Торкунов А.В. Внешняя политика и безопасность современной России. 1991-2002. Том 1

Подождите немного. Документ загружается.

Косолапов Н.А.

протяжении 90-х годов она все более закрепляется в этом своем качестве. По

существу, только сохранение на всю обозримую перспективу ядерного оружия

и/или способность заменить или дополнить его реально применимыми

средствами угрозы сравнимого или более высокого качества могут удержать за

Россией даже нынешние номинальные места в системе МО.

Характер и общую направленность внутреннего развития РФ можно

считать объективно определившимися, но субъективно еще не осознанными и

даже отрицаемыми. «Точка возврата» во внутренних преобразованиях пройдена:

в России нет и на обозримую перспективу не просматривается социальных сил,

хотя бы теоретически способных развернуть страну назад или, напротив,

двинуть ее качественно по-новому вперед. В то же время: (а) характер

преобразований не определяется потому, что такое определение никак не

вписывалось бы в текущие интересы элиты и режима. Ни одному из

используемых ярлыков фактическое развитие не соответствует (хотя несет в себе

частные признаки каждого); (б) необратимость перемен по сравнению с

советским прошлым не означает безальтернативности дальнейшего развития: в

рамках свершившихся преобразований возможны разные траектории

предстоящей эволюции; (в) в отсутствие определения развития и социальных

сил, заинтересованных и способных называть вещи своими именами, развитие в

обозримой перспективе обречено и дальше носить преимущественно стихийный

характер.

В России происходят не реформы (это лишь политический ярлык, равно

дезориентирующий аналитиков, публицистов и практиков), но глубокая

качественная трансформация. Определяющими ее сущность и направленность

признаками являются следующие:

— произошло спровоцированное элитой и в интересах элиты отстранение

партии-церкви от власти и становление светского государства. Процесс этот

принял форму ликвидации СССР;

— сохранение и даже укрепление безусловного доминирования

коллективной собственности как формационной основы и господства

государства над обществом как политико-правовой основы устройства самого

государства, экономики и политики;

— происходит выдвижение на господствующие позиции класса

госбюрократии и формирование своего рода «коллективистского

псевдодемократического неофеодализма»;

— переходный характер нынешних порядка и режима, диктуемый

отсутствием психологической и даже правовой легитимности у уже свершенной

приватизации, высокой вероятностью очередного передела собственности и

одновременно необходимостью избежать его срыва в неконтролируемые

стихийно-силовые формы в масштабах страны.

В совокупности все это означает скорее мутацию и эволюцию системы

коллективистской собственности, чем исторический возврат России в формацию

частнособственническую. Частная собственность вернулась в Россию как

явление; но по ее положению и масштабам она пока еще очень далека от того,

чтобы всерьез и на длительные сроки определять что-либо в экономике,

обществе, государстве. Кризис августа 1998+г. показал предельную уязвимость

крупнейших частных состояний в отношениях с государством.

111

Косолапов Н.А.

Объективное состояние страны диктует комплекс первостепенных

долговременных задач на стыке внутреннего развития России и ее

взаимодействий с внешним миром, слабо зависящий от того, какие политические

силы будут находиться у власти в РФ в тот или иной период. Основные из этих

задач+— сохранение страны; удержание эффективного контроля над ее

территорией, ресурсами, экономикой; преодоление сопротивления тех внешних

сил, что не заинтересованы в становлении сильной и влиятельной в мире России

и активно противодействуют ее возрождению.

Процессы, запущенные ставкой на ликвидацию бывшего Союза, не

исчерпают себя, пока не завершатся расчленением самой РФ или не будут

абортированы политически. Поэтому задача сохранения страны предполагает

удержание целостности государства территориально, но еще более

содержательно: формула «суверенитет в суверенитете» может привести к

положению, когда в международно-правовом смысле территориальная

целостность РФ будет соблюдена; но содержательно страна окажется

фактически поделенной на замкнутые, отгороженные друг от друга

экономическими и таможенными барьерами анклавы.

