Ткаченко Н.Г. 300 диктантов для поступающих в вузы

Подождите немного. Документ загружается.

и так эффектно играло на его загорелом лице, что мне захотелось

набросать его.

— Перестань грести, посиди минутку смирно, я тебя напишу, —

сказал я.

Он бросил весла.

— Ты сядь так, будто весла заносишь.

Он взялся за

весла,

взмахнул ими, как птица

крыльями,

и так и

замер в прекрасной позе. Я быстро набросал карандашом контур. С

каким-то особенным

радостным

чувством я смешивал краски.

Лодочник скоро начал уставать: его удалое выражение

лииа

сме-

нилось скучным, он стал зевать, складки рубахи совсем пропали.

Конечно, я не стал читать ему лекции о значении искусства, а

только сказал, что за эти картины платят хорошие деньги. Лодочник

был совершенно удовлетворен и больше не разговаривал. Этюд вы-

шел

прекрасный

(очень красивы эти горячие тона освещенного захо-

дящим солнцем кумача), и я возвратился домой совершенно счаст-

ливым.

№49

Перед охотой

Покамест дорога шла близ болот, в виду соснового леса, все

время отклоняясь вбок, мы зачастую вспыхивали целые выводки

уток, приютившихся здесь.

Мой спутник провожал глазами каждую птицу и втайне обдумы-

вал план нашей будущей охоты. Заметив где-нибудь утиные стаи, он

просил шофера

остановиться,

и мы подолгу и вволю любовались не

в меру беспечными утками, плавающими посередине тростников.

Приятно было видеть такое обилие дичи, и мы вовсе не обраща-

ли внимания на мошек и комаров, которые вперемешку летали вок-

руг и облепляли нас, лишь только мы останавливались.

Движение вперемежку с остановками развлекало нас, несмотря

на громадную потерю времени. Мой спутник признался, что нигде

и никогда не видел такого множества дичи, и добавил, что эти мес-

та, знакомые ему до сих пор только понаслышке, поистине велико-

лепны для охоты и по праву могут рассчитывать на широкую извест-

ность.

Наконец, миновав болота, мы пересекли небольшую, но глубо-

кую речонку, которую без риска не перейдешь вброд, и поехали в

сторону. Мало-помалу дорога стала подниматься, и мы въехали в

лес, который предстояло пересечь поперек. Нам хотелось поскорее

выбраться из лесу.

А вокруг царила тишина. Сначала лес был не однородный, а

смешанный, потом сплошь пошла одна сосна, да такая высокая,

что впору

корабельной

мачте. Вплотную сомкнувшись своими вер-

шинами, гигантские сосны непрерывно тянулись вдоль дороги, ко-

торую пересекали вылезающие наружу корни. Сторона, по-видимо-

му, была глухая: везде виднелся лес, а полей по-прежнему не было.

Но вот сосна стала понемногу редеть, и сквозь стволы кое-где

проглядывала невдалеке равнина. По-осеннему пахло сыростью. Вда-

ли что-то блеснуло, но настолько неясно, что никак нельзя было

рассмотреть, что это такое. Понапрасну всматривались мы вдаль:

навстречу нам поднимался туман.

Тотчас после одного крутого поворота мы увидели

мельничную

плотину, из которой вкривь и вкось торчали пучки хвороста. Сама

мельница была закрыта старыми ветками, усыпанными вороньими

гнездами, издали похожими на наросты.

При нашем приближении десятки ворон с резким криком

разле-

телись врассыпную, неожиданно залаяли собаки, и впервые за весь

день мы остановились у человеческого жилья.

№50

В одном большом городе был ботанический сад, а в этом саду —

большая стеклянная оранжерея. Она была очень красива: стройные

витые

колонны поддерживали все здание; на них опирались легкие

узорчатые арки, переплетенные между собою паутиной железных рам,

в которые были

вставлены

стекла. Особенно хороша была оранжерея,

когда солнце заходило и освещало ее золотисто-красным огнем. Тогда

она вся горела, красные отблески играли и переливались, точно в

огромном, мелко отшлифованном драгоценном камне.

Сквозь толстые

прозрачные

стекла виднелись заключенные в ней

растения. Несмотря на величину оранжереи, им было в ней тесно.

