Руднев В.П. Прочь от реальности: Исследования по философии текста

Подождите немного. Документ загружается.

ный эквивалент к тем симптомам, которые

проявлялись у Гельдерлина, то понятие

"шизофрения" к нему подойдет больше всего». Что

неправильного в таком рассуждении? Уверены ли

мы, что симптомы такой сложной болезни, как

шизофрения, существуют изолированно от того

культурного и социального контекста, при котором

это слово возникло? Разве мы не согласимся с тем,

что шизофрения — это болезнь XX века, но не

потому, что ее так назвали в XX веке, а скорее

потому, что она чрезвычайно характерна для самой

сути XX века, и потому-то ее и выделили и описали

только в XX веке. То есть слово «шизофрения»

появилось до того, как появилась болезнь

шизофрения.

Но пример с Гельдерлином не вполне показателен,

это все-таки поэт, каким-то образом причастный

культурным ценностям XX века (хотя бы тем, что

его психическую болезнь задним числом назвали

шизофренией). Но что если сказать, например, что у

вождя племени на острове Пасхи обнаружилась

шизофрения? Нелепость этого примера с

очевидностью доказывает нашу правоту в том, что

понятие шизофрения в очень большой степени

является культурно опосредованным.

Сложнее обстоит дело с типологией характеров,

идущих от Кречмера. Характер — совокупность

каких-то чисто физиологических и

психологических, соматических характеристик. И

все же мы считаем неправильным говорить, что

Юлий Цезарь был эпилептоид, а Фома Аквинский

— шизоид-аутист. Потому же, почему не является

истинным предложение: «Достоевский никогда не

ездил на БМВ». Нет, так сказать, оперативного

повода, чтобы назвать Аквинского шизоидом.

Тогда так не говорили. Нет слова — нет и

характера.

В своей книге «Язык и мышление» Хомский писал:

343

«Нормальное использование языка носит

новаторский характер в том смысле, что многое из

того, что мы говорим в ходе нормального

использования языка, является совершенно новым,

а не повторением чего-либо слышанного раньше и

даже не является чем-то "подобным" по "модели"

тем предложениям и текстам, которые мы слышали

в прошлом» [Хомский 1972: 23].

В свете вышеизложенных размышлений о

языковом происхождении безумия более чем

уместным будет закончить это исследование

словами автора фундаментального труда «Бред»,

профессора М. И. Рыбальского:

«Таким образом, бред может и должен рассматри-

ваться как проявление патологического

творчества» [Рыбальский 1993: 53].

«Это не я убил»:

Verneinung Фрейда и

бессознательные механизмы

речевых действий

В 1925 году Фрейд опубликовал одну из самых ко-

ротких (не более пяти страниц), но несомненно

одну из самых глубоких и значительных своих

статей «Verneinung» («Отрицание»). Статья эта не

привлекала к себе интересов широкой публики до

тех пор, пока Лакан не попросил Жана Ипполита на

одном из своих знаменитых семинаров выступить с

ее устным комментарием [Ипполит 1998]. После

этого (1953 год) статья Фрейда стала культовой.

На первый взгляд эта работа посвящена важному,

но вполне частному наблюдению о том, что если в

процессе анализа пациент что-то горячо отрицает,

то это верный признак того, что его высказывание

надо понимать с противоположным знаком.

Например, если пациент говорит: «Я видел во сне

такого-то человека. Вам интересно, кто бы это мог

быть. Это была точно не моя мать». И вот, говорит

Фрейд, можно не сомневаться, что это точно была

именно его мать [Freud 1989: 667].

Здесь анализ Фрейда, говорит Ипполит,

приобретает обобщенный философский смысл.

Отрицание (Ипполит с Лаканом считали, что слово

Verneinung точнее переводить на французский

язык не как negation, но как denegation; в новейшем

русском переводе — «запирательство»), которое

является завуалированным утверждением, по

Фрейду, служит основанием всякого мышления,

кото-

345

рое сначала осуществляет выброс (Ausstossung)

некоего содержания, но тем самым подготавливает

почву для последующего принятия этого

содержания. Внешнее становится внутренним.

