Штраус Л. Что такое политическая философия?

Подождите немного. Документ загружается.

считаться сакральным.

Мысль Руссо обозначает решающий шаг в движении секуляризации,

пытающемся гарантировать осуществление идеала, или доказать необходимое

совпадение рационального и реального, или избавиться от того, что, по существу,

выходит за пределы любой возможной человеческой действительности. Допущение

подобного превосходства раньше позволило людям установить надежное различие

между свободой и произволом. Произвол состоит в совершении того, что считается

желательным; свобода — в том, чтобы правильно делать только благо; и наше знание

блага должно идти от высшего принципа, сверху. Эти люди допускали вертикальное,

идущее сверху, ограничение произвола. На принципах Руссо ограничение произвола

осуществляется горизонтально, произволом других людей. Я справедлив, если я

предоставляю любому другому человеку те же права, на которые претендую и сам, каковы

они ни были. Горизонтальное ограничение предпочтительней вертикального, поскольку

выглядит более реалистичным: ограничение моих претензий претензиями других

является самопринудительным.

Можно было бы сказать, что учение Руссо об общей воле есть юридическая, а не

моральная доктрина и что закон необходимо свободнее морали. Это различие можно

проиллюстрировать ссылкой на Канта, провозгласившего в своем моральном учении, что

всякая ложь, всякое высказывание любой неистины аморальны, а между тем в своем

юридическом учении он провозгласил, что свобода слова одинаково является как правом

на ложь, так и правом на истину. Можно, конечно, порядком усомниться в том, что само

разделение закона и морали, которым так гордилась немецкая философия права, является

обоснованным. Помимо всего прочего, моральное учение Руссо не может избавиться от

указанной трудности. Место, которое в его юридическом учении занимает право на

самосохранение, в его моральном учении занято правом или обязанностью устанавливать

законы для самих себя. "Материальная" этика уступает дорогу "формальной" этике, в

результате становится невозможным когда-либо установить ясные субстантивные

принципы и приходится заимствовать их из "общей воли" или того, что стало

называться Историей.

Руссо были известны эти затруднения. Они были вызваны ослаблением понятия

человеческой природы, а в конечном счете поворотом от цели человека к его началу. Руссо

принял антителеологический принцип Гоббса. Следуя ему более последовательно, чем сам

Гоббс, он был вынужден отвергнуть концепцию Гоббса или потребовать, чтобы

естественное состояние – примитивное, досоциальное положение человека - было

понято как совершенное, а не как устремленное за собственные пределы, к обществу. Он

был вынужден потребовать, чтобы естественное состояние, начало человека, стало целью

для общественного человека: только потому, что человек отошел от своих начал, потому,

что он тем самым испортился, человеку нужна цель. Эта цель есть прежде всего

справедливое общество. Справедливое общество отличается от несправедливого тем, что

оно становится настолько близким естественному состоянию, насколько это возможно:

желание, детерминирующее человека в естественном состоянии, желание

самосохранения, является корнем справедливого общества и определяет его цель. Это

фундаментальное желание, являющееся в то же время фундаментальным правом,

отличает юридическое от морального: общество столь далеко от того, чтобы основываться

на морали, что выступает ее основой; цель общества, таким образом, должна быть

определена в юридических, а не в моральных терминах; и не может быть обязательства

войти в общество (или общественный договор не может связать "массу людей"). Какими бы

ни были значение и статус морали, она определенно предполагает общество, и общество,

даже справедливое общество, есть зависимость или отчуждение от природы.

Следовательно, человек должен выйти за пределы всего социального и морального

измерения и возвратиться к целостности и простоте естественного состояния. Поскольку

забота о самосохранении подталкивает человека к вступлению в общество, то он должен

возвратиться от самосохранения к его корню. Этот корень, абсолютное начало, есть

ощущение существования, ощущение простой сладости существования. Предаваясь

единственному ощущению своего настоящего существования, без всякой мысли о

будущем, живя, таким образом, в сладостном забвении всех забот и страхов, индивид

ощущает сладость всего существования: он возвратился к природе. Именно ощущение

существования порождает желание самосохранения. Это желание принуждает человека

всецело посвятить себя действию и мысли, жизни в заботе, обязанностях и нищете, отсекая

тем самым от блаженства, захороненного в его глубине или истоке. Только немногие

люди способны найти обратный путь в природу. Напряжение между желанием

сохранить существование и его ощущением выражается, таким образом, в неразрешимом

противоречии между огромным большинством тех, кто в лучшем случае будет хорошими

гражданами, и меньшинством одиноких мечтателей, являющихся солью земли. Руссо

оставил это противоречие неразрешенным. Немецкие философы, подхватившие эту

проблему, думали, что примирение возможно, и оно будет осуществлено или уже было

осуществлено Историей.