Задача контроля над территорией, ресурсами, экономикой имеет два

аспекта: внутренний и внешний. Во внутреннем отношении это проблема

дееспособности и эффективности федеральной власти на всей территории РФ,

тесно связанная с задачей сохранения страны. Следует заметить, однако, что

фактический контроль над ресурсами, экономикой и территорией не обязательно

должен носить формальный государственный характер, и что во многих случаях

контроль неформальный способен оказаться намного действенней. Во внешнем

плане это предотвращение установления контроля иностранных государств и

финансово-экономических группировок над российскими территорией,

ресурсами и экономикой через механизмы международных финансово-

экономических отношений или иными путями.

Преодоление сопротивления внешних сил, не заинтересованных в

становлении сильной и влиятельной в мире России,+— задача, роль и значение

которой могут легко быть прослежены на опыте большинства развивающихся

стран. Включение средней по экономическим масштабам страны (а Россия

именно такова) в мировую экономику неизбежно происходит через

противоборство двух групп интересов в самой этой стране: компрадорских и

национальных. Первые связаны главным образом с внешними капиталами и

интересами; победа компрадоров всегда и везде заканчивается разграблением

страны и перечеркивает перспективы ее качественного развития. Победа же

национальных интересов чаще всего ведет к различным формам протекционизма,

самоизоляции и тоже консервирует отставание. Оптимальная линия восходящего

развития страны требует тонкого политического и финансового балансирования

на стыке интересов национальных и глобальных, и потому она всегда результат

большого искусства.

Применительно к России как ядерной державе с теоретически огромными

практическими возможностями есть еще одна, значительно более важная грань

проблемы в ее отношениях с Центром мировых экономики и политики: это

военно-стратегическая и политическая нагруженность процесса интеграции

постсоветской России в мировое хозяйство. Поскольку СССР прекратил

существование самостоятельно, а не вследствие нанесенного ему извне

112

Косолапов Н.А.

поражения, объективно для Запада, и прежде всего для США, на первом месте

стоят задачи их собственной безопасности (т.е. демонтажа бывшего советского,

ныне российского ядерного потенциала и гарантии против возрождения СССР,

особенно в неокоммунистической форме, равно как и гарантии военно-

экономической слабости России на случай прихода к власти в ней любых

экстремистских сил). Такое поведение Запада не признак его враждебности к

России, но проявление нормального стремления перестраховаться против любых

мыслимых, тем более реальных угроз. Этот военно-политический пейзаж

дополняют проблемы вхождения новой России в мировую экономику. По

понятным причинам Запад заинтересован в открытии российского рынка для

своих капиталов, технологий, товаров и услуг в гораздо большей степени,

нежели в открытии собственных, и без того высококонкурентных рынков для

России. Открытие российского рынка предполагает его организацию на

нормальных для современного мира принципах, а ради этого+— поддержку

политических перемен внутри России. Выход же России на мировые рынки

объективно означает, что она пытается втиснуться в мировую экономику и

социальную стратификацию государств и элит, все «ниши» в которых уже давно

сформировались, плотно заселены и добротно оборудованы обитателями для

обороны от аутсайдеров.

Само собой разумеется, что Россия наталкивается при этом на широкое и

вязкое противодействие на всех уровнях. И это тоже нормально для системы

конкурентных рыночных отношений. С учетом изложенного, позиция Запада по

отношению к России в 90-е гг. именно такова, какой она логически и должна

быть: помощь (политическая, материальная, иная) России в уходе от советского

наследия (места и роли КПСС; от самого СССР, от централизованной плановой

экономики; от ядерной и обычной военной мощи); помощь в предотвращении

опасных социальных дестабилизаций, способных вернуть к власти силы

прошлого; помощь и поддержка в открытии российского рынка мировому (но не

наоборот). И не более. За все остальное российским государству, бизнесу,

элитам предстоит очень долгая и напряженная политическая и экономическая

борьба. Запад упрекнуть здесь не в чем: все это тоже нормально для

современного мирового рыночного хозяйства.