Подобно тому как сказано в Библии — время

разбрасывать камни и время собирать камни. Как

ребенок сначала разбрасывает игрушки, чтобы

отделить свое тело от внешнего мира, а потом

собирает их, чтобы вступить в контакт с внешним

миром.

Отрицая, субъект тем самым уничтожает вытесне-

ние, но еще не выводит вытесненный материал из

бессознательного, однако непосредственно

подготавливает его к этому выводу.

В настоящем разделе мы коснемся тех аспектов

фрейдовского понятия Verneinung, которые

связаны с функционированием речевой

деятельности, с логико-философской

проблематикой и философией текста.

1. «Не я ли, Господи?»

Мы начнем с того, что в свете высказанных

замечаний дадим интерпретацию евангельской

истории отречения Петра. (Кстати говоря, слово

«отречение» представляется вовсе не плохим

кандидатом на перевод фрейдовского Verneinung.

Во всяком случае, «отречение» так же сохраняет

лексико-семантическую связь с «отрицанием», как

лакановско-ипполитовское denegation — с

negation.) Наш вопрос будет заключаться в сле-

дующем: почему Иисус простил Петра, который,

несмотря на предупреждение, трижды публично

отрекся от Него? Ответить на этот вопрос поможет

интерпретация механизма фрейдовского

Verneinung'a, механизма отрицания/отречения.

Прежде, однако, напомним те события, которые

предшествовали отречению Петра.

346

На тайной вечере перед Пасхой Иисус объявил уче-

никам, что один из них предаст Его, на что каждый

(включая Иуду) стал говорить: «Не я ли. Господи?»

«При сем и Иуда, предающий Его, сказал: не я ли,

Равви? Иисус говорит ему: ты сказал» [Мтф. 26,

25].

Иисус в данном случае выступил в роли аналитика,

дезавуировав Verneinung Иуды. Спрашивается,

зачем Иуда задавал этот вопрос, ведь он знал, что

он предатель? Он не хотел выделять себя из других

учеников, чтобы не выдать себя (кто не

спрашивает, тот знает). Но скорее он вытеснил, во

всяком случае на этот момент, свое знание в

бессознательное. Слишком уж неприятным было

это знание, чтобы носить его постоянно в сознании.

А может быть, если принять апокрифическую

версию предательства Иуды, по которой Иуда

совершил предательство, чтобы помочь Иисусу

пройти весь путь и окончательно утвердиться, вся

эта сцена предстает как тестирование Иисуса со

стороны Иуды. То есть вопрос «Не я ли, Равви?»

означает: «Ты знаешь, что я тот, кто должен

помочь тебе в трудную минуту?» А ответ «Ты

сказал» означает нечто вроде «Знаю, не

приставай». То есть в таком случае описанная

сцена представляется чем-то вроде обмена паролем

и отзывом.

После этого Иисус говорит ученикам, что все они

в эту ночь «соблазнятся о нем». На что Петр

отвечает что кто угодно, только не он:

«Петр сказал ему в ответ: если и все соблазнятся

о Тебе, я никогда не соблазнюсь.

Иисус сказал ему: истинно говорю тебе, что в эту

ночь, прежде нежели пропоет петух, трижды

отречешься от Меня» [Мтф. 26, 33-34].

347

Утром Иисуса арестовывают, причем Петр ведет

себя при аресте крайне агрессивно — он отсекает у

раба первосвященника ухо (которое Иисус тут же

благополучно водворяет назад). Вероятно, этот

эпизод можно интерпретировать как манифестацию

комплекса кастрации, бессознательную готовность

Петра к тому, чтобы его через очень короткое

время в нравственном смысле кастрировали,

«опустили». И вот когда Иисуса уводят в преторию,

и разыгрывается знаменитый эпизод с отречением:

«Петр же сидел вне на дворе. И подошла к нему

одна служанка и сказала: и ты был с Иисусом

Галилеянином. Но он отрекся перед всеми, сказав:

не знаю, что ты говоришь. Когда же он выходил за

ворота, увидела его другая, и говорит бывшим там:

этот был с Иисусом Назореем. И он опять отрекся с

клятвою, что не знает Сего Человека. Немного

спустя подошли стоявшие там и сказали Петру:

точно и ты из них и речь твоя обличает тебя.

