Торкунов А.В. Внешняя политика и безопасность современной России. 1991-2002. Том 1
Подождите немного. Документ загружается.
М.М. Лебедева, А.Ю. Мельвиль
а в целом+— еще не закончившимся формированием качественно иной (и пока
трудно сказать, какой именно) мировой «архитектоники».
В этом смысле политическое развитие (в соответствии с
распространенной традицией) можно представить как смену определенных
«эпох», полное очертание и проявление и, соответственно, осмысление и
самоосознание которых приходит значительно позже, а иногда даже, когда сама
эта новая «эпоха» уже, что называется, «на излете». Однако если ранее эти
«эпохи» затрагивали отдельные страны или в лучшем случае континенты и часто
по отдельным лишь параметрам, то сейчас в силу процессов глобализации
нарождающаяся «эпоха», похоже, приобретает планетарный масштаб.
ГЛОБАЛЬНЫЙ МИР
Несмотря на то что глобализация как проблема возникла не так давно, тем не
менее если посмотреть на историю человечества, то при всей ее противоречивости
и неоднозначности можно обнаружить тенденцию ко все более тесному
взаимодействию территорий, экономик, политической, культурно-духовной и иной
деятельности. Так, древнегреческие полисы исчезли с появлением империи
Александра Македонского, а послевоенная кооперация в Европе вылилась в
создание целого ряда наднациональных политических институтов, таких, как ЕС и
Европарламент. При этом на протяжении истории основания для такого
объединения были различными. Например, в средневековой Европе таким
основанием было христианство, в период холодной войны+— идеология, а в
последнее время+— прежде всего современные информационные и
коммуникационные технологии.
В целом же глобализация XX столетия развивалась, прежде всего, в
экономической сфере, причем именно в глобальном, а не только в региональном
масштабе. В этой связи известный американский экономист Л.+Туроу приводит
характерный пример реально существующей глобальной производственной
цепочки. Небольшой микрочип, используемый в автомобильных подушках
безопасности и стоимостью не более 50+долларов может быть разработан в
Бостоне, сделан и испытан на Филиппинах, затем упакован на Тайване и
отправлен в Германию, где он монтируется в машину, которую в итоге продают в
Латинской Америке
21
.
Такое разделение труда на планете стало возможным, прежде всего,
благодаря определенному уровню научно-технического и технологического
развития. Производственная цепочка, о которой речь шла выше, имеет смысл,
если средства коммуникации, транспорта, финансовая система позволяют ее
организовать. Появление в конце XX столетия факса, а затем электронной почты
и сотовой связи, широкое развитие авиаперевозок, компьютеризация банковских
систем и их увязка в единую сеть позволили решить эти задачи.
В свою очередь, сама глобализация стимулировала дальнейшее научно-
техническое и технологическое развитие, заставляя искать новые варианты
концептуальных и практических решений. А поскольку научно-техническое и
технологическое развитие значительно шире, чем экономическое, то и
глобализация оказалась шире своего чисто экономического компонента.
Например, информационный обмен в глобальной сети Интернет в целом ряде
случаев сам по себе оказывается ценным и значимым. В результате начали
71
М.М. Лебедева, А.Ю. Мельвиль
формироваться своеобразные «глобальные клубы по интересам», нередко весьма
влиятельные, в частности и в политической сфере.
Кроме того, ТНК, являющиеся одними из проводников экономической
глобализации нынешнего столетия, стали все более заинтересованными в
формировании благоприятных для их деятельности условий, в том числе и
внутриполитических. Приведем лишь один пример, который не так давно
обсуждался в прессе. В одной из латиноамериканских стран на предприятии
филиала «Форда» началась забастовка рабочих. Чтобы пресечь беспорядки,
представители государственных структур обратились с просьбой об
увольнениях. Предприятие не только не сделало этого, но и выступило
инициатором создания первого в стране автомобилестроительного профсоюза,
который затем стал основой для формирования политической партии.
В результате глобализация конца XX столетия оказалась несводимой к
чисто экономическим вопросам+— в ней отчетливо начинают проявляться, а
порой и доминировать политические и иные аспекты. Таким образом, получив
наибольшее развитие в экономической сфере, глобализация в конце нынешнего
столетия вышла за свои рамки и стала либо вскрывать реальное несоответствие
между мировыми экономическими процессами и мировой общественно-
политической организацией, либо уже реально «перестраивать» политическую
структуру мира.
Обсуждение политических аспектов глобализации было крайне популярно
в западных исследованиях еще в 60–70-х годах, а в 80-х эта тема, кстати,
перекочевала и в советскую литературу почти забытого сейчас «нового
мышления». Тогда (подчеркнем+— именно тогда, а не сейчас) глобализация
рассматривалась как сближение стран и регионов и утверждение универсальных
(а фактически, хотя это открыто и не признавалось,+— западных) стандартов во
всех областях жизни. Она в конечном итоге должна была бы привести и к
созданию «мирового правительства», идея которого в те годы активно
дискутировалась, а сегодня представляется просто наивной.
Апогеем такого понимания глобализации стала нашумевшая в свое время
статья Ф.+Фукуямы о «конце истории». Однако на деле конец холодной войны
разрушил иллюзию «конца истории»+— конфликты и кризисы «вдруг» стали
нормой. Тогда-то вслед за С.+Хантингтоном и заговорили о «столкновении
цивилизаций» и чуть ли не о грядущем Армагеддоне.
Сегодня о глобализации продолжают много писать и исследователи, и
журналисты, понимая под ней часто принципиально разные вещи: общий ход
исторического развития, процесс гомогенизации мира, растущую
взаимозависимость, углубление социальных связей и+т.п. Одни авторы
выступают радикальными (идеологическими) адептами глобализации,
утверждая, что «сама эпоха национальных государств близка к своему концу…
Вполне вероятно, что возникающий постнациональный порядок окажется не
системой гомогенных единиц (как современная система национальных
государств), а системой, основанной на отношениях между гетерогенными
единицами (такими, как некоторые социальные движения, некоторые группы
интересов, некоторые профессиональные объединения, некоторые
неправительственные организации, некоторые вооруженные образования,
некоторые юридические структуры)»
22
. Другие, выступающие с традиционных
позиций, просто не хотят видеть происходящие в мире перемены, заявляя, в
72
М.М. Лебедева, А.Ю. Мельвиль
частности, что «миропорядок, созданный в 40-х годах, по-прежнему с нами и во
многих отношениях крепче, чем раньше. Задача не в том, чтобы выдумывать и
пытаться строить новый мировой порядок, а в том, чтобы подтвердить и
обновить старый»
23
.
Поясним нашу позицию. Крайние точки зрения на глобализацию, конечно
же, уязвимы, что тем не менее нисколько не снимает саму проблему. С одной
стороны, радикально-идеологические декларации о всемирной глобализации
склонны в глазах многих дискредитировать реальную проблему. С другой
стороны, очевидное нежелание видеть реальные перемены в современном мире
не должно, по крайней мере, скрывать от нас резоны тех, кто выдвигает столь же
радикально-идеологические (но с противоположным «знаком») аргументы о том,
что доминирующей тенденцией обозримого будущего является политическая
фрагментация мира и «нео»-автаркизация мировой экономики.
Не вдаваясь в детальный анализ различных подходов, подчеркнем лишь,
что в действительности глобализация оказалась не столь универсальна и
«глобальна», как представлялось ранее, тем не менее, совершенно очевидна и
реальна, прежде всего, как самый общий вектор развития мира, своего рода
равнодействующая самых разнообразных сил и тенденций. Она все сильнее
определяет, по крайней мере, весьма важный и влиятельный класс политических
и иных процессов на различных уровнях, а также формирует новые институты и
международные режимы (то есть принципы, нормы, правила и процедуры
принятия решений, в отношении которых ожидания действующих лиц в той или
иной сфере сходятся).
«ТУМАН ВОЙНЫ»
Вместе с тем глобализация в современном мире+— это отнюдь не
линейный и идущий равномерно процесс. В феномене современной
глобализации обнаруживается, в частности, множество неоднозначных, в том
числе и негативных, моментов. Прежде всего глобализация оказалась не столь
«глобальной» (охватывающей, с одной стороны, все страны и регионы, с другой+—
все области: экономику, социальные отношения, культуру и+т.д.), не столь
«универсальной» (имеющей единые, прежде всего европейские и американские,
нормы, стандарты, ценности) и не столь «прямолинейной» (развивающейся только
в одном направлении и не допускающей «зигзагов» и регрессов), как
представлялось в 60-х годах.
В наиболее общем плане ясно, что, как признают сегодня многие
исследователи, в отличие от различных наивных иллюзий (типа «всемирного
федералистского правительства») «глобализация не означает, что государства
растворяются или становятся менее важными. Скорее она требует, чтобы они
трансформировали свою роль в свете необратимых технологических реалий.
Поэтому критически важно определить, как государства, институты и
корпорации должны приспосабливаться к спектру вызовов, порожденных
глобализацией, включая появление все более быстрых и потенциально
взрывоопасных финансовых потоков, зарождающегося транснационализма и
усиление неравенства между богатыми и бедными как на
внутригосударственном, так и внегосударственном уровне»
24
.
73
М.М. Лебедева, А.Ю. Мельвиль
На самом деле глобализация проявляет себя далеко не во всех странах и
регионах. Некоторые из них в силу тех или иных причин (например,
политической изоляции или самоизоляции, технологических возможностей
и+т.п.) остались на периферии глобальных процессов. Более того, в результате
крайне высоких темпов современной глобализации, обусловленных прежде
всего технологическими возможностями, разрыв между странами,
вовлеченными в мировую глобализацию, и остальными с каждым годом
становится все ощутимее.
Эта дисгармония развития, в свою очередь, порождает новые вызовы и
угрозы миру: так, например, происходит массовая миграция населения в более
благополучные регионы, обеднение бедных стран, развитие в них плохо
управляемых конфликтов и+т.п. В результате появляются «новые недовольные»,
своего рода «новые изгои». С одной стороны, по линии «Север—Юг», с
другой+— по линии расслоения населения в развитых странах, где формируется,
в первую очередь на основе иммигрантов, неинтегрированный в социальную
систему новый низший класс.
Эти факты находят отражение в различных теоретических подходах, в
частности в «мир-системной» концепции, разрабатываемой И.+Валлерстайном и
его коллегами, суть которой сводится к разделению мира на экономически
развитые страны, составляющие «центр», и все остальные+— «периферию», а
также к политической борьбе между ними, порождающей нестабильность.
Неравномерность глобализации проявляется и в других областях.
Финансовые системы и средства коммуникации находятся в этом смысле на
переднем крае. Сегодня нажатием компьютерной клавиши можно в считанные
секунды перебрасывать огромные финансовые средства из одного региона в
другой, порождая или по крайней мере резко усугубляя финансовые кризисы, а
за ними и политические. В этой связи Дж. Сорос, не только аналитик, но и
реальное действующее лицо, активно вовлеченное в указанные финансово-
экономические взаимосвязи, справедливо отмечает, что «вместо простого
пассивного отражения действительности финансовые рынки активно
формируют реальность, которую они, в свою очередь, и отражают»
25
. Действие
этого фактора мы не раз наблюдали в последнее время, в том числе и
применительно к нашей стране.
Далее, глобализация идет противоречиво и совсем не обязательно
предполагает принятие единых и универсальных норм и рамок, как было принято
считать ранее. Носить джинсы, есть пиццу и гамбургеры, пить кока-колу,
смотреть новости по CNN+— все это вовсе не означает иметь единые,
универсальные ценностные стандарты. На этот факт обращают внимание многие
исследователи, занимающиеся анализом влияния культурных факторов на
политику. В данном случае мы видим лишь общую «внешнюю оболочку», за
которой могут скрываться совершенно разные вещи: например, стремление быть,
как все, в США и стремление казаться свободомыслящим диссидентом, скажем, в
Иране или Ираке.
Вообще надо подчеркнуть, что «внешняя оболочка» в различных
культурах практически всегда имеет свое наполнение, поскольку культурные
архетипы изменяются очень медленно, а нередко и просто активно
сопротивляются привнесенному извне. В результате новые элементы
накладываются на старые, вживляются в старые структуры сознания, образуя
74
М.М. Лебедева, А.Ю. Мельвиль
весьма своеобразные симбиозы. Эти симбиозы сознания, сочетающие архаику и
модерн (и постмодерн), также весьма неоднозначны, противоречивы и
причудливы и порой создают барьеры на пути к глобальному взаимопониманию.
С другой стороны, следует иметь в виду, что далеко не всегда
распространяется именно западная «внешняя оболочка» культуры. Существует и
обратный процесс. В этом плане симптоматичен интерес Запада к восточным
религиям, африканской культуре и+т.п. Определенные отголоски этих процессов
докатились и до наших берегов.
Сделав своего рода «прозрачными» границы национальных государств,
глобализация вывела на авансцену общепланетарного масштаба целую плеяду
новых действующих лиц (или «акторов», как говорят политологи), весьма
разношерстных, со своими собственными интересами и целями. Это и
экологические и правозащитные движения, и транснациональные корпорации, и
террористические организации, и многие, многие другие, вплоть до отдельных
политических, религиозных и иных лидеров (скажем, тот же Усама бен Ладен).
Другими словами, глобализация резко увеличивает объем человеческой массы,
вовлеченной в международные отношения, мировые дела, делает традиционную
дипломатию лишь одним из механизмов международного общения,
урегулирования спорных проблем и, если хотите, вообще политического
менеджмента.
Как следствие, нынешняя картина мира оказывается крайне сложной по
сравнению с еще недалеким прошлым, когда на мировой арене фактически
действовали лишь несколько десятков национальных государств и
межгосударственных организаций. У этих новых действующих лиц, особенно с
учетом технологического уровня развития мира, появились возможности
использовать их в своих узкогрупповых целях, что порождает новые угрозы
политического терроризма, особенно опасные при использовании оружия
массового уничтожения.
В этой связи, как уже было сказано выше, нередко возникает сомнение в
том, что глобализация действительно является магистральной и долгосрочной
тенденцией развития мира. Иногда звучат голоса, предсказывающие
наступление нового мирового экономического кризиса, следствием которого
будет конец глобализации и переход мира к экономической и иной
автономизации регионов, чуть ли не к новой автаркии. На наш взгляд, ошибка,
которую допускают сторонники этой точки зрения, в том, что они воспринимают
глобализацию так, как она виделась в 70–80-х годах, а именно+— как
глобальную и универсальную. На самом деле процесс развития намного
сложнее. Он никогда не идет ровно, «как Невский проспект» (используя
известное сравнение). Глобализация+— это лишь самый общий вектор мирового
развития, своего рода равнодействующая самых разнообразных сил и тенденций.
Что же касается конкретного региона или конкретного исторического периода,
то здесь мы можем обнаружить и элементы регресса, в том числе и
автономизации. Заметим, однако, что даже в средневековой Европе, с ее
феодальной раздробленностью, мы все же можем проследить общий процесс
глобализации, тогда+— на религиозной основе. Сегодня такой основой все в
большей степени выступают современные технологии и средства связи, которые
крайне сложно разрушаются (их зона действия, правда, может сужаться) даже в
75
М.М. Лебедева, А.Ю. Мельвиль
условиях глобального экономического кризиса или вселенской катастрофы, если
она, конечно, не приведет вообще к гибели цивилизации.
Действительно, наряду с глобализацией, а возможно, и как реакция на нее
(что отражается в том, что развитие экономической интеграции нередко
сопровождается политическим сепаратизмом
26
), мы нередко сталкиваемся с
фрагментацией, дифференциацией мира, обособлением отдельных регионов,
областей. Как справедливо замечает директор СИПРИ А.+Ротфельд, «отношения
в современном мире определяются, с одной стороны, центробежными
процессами (глобализацией или интеграцией), а с другой+—
центростремительными (фрагментацией, эрозией государств)»
27
.
Заметим в этой связи, что даже вроде бы неплохо внутренне
интегрированная Западная Европа становится сегодня, по сути, единой Европой
регионов. Однако эта специализация регионов, которую мы сейчас наблюдаем,
вовсе не противоречит общему глобальному вектору. Более того, можно
предположить, что различные регионы (а иногда и отдельные города) мира все
больше будут специализироваться и образовывать финансовые центры (как,
например, Сингапур), научно-технические (по примеру Силиконовой долины),
рекреационные, туристические и другие центры.
Проблема, однако, заключается в том, что нередко процесс
дифференциации выражается в крайней форме конфликтных отношений с
применением силы. Их не избежала даже благополучная и цивилизованная
Европа. В результате на смену угрозе глобальной войны пришли новые
разновидности гражданских конфликтов и войн. Они плохо управляемы,
поскольку, как правило, ведутся вне каких бы то ни было моральных и
юридических норм и ограничений. Не случайно все чаще звучат сравнения
современного мира со средневековой эпохой хаоса. Целые регионы, прежде
всего конфликтные, становятся некими «серыми зонами», где экономическая
или иная деятельность оказывается или вовсе невозможной, или крайне
ограниченной. Одновременно наблюдается рост количества вновь образованных
государств+— часто слабых, неконсолидированных и нестабильных. Они-то
чаще всего и становятся зонами возрождения архаичных и появления новых
гражданских конфликтов и войн, освящаемых лозунгами религиозного
фундаментализма и агрессивного национализма и ведущихся с исключительной
жестокостью. В результате всех этих процессов, как образно замечает
французский исследователь+Ж.-М.+Геено, глобализация не рассеивает тот «туман
войны», о котором говорил еще+К. фон Клаузевиц
28
.
Таким образом, в современном мире мы наблюдаем отчетливое действие
по крайней мере двух противоположных тенденций^— глобализации и
связанных с ней процессов кооперации и интеграции, с одной стороны, и
дезинтеграции, фрагментации, автономизации и+т.п.+— с другой. По образному
выражению известного американского исследователя-международника Дж.
Розенау, мир конца XX столетия характеризуется «фрагмегративностью»
(«fragmegrative» как одновременное действие фрагментации+— «fragmentation» и
интеграции+— «integration»). Более того, для него эта «фрагмегративность»
является своего рода знаковой чертой «новой эпохи», в которую вступает
современный мир.
Зададимся вопросом: действительно ли «фрагмегративность» становится
неотъемлемым качеством вновь складывающейся структуры мира? Что ж, все
76
М.М. Лебедева, А.Ю. Мельвиль
больше данных и факторов, которые оказываются в распоряжении
представителей самых различных дисциплин+— исследований международных
отношений, мировой политики, сравнительной политологии, политической
экономики и др.,+— подсказывают положительный ответ на этот вопрос.
Английский исследователь К.+Бус полагает, что «взаимодействие между
глобализацией и фрагментацией указывает на новый век, который, возможно,
будет больше похож на пестрое и беспокойное средневековье, чем на статичный
двадцатый век, но учтет уроки, извлеченные из того и другого»
29
. Трудно
сказать, так ли это, но подчеркнем, что современная «фрагмегративность» вряд
ли является чертой «ставшего» мира, а характеризует скорее всего именно его
переходность из одного состояния в другое и связана с ломкой прежних
структур и выстраиванием новых. Выходя за рамки «национальных квартир»
отдельных государств, он становится похож скорее на развернутую сеть по типу
Интернета со множеством узлов и сплетений, чем на «пестрое средневековье».
Вот почему ведущий обозреватель «Нью-Йорк тайме» Томас Фридман в своей
нашумевшей книге «Лексус и оливковое дерево» утверждает, что если
символами холодной войны были стена, разъединяющая миры, а также «горячая
линяя» между Москвой и Вашингтоном, позволявшая, по крайней мере,
сверхдержавам до определенной степени контролировать развитие мира, то
символом современной эпохи стал Интернет, при помощи которого все
участники мирового сообщества «управляют» миром и вместе с тем никто не
имеет всеобщего контроля над ним. В эпоху холодной войны традиционным
вопросом о силе был следующий: «Какими боеголовками вы располагаете?»
Сегодня этот вопрос звучит по-другому: «Насколько быстро работает ваш
модем?»
В результате современный мир «перехода» оказывается миром
кризисного этапа развития, а поэтому и требует кризисного управления,
причем не столько в экономическом, сколько в широком общеполитическом
смысле
30
.
КРИЗИСНОЕ УПРАВЛЕНИЕ
Противоречивость и неравномерность глобализации современного мира
как раз и характеризует болезнь «переходного возраста» цивилизации.
Сегодняшний мир+— плохо управляемый, мало предсказуемый, с высокой
степенью неопределенности. Мир, где много действующих лиц. Мир со
множеством взаимоувязок, взаимосвязей и взаимоуязвимостей. Мир, где
экономика, экономическое развитие гораздо больше, чем раньше, вплетены в
более широкий контекст социально-политических изменений. (В качестве
курьезного примера заметим в скобках, что концерн «Мерседес» сегодня особое
внимание уделяет машинам с повышенной защитой, бронированным кузовом и
стеклами, исходя из нестабильности развития таких регионов, как Латинская
Америка, Африка, территория бывшего СССР.) Сейчас для нас необходимо
подчеркнуть важность именно политического фактора для определения
стратегии экономического развития, пусть даже и отдельно взятого концерна.
Построить законченную модель «эпохи», которая придет на смену
прежней, сегодня вряд ли возможно по крайней мере по двум причинам. Во-
первых, эта новая эпоха находится в процессе своего становления. Мы пока
77
М.М. Лебедева, А.Ю. Мельвиль
можем констатировать, используя метафору американского исследователя
У.+Зартмана, предложенную им, правда, в отношении урегулирования
конфликтов, что «структуры созрели» для смены «эпох». В этом суть
переходного периода, его же направленность во многом будет определяться
теми решениями и действиями, которые будут предприняты участниками
мирового сообщества на политической арене.
Мы вряд ли сможем изменить описанные выше глобальные
характеристики современного мира, однако мы можем приспособиться к нему и
тем самым свести к минимуму возможные негативные последствия,
смягчить их. Что же для этого необходимо? Мы должны признать, что в
ближайшем будущем нас скорее ждет режим кризисного управления, причем
не столько в экономическом, сколько в широком общеполитическом
смысле.
Стало быть, резко возрастает значение политического менеджмента,
причем на всех уровнях+— глобальном, национальном, в рамках отдельных
корпораций, движений и так далее. Время любителей в политике уходит. Нужны
политики-профессионалы, и в том числе профессиональные политические
аналитики, способные не только оценить всю многомерность+—
экономическую, политическую, социальную, культурную+— современной
общемировой, национальной, региональной и локальной ситуации, но и
адекватно действовать в ней. И задача эта имеет не только прикладной
образовательный, но и общестратегический характер. В конечном счете, от этого
будет зависеть, сумеем ли мы найти адекватные ответы на все вызовы
«переходного возраста» современного мира и найти свое место в его вновь
формируемом социально-политическом и экономическом пространстве.
В этом смысле, разрабатывая новую внутриэкономическую и
внутриполитическую стратегию России, мы со всей неизбежностью оказываемся
перед дилеммой: мы должны либо вернуться к идее самоизоляции, опустить
очередной «железный занавес» и тем самым пытаться «обезопасить» себя от
внешних потрясений, либо считаться с внешними факторами, которые, похоже,
все с большей силой будут влиять на наши внутренние процессы. К сожалению,
третьего здесь не дано. Однако, похоже, что и первый путь+— путь
самоизоляции+— скорее иллюзорен. Глобализация, тем более с ее современными
темпами, безжалостна к тем, кто оказывается на периферии, делая их все беднее
и нестабильнее.
Другое дело, что, выбрав второй путь, мы тем не менее можем по-
разному вписываться в общий процесс глобализации. Было бы неразумным,
расточительным и бесперспективным пытаться слепо копировать конкретные
траектории развития других, пусть в чем-то даже более успешных стран.
Напротив, как это ни парадоксально, но приспособление и вписывание в
глобализацию дает широкое поле для учета национальной специфики в
различных областях и сферах, для развития уже накопленных ресурсов
(технологических, духовных, культурных и иных), которые могут оказаться
востребованными не только своей страной, но и другим миром.
Примечания:
78
А.Д. БОГАТУРОВ
СИНДРОМ ПОГЛОЩЕНИЯ
В МЕЖДУНАРОДНОЙ ПОЛИТИКЕ
ервое десятилетие после бесславно почившей в 1991+году биполярности
завершается. После недолгого кризиса миросистемного регулирования, когда
державы уже не могли управлять миром по-старому, а дирижировать им по-
новому еще не умели, с середины 90-х годов в международных отношениях
утвердилась плюралистическая однополярность. Тон стали задавать США и
примкнувшие к ним «старые» члены большой семерки+— страны Западной
Европы, Япония и Канада. Умело взаимодействуя с ООН и используя «карту»
НАТО, эта группа стран произвела в промежутке между Дейтоновскими
соглашениями (декабрь 1995) и операцией в Косове (май 1999) своего рода
бескровный переворот в международных отношениях. Рядом с прежней
системой мироуправления (вокруг ООН) была выстроена новая вертикаль для
принятия и исполнения решений (G7+— НАТО). За неполные десять лет
параллельный неформальный механизм международного регулирования
устоялся настолько, что его эффективность оказалась выше, чем у
официального, ооновского.
Несмотря на сетования Пекина и его призывы к строительству
многополярного мира, эхом отзывающиеся в Москве, сообщество стран и
народов сделалось еще иерархичнее. На вершине пирамиды утвердились США и
их ближайшие союзники; они стали энергично проецировать свое лидерство на
разные уголки планеты и при необходимости без особых церемоний
использовать силу. Преодолев колебания, наиболее развитые страны ринулись
использовать исторический шанс на быстрое преобразование «международной
системы» в «мировое общество» (терминология классика британской школы
теории международных отношений Хэдли Булла).
I
«Впечатав» в конце 70-х в международный интеллектуальный оборот
термин «мировое общество», Хэдли Булл считал, что внутри международной
системы (international system), охватывающей все государства мира, всегда
существовало некое протоядро, которое он назвал международным обществом
(international society). Разница между первым и вторым понятиями заключалась в
том, что страны, входящие в международное общество, в отношениях между
собой руководствовались не только практическими интересами момента, но и
неким более или менее общепризнанным кодексом поведения, который, в свою
очередь, был основан на разделяемых этими государствами нравственных
ценностях. Классическим примером античного международного общества Булл
считал совокупность греческих полисов, подчеркивая, однако, что помимо них в
международную систему того периода входили и негреческие государства+—
Персия и Карфаген
31
. Рассматривая разные виды международных обществ
Опубликовано: Pro et Contra.+— Том 4.+— № 4.+— Осень 1999.+— С. 28-48.
П
А.Д. Богатуров
(христианский, европейский и др.), Булл в конце концов сформулировал идею
мирового международного общества (world international society), по-прежнему
четко отделяя его от совокупности всего «остального», что составляет
международную систему.
В этой статье я в значении Буллова мирового международного общества
буду пользоваться выражением мировое общество, а вместо международной
системы писать международное сообщество. Первая замена сделана, чтобы
облегчить русским читателям восприятие. Вторая+— содержательна. Булл видел
международные отношения сквозь призму системности, что для 60–80-х годов
было характерным и новаторским. Но к 90-м такой подход перестал казаться
единственно соответствующим достигнутому уровню методологии знания+— во
многом благодаря тому, что в науку о международных отношениях проникли
понятия и логика синергетики, чьи подходы не укладывались в системное
видение. Поэтому я стараюсь не употреблять расширительно слово «система»,
тем более что видение международных отношений как системы, если не
рассматривать их как глобальный конгломерат, по меньшей мере неполно
32
.
Для западных политиков концепция Булла, ставшая достоянием
читающей публики в 1977+году, но по достоинству оцененная только в пору
перестройки, конечно же, не официальный «догмат веры». Но идеи ученого, а
еще более их последующие переосмысления остаются едва ли не ключевыми для
понимания смысла сегодняшнего мирополитического процесса и основного
противоречия современных международных отношений.
Несомненно, самого Булла занимала прежде всего не структура
современного ему мира, а правила поведения государств на международной
арене и то, как эти правила действуют (в тех случаях, когда они на самом деле
действуют). Взаимоотношения мирового общества и международного
сообщества были для него вторичны, и уж совсем мало его волновал вопрос о
перспективах и методах «преподавания» этих правил государствам, которые по
каким-то причинам (еще?) не вошли в круг индустриальных демократических
стран. В последних Булл видел немного идеализированный прообраз мирового
общества, его ячейку в международном сообществе, из которой на весь
остальной мир распространяется благотворное влияние, в частности постепенно
распространяются нормы международного права.
В этой картине мира страны-носители сознания мирового общества
составляли меньшинство. Однако они принадлежали к демократической
традиции и потому представляли собой передовую часть международного
сообщества, обладали не только военно-техническим и экономическим, но и
моральным превосходством. Естественно, что для мыслителя либеральной
школы ценность этой традиции была самодостаточной и сомнению не
подлежала. Подобная интеллектуальная ситуация, может быть, нормальна для
западного сознания, избалованного десятилетним победоносным шествием
либерализма. Однако она озадачивает в России, где здоровое аналитическое
сознание привыкло беречь в себе способность к сомнению и аллергично по
отношению к истинам, не подтверждаемым историческим и страновым опытом.
Русского читателя превосходная по стройности мысли и абсолютно
антитоталитарная концепция Булла обескураживает некоторыми своими
логическими параллелями. Мировое общество невольно воспринимается как
«авангард международного сообщества»+— это до трагикомизма сходно с тем,
80