Реизов Б.Г. История и теория литературы

Подождите немного. Документ загружается.

гаются... Да что! Это еще последнее дело, а знаешь ли ты, На-

таша. .. что князь заподозрил твоего отца и мать, что они сами,

нарочно, сводили тебя с Алешей... представь себе только, каково

страдал тогда твой отец от этой клеветы. . . уж я не говорю, чего

стоит им обоим тебя потерять навеки! Ведь ты их сокровище,

все,

что у них осталось на старости. . . Ведь это убьет его сразу!

Стыд, позор, и от кого же? Через тебя, его дочь, его единствен-

ное,

бесценное дитя!» (с. 44—45).

Вероятно, многие из тех, кто читал этот роман, глубоко со-

чувствовали чете Ихменевых, так же как и Наташе, но мало кто

обвинял ее — ведь это любовь: там, где царит это чувство, от-

ветственность исчезает, а тот, кто влюблен таким образом, ни

в чем не виноват и во всем оправдан. Очевидно, Достоевский

думал иначе. Сострадание, которое читатель испытывает к На-

таше, необходимо для того, чтобы острее и глубже поставить

проблему ответственности.

«...Что это такое была наша любовь?»,

—

спрашивает себя

Наташа, когда все уже отшумело и кончилось.

Прелюде всего, это было нечто, от ее воли не зависящее,

внешнее, как веление судьбы. Так понимали свои страсти пер-

вобытные люди: любовь, влечения — это предмет, вложенный

в них внешней силой, чары, входящие в душу как «любовный

напиток». «Не моя воля...,

—

говорит Наташа. — Я знаю, что

погибла и других погубила» (с. 48). Она сама знает, что «не

так его любит, как надо», что любит «нехорошо», «как сумас-

шедшая».

Она знает, что у Алеши нет ни ума, ни воли, пи каких-либо

нравственных принципов, что он постоянно говорит вздор и де-

лает глупости. Он моя^ет подпасть под любое дурное влияние.

«Он и дурной поступок, пожалуй, сделает; да обвинить-то его

за этот дурной поступок, пожалуй, нельзя будет, а разве что

пожалеть» (с. 47). «Но что же мне делать, если я все это по-

нимаю и все больше и больше люблю тебя... совсем... без па-

мяти!» (с. 209). Все это выглядит как болезнь. «Вот ты угова-

риваешь теперь меня воротиться,

—

говорит она Ивану Петро-

вичу, — а что будет из этого? Ворочусь, а завтра же опять

уйду, прикажет

—

и уйду; свистнет, крикнет меня, как собачку,

я и побегу за ним...» (с. 49).

Иван Петрович, так же как и многие современные ему

критики, так же как и сама Наташа, не понимает такой

любви: «... как ты можешь любить его после того, что сама

про пего сейчас говорила? Не уважаешь его, не веришь даже

в любовь его, и идешь к пему без возврата, и всех для пего

губишь?».

Любовь эта эгоистична: «... если я не буду при нем всегда,

постоянно, каждое мгновение, он разлюбит меня, забудет и бро-

сит.

А что же я тогда буду делать? Я тогда умру. .. да что уме-

реть!

Я бы и рада теперь умереть! Л вот каково жптт,-то мне»

без него?» (с, 48),

14*

211

И она ничуть не сомневается в том, что она права: «Ведь

есть же что-нибудь, что я вот бросила теперь для него и мать,

и отца!». Иначе говоря, она освободила себя от ответственности

за свои поступки на том основании, что она любит.

Но,

любя его, она хочет не только своего счастья: «Я любила

его как. . . почти как мать. . . Было у меня всегда непреодолимое

желание, даже мучение, когда я оставалась одна, о том, чтоб он

был ужасно и вечно счастлив» (с. 326). Очевидно, она и любила

его материнской любовью за эту младенческую невинность, без-

ответственность, глупость, за то, что она должна была за пего

думать, беспокоиться и нести ответственность. «Ох, да ведь этого

не расскажешь, Ваня!» (с. 49).

