Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии)

Подождите немного. Документ загружается.

из виду, скажем, шаблонность тех же птичьих гнёзд (В. П. Якимов). Не будем перечислять

всех примеров такого рода, попадающихся в литературе.

38 Б. Ф. ПОРШНЕВ. О НАЧАЛЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ИСТОРИИ

Общим недостатком всей этой серии сравнительно-психологических противопоставлений

является прежде всего неудовлетворительное знание зоологии. Я имею в виду действитель-

ную зоологическую пауку, а не засоряющие её займы понятий и терминов из сферы

социальной жизни и психики человека. Получается, конечно, замкнутый круг, если сначала

переносить на животных некоторые свойства человека, затем утверждать, что у животных эти

свойства стоят на более низком уровне, чем у человека, а затем определять сущность человека

по его способности поднять эти свойства на более высокий уровень. Подлинная

биологическая наука ведёт войну со всяким антропоморфизмом. Для изучающих начало

человеческой истории открыт и обязателен вход в зоологию на её современном уровне.

Только на этой строго зоологической платформе и должны были бы предприниматься все

попытки вскрыть коренное отличие человека от животных с помощью психологического

анализа нижнепалеолитических грубо оббитых кремней. Догадки отпадали бы одна за другой.

Нашлись бы и примеры использования животными искусственных «посредников» между

собой и объектами, и «отвлечение» от прямого мотива деятельности, и изготовление орудий

«второй степени», и «стереотип» изделий. Словом, широкое привлечение данных

зоологической науки неминуемо должно устранить из научной литературы все наивные

усилия подобрать простой сравнительно-психологический ключ к проблеме начала человечес-

кой истории.

Рассмотрим более пристально один из вариантов рассуждений. Говорят, что орудия

древнейшего человека отличаются от любого подобия орудий, как и от любых искусственных

сооружений, наблюдаемых у животных, одним решающим признаком, свидетельствующим об

особой психической силе человека.

Все приёмы воздействия на среду присущи данному виду животных неизменно, тогда как

человеческие орудия изменяются, эволюционируют при неизменности телесной организации, т. е.

морфологии человека как вида. В доказательство приводится не только смена типов орудий со

времени появления вида Homo sapiens, т. е. в верхнем палеолите и позже. Нет, указывают на то,

что изощрённый глаз археолога различает этапы развития шелльских орудий, изготовлявшихся

гомини-дами типа археоантропов (питекантропов). Тем более различи-

АНАЛИЗ ПОНЯТИЯ НАЧАЛА ИСТОРИИ

мы разные стадии техники мустьерской эпохи, связываемой с палеоантропами

(неандертальцами). Это наблюдение ряду археологов кажется решающим для проведения

грани между человеком и животным (А. П. Окладников, П. И. Борисков-ский, М. 3.

Паничкина). Правда, подчас антропологи отмечают, что ведь до появления Homo sapiens и

сами гоминиды физически менялись, эволюционировали, причём не медленнее, чем их орудия

(Я. Я. Рогинский). Но допустим на минуту, что их морфология оставалась неизменной. Всё

равно данное обобщение зиждется на игнорировании зоологии.

Возьмём далёкий пример. Вот что говорят современные данные об изменчивости и эволюции

гнездования у некоторых видов птиц. Стереотип гнездования не остаётся нерушимым

шаблоном. Иногда отклонения от него носят индивидуальный характер. Подчас же резкое

отклонение от видового стереотипа принимает устойчивый и нарастающий массовый

характер в связи с экологическими изменениями. Птицы обнаруживают экологическую и

этологическую пластичность при полной неизменности их анатомии. Другой пример, тоже из

орнитологии: хорошо изучено изменение напевов (голосов) у некоторых географических

групп птиц одного и того же вида при полной неизменности видовой морфологии.

Как видно из этих двух примеров, общий шаблон или стереотип сдвигается, однако в

известной связи с изменчивостью экологических условий. Но ведь ископаемые гоминиды

жили как раз в условиях очень нестабильной, многократно менявшейся природной среды с

перемежающимися похолоданиями и потеплениями, со сменяющимися сухостью и влажнос-

тью, со сменяющимися биогеоценозами. Орудия нижнего и среднего палеолита изменялись ни

в коем случае не быстрее этих экологических перемен. Есть полное основание считать, что и с

появлением Homo sapiens изменения его каменной техники в верхнем палеолите ещё долго не

обгоняли по своему темпу изменений природной обстановки позднего плейстоцена.

Значительно позже, чем допускают археологи, в конце плейстоцена, совершается

действительный разрыв в темпах развития человеческой материальной культуры и

окружающей человека природы. Может быть, это и есть в экологическом смысле начало

человеческой истории?

