мать как нечто само собой разумеющееся, тогда как я не по-
нимал даже, что такое числа... Никто не мог объяснить мне,
что такое число, и я даже не мог сформулировать вопрос.
С ужасом обнаружил я, что никто не понимает моего затруд-
нения... Но вещью, которая больше всего выводила меня из
себя, было равенство: если а = в и в = с, то а = с, если по опре-
делению а было чем-то отличным от в, оно не могло быть
приравнено к в, не говоря уже ос...
Сейчас, будучи пожилым человеком, я безошибочно
чувствую, что, если бы тогда я, как мои школьные товари-
щи, принял бы без борьбы утверждение, что а = в, или солн-
це равно луне, собака — кошке и т. д., — математика дурачи-
ла бы меня до бесконечности, и каких размеров достиг бы
обман — я стал понимать только, когда мне исполнилось
восемьдесят четыре. Для меня на всю жизнь осталось загад-
кой, почему я не преуспел в математике, ведь вне сомнения,
я мог хорошо считать. Невероятно, но главным препятстви-
ем были соображения морального характера...
По мере того, как мы продвигались в математике, я старал-
ся более или менее не отставать, списывая алгебраические
формулы, значения которых я не понимал, и запоминая, где
находится та или иная комбинация букв на доске. Но в ка-
кой-то момент я перестал успевать... Из-за моего непонима-
ния я был так запуган, что не смел задавать вопросы.
Уроки математики стали для меня постоянным кошма-
ром. Другие предметы давались мне легко, а поскольку, бла-
годаря хорошей зрительной памяти, я сумел в течение долго-
го времени не вполне честным образом успевать на уроках
математики, у меня, как правило, были хорошие оценки.
Но мой страх неудач и мое чувство собственной малозначи-
тельности перед лицом огромного мира породили во мне не
только неприязнь, но и молчаливое отчаяние, с которым я
теперь ходил в школу. Вдобавок я был освобожден от уроков
рисования по причине полной неспособности. В этом был
свой «+», — у меня оставалось больше свободного времени,
но, с другой стороны, это было новым поражением, потому
212
что на самом деле я не был лишен некоторых способностей к
рисованию, но я не знал, что это существенно зависит от
того, что я рисую. Я мог рисовать лишь то, что занимало мое
воображение, а меня принуждали копировать головы грече-
ских богов с незрячими глазами, и, когда это не получалось
должным образом, учитель, очевидно, думал, что мне требу-
ется что-то более реалистическое, и ставил передо мной кар-
тинку с изображением козлиной головы. Эту задачу я прова-
лил окончательно, что положило конец моим урокам рисо-
вания» [Юнг, 1994. — С. 40—41].
5.4. О перфекционизме одаренных детей
Человек, не дождавшись осуществления
несбыточного, начинает считать невозможным
любое улучшение.
А. Г. Маслоу. Дальние пределы человеческой психики
Перфекционизм представляет один из наименее понят-
ных аспектов одаренности. Этот термин используют для
обозначения как здорового стремления к совершенству, к
высшим ступеням успеха в какой-либо области (спорте, му-
зыке, математике), так и к невротической, навязчивой по-
глощенности достижением некоего идеала. Перфекциони-
стами часто называют людей, которые получают удовольст-
вие от качественного выполнения работы (как процесса,
так и результата). Но также называют и тех, кто не способен
почувствовать удовлетворение от достигнутого результата,
всегда осознавая его несовершенство в сравнении с замыс-
лом, кто постоянно стремится к недостижимой цели, пре-
восходству над всеми, повышению собственной ценности
за счет социального успеха.
Двойственность природы перфекционизма особенно
ярко проявляется у одаренных людей. Определить, в каких
случаях их стремление является реалистическим, а в каких —
утопическим, невозможно, поскольку нельзя измерить пре-
213