Думается, дилемма России не в том, останется ли она великой державой,

преуспеет в очередной модернизации на пути догоняющего развития, вытянет в

лотерее Истории долгожданный счастливый билет+— или потерпит во всем этом

неудачу. Опыт России доказывает, что задачи великодержавности можно и легче

выполнять не для народа, а за его счет. Центральная и самая серьезная дилемма

России+— то, что в целостный глобализирующийся мир, где правят экономика и

финансы, она входит, внутренне не готовая к конкуренции на тех уровнях и в тех

сферах, что определяют местоположение государств в иерархии современных

мировых экономики, политики, развития. При этом не готовая в самой опасной

для нее сфере: в качестве ее социальной и политической элит, в степени их (не)

компетентности, в их политической и корпоративной разобщенности, в

трагическом господстве здесь перераспределителей над производителями и, как

следствие,+— в почти полном отсутствии внутриэлитных интересов и мышления

стратегических (во времени и содержании) масштабов. В РФ на протяжении всех

90-х гг. безоговорочно доминируют интересы не просто компрадорские, но

113

Косолапов Н.А.

откровенных временщиков, не задумывающихся более чем на два-три месяца

вперед.

В рамках «двухмерной модели» (т.е. геополитического, военно-силового,

«политреалистического» видения) будущего мира у России в любом случае и

при любом политико-идеологическом повороте ее внутреннего развития нет

никаких перспектив: она слишком слаба в экономическом и военном отношении,

слишком велики «ножницы» между ее неформальным и официальным

статусами, слишком малы шансы на изменение таких ее относительных

положения и веса в пределах 10–15+лет (т.е. ранее 2012–2015+гг.). В мире голой

силы уважать РФ не за что и считаться с ней нет никаких оснований. Политики и

эксперты, фанатически навязывающие нынешней РФ геополитическое видение

мира, оказывают ей худшую из медвежьих услуг. Пожалуй, единственной

надеждой России в рамках такой модели было бы упование на то, что США и

Запад в конечном счете развалятся изнутри, и тогда относительный вес России в

Евразии и мире сможет вновь возрасти, ее положение+— укрепиться.

В рамках «трехмерной модели» Россия пока политически и, что важнее,

функционально находится за пределами техносферы, а потому ее стратегическая

задача+— из системы обслуживания техносферы (где Россия с ее

энергосырьевым экспортом объективно находится в настоящее время, и где ее

хотели бы закрепить, но без ядерного оружия и без способности создавать

технологии будущего) перейти со временем в саму техносферу. Естественно,

поначалу на статус и роли не самого первого плана+— но все же войти в

техносферу, не остаться за ее пределами. Стартовые позиции для этого у России

пока еще есть. Возможность занять и удержать такое место будет определяться

не только отношением США и Запада, но и способностью самой России

устойчиво и надежно выполнять какие-то важные для техносферы реальные (не

символические) функции, совместимые с интересами ее собственного

восходящего развития и способствующие последнему и национальной

безопасности страны.

Альтернатив такому курсу в принципе существует три: остаться на роли

сырьевого придатка, смирившись с неизбежными при этом потерями статуса

великой державы, номинального места в СБ ООН и в других «олигархических»