Корни переплетались между собой; садовники постоянно обрезали

ветви, подвязывали проволоками листья, чтобы они

не

могли рас-

ти, куда хотят, но и это плохо помогало. Для растений нужен был

широкий простор, родной край и свобода: они были уроженцы жар-

ких стран, нежные роскошные создания; они помнили свою родину

и тосковали по ней.

Как

ни

прозрачна была стеклянная крыша, но она не ясное небо.

Иногда зимой стекла замерзали и в

оранжерее

становилось совсем

темно. Гудел ветер, рамы обындевели, крыша покрывалась наме-

тенным снегом. Растения стояли и слушали вой ветра и вспоминали

иной ветер, теплый, влажный. В оранжерее воздух был неподви-

жен; разве только иногда зимняя буря выбивала стекло, и резкая,

холодная струя, полная инея, влетала под свод. Куда попадала эта

струя, там листья бледнели, съеживались и увядали.

Но стекла вставляли очень скоро:

ботаническим

садом управлял от-

личный ученый директор, не допускавший никакого беспорядка, не-

смотря на то что большую часть своего времени проводил в занятиях с

микроскопом в особой стеклянной

будочке,

устроенной в оранжерее.

Была между растениями одна пальма, выше и красивее всех.

Директор, сидевший в будочке, называл ее

по-латыни.

Но это имя

не было ее родным именем: его придумали ботаники. На пять сажен

возвышалась она над верхушками всех других растений, и эти другие

растения не любили ее: они завидовали ей. Этот рост доставлял ей

только одно горе, потому что она лучше всех помнила свое родное

небо и больше всех тосковала о нем, потому что ближе всех была к

тому, что заменяло другим его: к гадкой стеклянной крыше.

№51

Между тем наступил вечер. Засветили лампу, которая, как луна,

сквозила в трельяже с плющом. Сумрак скрыл очертания лиц и

фигуры Ольги и набросил на нее как будто покрывало; лицо было в

тени: слышался только мягкий, но сильный голос, с нервной дро-

жью чувства.

Она пела много арий и романсов, по указанию Штольца; в одних

выражалось страдание, в других — радость, но в звуках уже таился

зародыш грусти.

Ольга в строгом смысле была не красавица, то есть не было ни

белизны в ней, ни яркого колорита щек и губ, и глаза не горели

лучами

внутреннего

огня; ни кораллов на губах, ни жемчуга во рту не

было, ни миниатюрных рук, как у пятилетнего ребенка.

Но если б ее обратить в статую, она была бы статуя фации и

гармонии. Несколько высокому росту отвечала величина головы,

величине головы — овал и размеры лица. Кто ни встречал ее, даже

рассеянный, и тот на мгновенье останавливался перед этим так строго

и обдуманно, артистически созданным существом.

Нос образовывал чуть заметно выпуклую, грациозную линию; губы

тонкие и большею

частию

сжатые: признак непрерывно устремленной

на что-нибудь мысли. То

же

присутствие говорящей мысли светилось

i63

в зорком, всегда бодром, ничего

не

пропускающем взгляде темных,

серо-голубых глаз. Брови придавали особенную красоту глазам: они не

были дугообразны, не

округляли

глаз двумя тоненькими ниточками —

нет, это были две русые,

пушистые,

почти прямые полоски, кото-

рые лежали симметрично.

Обломов вспыхивал, изнемогал, с трудом сдерживал слезы, и

еще труднее было душить ему радостный, готовый вырваться из души

крик. Давно не чувствовал он такой бодрости, такой силы, кото-

рая, казалось, вся поднялась со дна души, готовая на подвиг.

Он в эту минуту уехал бы даже за границу, если б ему оставалось

только сесть и уехать. В заключение она запела «Каста дива»; все

восторги, молнией несущиеся мысли в голове, трепет, как иглы,

пробегающий по телу, — все это уничтожило Обломова: он изнемог.

Он не спал всю ночь: грустный, задумчивый проходил он взад и

вперед по комнате; на заре ушел из дома, ходил по Неве, по ули-

цам, бог знает что чувствуя, о чем

думая...