Тогда он начал клясться и божиться, что не

знает Сего Человека. И вдруг запел петух.

И вспомнил Петр слово, сказанное ему Иисусом:

прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься

от меня. И вышед вон, плакал горько» [Мтф. 26,

69-75].

Вот такая история. Заметим, насколько

психоаналитически (по-фрейдовски и по-

лакановски) звучит фраза «и речь твоя обличает

тебя». То есть ты говоришь, что не знаешь, и это

означает, что знаешь (Фрейд). Но то, что ты

знаешь, может быть выявлено лишь в режиме твоей

речи, адресованной Другому (Лакан). (Хотя, ко-

нечно, на поверхности данная фраза означала лишь

то, что Петр говорил на диалекте галилеян, поэтому

его речь его и изобличала.)

348

Для того чтобы понять, почему после такого преда-

тельства Иисус не только простил Петра, но и

сохранил все его привилегии как первозванного

апостола и назначил его держателем ключей от рая,

необходима психоаналитическая интерпретация

личности самого Иисуса.

Вспомним прежде всего обстоятельства Его рожде-

ния. Несомненно, слухи о странной беременности

Марии и о том, что Иосиф Плотник не настоящий

отец Иисуса, не могли не дойти до Него еще в

юности и нарушить нормальное развитие в Нем

Эдипова комплекса. Вместо этого у Иисуса

произошла диссоциация с родителями. Он был с

ними холоден, жил своей духовной жизнью,

никакой разнонаправленной динамики отношений

к отцу и матери у Него не было. Все это оттого, что

Он очень рано поверил в то, что настоящий Его

Отец — это Бог, и отождествил Себя с Богом-

Отцом. На этой почве у Иисуса возник психоз,

связанный с бредом величия. (О связи психоза с

проблемой Отца см. с. 302—308 настоящего

исследования)

(Трактовка Иисуса как психотика и соответственно

Его учения как бреда в клиническом смысле,

несмотря на свою кажущуюся шокирующей

экстравагантность, вовсе не означает отрицания

(Verneinung) Его состоятельности как пророка и

Сына Божия. В конце концов и Магомет был

эпилептик, и Будда умер от кишечного колита —

никто на это не смотрит.)

Отсутствие нормальных отношений с родителями

приводит к тому, что Иисус так и не доходит в

своем сексуальном развитии до генитальной

стадии. Как любой психотик, отрицающий

реальность [Freud 1981], Он отрицает также и

прежде всего сексуальную реальность. Он вообще,

по-видимому, не понимает, не чувствует, что такое

сексуальные отношения — их тревожной

349

динамики, их напряженности и амбивалентности (в

смысле противоположной направленности к жизни

и к смерти). Потому Он с такой легкостью прощает

блудниц. Для Него согрешить действием — гораздо

меньшее зло, чем согрешить в мыслях (отсюда

знаменитая максима о том, что согрешит тот, кто

уже только посмотрит с вожделением на жену брата

своего). Поэтому Он так агрессивно относится к

иудейским интеллектуалам — книжникам и

фарисеям, — которые как раз больше всего

греховны своими мыслями и словами, но не

поступками.

Итак, Иисус, так сказать, выстраивает свои отноше-

ния с людьми не по горизонтали, а по вертикали. От

Отца — к Сыну, от Учителя — к ученикам. Поэтому

при отсутствии нормальной генитальной фиксации

у Иисуса между Ним и Его учениками

устанавливаются моноэротические отношения, все

время подчеркивается любовность этих отношений.