форумах, стратегического потенциала; стать в жесткую идеологическую,

националистическую, любую иную оппозицию техносфере, не предпринимая

против нее безнадежных и бессмысленных практических действий. Подобная

автаркия закрепила бы Россию на худшей траектории аккумулируемого

отставания. Можно в принципе сделать главный упор на нечто свое вне

техносферы (например, научно-технологическое и экономическое лидерство РФ

в СНГ). Такой сценарий более всего отвечал бы известной поговорке, что лучше

быть первым на деревне, чем вторым в мире. Хотя позиции России в

современной системе МО/МГО уязвимы и сохраняют потенциал дальнейшего

ослабления, интересы внутреннего развития делают Россию, безусловно, не

заинтересованной в подрыве международной стабильности, сломе нынешней

системы МО/МГО, утрате США их статуса мирового лидера. Представляется,

долговременным интересам России и целям ее развития более всего отвечала бы

плавная эволюция современной системы МО/МГО в сторону ее демократизации,

поступательного разворота к служению интересам «среднего» слоя государств,

114

Косолапов Н.А.

занимающих согласно социально-экономической статистике ООН примерно 20–

70-е места в мире.

Представляется, что оптимальный путь развития России при

одновременном сохранении и упрочении ее позиций в будущей системе

международно-политических отношений потребовал бы значительного

внешнего участия в этом развитии, причем такого, когда внешние инвесторы

оказывались бы завязаны на успех внутреннего развития России, а

сотрудничество с ними одновременно открывало бы России возможности

включения в необходимые для нее международные и транснациональные

институты, каналы и механизмы сотрудничества. Значительным резервом такого

пути развития могло бы также стать поощрение массовой иммиграции при

условии ее оседания в районах развития и эффективного контроля над ее

масштабами и составом.

* * *

Сразу по завершении Второй мировой войны и вплоть до рубежа 70-х гг.

СССР занимал гипертрофированное место в системе МО/МГО. Оно было

обязано своим происхождением и оправдывалось подлинно исключительной

ролью СССР в победе над гитлеровской Германией, идеологической претензией

КПСС-СССР на лидерство в альтернативной «прогрессивной» части мира, а

также созданием ядерного оружия и выходом на паритет в этой области с США.

Однако чем дальше отходил мир от конца Второй мировой войны, тем менее

актуальными становились ее политические итоги в сравнении с новыми

международными и иными реалиями. Вторжение СССР в Чехословакию в 1968+г.

стало публичным, верно прочитанным на Западе доказательством неспособности

советской системы к внутреннему реформированию, а идеологический и военный

конфликт с Китаем поставил СССР в ситуацию потенциальной войны на два

фронта. Ядерный паритет с США, достигнутый ценой напряжения всех ресурсов

СССР, создал ситуацию стратегического пата и неоспоримо высветил

неспособность советской экономики удерживать паритет неопределенно долгое

время. Год от года становилось все очевиднее+— претензии СССР на роль второй

сверхдержавы мало чем, кроме преходящего ядерного паритета, могут быть

подтверждены. В этих обстоятельствах невозможно было ожидать от

консервативных лидеров ведущих стран Запада иного подхода к внутреннему

развитию СССР и России в 80-е и 90-е гг., чем тот, который был ими фактически

продемонстрирован.

Рассматриваемые на долговременной шкале времени, процессы

внутренней трансформации России и эволюции ее места в мире в 90-е гг., при

всей их психологической и реальной болезненности,+— не более чем приведение

статуса страны в мире в соответствие с ее же действительными достижениями и

возможностями во всем комплексе сфер жизнедеятельности современных

общества, государства. Процесс малоприятный, но в основе его закономерный,

здоровый прежде всего для самой же России. Что касается будущего, оно в

значительной мере в руках самих россиян, их социальной и политической элит.

Сегодня есть все основания полагать, что мир XXI века будет местом

необычайно жесткой конкуренции на всех уровнях+— людей, институтов,

государств. Конкуренции, в которой победа может достаться сильным,+— и тогда

115

Косолапов Н.А.

мир окажется на десятилетия отброшен в варварство. Но она может повстречаться

и с умелыми, думающими, дерзающими+— место в таком мире будут обеспечивать

экономическая дееспособность, готовность к инновациям во всех сферах жизни,

инициативность в постановке и решении проблем. К сожалению, Россию ни по

каким параметрам нельзя сегодня считать сильной. Однако и на другом

направлении она пока не проявила реальной конкурентоспособности. Логично

предположить, что мир XXI века готовит ей немало испытаний и трудных

поворотов судьбы.