№52

В лесу стояла та особенная тишина, которая бывает только осе-

нью. Неподвижно висели мохнатые ветви, не качалась ни одна вер-

шина,

не слышалось ничьих шагов, лес стоял молча, задумчиво,

прислушиваясь к своей собственной вековой думе.

И когда, отломившись от родного дерева, мертвая сухая веточка

падала, переворачиваясь и цепляясь пожелтевшими иглами за жи-

вые, чуть вздрагивающие ветви, было

далеко

слышно.

Вверху не было видно печального северного неба, хмуро закры-

вала его густая хвоя, и, как колонны, могуче вздымались вверх крас-

ные стволы гигантских сосен. Царил покой безлюдья, точно под

огромным темным сводом молчаливых колонн.

Между стволами, которые сливались воедино, мелькало что-то

живое. Кто-то беззвучно шел, и прошлогодняя хвоя, толсто заст-

лавшая землю, мягко поглощала шаги. Сосны расступились и опять

смыкались в сплошную красную стену.

Мальчик

лет двенадцати, туго подпоясанный кожаным ремнем,

за которым торчал топор, в огромных, должно быть отцовских, са-

погах, наклонялся, приседал на корточки, что-то цеплял за ветки и

стволы, и, когда шел дальше, позади на земле оставался целый ряд

волосяных петель, и в них краснели прицепленные ягоды.

Мальчик ставил силки, внимательно запоминая местность в лес-

ной чащобе.

Молчаливый лесной сумрак посветлел в одной стороне, и меж

деревьев блеснул водный простор. С крутого песчаного берега откры-

лось озеро. Необозримо уходило оно, отодвинув леса до синего

горизонта, и изумрудно-зеленые острова бесчисленными стаями по-

крывали светлое лицо его. Узкими протоками оно тянулось в другие

соседние озера, на сотни верст растянувшиеся по

бескрайнему,

мол-

чаливому, суровому краю, с одной стороны которого катило тяже-

лые холодные волны Белое море, с другой — морозной мглой дыша-

ли ледяные поля Северного океана.

Бесчисленные стада уток, гусей и всякой пролетной водяной и

болотной птицы с криком и шумом возились на воде, заслоняя и

воду, и далеко виднеющийся лес, и изумрудно-зеленые острова.

Мальчик с Минуту постоял и пронзительно два раза свистнул.

Озеро ожило. Как будто множество людей засвистало и отозвалось

со всех сторон, и над водой, все ослабевая, понеслись замирающие

тонкие звуки. Птица рванулась, взрывая воду, шумом заглушая уми-

рающее эхо.

№53

Четыре часа пополудни; день жаркий, но воздух чист и ароматен.

Солнце усердно нагревает темно-серые стены большого, неуклюжего

дома, стоящего вдали от прочих деревенских изб. Об

архитектуре

можно сказать одно; вероятно, он был недостроен, когда его покры-

ли крышей. Окна, маленькие и редкие, наглухо заперты. У дома

есть и сад, но он нисколько не защищает его от солнца; кроме кустов

сирени да акаций, не видно в нем никаких деревьев. Впрочем, в

нем найдется все для деревенского сада: крытая аллея из акаций,

несколько скамеек, расставленных на дурно выметенных дорожках,

в стороны — гряды с клубникой. Полусгнившая терраса с колонна-

ми и деревянными перилами, выкрашенными белой краской, вы-

ходит в сад, и от нее тянется дорожка к небольшой речонке, через

которую перекинут дощатый мостик, сгнивший местами.

Вступив в дом, мы увидим одну из главных комнат, необыкно-

венно широкую и низкую, с полом, выкрашенным густо-коричневой

краской, с закопченным потолком. Высокие стулья, выкрашенные

белой краской, с соломенными подушками, привязанными к сиде-

нью, жались плотно друг возле друга, окаймляя стены. Посредине

комнаты — обеденный круглый стол с бесчисленными тоненькими

ножками. В углу против окон — массивный флигель; на желтой за-

копченной стене — барометр, оправленный в черное дерево.

Под монотонный стук маятника по комнате ходила женщина по-

жилых лет, с лицом бледным и суровым. Закинув руки назад, она

прохаживалась тяжелой поступью, погруженная в раздумье. Ее

полуграурный

туалет гармонировал с мрачностью комнаты: он состо-

ял из темного ситцевого капота и бархатной пелеринки с бахромой.

