ни Гарики, ни Лекены, ни Госсенши. Приезжающие вновь французские актеры и актрисы
то подтверждают».
Троепольская—одна из первых русских актрис исполняла главные женские роли в
трагедиях и комедиях, «выражала страсти пламенно, строго сохраняла, выдерживала
оттенки, порывы...». Свою сценическую деятельность она начала в 1757 г. в университетском
театре в Москве; в 1762 г. была принята в петербургский придворный театр.
Выступая на сцене, Дмитревский поражал зрителей своим мастерством. Как и все
хорошие артисты театра классицизма, он умел прекрасно читать стихи, знал театральные
приемы, которые выражали определенные состояния души: гнев, радость, удивление.
Сценическая декламация, которую подготовила в России литературная деятельность М. В.
Ломоносова, В. К. Тредиаковского и А. П. Сумарокова, доведена была им до совершенства.
Дмитревский обладал даром перевоплощения. Современники рассказывали, что в комедии
Мольера «Амфитрион», переменив красный платок на белый, Дмитревский так изменялся
в лице, словно перед зрителем стоял другой человек. В зале «трепетали от ужаса: при
исполнении Дмитревским роли Синава в трагедии «Синав и Трувор», когда появлялась тень
Трувора — Дмитревский читал длинный монолог... подвигаясь со стулом своим назад, как
будто преследуемый этой тенью, и оканчивал, приподнимаясь на цыпочки». В отличие от Ф.
Волкова, который обладал «бешеным» темпераментом, Дмитревский всегда был
уравновешен, отлично владел собою. Некоторые современники, правда, находили его игру
немного напыщенной. Прекрасно зная приемы классицизма, Дмитревский воспринял и черты
новой актерской игры, внесенные просветительским направлением и его стремлением
передать, естественное чувство, тончайшие движения человеческой души. Большое влияние
на формирование Дмитревского оказало его знакомство с писателями Д. И. Фонвизиным и
И. А. Крыловым.
Журналист и драматург, автор водевилей Ф. А. Кони писал: Дмитревский, «не следуя
в игре своей заблуждению века, отыскивал стихии для выражения представляемого
характера в глубине души своей, в тайнике чувства, в движении страсти, а не в
завитках ораторства, не в декламаторском рыцарстве на сцене. Другие стремились
проявить силу внутреннего движения силой наружной формы: громовым звуком, неистовым
движением, размашистым жестом; они походили более на гладиаторов; он отыскивал форму
для внутреннего чувства в природных средствах и порывах самых сильных страстей,
являлся человеком. Движения его были умеренны, скромны, голос тверд, но приятен.
Часто в сильнейших сценах он говорил шепотом, но этот шепот имел что-то общее с
дальним рокотом грозы, готовым разразиться громом и молниею; от него волос
становился дыбом. У Дмитревского в некоторых ролях были слова, которые зритель,
услышав раз из уст его, не забывал во всю жизнь. Так много истины и силы придавал он