Примечания:

116

М.А. ЧЕШКОВ

ГЛОБАЛИЗАЦИЯ: СУЩНОСТЬ,

НЫНЕШНЯЯ ФАЗА, ПЕРСПЕКТИВЫ



ПОНЯТИЯ:

Глобализация+— процесс сочленения различных компонентов человечества

в ходе его эволюции в противоположность процессу дифференциации человечества.

Глобальная общность человечества+— бытие и сознание человечества как

продукта антропосоциогенеза, принимающие различные исторические формы.

лобализация как процесс нарастающей (по всем азимутам)

взаимосвязанности человечества за последние примерно два десятилетия прошла

(особенно в ее экономическом измерении) половину кондратьевского цикла:

фаза повышения, начавшаяся в 80-е годы, сменилась с середины 90-х фазой

понижения, а весь цикл (или так называемая длинная волна) должен завершиться

в 20-е годы XXI века. На стыке двух фаз, или на переломе «длинной волны», и

возникает ощущение того, что глобализация заканчивается, исчерпывает себя,+—

кое-кто уже заговорил о постглобализации. Представление о закате

глобализации основано на отождествлении этого процесса лишь с его одним,

хотя и, безусловно, важным измерением+— экономическим, а также на

непонимании его циклической природы. Иначе говоря, видеть в глобализации

исчерпавший или исчерпывающий себя процесс можно лишь при одномерном,

редукционистском к ней подходе как разновидности «трендового» движения,

при отказе анализировать ее долгосрочную логику. Тем самым идея

финальности глобализации обнаруживает, на мой взгляд, искаженное или даже

ложное представление об этом явлении. Широко распространившийся образ

умирающей глобализации следует отнести на счет не столько научного, сколько

массового сознания. Действительно, глобалистское сознание как особая форма

мирового общественного сознания выработало за последние 20+лет устойчивые

стереотипы, образующие в совокупности то, что можно назвать глобалистской

мифологией.

ГЛОБАЛИСТСКАЯ МИФОЛОГИЯ

Это совокупность противоречивых и даже взаимоисключающих

стереотипов, созданных как господствующими (mainstream), так и различными

оппозиционными и альтернативными формами сознания и общественными

движениями, которые заявили о себе к началу 90-х годов. Кстати, российское

общественное сознание, хотя и весьма неоднородное, явно тяготеет к

оппозиционному полюсу, тем более что в нынешней России, отмечает Григорий

Померанц, все ощутимее «дует ветер обособления»

. Столкновение двух

полюсов глобалистской мифологии вылилось в острую международную

дискуссию (так называемый global talk), в ходе которой на поверхность всплыли



Опубликовано: Pro et Contra.+— Осень 1999.+— Т. 4.+— № 4.+— С. 114-127.

М.А. Чешков

все основные постулаты господствующей мифологии. Согласно им+—

глобализация+— это процесс:

• неизбежный, фатально предопределенный;

• универсализирующий или нивелирующий все различия+— от

экономических до культурных;

• тождественный вестернизации или американизации;

• однонаправленный, то есть безальтернативный;

• стирающий не только различия, но и неравенства и устраняющий

суверенное «территориальное» государство.

В оппозиционных построениях все эти стереотипы глобалистского

мэйнстрима выступают как бы в перевернутом виде. Глобализация предстает в

них процессом.

• не предопределенным или неизбежным, а обратимым;

• имеющим альтернативу в виде национальных и почвеннических

идентичностей, противополагаемых вестернизации и американизации;

• углубляющим неравенства и расчленения в сложившемся

мироустройстве, которое трансформируется в систему, где господствует

глобальный корпоративный капитализм.