У окна сидела девушка. Ситцевое полинялое светленькое платье

с короткими рукавами оттеняло красивые руки. Коса ее, очень гус-

тая, спускалась на затылок. Черты лица были небольшие, исключая

глаза — ясные и смелые; в очертании красивых губ, несмотря на

детское еще выражение всего лица, чувствовалось уже столько энер-

гии, что вы невольно догадались о силе характера. Гармония господ-

ствовала во всей фигуре девушки, начиная с огненных ее глаз до

красивых пальцев, которыми она работала бисером на бумаге, — за-

нятие, придуманное для потери зрения.

№54

Мохнатые сизые тучи, словно разбитая стая испуганных птиц,

низко несутся над

морем.

Пронзительный, резкий ветер с океана то

сбивает их в темную сплошную массу, то, словно играя, разрывает

и мечет, громоздя в причудливые очертания.

Побелело море, зашумело непогодой. Тяжко встают свинцовые

воды и, клубясь клокочущей пеной, с глухим рокотом катятся в

мглистую даль. Ветер злобно роется по их косматой поверхности,

далеко разнося соленые брызги.

Вдаяъ

излучистого берега колоссаль-

ным хребтом массивно поднимаются белые зубчатые груды

нагроможденного на отмелях льда. Точно титаны в тяжелой схватке

накидали эти гигантские обломки.

Ветер гудит между стволами вековых сосен, наклоняет стройные

ели, качая их острыми верхушками и осыпая пушистый снег с пе-

чально поникших зеленых ветвей. Сдержанная угроза угрюмо слы-

шится в этом ровном глухом шуме, и мертвой тоской веет от этого

дикого безлюдья. Бесследно проходят седые века над этой молчали-

вой страной, а дремучий лес стоит, точно в глубокой думе, качает

темными вершинами. Еще ни один его могучий ствол не упал под

дерзким топором лесопромышленника: топи да непроходимые боло-

та залегли в его темной чащобе. А там, где столетние сосны пере-

шли в мелкий кустарник, мертвым простором потянулась безжиз-

ненная тундра и потерялась бесконечной границей в холодной мгле

низко нависшего тумана.

На сотни верст ни дымка, ни человеческого следа. Только ветер

366

крутит порошу да мертвая мгла низко-низко стелется над снеговой

пустыней.

Раз в год и сюда заходит беспокойный человек, нарушая угрюмое

безлюдье дикого побережья. Каждый раз, как ударит лютый мороз и

проложат крепкие дороги через топи, а на море в мглистой дали

обрисуются беспорядочные очертания полярных льдов, — с далеких

берегов речки Мезени и из прибрежных селений, скрипя железными

полозьями по насквозь промерзшему снегу, тянутся оригинальные

обозы: низкие ветвисторогие северные олени, запряженные в длин-

ные черные лодки на полозьях, рядом с которыми широко шагают

косматые белые фигуры.

И с угрюмой досадой видит старый лес, как раскидываются ста-

ном на несколько верст незваные гости.

№55

Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на

Патриарших

прудах, появились два гражданина. Первый был не кто

иной, как Михаил Александрович Берлиоз, председатель правления

одной из московских литературных ассоциации, которая сокращенно

именовалась МАССОЛИТ, и редактор толстого журнала, а молодой

спутник его — поэт Иван Николаевич

Понырев,

пишущий под псев-

донимом Бездомный.

Писатели, попав в тень чуть зеленеющих лип, первым делом

бросились к пестро раскрашенной будочке с надписью «Пиво и воды».

Да, следует отметить первую странность этого страшного вечера.

Нигде: ни у будочки, ни во всей аллее, параллельной Малой Брон-

ной улице, — не оказалось ни одного человека. В этот час, когда,

кажется, и сил не было дышать и когда солнце, раскалив Москву,

валилось куда-то за Садовое кольцо, никто не пришел под липы —

аллея была пуста. Литераторы, напившись теплой абрикосовой и

немедленно начав икать, уселись на скамейке.