Итак, все попытки добиться от палеолитических каменных орудии ответа на вопрос об основном

отличии человека от Животных построены на желании видеть в древних каменных

40 Б. Ф. ПОРШНЕВ. О НАЧАЛЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ИСТОРИИ

орудиях своего рода скорлупу, раздавив которую мы найдем понятие «труд», которое в свою

очередь — скорлупа, скрывающая суть дела, ум, психику человека. Однако, чем больше

акцентируется «коренное отличие» человека от животных, тем более туманными становятся

механизм и непосредственные причины перехода от одного к другому.

Задача настоящей главы — ещё не описание или исследование начала человеческой истории,

а попытка «очищения рассудка», как выражались некогда философы, т. е. рассмотрение

логики и методологии этой проблемы. Продолжим критику всякого вообще мышления о

«сущности человека» как неизменном качестве.

Такое мышление генетически восходит опять-таки к богословской схеме: из суеты земного

странствия человек внешним велением снова вернётся в лоно божье таким же, каким и изо-

шёл. Эта схема не принадлежит только средневековью, она находится на вооружении и очень

сильных отрядов современных учёных. Так, она составляет философскую основу десяти-

томной католической «Historia mundi». Тезис о неизменной, константной сущности человека,

начиная с питекантропа и его шелльских орудий, изложен во вступительной статье основателя

этого издания боннского историка и теолога Ф. Керна. Философия истории Керна и его

сподвижников сводится к тому, что «природа человека» никогда не менялась с того времени,

когда он был создан; душа, составляющая природу человека и отличающая его от животного,

есть явление качественно неизменное, оно проявляется в труде, культуре, нравственности,

языке, пользовании огнём и в других «изначальных явлениях человеческого бытия»

Рассмотрим теперь другой, несколько отличающийся путь мышления о начале истории.

Согласно этому варианту, то, что характеризовало человека вначале и что составляет его

истинную природу, было в ходе дальнейшей истории в большей или меньшей мере утрачено и

подлежит восстановлению. Такое мышление тесно связано с развитием способности

человеческого ума ставить сознательно цель переустройства общества. С тех времён, как люди

стали ставить перед собой такого рода общественные цели, они старались осознавать их как

борьбу за восстановление утраченного прошлого. Так, еще в древности сложилась устойчивая,

владевшая умами легенда о «золотом веке». Хилиазм отвечал чаяниям его восстановления.

Народные христианские

АНАЛИЗ ПОНЯТИЯ НАЧАЛА ИСТОРИИ

ереси отождествляли это с установлением «царства Христа» на земле. В дальнейшем, чем

радикальнее было намерение изменить мир, тем отдалённее бралась точка прошлого, где

пометался идеал. Теория естественного права и естественного состояния хронологически

исчерпала этот круг возможностей: для обоснования буржуазного идеала переустройства

общества была взята идеально отдалённая точка, т. е. апеллировали не к дедам, не к старине,

не к раннему христианству, а просто к тому, что было «с самого начала». Рационализм

XVII— XVIII вв. неизменно опирался на пример «дикарей», живших в «неиспорченном»,

«исходном» состоянии. Нередко схема .мышления получала обратный знак: чего-то в

начальном состоянии не было, затем оно возникло и в качестве «злоупотребления» или

«человеческого измышления» подлежит упразднению. Но ни севарамбы Верасса, ни

обезьяноподобные добрые дикари Руссо, ни злые дикари Гоббса, ни всё более облекавшиеся

научной плотью представления XIX в. о первобытном, т. е. начальном, человеке не были и не

могли быть отражением действительного прошлого: слишком много стекалось туда, к этому

началу, представлений о желаемом и предвосхищаемом будущем. «Естественное»

«изначальное» состояние бесконечно варьировалось у разных авторов как в связи с из-

менением классовых идеалов, так и в связи с накоплением этнографических и

археологических знаний, фактов, всё более усложнявших задачу узнавания идеала в

первобытности. Поскольку опорой буржуазного общественного мышления в его развитии

долго оставалось понятие «естественных свойств человека», присущих ему «с самого

начала», постольку именно там, в исследованиях самых начальных эпох человеческой

истории, нагромождалась вся основная масса заблуждений буржуазного, да и вообще

ненаучного мышления.

Идея первобытного бесклассового коллективизма, «первобытного коммунизма» представляет

значительно более сложную и обоснованную картину, противостоящую буржуазным идеям о

естественном состоянии, включающем частную собственность, индивидуальную инициативу,

религию, войны и т. д, По и к идее «первобытного коммунизма» слишком часто примешивается

кое-что от утраченного рая или не испорченной классовым антагонизмом природы человека.

Между тем Малейший привкус любования и идеализации неумолимо враждебен научному

познанию действительной картины первобытности.

42 Б. Ф. ПОРШНЕВ. О НАЧАЛЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ИСТОРИИ

Отсутствие семьи, частной собственности и государства, отсутствие классов и эксплуатации

— это негативные понятия, расчищающие дорогу этнологу и археологу к познанию глубо-

чайшего прошлого. Но это именно негативные понятия, полезные лишь в той мере, в какой

они препятствуют привнесению в это прошлое иллюзий из настоящего и будущего. Эти оп-

ределения ничего не могут сказать утвердительного о том, что было в древнейшем прошлом,

если смести с него все эти иллюзии.

Надёжный факт лишь то, что история была прогрессом. Он имел диалектический характер,

развёртывался по спирали, шёл через отрицания отрицаний, но в конечном счёте он шёл

вперёд. Следовательно, нам нечем любоваться в первобытности. Человечество отходило от

неё всё дальше и дальше. Понятие всемирно-исторического прогресса глубже и сильнее

представления о триаде, связывающей «первобытный коммунизм» с современным

коммунизмом. В частности, надо ещё раз подчеркнуть, что первобытный человек был ещё

более несвободен, чем раб: он был скован по рукам и по ногам невидимыми цепями. Это был

парализующий яд родоплеменных установлений, традиций, обычаев, представлений. Человек

не мог влиять на свои отношения: «...в большинстве случаев вековой обычай уже всё

урегулировал»

. Рабство явилось в этом смысле уже шагом вперед, ибо человек

первобытного общества даже не догадывался, что он носит какое-нибудь ярмо, а раб

догадывался.

Нет, человек современного социалистического общества ни в малой мере не ищет свой идеал

в отдалённейшем прошлом — подлинное освобождение человеческая личность обретает

только в социалистической революции и в борьбе за коммунистическое завтра. Оглядываясь

же назад, мы видим в общем тем больше отрицательного, чем отдалённее перспектива.

Но и одно, и другое представления о наидревнейшем историческом времени, описанные

выше, сводятся к сознательным или бессознательным поискам чего-то неизменного в истории.

Обыденное сознание подсказывает подчас и учёному этот подтекст: найти в истории нечто

привычное, свойственное мне и моим ближним, или то, что я нахожу в себе и в них

похвальным. Я разумен, я тружусь, я подавляю в себе некоторые вожделения. Вот вам и

начало истории!

Возникло ли это качество сразу или исподволь? Выше мы уже говорили, что все попытки

определить отношение человеческой истории к остальной природе тем или иным атрибутом

АНАЛИЗ ПОНЯТИЯ НАЧАЛА ИСТОРИИ

(кроме атрибута ускорения и превращения противоположностей) связаны либо с одним, либо

с другим представлением: либо с бездонной пропастью, либо с плавным мостом, Срав-

нительная психология хорошо знает эту роковую альтернативу. Её выражают словами: либо

вы на точке зрения непрерывности, либо — прерывности (И. Мейерсон). Третьего не дано.

Это старое размежевание, ведущее своё начало со времён Декарта. Он, один из великих

зодчих материализма, в то же время был решительно за прерывность, за бездонную пропасть.

И с тех пор надолго, очень надолго прерывность стала синонимом допущения богословской,

метафизической точки зрения на место человека в природе: раз его появление и его свойства

не могут быть объяснены причинно, значит, признаётся право за беспричинностью, иначе

говоря, за чудом. Концепция прерывности была равнозначна концепции креационизма.

Поэтому естественнонаучной антитезой метафизике и богословию стала концепция

непрерывности, моста. Она успешно утвердилась через Линнея, Гексли, Швальбе и многих

других в вопросе об анатомической принадлежности человека к отряду приматов, о его

подданстве зоологии в том, что касается тела. Но против всего этого не возражал бы и Декарт.

Однако Дарвин, а за ним огромная плеяда зоопсихологов покусились и на психику —

провозгласили общность эмоций и элементов интеллекта у животных и человека, а иные — и

общность основ общественной жизни, этики, речи, искусства. Всё это было решительно

против картезианского разрыва, но уже куда более зыбко, чем анатомические сближения.

Нас сейчас интересует только логическая сторона этого потока мыслей. По содержанию же

это — усилия закидать пропасть между человеком и животным до краёв: человеческую

сторону — сравнениями с животными, но в гораздо большей степени животную сторону —

антропоморфизмами. Такой эволюционизм не столько ставит проблему перехода от живот-

ного к человеку, сколько тщится показать, что никакой особенной проблемы-то и нет; не

указывает задачу, а снимает задачу; успокаивает совесть науки, словесно освобождая её от

долга.

Главный логический инструмент эволюционизма в вопросах психологии (и социологии) —

категория, которую можно выразить словами «помаленьку», «понемножку», «постепенно»,

«мало-помалу». Помаленьку усложнялась и обогащалась высшая нервная деятельность, мало-

помалу разрастался головной мозг, понемножку обогащалась предметно-орудийная

44 Б. Ф. ПОРШНЕВ. О НАЧАЛЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ИСТОРИИ

и ориентировочно-обследовательская деятельность, постепенно укреплялись стадные

отношения и расширялась внутривидовая сигнализация. Так по крайней мере шло дело внутри

отряда приматов, который сам тоже понемногу поднялся над другими млекопитающими.

Если вглядеться, увидим, что тут скрыты представления о неких «логических квантах» или

предельно малых долях: «немного», «мало» и т. д. Раз так, уместно задуматься: разве чудо

перестанет быть чудом от того, что предстанет как несчётное множество чудес, пусть «совсем

маленьких»? Ведь это разложение не на элементы, а на ступени лестницы.

Теологи это давно поняли, вот почему они перестали спорить с эволюционистами. Да, говорят

они, человек создан богом из обезьяны (неодушевлённой материи), и то, что в мысли бога —

вневременный миг, «день творения», то на земных часах и календарях можно мерить

несчётным числом делений. Создатель вполне мог творить человека так, как описывает

эволюционная теория. Слепцы, продолжают теологи, вы думаете, что своими измерениями

переходных ступеней вы посрамили чудо, а вы теперь поклонились ему несчётное число раз

вместо того, чтобы поклониться один раз. Раз чудо совершается в материи, естественно, что

оно совершается и во времени. Разве чудо воскрешения Лазаря перестало быть чудом оттого,

что он оживал несколько секунд или минут? Чудо в необъяснимости, беспричинности, а не в

мгновенности. Категория постепенности никак не заменяет категорию причинности.

Вот в противовес теологам и получилось, что такой психолог-материалист, марксист, как И.

Мейерсон (следуя в этом за одним из основателей марксистской психологии А. Валлоном),

относит себя снова к решительным сторонникам «перерыва». И я открыто присоединился к

нему (на семинаре в Париже в 1967 г.). Возврат к концепции перерыва стал насущной

потребностью: она по крайней мере ставит кричащую задачу. Мы не потому за пропасть, что

хотим с ней навеки примириться. Нет, мы не картезианцы и не креационисты. Но мы откры-

тыми глазами смотрим на тот факт, что переход от зоологического уровня к человеческому

ещё не объяснён. Теология в равной мере чувствует себя удобно и с пропастью, и с мостом, и

с прерывностью, и с непрерывностью. Так уж лучше штурмовать крепость без иллюзии, что

она уже сдалась.

В советских учебниках и обобщающих книгах мы находим микст из того и другого: и

качественный рубеж, отделяющий

АНАЛИЗ ПОНЯТИЯ НАЧАЛА ИСТОРИИ

человека, подчинённого законам социологическим, от обезьяны, подчинённой законам

биологическим, и иллюзию эволюционного описания того, как «последняя обезьяна» доросла

до роковой точки, а «первый человек» постепенно двигался от этой обезьяньей точки дальше.

Это лишь иллюстрирует, что обе позиции действительно сходятся в одну. Самое главное всё

равно остаётся вне поля зрения: почему произошёл переход. Это разочаровывает и заставляет

искать новые пути.

Очевидно, дело в ошибочности самой идеи определить однозначный отличительный атрибут

человека на всём протяжении его истории. Допустим, можно построить какую-то логическую

модель полного континуитета при переходе от животного к человеку. Тем более мы должны

были бы сформулировать в дополнение к кантовским антиномиям ещё одну, где с полным

основанием утверждается как полная правота Декарта (пропасть), так и полная правота

противоположного воззрения (мост). Учёные могут в разные моменты так или иначе

группироваться по этому поводу (или непоследовательно совмещать обе истины), но если не

будет предложено какое-то совсем новое решение задачи, они никогда не переспорят друг

друга.

Новое решение и предлагается в этой книге. Суть решения данной проблемы в

методологическом смысле состоит в том, что процесс перехода от животного к человеку

разделяется на два последовательных процесса: первый — возникновение в нейрофизиологии

предков людей механизма, прямо противоположного нейрофизиологической функции

животных, второй — снова переход в противоположность, т. е. как бы возвращение к началу,

но в то же время ещё большее удаление от него. Фейербах пользовался выражением, которое

мы уже упоминали: выворачивание вывернутого. Вместе с тем предлагаемое решение

связывает «выворачивание» в функционировании индивидуального организма не только с

видовым Уровнем нервной системы, но и еще больше с судьбой вида как сообщества. Это

излагается в главах пятой, восьмой, девятой и десятой.

Прежде чем убедиться в продуктивности такого решения, читатель должен будет пройти с

автором анфиладу глав. Пока же мы только разбираем логику всех возможных постановок вопроса

о начале истории. Поэтому рассмотрим теперь тот путь рассуждения, который мы назвали

внутренним определением начала истории.

46 Б. Ф. ПОРШНЕВ. О НАЧАЛЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ИСТОРИИ

Если история есть развитие, если развитие есть превращение противоположностей, то из

животного возникло нечто противоположное тому, что развилось в ходе истории. Речь идёт о

том, чтобы реконструировать начало истории методом контраста с современностью и её

тенденциями.

Историзм требует не узнавания в иной исторической оболочке той же самой сути, а, наоборот,

обнаружения по существу противоположного содержания даже в том, что кажется сходным с

явлениями нынешней или недавней истории. Разумеется, в категорической форме это можно

утверждать только при сопоставлении огромных промежутков времени, точнее даже, говоря

обо всём ходе истории в целом. Подлинный историзм должен всегда видеть целый процесс

исторического развития человечества и, сравнивая любые две точки, соотносить их с этим

целым процессом. Историк может сказать, что за истекшее столетие (или за любой другой

отрезок времени) произошло ничтожно малое, даже близкое к нулю изменение этого явления,

но всё же и это крошечное изменение может соответствовать генеральной линии и

представлять частицу большого движения — развития в собственную противоположность.

Это не исключает того, что история развивается по большей части зигзагами, знает повороты

и возвращения вспять, но всё это накладывается на единый закономерный процесс

постепенного превращения того, что было в наиболее удалённой от нас части истории, в

собственную противоположность.

Только такой взгляд даёт мировой истории подлинное единство. Тот, кто изучает лишь ту или

иную точку исторического прошлого или какой-либо ограниченный период времени, — не

историк, он знаток старины, и не больше: историк только тот, кто, хотя бы и рассматривая в

данный момент под исследовательской лупой частицу истории, всегда мыслит обо всём этом

процессе.

Так историзм открывает новые возможности реконструкции далёкого прошлого по принципу

глубокой противоположности настоящему или близкому к нашим дням. Думается, что именно

этот дух мышления руководил титаническими усилиями Н. Я. Марра проникнуть взором в

поистине океанские глубины человеческой древности. Лингвисты, критиковавшие методы и

гипотезы Н. Я. Марра в 1950 г. и позже, говорили в сущности на другом языке: они решительно не

понимали, что у Марра речь шла о масштабах и дистанциях совершенно

АНАЛИЗ ПОНЯТИЯ НАЧАЛА ИСТОРИИ

иных, чем у лингвистики в собственном смысле слова, охватывающей процессы в общем не

длительнее, чем в сотни лет. Так точно классическая механика макромира пыталась бы

опорочить не согласующуюся с ней физику мегамира или микромира.

Чтобы реконструировать методом контраста начало человеческой истории, требуется много

силы отвлечённого мышления. Отметим две трудности, может быть, основные на этом пути.

Прежде всего — проблема этнографических параллелей. Археологические вещественные

остатки древнейших эпох жизнедеятельности человека были бы гораздо более немыми, не

будь этнографии, подсказывающей те или иные аналогии с ныне живущими, стоящими на

низкой ступени развития народами. Не будь этнографических сведений, и наши апперцепции

в отношении ископаемых предметов материальной культуры каменного века возникали бы

ещё проще, но и опровергались бы легче. Скажем, чисто умозрительное построение, что ниж-

непалеолитические каменные рубила были полифункциональны или даже являлись

«универсальным орудием», выглядело бы абсурдом, если бы не приводились примеры из

практики тасманийцев, австралийцев, бушменов и других племён, свидетельствующие, что

подобия тех каменных топоров используются кое-где и в наше время для многих

разнообразных функций, в том числе для обработки дерева, корчевания пней, влезания на

гладкие стволы и т. п. Наглядность образов, которые подбрасывает этнография, истребляет в

археологии всякую склонность к абстракции.

Между тем этнографические аналогии могут быть и бывают иллюзорны. Нет на земле

племени или народа, на самом деле и безоговорочно принадлежащего к древнейшей перво-

бытности. Все живущие ныне на земле люди, на какие бы племена и народы они ни

распадались, имеют одинаковый возраст, у каждого человека в общем столько же поколений

предков, как и у любого другого. Не было и нет также полной изоляции, чтобы в то время, как

одни народы двигались своими историческими дорогами, другие пребывали в полном

историческом анабиозе. Ошибочно даже само представление, будто в первобытной древности

существовали вот такие же,

ак сейчас, относительно обособленные племена на ограниченных

территориях, в известной мере безразличные к соседям, к человечеству как целому. Иными

словами, даже самые дикие нынешние племена — не обломок доистории, а продукт ис-

48 Б. Ф. ПОРШНЕВ. О НАЧАЛЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ИСТОРИИ

тории. Стоит изучить их язык, чтобы убедиться в том, какой невероятно сложный и долгий

путь лежит за плечами этих людей.

Сказанное не отвергает использования этнографических знаний о народах мира для

реконструкции детства человечества. Но для этого надо уже иметь в голове критерий для

признания тех или иных черт «пережитками», «переживаниями», как говорят этнографы, и

для расположения таковых в ряду менее и более древних.

Известна традиционная классификация комплекса исторических наук, т. е. наук, изучающих

человеческое прошлое: археология изучает его в основном по вещественным остаткам,

этнография — по пережиткам, история в узком смысле — по письменным источникам; есть

ещё более специальные исторические дисциплины, которые изучают прошлое по

некоторым более частным его следам, например, топонимика, которая изучает прошлое по

сохранившимся от прошлого географическим названиям и т. п. Данные этнографического

познания прошлого наименее точно датированы, и поэтому тут легче всего ошибиться в

выделении того, что является наиболее древним, а что имеет лишь случайную конвергенцию

с археологическими памятниками, Но верно и неоспоримо то, что в культуре сохраняются

в сложном сплетении с более поздними элементами пережитки, т. е. остатки древних и

древнейших черт человеческого бытия и сознания. Они есть и в культуре самых

высокоцивилизованных наций. Тончайшие методы современной науки способны вскрывать

глубокие эволюционные слои в психике, языке, мышлении современного человека. У так

называемых отсталых народов кое-какие пласты этих пережитков выходят на поверхность,

представляют обнажённые россыпи. Без изучения всей этой «палеонтологии» в этнографии и

лингвистике, в психологии и логике, конечно, невозможно с помощью одних археологических

остатков каменного века осуществить подвиг мысли, нужный, чтобы охарактеризовать

искомую противоположность современности, которая и есть начало человеческой истории.

Вторая большая трудность на пути реконструкции начала истории методом контраста — это

ассортимент терминов и понятий.

Для того, чтобы мыслить начало человеческой истории как противоположность современности,

надо либо создать для

АНАЛИЗ ПОНЯТИЯ НАЧАЛА ИСТОРИИ

древнейшего прошлого набор специальных слов и значений, которые исключали бы

применение привычных нам понятий, либо же примириться с тем, что всякое общее понятие

будет употребляться в исторической науке в двух противоположных смыслах — для

древнейшей поры и для современности, как и во всех промежуточных значениях. Оба

варианта крайне неудобны. Но, по-видимому, это неудобство перекликается с логическими

трудностями многих областей современной науки. Уже нельзя обойтись без терминов

«античастицы», «антивещество» и даже «антимиры». Смысл упомянутой теории Н. Я. Марра

как раз и можно было бы выразить словами: то, что лежит в начале развития языка, это —

антиязык. Ниже будет рассмотрен аналогичный тезис в отношении «труда» у порога истории

и сейчас. То же можно сказать о понятии «человек». Можно было бы ко всем понятиям,

связанным с историей человека, вместо частицы «анти» прибавлять прилагательные fossilis и

recens — «ископаемый» и «современный», подразумевая, что они, как противоположные

математические знаки, изменяют содержание на обратное.

Отвлечённая философия, конечно, предпочла бы этот второй вариант. Если семантика

вскрывает историческое изменение смыслового значения любых слов, то тут, наоборот,

вскрывается изменение смыслового значения слов в зависимости от того, к какому концу

истерии оно применено. Какое огромное поле для диалектики!

Практически создание нового ассортимента терминов предпочтительнее, чем нарушение на

каждом шагу формальнологического закона тождества. Впрочем, и этот новый арсенал

научного языка — только отсрочка, только сужение того хронологического интервала, где

«ископаемый», «доисторический» инструментарий должен как-то уступить место проти-

воположному — «современному», «историческому». Поэтому, чтобы выйти из затруднения,

для ранней поры лучше, например, физиологический термин «вторая сигнальная система»,

который для более высоких исторических этажей вытесняется словами «язык», «устная и

письменная речь». Специальный инструментарий всё же помог бы потеснить из «доистории»

^лишком привычные и потому неясные слова; замена слов легче, чем абстрагирование смысла

от привычных слов.

Итак, в результате предварительного анализа мы уже име-

ем

два определения человеческой

истории, одинаково нужных Для формирования понятий её начала. Во-первых, человечес-

50 Б. Ф. ПОРШНЕВ. О НАЧАЛЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ИСТОРИИ

кая история как ускорение. Социальному бытию как форме движения материи присуще такое

нарастание прогрессивных трансформаций во времени, что сравнительно с этим ускорение,

присущее филогении, биологической эволюции, может быть приравнено нулю. Вместе с тем

тут может быть приравнено нулю и действие закона естественного отбора.

Во-вторых, человеческая история как превращение противоположностей. Отсюда следует

мнимость разных предлагаемых констант. Поясним такое понимание развития с помощью

следующей схемы (схема 4).

Здесь показано, что прогресс Б есть одновременно регресс А.

То^начало в человеческой истории, которое мы обозначили буквой А, т. е. которое

регрессирует, это отнюдь не наше животное наследие. Но это и не то человеческое начало,

которое неуклонно побеждает. Значит, в обычных популярных изложениях зари

человеческой истории опускается какой-то субстрат огромной важности, без которого

развития не понять. Принято же излагать дело так: «формирующиеся люди» четвертичной

эпохи - это как бы смесь свойств обезьяны и человека в тех или иных пропорциях, некие

дроби между двумя целыми числами. Ничего третьего. Становление человека - это нарастание

человеческого в обезьяньем. От зачатков, зародышей до полного доминирования

общественно-человеческого над животно-зоологическим. Эта схема - самообман. Искомое

новое не выводится и не объясняется причинно, оно только сначала сводится в уме до

бесконечно малой величины, приписывается в таком виде некоей обезьяне, а затем выводится

из этого мысленно допущенного семени. ^ Переход от животного к человеку нельзя

мыслить как оорьоу двух начал. Должно мыслить ещё это А, отсутствующее как у животного,

так и у человека: отрицание зоологического, всё оолее в свою очередь отрицаемое человеком.

Конечно, в мире животных найдутся частичные признаки этого посредствующего явления, а в

мире людей - его трансформированные следы. Но главное, увидеть в картине начала истории

не только то, что тут обще с животным или человеком, а то, что противоположно и тому и

другому, что обособляет её от жизни и животного и человека. Человек же рождается в

обособлении преимущественно от этого посредствующего, а вовсе не от «обезьяньего». Такое

обособление почти не брезжит у истоков истории, но оно наполняет её долгую первую часть,

в извест-

АНАЛИЗ ПОНЯТИЯ НАЧАЛА ИСТОРИИ

ном смысле тянется сквозь всю историю. Однако начинается история именно с той

бесконечно малой величины человеческого отрицания, которая затаена в тёмном массиве

этого исходного субстрата.

В заключение — о месте проблемы начала истории в системе мировоззрения как целого. Вот

слова уже упоминавшегося Леруа-Гурана: «Я думаю, что занятия предысторией — под-

пираются ли они религиозной метафизикой или диалектическим материализмом — не имеют

другого реального значения, как расположить будущего человека в его настоящем и в его

наиболее удалённом прошлом». Иначе говоря, провести прямую линию через две данные

точки — через наиболее удалённое прошлое и через настоящее — и протянуть её вперёд. Это

очень верно сказано. Но тем больше давления оказывает идеологическое предвосхищение

будущего на определение и тол-Кование «наиболее отдалённого прошлого». Леруа-Гуран

далее констатирует: «Палеонтология, антропология, предыстория, эволюционизм во всех его

формах служили лишь для обоснования занятых позиций, имевших совсем другие истоки. По-

скольку проблема возникновения человека существует и для Религии, и для естественных

наук и поскольку, доказывая одно возникновение или другое, можно рассчитывать

опрокинуть противоположное, центральное место долгое время занимал

52 Б. Ф. ПОРШНЕВ. О НАЧАЛЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ИСТОРИИ

«обезьяний вопрос». Ныне не подлежит сомнению, что мотивы этих споров лежали вне научного

исследования»

Сам Леруа-Гуран считает, что никакого «обезьяньего вопроса» не существует, ибо мысль о

переходном звене между обезьяной и человеком должна быть отброшена: всякий прямо-

ходящий примат — человек, а полусогнутого не может быть. Далёкий общий биологический

предок обезьян и людей не представляет актуального интереса, а черты анатомического

сходства между теми и другими могли ведь возникнуть кон-вергентно. Идеи эти не новы и

много раз опровергнуты.

Нет, «обезьяний вопрос» не мёртв (чему посвящена следующая глава), а представление, что

научное исследование «наиболее отдалённого прошлого» освободилось, наконец, от всякой

идеологической подкладки, опровергается хотя бы тем, что мыслью самого Леруа-Гурана

руководят в высшей степени несовершенные философско-исихологические концепции,

лежащие вне современной философской и психологической науки.

Верно лишь, что занятия проблемой начала человека всегда были полем скрещения шпаг

религии (хотя бы преобразованной в тончайший идеализм) и естествознания (в его

имманентных материалистических тенденциях). Одним из проявлений борьбы были старания

удалить или приблизить время возникновения человека. Здесь можно различить два цикла.

Задача Ляйеля, Ларте, Мортилье и других пионеров изучения «доистории» прежде всего

состояла в доказательстве неизмеримо большей древности человека, чем допускала библия с

её легендой о потопе. Они стремились отнести начало развития человечества к возможно

более далёкому геологическому периоду, тогда как их противники из церковного лагеря

старались укоротить прошлое человечества. Последним удалось в конце концов одержать

даже некоторую победу: Мортилье горячо отстаивал существование доисторического

человека ещё в третичном периоде, но ими было доказано, что находимые в третичных

отложениях «эолиты», на которых он основывался, не являются плодом искусственной

обработки. Однако эта победа была лишь запоздалым и бесполезным отголоском проигранной

ими битвы, ибо искусственные орудия и костные остатки человека четвертичного периода всё

равно неопровержимо свидетельствовали против библии, подтверждая глубочайшую

древность человека.