Как видим, глобалистская мифология с ее дуальной структурой вновь

возрождает поляризованное, дихотомическое видение мира, в результате чего

теряет позиции идея относительности, релятивизации бинарных оппозиций (Жак

Деррида), которая преобладала в конце 80-х+— начале 90-х годов. Тем самым

глобалистское миросознание способно реанимировать мышление времен

холодной войны, чреватое пришествием нового «ледникового периода». Такая

опасность исходит как от господствующих стереотипов с их установкой на

единый универсальный мир, так и в не меньшей мере от оппозиционных мифов,

которые ищут опору в «почве» и в доглобализационном мироощущении.

Сходные угрозы характерны и для нынешнего российского сознания, в котором

бум радикальных тьермондистских представлений сочетается с романтизацией-

идеализацией советского тоталитарного прошлого. Чтобы преодолеть эти

опасности или хотя бы их блокировать, необходимы заметные усилия научного

сознания, и в первую очередь в той новой отрасли, которую условно именуют

глобалистикой.

ГЛОБАЛИСТИКА КАК ОТРАСЛЬ НАУЧНОГО ЗНАНИЯ

Эта научная область обязана своим рождением тому великому сдвигу в

мире, который дал о себе знать на рубеже 60–70-х годов нашего века. Он повлек

за собой возросший интерес научной мысли к проблемам мироцелостности,

которую все чаще рассматривают сквозь призму идей взаимозависимости

(interdependence) и взаимосвязанности (tnterconnected-ness). Именно это дало

толчок так называемым мировым (world) и глобальным (global) исследованиям,

которые вкупе с цивилизационными и экологическими разработками, а также

проблематикой развития послужили основой для идей Римского клуба. В его

работах впервые, на мой взгляд, определен предмет глобалистики+—

Человечество в процессе эволюции Вселенной (концепция универсальной

эволюции Эриха Янча). Правда, такое определение вначале было довольно

аморфным и продолжало уточняться в течение 10–15+лет по мере того, как

118

М.А. Чешков

глобалистика отделяла свой предмет от тематики смежных направлений и

дисциплин (международные отношения, экономические, культурологические и

прочие отрасли знания). Становление предмета глобалистики в чисто логическом

плане можно представить как движение от «общества», этой базовой единицы

анализа, к явлениям, выходящим за пределы национальных организмов («транс»-

феномены в их различных видах), далее, к представлению о мире как системе и,

наконец, к Человечеству.

Историческая же логика глобалистики была иной, тему глобализации за

прошедшие 20+лет разрабатывали не только в ее обобщенном,

наддисциплинарном виде, но и параллельно в русле отдельных дисциплин.

Первое из этих двух направлений отмечено поисками более четкого определения

предмета глобалистики, понимаемого как некое глобальное «условие

человеческого существования» с особой структурой, отличной от всех

частичных типов социальных отношений (работы Роланда Робертсона и других).

Такое представление опиралось в основном на культурологическую

методологию и знаменовало собой выход глобалистики из «внутриутробного»

состояния

Преобладало, однако, не обобщающее направление, а разработка темы

отдельными дисциплинами, что и породило множество частнонаучных

«образов» глобализации. Судя по тому, что предмет глобалистики все еще далек

от четкого определения и она пока обходится без конкурирующих (или

альтернативных) парадигм, множественность образов выглядит признаком не

столько дифференциации, сколько фрагментации данной отрасли знания. Эту

оценку можно подтвердить кратким обзором частно-дисциплинарных видений

глобализации, имеющих хождение в зарубежной и отечественной литературе.

В разработку темы внесли свой вклад несколько групп дисциплин;

• культурологические и экономические; они наиболее продвинуты в

разработке как своих узкодисциплинарных, так и общих «образов»

глобализации;

• политологические и социологические;

• различные направления антропологии (социальная, культурная,

экономическая), за последнее время их успехи, пожалуй, особенно заметны;

• «геодисциплины» (экономические, политические, исторические); в их

рамках анализ глобализации выходит к проблемам пространства и времени, то

есть на уровень философского знания.