Тут приключилась вторая странность, касающаяся одного Берли-

оза. Он внезапно перестал икать, и сердце его, стукнув, на мгнове-

ние куда-то провалилось, потом вернулось, но с тупой иглой, за-

севшей в нем. Берлиоза, кроме того, охватил необоснованный страх,

столь сильный, что ему захотелось тотчас же, не оглядываясь, бе-

жать с Патриарших.

И тут из знойного воздуха, сгустившегося перед ним, возник

прозрачный гражданин престранного вида. Не привыкший к нео-

быкновенным явлениям, Берлиоз побледнел и, вытаращив глаза, в

'•!•'

смятении подумал: «Этого не может быть!» Но это, увы, было, и

длинный гражданин, сквозь которого видно, не касаясь земли, качался

перед ним и влево и вправо. Тут ужас до того овладел Берлиозом,

что он закрыл глаза, а когда открыл их, увидел, что все кончилось:

марево растворилось, клетчатый исчез, а заодно и тупая игла выско-

чила из сердца.

№56

Внезапно все смолкло, и головы повернулись в одну сторону.

По степи, стелясь к самому жнивью, вытягиваясь в нитку, ска-

кал вороной, а на нем седок в красно-пестрой рубахе навалился гру-

дью и головой на лошадиную гриву, опустив по обеим сторонам

руки. Ближе.

Блгоке.

Видно, как изо всех сил рвется обезумевшая

лошадь. Бешено отстает пыль. Хлопьями пены белоснежно занесена

грудь. Потные бока взмылились. А седок, все так же уронив голо-

ву, шатается в такт лошади.

В степи опять зачернело. По толпе пробежало: «Второй скачет!»

Вороной доскакал, храпя и роняя белые клочья, и сразу перед

толпой осел, покатившись на задние ноги; всадник в полосато-крас-

ной рубахе, как куль, перевернулся через лошадиную голову и глухо

плюхнулся о землю, раскинув руки и неестественно подогнув голову.

Одни кинулись к упавшему, другие к вздыбившейся лошади,

черные бока которой были липко-красные. «Да это Охрим!» — зак-

ричали подбежавшие, бережно расправляя стынувшего. На плече и

груди кроваво зияла сеченая рана, а на спине черное

закипевшееся

пятнышко.

Подскакал второй. Лицо, потная рубаха, руки, босые ноги —

все было в пятнах крови. Он спрыгнул с шатающейся лошади и

бросился к лежащему, по лицу которого неотвратимо потекла про-

зрачно-восковая желтизна. Потом быстро стал на четвереньки, при-

ложил ухо к залитой кровью груди, и сейчас же поднялся, и стоял

над ним, опустив голову: «Сын! Мой Сын!»

Он постоял над мертвецом уронив голову. А в неподвижной ти-

шине все глаза смотрели на него.

Он пошатнулся, впустую хватаясь руками, потом схватил уздцы

лошади и стал садиться на все так же вздрагивавшую потными бока-

ми лошадь, судорожно выворачивавшую в торопливом дыхании кро-

вавые ноздри.

И вот уже топот пошел по степи, удаляясь. Он во все плечо

ударил плетью, и лошадь, покорно вытянув мокрую шею, прижав

уши, пошла карьером. Тени ветряных мельниц косо и длинно по-

гнались за ним через всю степь.

№57

Волшебные черные кони, утомившись, несли своих всадников

медленно, и неизбежная ночь стала их догонять. Чуя ее сзади, при-

тих даже неугомонный

Бегемот

и, вцепившись крепко-накрепко в

седло когтями, летел молчаливый и серьезный, распустив свой хвост.

Ночь, закрыв

иссиня-черным

платком

леса

и луга, зажгла где-то

далеко внизу печальные огонечки, теперь уже неинтересные и не-

нужные ни Маргарите, ни мастеру, — чужие огоньки. Ночь то, об-

гоняя кавалькаду, сеялась на нее сверху и выбрасывала в загрустив-

шем небе белые пятнышки звезд, то летела рядом и, хватая скачу-

щих за плащи, сдирала их с плеч, разоблачая обманы. И, когда

Маргарита, обдуваемая прохладным ветром, открывала глаза, она

видела, как меняется облик всех летящих к своей цели.