Так, Иоанн все время, говоря о себе самом в третьем

лице, называет себя «учеником, которого Господь

любил, и у которого он возлежал на груди». Иисус

же трижды спрашивает у Петра в конце Евангелия

от Иоанна, любит ли Петр Его, так что даже на

третий раз Петр обижается. То есть психотически

понятое отношение Бога-Отца к себе Иисус

переносит, проецирует на своих учеников,

применительно к которым Он сам выступает как

Учитель, то есть духовный Отец. Ученики заменяют

Ему детей, и во всей Его маленькой общине Он

культивирует внесексуальные отношения

родителей, братьев и детей:

«Когда же Он еще говорил к народу, Матерь и

братья Его стояли вне дома, желая говорить с Ним.

И некто сказал Ему: вот, Матерь Твоя и братья

Твои стоят вне, желая говорить с Тобою.

350

Он же сказал в ответ: кто Матерь Моя и кто братья

Мои?

И указав рукою Своею на учеников своих, сказал:

вот матерь Моя и братья Мои;

Ибо кто будет исполнять волю Отца Моего

Небесного, тот мне брат и сестра и матерь» [Мтф.

12, 46-50].

Почему Иисус простил Петра? Прежде всего

потому, что Петр был одним из его любимых детей

(ср. притчу о блудном сыне).

Но этим дело, конечно, не ограничивается. Здесь

важно отметить, что Иисус живет в

телеологическом времени, а не в детерминистском,

то есть в таком времени, где не нарастает, а

исчерпывается энтропия (подробно см. раздел

«Время и текст»). Сущность такого времени не

только в том, что оно течет в обратную сторону по

отношению к детерминистскому времени, но в том,

что будущее в таком времени встает на место

прошлого, то есть будущее известно, как известен

автору финал романа. Иисус (благодаря ли

психотическому бреду или Божественному

откровению — это лишь суть дополнительные

языки описания одного и того же явления) точно

знает, что произойдет в будущем с Ним и со всеми

другими людьми, в частности, конечно, с наиболее

близкими.

Иисус живет внутри исторической драмы,

причем находится в самой ее кульминации

(завязкой этой Драмы было грехопадение, а

развязкой — Второе пришествие) миссия Иисуса —

искупление первородного греха — является

кульминацией. Такова историко-философская кон-

цепция Святого Августина, кстати, одного из

создателей концепции телеологического времени

[Августин 1906].

Но Иисус — человек, по крайней мере наполовину.

Поэтому знание наиболее мучительных мест своей

будущей биографии Его тяготит. И перед самым

концом

351

Он на несколько секунд не выдерживает и, в этот

момент воспринимая течение времени по-

человечески в детерминистском энтропийном

ключе, он молит Своего Отца «пронести эту чашу

мимо Него». Впрочем, Он тут же спохватывается,

вспоминая, что «Продуман распорядок действий / И

неотвратим конец пути», и говорит Богу: «Да не

будет моя воля, но Твоя». И вот, может быть, когда

на Тайной Вечере Иисус «раздавал всем сестрам по

серьгам», когда Он объявил Петру, что тот отречется

от Него, может быть, в тот момент Он и не

собирался прощать Петра, но теперь, Сам пережив

минуту слабости, Он не может не простить его.

Но и этим, конечно, все не исчерпывается. Самое

главное — в механизме самого отречения,

самогоVerneinung'a. Согласно Фрейду, отрицание —

это лишь форма утверждения, не просто его

обратная сторона, но его предварительное условие;

отрицая, сознание «отбрасывает от себя»;

утверждая, оно вбирает в себя. Для того чтобы что-

то принять, нужно сначала это отбросить, осознать

его в качестве отброшенного; для того, чтобы

родиться, нужно сначала умереть — это непо-

средственно следует из концепции Фрейда и его

ученицы Сабины Шпильрейн [Фрейд 1990d,

Шпильрейн 1995]. И это же соответствует идеологии

самих Евангелий:

«Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное

зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно;

а если умрет, то принесет много плода» [Иоанн 12,

24].

И вот в соответствии с этой логикой, отрекаясь от

Иисуса, отбрасывая Иисуса в акте Verneinung'a,

Петр тем самым бессознательно подтверждает себя

в качестве ученика Иисуса, подтверждает свою

готовность принять Его в свое сознание (ср.

известный пример из ра-

352