И все же с полной откровенностью она рассказывает это дру-

гому своему возлюбленному (иначе его трудно назвать): «Ваня,

послушай, если я и люблю Алешу, как безумная, как сумасшед-

шая, то тебя, может быть, еще больше, как друга моего,

люблю... без тебя я не проживу; ты мне надобен, мне твое

сердце надобно, твоя душа золотая» (с. 46). Но это другая лю-

бовь:

«Я тебя никогда так не любила, Ваня», «Защити меня,

спаси», «Мой друг, мой брат, мой спаситель», «Ты спасение

мое».

Это раздвоение глубже, чем могло бы показаться. Ваня

—

это она сама, ее совесть и разум, который погибает в борьбе

с «неразумной» страстью. Любовь к Алеше

—

это рок, т. е. не-

что внешнее, не согласное с разумом, с личностью, с сознанием

и нравственным существом человека. Сама она это сознает и

делает все, что велит ей рок, терзает самых близких ей людей

—

отца, мать, друга. Достоевский подчеркивает это постоянно, ее

же словами, и переводит страсть в область нравственных поня-

тий. Тончайший, проникновенный анализ вскрывает глубипы,

где происходит непостижимая или, вернее, не регулируемая со-

знанием и волей борьба вожделений и долга.

Достоевский рассматривал историческую роль русского народа

как синтез общеевропейского развития, как разрешение нацио-

нальных и общественных противоречий, раздирающих современ-

ное ему человечество, в глубоком единстве социального и нрав-

ственного плана. И сам он, как художник, мыслил категориями

европейского масштаба. Судьба Ихмеиевых, точно определенная

историческим моментом и силами, действовавшими в русском об-

ществе, ставит проблему, волновавшую всю европейскую литера-

туру в течение почти целого столетия,

—

проблему любви «есте-

ственной», безответственной, живущей вне воли и разума, любви

без уважения, которая может вызвать и сострадание, и осуж-

дение. Проблема эта, в зависимости от исторических обстоя-

тельств и идеологических надобностей, решалась в прямо проти-

воположных направлениях и показательна для большого этапа

исторической и умственной жизни Европы.

212

А эпоху Просвещения апелляция к природе с ее вечными и

разумными законами была средством борьбы с феодальным обще-

ственным строем. Чувство, вложенное природой в сердце каждого

«естественного» человека, не испорченного ложной цивилиза-

цией, должно было стать руководством для построения нового

общества и гарантировать счастье всем его членам. Страсть была

выражением природных необходимостей человека и, следова-

тельно, общества, так как общество не было противопоставлено

природе, а развивалось или, вернее, должно было развиваться

на тех же основаниях. Страсть была самым полным проявлением

воли и создавала великих людей, героев, благодетельствовавших

человечеству и тем самым заслуживших его вечную благодар-

ность.

«Природа» была понятием прогрессивным и по мере прибли-

жения революции

—

даже революционным. Якобинцы, ученики

Руссо, чувствительность считали необходимым качеством пат-

риота и революционера, а страсть и способность к энтузиазму

—

основной движущей силой революции. После якобинской дикта-

туры в философской и художественной литературе стали уси-

ленно проповедовать жалость, противопоставлявшуюся якобин-

ской «жестокости», но жалость была также характерна и для

якобинцев, только жалели они не тех, кого жалели их против-

ники.

Чувствительность и энтузиазм, связанные с понятием при-

роды и разума, продолжали жить и в первые годы XIX в., хотя

сильно изменили свою общественную функцию. В романе Жер-

мены де Сталь «Дельфина» (1803) чувствительность, противо-

поставленная дворянской чести, продолжала играть революцион-

ную роль, за что автор подвергся преследованиям, а в «Истории

крестовых походов» Мишо энтузиазм прославлялся как средство

восстановления католицизма и как военный пыл, который может

совершать великие дела.