Вряд ли теперь узнали бы

Коровьева-Фагота,

самозваного пере-

водчика при таинственном и не нуждающемся ни в каких переводах

консультанте, в том, кто теперь летел непосредственно рядом с Во-

ландом. На месте того, кто в драной одежде покинул Воробьевы

горы под именем Коровьева-Фагота, теперь скакал, тихо звеня зо-

лоченой цепью повода, темно-фиолетовый рыцарь с мрачнейшим и

никогда не улыбающимся лицом.

Ночь оторвала пушистый хвост у Бегемота и, содрав с кота шерсть,

расшвыряла ее клочья по болотам. Тот, кто был котом, потешав-

шим князя тьмы, теперь оказался худеньким юношей, демоном-

пажом, лучшим шутом, какой существовал когда-либо в мире. Те-

перь притих и он, летел беззвучно, подставив свое молодое лицо

под свет, льющийся от луны. Сбоку всех летел, блистая сталью дос-

пехов, Азазелло. Луна изменила и его лицо: исчез бесследно неле-

пый безобразный клык, и

кривоглазие

оказалось фальшивым. У Аза-

зелло оба глаза, пустые и черные, были одинаковые и лицо белое и

холодное. Себя Маргарита видеть не могла, но она хорошо видела,

как изменился мастер.

Его

волосы, белеющие при луне, сзади со-

брались

в косу, и она летела по ветру. Подобно юноше демону,

мастер летел, не сводя глаз с луны, но улыбался ей, как будто зна-

комой хорошо и любимой, и что-то бормотал сам себе по привыч-

ке, приобретенной в комнате №

118.

И наконец, Воланд летел тоже в своем настоящем обличье. Мар-

гарита не могла бы сказать, из чего сделан повод его коня, и думала,

369

что самый конь — только глыба мрака, грива этого коня — туча, а

шпоры всадника — белые пятна звезд. Так летели они в молчании

долго...

№58

Василий Петрович, встав со стула, чувствовал себя в полном

порядке. Однако ноги не совсем повиновались ему, и он не мог

держать подсвечник так, чтобы стеарин не капал на ковер. Но,

несколько справившись с непослушными членами, он пошел за

Кудряшовым.

Они прошли несколько комнат, коридор, узкий и

темный, и очутились в каком-то сыром помещении. Шаги глухо

стучали по каменному полу. Шум падающей где-то струи воды звучал

бесконечным аккордом. С потолка висели сталактиты из туфа; це-

лые искусственные скалы возвышались здесь и там. Масса тропи-

ческой зелени прикрывала их, а в некоторых местах блестели тем-

ные зеркала.

— Что это такое? — спросил Василий Петрович.

— Аквариум, которому я посвятил два года, — ответил

Кудря-

шов.

Он скрылся за зелень, и Василий Петрович подошел к зеркаль-

ному стеклу и стал рассматривать, что было за ним. Вдруг поток

ослепительного света заставил его закрыть глаза, и когда он открыл

их, то не узнал аквариума.

Кудряшов

в двух местах зажег электри-

ческие фонари: свет их проходил сквозь массу голубоватой воды,

кишащую

рыбами, наполненную растениями, резко выделявшими-

ся на неопределенном фоне своими кроваво-красными и грязно-зе-

леными силуэтами. Скалы и тропические растения, сделавшиеся

еще темнее, красиво обрамляли толстые золоченые стекла, сквозь

которые была видна внутренность аквариума. В нем все закопоши-

лось, бешено заметалось, испуганное ослепительным светом: стая

большеголовых бычков носилась туда и сюда, поворачиваясь точно

по команде; стерляди извивались, прильнув мордой к стеклу, точно

хотели пройти через стеклянную преграду; смешная каракатица от-

цепилась от скалы, на которой сидела, и плыла задом-наперед, во-

лоча за собой длинные причудливые щупальца.

Маленькая рыбка порывисто металась вверх и вниз и в стороны,

спасаясь от какого-то длинного хищника. В смертельном страхе она

выбрасывалась из воды, непрестанно пряталась под выступы скалы,

а острые зубы везде ее нагоняли. Хищная рыба уже была готова

схватить ее, как вдруг другая, подскочив сбоку, перехватила добычу: