам, в инфракрасных и
ультрафиолетовых лучах, ты понимаешь ужас бедолаги.
Но здравый смысл
подсказывает, что что-то подобное – при подобающей смене оптики – можно
увидеть и в родном жилище. Так потребители и колеблются между
высокомерным самообманом и иллюзией контроля («Где угодно, только не у
меня») и реалистичным пониманием того, что мы давно уже с микробами
сосуществуем и наше счастье, что мы их
не видим.
Легионелла в силу своей вездесущности – вредоносный агент (по Латуру,
агент в буквальном смысле слова!), угрожающий имиджу города. Риторическия
стратегия петербуржцев: «Это не у нас! В наших фонтанах ничего такого нет!
Вы лучше кондиционеры у себя на корабле проверьте!». Риторическая
стратегия свердловского губернатора: «Этот случай никак не связан именно
с
моей территорией, так как микробы повсеместны». Россель переворачивает
традиционный социологический аргумент об «исключительности человека», в
соответствии с которым физические и природные объекты рассматриваются
«вдали» от людей с их проблемами. Он поднимает вопрос о том, как люди
выживают в мире микробов, имея в виду, что раз микробы – повсюду, то
окончательно
справиться с ними невозможно. Контекст для социальных
проблем здесь образован немного-немало всей биосферой. Губернатор, ведя
речь о человеке вообще и микробах вообще, такой естествоиспытательской
риторикой искусно «вычитает» из своей картины технологические сети и
126
«человеческий фактор», прибегая к классическому аргументу
«неуправляемости природы».
Природа и политика
В 1980–1990-е годы ряд социальных теоретиков в длинный перечень
провозглашенных тогда «концов» (истории и автора, искусства и философии)
включили и конец природы (Giddens, 1994; Smith, 1992). Риторическое
обоснование «конца», как правило, включает поправку относительно того, что
речь идет не о безоговорочном исчезновении
того или иного феномена, но
лишь об исчерпании традиционного его понимания. Так, говоря о природе,
Ульрик Бек настаивает, что наступил «конец противопоставления природы и
общества» (2000, 98), имея в виду, что природа, без разрушения которой
современное общество не могло бы существовать, стала частью общественно-
экономического и политического развития. Нет смысла представлять
природу
первозданной и неправы будут те, кто мыслит ее находящейся вдалеке. Все это
в прошлом, теперь потенциально каждая ее малая часть может быть
модифицирована, и нет ни единого места на земле, не затронутого
антропогенной активностью. Бек справедливо обращает внимание на то, что
язык нас дезориентирует, когда мы продолжаем говорить об «окружающей
»
среде, тогда как (2000, 99):
Индустриально преображенную «внутреннюю природу» цивилизованного мира
следует воспринимать не как окружающую среду, а как внутреннюю среду,
относительно которой наши возможности дистанцирования и разграничения
проявляют свою несостоятельность.
Эти оценки совпали по времени с разворачиванием парадигмы
социального конструктивизма, в рамках которой невозможность отделить друг
от друга социум и природу в их действительном материальном существовании
была дополнена впечатляющей демонстрацией социальной
127
сконструированности представлений о природе и активной манипуляции
понятием естественного в социальных и политических целях (Eder, 1996;
Robertson, 1996). Так, географы Ноэл Кэстри и Брюс Браун настаивают, что
сегодня продуктивнее задаваться не вопросом о том, что общество делает с
природой, но вопросом «кто конструирует какие природы с какими целями и с
какими социальными и экологическими
последствиями?»(
Social Nature, 2002).
Драматическое одиночество человека в мире микробов, подчеркнутое в
реплике губернатора, может быть истолковано так, что отношение «человека» к
«природе» определяется ситуативно, в рамках местоположенных практик
самых разных «публик». Эти отношения двусмысленны, различны и
произвольны. Деловые сообщества и сообщества политиков, делегируя из
своих рядов экспертов, должны как-то совладать с этой
двусмысленностью.
Губернатор, надо сказать, справился не худшим образом. Фактически,
повторим, его реплика – это вариант аргумента о «неуправляемой природе»,
который активно, настаивают географы Джон Урри и Фил Макнахтен,
воспроизводят члены правящих сообществ посредством «официально-
бюрократических, научных и управленческих дискурсов»
(Urry, Macnaghten,
1998). Нам этот аргумент знаком по оcвещению в прессе начала отопительного
сезона: он всегда застает коммунальщиков врасплох.
Моральная и политическая насущность вопросов глобального
потепления, эксплуатации транснациональными корпорациями экологии
малоразвитых стран, последствия биомедицинского картографирования
генетической системы – все это побуждает по-новому присмотреться к
динамике отношений природы и общества, к тому, какие
возможности для
освобождения людей эта изменившаяся динамика может содержать. Люди
стремятся сохранить свои среды обитания, будучи включенными во властные
отношения. При капитализме множественные социоэкологические
отношения доминирования и подчинения скрыты за товарными отношениями.
Тем не менее город оказывается местом соединения разнообразных
социоэкологических процессов – от ближайшего подвала до отдаленных
128
уголков земного шара. Эрик Суигенду продолжает эту тему в книге
«Социальная власть и урбанизация воды» (2004). Регуляция поступления воды
в города городскими властями – иллюстрация необходимости развития
марксистской урбанистической политической экологии. Ее главный тезис в
том, что материальные условия городской природы контролируются и
манипулируются в интересах элиты за счет маргинализованных слоев
населения.