Хотя эти группы дисциплин и различаются уровнем активности

«подведомственных» им процессов глобализации, вряд ли можно говорить о

прямой связи между данным фактором и достижениями той или иной отрасли

знания в разработке проблемы. Ошибочно, например, расхожее мнение, будто

глобализация до сих пор развивалась преимущественно в ее экономическом

срезе,+— не менее интенсивна она была и в информационно-культурной области.

К тому же именно культурология, более других причастная к постмодернизму,

вырабатывала методологический инструментарий, адекватный новому предмету.

Начнем с культурологии, в рамках которой глобализацию понимают весьма

по-разному: и как тенденцию к созданию некой единой мировой

культуры/цивилизации; и как растущую взаимосоотнесенность различных культур,

не порождающую новую культуру, а построенную либо на господстве одной из

них, либо на их «концерте», и как более сложные схемы, например как общность

119

М.А. Чешков

сознания, включающего в себя проекции глобального мира, продуцируемые

локальными цивилизациями

. Налицо полярно противоположные трактовки

Преодоление такой полярности намечено, пожалуй, в постановке проблемы о

возрождении идентичности в условиях информационной революции (Манюэль

Кастеллс)

Различно понимание этой темы и в экономических дисциплинах. В них

«образы» глобализации тоже многообразны, но построены на других

основаниях+— на идеях постиндустриализма и информационного общества. При

этом представление об информационной экономике, становление которой как бы

венчает процесс глобализации, остается крайне неопределенным. Этот тип

экономической организации предстает своего рода дематериализованной, или

виртуальной, экономикой, воплощающей отрыв финансовой сферы от реального

производства, притом в различных трактовках: либо как преодоление

стоимостных отношений (Владислав Иноземцев)

, либо как их модификация,

порожденная сочетанием экономических и неэкономических отношений (Эрнест

Кочетов). В обоих случаях упущена из виду связь подобной модели

экономических отношений с мировым разделением труда и мировым рынком.

Поэтому постстоимостная экономика, с одной стороны, выглядит скорее

идеальной моделью, лишенной своего пространственного измерения (особенно у

В.+Иноземцева), а с другой+— предстает как изображение, где на место

идеальных или логических качеств поставлены конкретно-исторические

(Э.+Кочетов)

Ближе других к идеальной модели информационной экономики/общества

подходит схема мирового города (Юрий Васильчук)

, которая, будучи

построена на идеях Питера Дракера о решающей роли знания, не снимает

противоречий, присущих этой модели в мировом контексте. Противоречия

информационной экономики/общества наиболее полно представлены у

отечественных «неомарксистов» (Александр Бузгалин, Андрей Колганов), схема

которых

, кстати, не имеет ничего общего, на мой взгляд, с марксистским

представлением о капитализме. В их концепции глобализация означает

становление отношений отчуждения не от материального, овеществленного

богатства, а интеллектуально-духовного, что коренным образом отличает

глобальный вид отчуждения от отчуждения капиталистического типа. По

существу, в схеме этих авторов речь идет об исторически новом способе

производства, в рамках которого функционирует денежный или финансовый

капитал, то есть капитал за пределами капиталистического способа

производства. В этом изображении глобализация как бы симметрична процессу

превращения капитала в капиталистический способ производства, но, так

сказать, с обратным знаком. Независимо от различий в трактовке глобализации и

информационной экономики/общества авторы наиболее значительных

концептуальных схем приходят к единому выводу об ограниченности

узкодисциплинарных средств познания и говорят о необходимости

анализировать становящиеся экономические отношения в широком контексте

общества, культуры и человека.

Такой же прорыв, хотя с гораздо меньшим багажом аргументации,

заметен и в других дисциплинах, например в теории международных

отношений, в рамках которой все чаще говорят о необходимости анализировать

120