Немецкая идеалистическая философия претендовала на восстановление и даже на

превосхождение наивысшего уровня классической политической философии, сражаясь со

снижением ее ценности, вызванным первой волной современности. Но, не говоря ничего о

замене Добродетели Свободой, политическая философия, принадлежащая второй волне

модерна, неотделима от философии истории, которая в классической политической

философии отсутствует. Ибо каково значение философии истории? Она демонстрирует

сущностную необходимость воплощения правильного порядка. В конечном счете

случайность отсутствует; иными словами, та же реалистическая тенденция, которая вела к

понижению стандартов в первой волне, привела к философии истории во второй. Введение

философии истории не было и подлинным средством от снижения стандартов. Воплощение

справедливого порядка достигается слепой эгоистической страстью: это

незапланированный побочный продукт человеческой деятельности, которая никоим

образом не устремлена к правильному порядку. Он мог быть задуман Гегелем столь же

величественно, как это было и у Платона; у кого из них он был задуман более величественно

- в этом можно сомневаться. Определенно Гегель мыслил установить его макиавеллиевским,

а не платоновским путем: в манере, противоречащей самому справедливому порядку.

Заблуждения коммунизма были уже заблуждениями Гегеля и даже Канта.

Трудности, с которыми столкнулся немецкий идеализм, вызвали третью волну

модерна – несущую нас и по сей день. Эта последняя эпоха началась с Ницше. Ницше

сохранил то, что явилось ему в качестве интуиции, благодаря историческому сознанию XIX

столетия. Однако он отверг точку зрения, что исторический процесс рационален, а также

предпосылку, будто возможна гармония между подлинным индивидом и современным

государством. Можно сказать, что он вернулся – по уровню исторического сознания – от

гегелевского примирения к антиномии Руссо. Он учил, что вся человеческая жизнь и мысль

опираются, в конечном счете, на формирующие новые перспективы – творческие проекты,

недоступные рациональной легитимации. Творцы являются великими индивидуумами.

Одинокий творец, дающий закон самому себе и подчиняющийся всем его требованиям,

занимает место одинокого мечтателя Руссо. Это происходит потому, что Природа

перестала казаться законосообразной и милосердной. Поэтому фундаментальный опыт

существования есть опыт не блаженства, а страданий, пустоты, пропасти. Творческий

призыв Ницше к созиданию был адресован не обществу или нации, а индивидуумам,

которые должны были революционизировать свою жизнь. Но он ожидал или надеялся, что

его призыв, одновременно суровый и умоляющий, вопрошающий и алчущий вопрошания,

мог ввести лучших людей из грядущих поколений в искушение обрести подлинную

самость и сформировать новую знать, которая сможет править миром. Он противопоставил

возможность планетарной аристократии безосновательно предполагаемой

необходимости универсального бесклассового и безгосударственного общества. Будучи

уверенным в покорности современного западного человека, он проповедовал священное

право "безжалостного истребления" огромных людских масс столь же свободно, как и

его великий противник. Он использовал большую часть непревзойденной и

неистощимой силы своей страстной и завораживающей речи, чтобы заставить своих

читателей презирать не только социализм и коммунизм, но также консерватизм,

национализм и демократию. Взяв на себя столь огромную политическую

ответственность, он не показал пути к ней для своих читателей. Он не оставил им

никакого выбора, кроме безответственного безразличия к политике и безответственного

политического выбора. Тем самым он подготовил режим, который на всем протяжении

своего существования опять заставил дискредитированную демократию выглядеть

своего рода золотым веком. Он пытался выразить свое понимание современной ситуации

и человеческой жизни как таковой при помощи учения о воле к власти. Трудность,

присущая философии воли к власти, привела после Ницше к явному отречению от

самого понятия вечности. Современная мысль достигает своей кульминации, своего

высшего самоосознания, в наиболее радикальном историцизме, то есть явно предавая

забвению понятие вечности. Ибо забвение вечности, или, иными словами, отчуждение

от глубочайшего человеческого желания и первичных целей, — это цена, которую

современный человек должен был заплатить с самого начала за попытки стать

абсолютным сувереном, хозяином и владельцем природы, подчинить себе случай.