Во Франции во второй половине XVIII столетия культ чув-

ства получил свое выражение в художественных произведениях,

в большинстве случаев кончающихся трагически. Родители пре-

пятствуют браку влюбленного юноши, так как предмет его

любви принадлежит к низшему сословию. Из-за каких-то со-

циальных предрассудков или денежных интересов разбиваются

сердца добродетельных девиц, и пылкая любовь заканчивается

безумием и смертью. Надгробные памятники, отчаянные лица,

заломленные руки и взоры, обращенные к небу, украшают фрон-

тисписы романов, где речь идет о «буре страстей» и «ударах

судьбы». Здесь страсти всегда почти добродетельные: верная

любовь, которая должна выбирать между сыновним или дочер-

ним долгом и личным счастьем; разлука, па которую обрекает

влюбленных воля бесчувственных родителей с их сословной

спесью и материальными расчетами; внешние препятствия, в ос-

213

ново которых

—

нелепый общественный строй, предрассудок, за-

коны, произвол власть имущих, религия. Родоначальником такого

рода романов во Франции считается Жан-Жак Руссо. В Герма-

нии возникает движение «Бури и натиска». В Англии те же ин-

тересы создают чувствительную, страшную, приключенческую

литературу, которую неверно было бы считать только развлека-

тельной: с учетом национальной специфики — в ней те же по-

ставленные историей большие общественные проблемы.

В огромном большинстве этих произведений любовь-страсть

была права и почти всегда песчастна

—

такой сюжет был формой

протеста против сословно-классовой структуры общества. Лишь

изредка действующие лица считали себя виновными в своей

любви, попиравшей общественные или, вернее, нравственные

устои. Руссо, например, считал необходимым подчинить Сен-Пре

и Юлию законам патриархальной добродетели и расторгнуть

«естественный» брак ради общественного. Виновными были

только те, кто ради любви совершали преступления. Но это была

мелодраматическая литература, обильно читавшаяся, но не остав-

лявшая большого впечатления.

После Французской революции, в эпоху Империи и Рестав-

рации, началось более или менее серьезное и объективное осмыс-

ление недавних событий. Якобинизм стал основным предметом

размышлений историков, философов, публицистов. Те, кто от-

вергал якобинскую диктатуру, а иногда и те, кто ее оправдывал,

рассматривали ее как рационалистическую ломку исторических

традиций, как вторжение политических абстракций в органиче-

ские общественные процессы. Эти абстракции, утверждали они,

не были основаны на опыте, на исторически данном, а потому

при применении их на практике оказывались насилием по отно-

шению к реальному, т. е. историческому человеку и обществу.

Обращение к природе казалось рискованным. Общество стали

рассматривать не как естественную эманацию природы, а как

печто навязанное природе реальными надобностями общежития.

Естественный человек оказывался по своей природе не добрым,

а скорее злым и эгоистичным, а общество

—

созданным для того,

чтобы обуздать эти «природные» ипстипкты и сделать возможной

жизнь.

Страсти, а вместе с тем и любовь-страсть, энтузиазм, идущий

из глубоких недр бессознательного, перестали быть императивом.

Подвергся сомнению и абстрактный разум, оперирующий непро-

веренными аксиомами и слишком доверившийся законам фор-

мальной логики. Исторический опыт, традиционные понятия,

практический здравый смысл стали объективной данностью, ко-

торой пренебрегали рационалисты. Нет, нравственность подчи-

нена не логическим выкладкам ни во что не верящего разума,

а привычкам, усвоенным в результате бесконечно долгого опыта

общественной жизни. Чувство плеча, обязанность по отношению

к человеческой среде, семье, ближайшему окружению важнее,

чем «голос природы». Страсть пе может дать счастья сама по

214

себе,

если она не гармонирует с нравственным законом, с на-

добностями среды, близких и даже далеких людей. Тот, кто под-

чиняется своим страстям, хотя бы даже весьма привлекательным,

в частности любви, не может быть оправдан силой своей страсти.

Подчинение страстям

—

это индивидуализм, эгоизм, это презре-

ние к другим, к людям вообще, к нравственным законам.

Такой взгляд можно было бы рассматривать как выражение

буржуазной идеологии, как мещанское примирение с данным,

как отказ от какой-либо общественной активности. По отноше-

нию ко многим явлениям этого порядка такая оценка была бы

справедлива, но далеко не всегда: борьба с разрушительной

страстью часто имела своей целью дискредитировать индивиду-

ализм в духовной жизни и в общественных отношениях. Личную

жизнь нужно было подчинить широким необходимостям жизни

общественной, чтобы сделать возможным и целесообразным уча-

стие в ней индивидуума. Если «школа здравого смысла» пыта-

лась подавить личную инициативу мещанским нравственным

статутом и надобностями личного преуспеяния, то те, кто бо-

ролся с буржуазным обществом, утвердившимся после Француз-

ской революции и восторжествовавшим почти во всей Европе, бо-

ролись с индивидуализмом ради свободы личности и утверждения

разумного, т. е. справедливого общественного строя. Безу-

держная любовь рассматривалась как рабское подчинение стра-

стям, и задача заключалась в том, чтобы открыть это бессозна-

тельное, а иногда осознанное рабство за миражом дивных востор-

гов,

самоотвержения и героизма. Борьба с такой любовью сплошь

и рядом оказывалась борьбой с индивидуализмом и, следова-

тельно, с эгоизмом.

Вместе с XIX столетием, раньше, чем в других странах За-

падной Европы, полемика с романом старого типа началась

в Англии. Романы г-жи Коттен, Фанни Берни и даже самого

Фильдинга, по мнению критиков, приносят вред читателям, по-

тому что вызывают симпатию к безудержно влюбленным героям,

а значит, и желание им подражать в их малопривлекательных и

безумных поступках. Они внушают молодым читателям ложное

представление о действительности, побуждают их совершать

ошибки и приводят к разочарованию и несчастиям. «Романиче-

ские», т. е. не соответствующие действительности романы нару-

шают контакт читателей с жизнью и мешают правильно оцени-

вать людей и рационально реагировать на события ежедневного

существования. Журналы этой поры полны такого рода статьями,

направленными в основном против французских романов, сохра-

нявших отблеск революционной идеологии. То же отразилось

в художественной литературе. Роман «Розелла» (1800) осмеивает

«неправдоподобные происшествия» и «непристойные положения»

в современных романах. Миссис Оупи («Видимость против нее»,

1813) проповедует весьма ригористическую мораль, обязательную

для каждой женщины. В анонимном романе «Исидора Милан-

ская» (1811) говорится об опасности действовать по первому по-

215

Суждению чувств, а не по велению долга, а Джейн Остин в ро-

мане «Рассудок и чувствительность» (1811) рекомендовала де-

вушкам обуздывать чувства, хотя бы даже идущие от добрых

побуждений, ради строгого подчинения рассудку. Роман В. Год-

вина «Флитвуд, или Новый чувствительный человек» (1804)

противостоит роману Макензи «Чувствительный человек» (1771),

в котором сострадание и чувствительность рассматривались как

высшее достоинство человека л руководство к действию.

Знаменем повой школы стало творчество Марли Оджуорт. Во

многих журналах эпохи печатались статьи, пояснявшие нрав-

ственный смысл ее повестей и романов. Уже в «Нравственных

повестях» (1801) осмеивается «нелепость чувствительности»,

в «Леоноре» (1806) «нелепая» чувствительность связывается

не-

мецкой «метафизикой» и Французской революцией. Вальтер

Скотт, считавший Эджуорт чуть ли не своим литературным учи-

телем, в первом своем романе («Уэверли», 1814) вступил в борьбу

с чувствительностью и неразумной страстью и продолжал эту

линию почти во всех своих произведениях. Любовь стала рас-

сматриваться не как личное дело героев, а как факт обществен-

ного значения, который должен быть нравственным и разумным.

В Германии возникает новая форма романа

—

«роман воспи-

тания». Воспитание должно было создать нового человека с раз-

витым чувством справедливости, способного к состраданию и

в высшей степени чувствительного. В «Годах учения Вильгельма

Мейстера» (1796) Гете понял идею воспитания иначе. Одной чув-

ствительности было недостаточно для нового человека, который дол-

жен стать создателем справедливого, правильно функционирующего

общества. Необходим жизненный опыт, преодоление естествен-

ных, т. е. неразумных, страстей, постижение действительной

жизни, которое дается не без труда, утрат и страданий.

Роман Гете, переведенный на английский язык Карлейлем,

создал целый жанр, разрабатывавшийся английскими романти-

ками и реалистами вплоть до «Больших ожиданий» Диккенса.

Во всех романах этого типа герой под ударами опыта утрачивает

свои детские иллюзии и умудренный, но не потерявший своих

природных дарований, осуществляет свой нравственный долг

в практическом труде на пользу общества. И в основе всего

—

борьба с разнузданной, «природной» страстью, так же как с ин-

дивидуализмом и бунтарством анархического типа.

Большую роль в постановке и решении этой проблемы сыграл

Шиллер. В «Разбойниках» преступное бунтарство Франца закан-

чивается самоубийством, благородное бунтарство Карла

—

при-

знанием законов общественной и нравственной жизни. В «Вал-

ленштейне», кроме основной темы, прозвучавшей во француз-

ских и английских переработках трагедии, поднята и проблема

любви.

В 1806 г. Шарль де Вилл ер в книге «О разнице в изображе-

нии любви между французскими и немецкими поэтами» утвер-

ждал, что французы изображают любовь салонную, немцы

—

любовь возвышенную и идеальную. Образец такой любви

—

лю-

216

бовь Теклы и Макса Пикколомини в «Валленштейне». Эта лю-

бовь противопоставлена той, которой охвачены принцы и прин-

цессы Расина и Вольтера.

Бенжамен Констан, переделавший трилогию Шиллера на фран-

цузский лад (1806), особое впимание обращает на то, что любовь

Теклы и Макса Пикколомини не противоречит ни долгу, ни ра-

зуму, так как сама является долгом и разумом. Текла не скры-

вает своего чувства, не стыдится его как слабости. Если героини

французских трагедий всегда неистовы и их любовь сопровожда-

ется ревностью, местью, убийством, самоубийством, то любовь

Теклы

—

«луч божественного света, согревающий и очищающий

сердце». В 1820-е гг. Шиллер стал одним из учителей француз-

ских романтиков, п любовь Теклы и Макса Пикколомини яви-

лась для них образцом «новой» любви. Стендаль, боровшийся

с Расином при помощи Шекспира, восхищался Имогеной в «Цим-

белине», Корделией в «Короле Лире», так же как дочерьми

Примроза в «Векфильдском священнике» Голдсмита. Некоторые

героини Гюго созданы приблизительно в том же ключе. Героинь

итальянских романтиков можно было бы противопоставить не-

истовым героиням Альфьери и Вольтера. То была пора «разум-

ного», т. е. патриотического, героизма, отвергавшего анархиче-

скую любовь как явление общественно вредное.

В 1830 г. Стендаль печатает новеллу «Любовный напиток»

—

с той же трагической и безрассудной любовью. Молодой лейте-

нант, проходя ночью по улице Бордо, спас от преследования не-

годяев женщину и влюбился в нее. Женщина рассказала ему,

как она бросила и ограбила своего мужа ради гнусного цирко-

вого наездника, который отнял у нее деньги, уехал в Париж и

оставил ее на развлечение своих друзей. Отлично понимая, что

ее наездник негодяй, она все же любит его неудержимой лю-

бовью и надеется на его взаимность. Льевен предлагает ей же-

ниться на ней, она отказывается, потому что может тотчас же

покинуть его, когда кликнет ее роковой наездник. Влюбленный

лейтенант кончает самоубийством, а героиня уходит в монастырь.

После Июльской революции в литературе наступил период от-

чаяния и крайнего индивидуализма. Период «неистовой литера-

туры» отразился на творчестве Стендаля, Бальзака, Жорж Санд,

Бульвера, Гейне, д'Адзельо и многих других. «Неистовую сло-

весность», развивавшуюся и на русской почве, Пушкин жи-

вописно характеризовал в «Современнике» 1836 г.: «...„словес-

ность отчаяпия" (как назвал се Гете), „словесность сатаниче-

ская (как говорит Соувей), словесность гальваническая, каторж-

ная,

пуншевая, кровавая, цыгарочная и пр.

..."».

Любовь в этой литературе была окрашена безрассудной

страстью, бунтарским индивидуализмом и отчаянием. Она вела

к смерти, убийству, детоубийству, самоубийству, к ненависти

и преступлениям. Яростная критика современного общества за-

канчивалась безнадежным возгласом погибающего в своем оди-

ночестве героя.

217

В драме А. Дюма «Антоны» герой убивает свою возлюблен-

ную,

чтобы спасти ее от подозрения в адюльтере. В «Исповеди»

Жюля Жанена герой душит свою жену в первую брачную ночь,

потому что замечает, что она чужда ему. В романе Бюра де

Гюржи «Примадонна и мясник» мясник влюбляется в актрису,

сходит с ума и убивает се из любви, похожей на ненависть.

В романе Эжена Сю «Тереза Дюпуайе» героиня влюблена в зло-

дея,

который оставляет ее с ребенком в нищете. Она не может

разлюбить его, а влюбленного в нее Керэллиса только уважает.