Эти условия, в свою очередь, зависят как от социальных,
политических и экономических процессов, так и от культурных
конструкций и репрезентаций, определяющих, что понимается под
«городским» и «природным».
Ученица Суигенду, оксфордский городской географ Мария Кайка в
книге «Город потоков» (2005) предлагает мыслить современный город как
гибридный «ландшафт-палимпсест». Кайка – на примере воды
в городе –
показывает, что, хотя природу и город уже ничто в умах людей не связывает,
циркуляция воды в городе определяется политикой: снабжение водой – это
арена, на которой разворачиваются конкретные политико-экономические
программы. Каким образом политическая экономия урбанизации проявляется в
дискурсивных и материальных практиках в отношении воды? Если в пору
культурного энтузиазма
в отношении индустриализации плотины и
водонапорные башни были популярными у людей местами посещения и
отдыха, возле них даже устраивались пикники, то постепенно успехи
промышленности и повсеместность технологии стали привычными, а процессы
коммодификации укрыли от человеческих глаз «потоки природы» и
включенные в них властные отношения: вода течет из крана и наливается
из
бутылки, так что о ее происхождении с неба или из реки не задумываются.
Кайка рассматривает, каким образом процессы приватизации сказались на
снабжении Лондона водой, начиная с 1970-х годов. Кратковременные интересы
любой частной компании, т. е. ее нацеленность на максимально быстрое
получение прибыли, ведут к тому, что экологические и социальные интересы
всегда будут последними, что она примет во внимание. В случае Лондона,
129
недостаток ресурсов, отведенных для поддержания водопровода в порядке,
приводил к многочисленным авариям и потере воды. Побудить компании к
учету экологических последствий их деятельности могут только специальные
меры, рассчитывать на логику рынка в данном случае совсем не приходится.
Многочисленные превращения и метаболизмы, поддерживающие и
определяющие городскую жизнь, – от воды и пищи
до сотовых телефонв и
компьютеров – нерасторжимо переплетают между собой физические и
социальные процессы. За ними важно видеть различные варианты городских
экологий – от «умных» домов и ухоженных парков, сосредоточенных на
территориях «дворянских гнезд» и коттеджных поселков, до вредных отходов,
таящихся в почве под домами попроще, квартиры в которых отделаны
дешевыми, но
вредными для здоровья материалами. Внимание к разнообразию
вариантов взаимодействия города и природы позволяет внести уточнения в
тезис Энгельса о принципиальной «неустойчивости» городов: процессы
развития городской экологии таковы, что если одни группы от них страдают, то
другим они приносят выгоду. Урбанистическая политическая экология
призывает задавать такие вопросы: «Кто платит за, а кто
приобретает выгоду от
развития городской экологии?», «Каким образом воспроизводятся глубоко
несправедливые социоэкологические отношения?»
Cамым зримым процессом, делающим политическую экологию насущной
теорией, является коммодификация природы или окружающей среды с целью
увеличения шансов городов и регионов на победу в глобальном или
национальном соревновании по привлечению инвестиций. Так, в США понятия
устойчивого развития
(sustainable development) и умного роста (smart growth)
активно используются в рамках дискурса зеленой революции (green revolution)
во имя улучшения экологических условий жизни людей. Нередко, однако, это
оборачивается улучшением условий жизни только для состоятельных людей.
Политики устойчивого развития (защита «зеленого пояса» города, продвижение
«зеленых» районов как привлекательных для состоятельных людей и т. д.)
вытесняют
людей с низким заработком в отдаленные районы, что влечет
130
увеличение времени на дорогу до работы и, соответственно, негативное
воздействие на окружающую среду.
Экологическая устойчивость городов
Если в прошлом люди составляли незначительный компонент природных
экосистем, то постепенно их деятельность сравнялась по своему масштабу с
силами природы. К 2050 году население мира возрастет, по разным оценкам, от
7, 6 до 10, 6 биллионов человек (United Nations, 2005). Справятся
ли
экологические системы Земли с этой нагрузкой? Способны ли будут общества
снабдить едой и всем необходимым такое количество обитателей? В 2007 году
человечество перешагнуло важный рубеж: сегодня больше людей живет в
городах, чем в сельских поселениях (United Nations, 2004). Отражением этих
тенденций и тревог стало понятие экологической устойчивости города (urban
sustainability), фиксирующее необходимость сократить нагрузку
, оказываемую
городами на окружающую среду. В набирающих сегодня популярность
терминах – уменьшить их экологический след (ecological footprint).
Воздействие города можно описать, измерив его экологический след, т. е. меру
«нагрузки» на природу, которая возникает в результате удовлетворения
разнообразных потребностей городских обитателей. Сегодня, с одной стороны,
социоэкологический след города стал глобальным (по словам
Эрика Суингеду),
с другой стороны, будущее некоторых городов неопределенно из-за
экологической ситуации, которую они создают и усугубляют. Чем слабее
законодательная регуляция экологических проблем, тем более высока
вероятность того, что экономический рост быстро развивающихся стран будет
достигнут ценой драматического загрязнения воздуха, воды и земли.
Политически эти тенденции отражаются в росте коалиций
заинтересованных сторон и появлении все большего числа
неправительственных организаций, пропагандирующих необходимость
срочных мер и увеличения экологической осведомленности граждан. В июне