Когда погибает ее ребенок, Тереза п Керэллис копчатот жизнь

самоубийством.

В «Индиане» Жорж Сапд героиня влюблена в светского че-

столюбца. Зпая, что он недостоин пи любви, пи уважения, она

продолжает любить его и бросается к нему по первому его зову.

При ней неотлучно находится преданный ей человек, которого

она уважает, но любить не может. Наконец она понимает, что

ее любовь была преступлением, и переносит свое чувство на

друга, спасавшего ее в трудных случаях жизни.

Героиня «Валентины», романа того же автора, влюблена в об-

разованного крестьянина, снедаемого Честолюбием. Она порывает

с семьей, с обществом, живет в крестьянском доме, терпит

оскорбления от своего любовника, которого в конце концов уби-

вают ненавидящие его крестьяне. Это тоже любовь неразумная,

и, следовательно, ненастоящая, которая всем приносит беду.

Героиня «Лелии» ищет совершенства, которого пет ни в од-

ном из любящих ее мужчин, отвергает всех и делает их та-

кими же несчастными, как опа сама. В романе «Жак», нашед-

шем отклик и в русской литературе (у Дружинина и Черны-

шевского), эта жажда совершенства осуждена как болезнь. Меч-

татель, ищущий в людях недостижимого идеала, кончает само-

убийством, чтобы жена, недостаточно для него совершенная, но

все же любимая, могла выйти замуж за более подходящего чело-

века. В «Леопе Леопи» любовь доведена до безумия. Невинная

девушка встречается с искусным соблазнителем и негодяем, ко-

торый дает ей «прекрасные и целомудренные книги, написан-

пые женщинами о женщипах». «Эти трогательные, полные

страсти повествования возвышали мою душу, но вместе с тем и

губили ее»,

—

говорит она. «Начало моей неукротимой страсти...

мне всегда кажется странным сновидением, в котором мой ра-

зум не в силах разобраться». «Я не могу сказать, что Леони зло-

дей,

—

это несчастный человек, которого нужно жалеть». Оп об-

ладал способностью любить, а это оправдывает все. «Есть ка-

кая-то тайная воля, магическая сила, заставляющая так странно

любить». Сама она потеряла способность рассуждать: «Зло и

добро, уважение и презрение стали для меня неясным звуком,

словами, которые я не хотела понимать».

Жениха ее Леони убил, другого она любила, как своего спа-

сителя, как мужа,

—

п оставила его, как только появился Леони

и кликнул ее. Как бесполезное нравоучение звучат слова ее

318

Друга: «Ёы не знаете, как хорошо Жить тому, Кто создаем для

себя нравственные законы и им повинуется».

Белинский вспомнил об этом романе в связи с «Терезой Дю-

нуайе», в которой увидел «мысль верную, но не новую». Вер-

ную потому, что подобные явления в жизни были нередки, не

новую потому, что тот же сюжет и так же интерпретированный

можно было найти во многих романах. «Еще шире, глубже и

полнее развил эту мысль Жорж Саид в одном пз лучших ро-

манов своих -- „Леотт Лоошт"».

В другом плане разрабатывается та же тема в романе

«Андре». Женевьеву, добродетельную швею, любит юный Андре,

сын местного помещика и маркиза, и добивается взаимности.

Чтобы спасти репутацию девушки, Андре хочет жениться на

ней, но боится отца. Жозеф, друг Андре, полюбивший Же-

невьеву, предлагает ей себя в мужья, чтобы спасти ее от позора;

затем, получив отказ, добивается согласия маркиза па брак его

сына со швеей. Андре должен зарабатывать своим трудом (как

и Алеша в «Униженных и оскорбленных»), становится учителем,

но и на это ему не хватает воли. Поняв характер мужа, Же-

невьева чувствует к нему охлаждение. «Женщина не может по-

настоящему любить мужчину, который уступает ей в мужестве».

Она видит спасение в смерти и вскоре умирает. Андре забывает

о Женевьеве, а помнит о ней только Жозеф, которого она перед

смертью полюбила как бескорыстного и преданного друга.

В 1837 г. Жорж Санд написала повесть «Ускок», вошедшую

число «Венецианских повестей». Достоевский прочел ее в шест-

надцатилетнем возрасте. «Одно из прелестнейших первоначаль-

ных. .. произведений» Ж. Саид произвело на него сильное впе-

чатление. «Я помню, я был потом в лихорадке всю ночь»,

—

вспоминает он в статье о Жорж Санд. В этой повести

—

та же

проблема, но иначе поставленная. Соранцо, предатель и убийца,

вызывает безрассудную любовь у Джованны Морозини, которая

из-за него отказывает своему жениху Эццелино. Промотав ее

приданое, Соранцо становится пиратом, совершает ряд страшных

преступлений и убивает жену, которую Эццелино пытается спа-

сти.

Турецкая рабыня любит Соранцо слепой любовью, помогает

ему во всех его преступлениях, но, узнав, что он хочет ее отра-

вить,

выступает на суде против него и добивается его

казни.

В статье о Жорж Санд Достоевский вспоминает вместе

с «Ускоком» и «Последнюю Альдини» из тех же «Венецианских

повестей». Юный гондольер, впоследствии ставший знаменитым

певцом, любит графиню Альдини, отвечающую ему взаимностью,

но отказывается от брака с нею, понимая, что это может быть

для нее- гибельным. Через десять лет в него влюбляется пятнад-

цатилетняя дочь графини и настаивает на браке с ним. но он

Белинский В. Г. Поли. собр. соч. М., 1956, т. 10, с. 116.

219

И to этом случае приносит себя в жертву, отказывается От ее

любви и способствует браку девушки с достойным ее человеком.

Опасность, грозившая двум Альдини, устранена благодаря «ра-

зумной» любви самоотверженного гондольера.

И в дальнейшем творчестве Жорж Санд эта тема возникает

неоднократно. В «Орасе» бедная девушка влюбляется в бездар-

ного писателя и балагура Ораса, но поняв его нравственное убо-

жество, выздоравливает от долгой мучительной любви и возвра-

щается к самоотверженному возлюбленному, оставшемуся ей пре-

данным до конца. В романе «Вальведр» (1861) юный поэт встре-

чает молодую женщину, также испорченную романами, мечта-

ющую о необыкновенной любви и пренебрегающую мужем и

семьей. Внезапно вспыхнувшая любовь приводит к катастрофе:

бегству, болезни и смерти женщины, страдающей от раскаяния

и прощенной мужем. Герой, виновник всех этих бедствий, иску-

пает свою вину, воспитывает себя тяжелым трудом и женится

на девушке, исполненной чувства долга и больше интересую-

щейся наукой, чем романами.

Очевидно, тема роковой и бессмысленной любви в литературе

XIX в. приобретает эпидемический характер. В России в этой

связи следует вспомнить повесть А. В. Дружинина «Полинька

Сакс» (1847), которой в молодые годы увлекался русский дво-

рянин и идеалист Версилов («Подросток»). Здесь «безумной»

любовью страдает, как и в большинстве подобных произведений,

женщина. Полинька, вышедшая замуж за «старого» человека

(31 год), занятого большими государственными делами, неожи-

данно для себя, так же как героиня «Жака», влюбляется в моло-

дого офицера, пустого и пошлого, и изменяет мужу. Удостоверив-

шись в том, что Полинька по-настоящему полюбила своего офи-

цера, муж жертвует собой, дает ей развод и позволяет влюблен-

ным вступить в брак. Но тут-то Полинька начинает понимать,

что всю свою жизнь любила только своего первого мужа, и уми-

рает от чахотки.

Соответствующие мотивы в различных вариантах можно найти

в творчестве Гоголя, Тургенева, раннего Достоевского. В «Хо-

зяйке» эти мотивы имеют явно «неистовый» характер, в «Белых

ночах» (за 14 лет до «Униженных и оскорбленных») разрабо-

тана та же ситуация и почти с тем же ее разрешением.

Все эти произведения и многие другие на ту же тему нельзя

назвать тенденциозными

—

они редко имели явно дидактический

и «программный» характер, но отчетливо выражали нравствен-

ную и вместе с тем политическую идею. Они рассматривали

безумную любовь как ошибку и бедствие и предпочитали разум-

ную любовь как основу личного счастья и нравственного благо-

получия. Так понимал ее Достоевский, как и его всегдашний

учитель

—

Пушкин.

220