И вот мы наблюдаем полную смену стратегии: именно эти противники Мортилье теперь

стараются отнести возникнове-

АНАЛИЗ ПОНЯТИЯ НАЧАЛА ИСТОРИИ

ние человека как можно дальше в глубь времён. В этом состоит настойчивая тенденция

трудов Брейля. Реакционная антропология тоже пронизана этим стремлением. Джонс

доказывает, что человек произошёл не от обезьяны, а от гипотетического «тарзоида»,

жившего в третичный период. Вестенгефер доказывает, что предки человека не связаны с

обезьяной, а отделились от родословного древа млекопитающих 200 млн. лет назад.

В чём же смысл этого стратегического поворота? Если в глазах Мортилье «доисторический

человек» был обезьяночеловеком, существом, развитие которого ещё полностью определялось

законами биологической эволюции, то Осборн, как и многие другие, утверждает, что человек

никогда не проходил стадии обезьяночеловека. Брум пишет, что развитие человека шло под

влиянием «высшей целенаправленной силы». Иными словами, новый план состоит в том,

чтобы отказаться от безнадёжной перед лицом научных данных защиты конкретных черт

библейского предания, но спасти главное — учение о сотворении человека богом «по образу и

подобию своему», отнеся этот акт творения возможно дальше в тёмное прошлое.

В современной зарубежной философско-теологической литературе пропагандируется мысль,

что явные противоречия библии с данными науки объясняются просто стремлением

составителей библии сделать божественное откровение доступным для тех людей которые

ещё не знали современной науки, приспособить его к их пониманию: они ведь, как дети, не

поняли бы писания, если бы оно говорило с ними языком науки. В частности, им сказали, что

человек был создан богом из горсти земли, просто в том смысле, что бог вдохнул душу в

«прах», в неодушевлённую материю, ибо они не поняли бы, если бы было сказано, что бог

вдохнул душу в высокоразвитую антропоморфную обезьяну, или «тарзоида», и что этот акт

творения осуществился путём особой «мутации». Не всё ли равно, в самом деле, какой

материал использовал бог при творении человека? Исследование этого материала и его

свойств, использованных богом, религия полностью передоверяет науке. Важно лишь, что в

один прекрасный момент совершилось чудо — обезьяноподобный предок человека пре-

образился в человека, в теле которого зажглась божественная искра — душа. Задача

антропологии состоит лишь в том, чтобы загнать момент перехода от животного к человеку в

какой-либо далёкий, не заполненный палеонтологическими дан-

Б. Ф- ПОРШНЕВ. О НАЧАЛЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ИСТОРИИ

ными интервал, где и совершилось таинство, и в том, чтобы приписать всем действительно

известным науке эволюционным формам ископаемых гоминид это абсолютное отличие от

животных: душу, сознание, мысль.

Так, одно из наиболее распространённых пособий по палеоантропологии — «Первые люди»,

написанное профессорами Католического института Бергуныо и Глори и изданное под

попечительством архиепископа Тулузского, сопровождается визой ректора Католического

института: «Nihil obstat» — «препятствий не имеется», никаких противоречий с религией нет.

Здесь в общем всё на уровне современных естественнонаучных и археологических знаний. Но

появление Человека (с большой буквы), начиная с питекантропа (может быть, и с австралопитека),

трактуется как завершение «творения» — возникновение «духа», «разума», «человеческого

психизма», в корне отличного от психики хотя бы и использующих палки обезьян; появление

человека было чудом: он изготовляет орудия и оружие, зажигает огонь, внушает трепет

животным.

Один из столпов реакционной «палеоэтнологии» — Мен-гин, в книге «История мира» писал, что

долгое время думали, чем древнее археологические остатки, тем ближе находился человек к

исходному и дикому состоянию, но на самом деле это не так, человек с самого начала появляется

со всем своим духовным достоянием — с языком, мышлением, правом, собственностью,

нравственностью, религией, искусством. Маститый и авторитетный археолог аббат Брейль в своей

обобщающей работе в том же коллективном труде «История мира» доказывает читателю, что уже

в нижнем палеолите существовала «творческая духовная деятельность», «богатая духовная

жизнь», проявлявшаяся не только в материальной культуре, но и в религиозных верованиях,

искусстве и т. д. Хотя кроме остатков каменных орудий и костей животных археология ничего не

даёт, Брейль из одного лишь факта наличия большого количества человеческих черепов в пещерах

Чжоуко-удянь и других выводит существование у людей той поры и «культа черепов», а

следовательно, культа семейных святынь, и культа предков, ритуального каннибализма, и войн

между разными группами. Идея всей этой «Истории мира» такова: «природа человека» никогда не

менялась, она остаётся неизменной с того момента, как бог вложил душу в шкуру

обезьяноподобного предка человека; лишь материализм грозит возродить животное начало в

человеке, и поэтому десятый том,

АНАЛИЗ ПОНЯТИЯ НАЧАЛА ИСТОРИИ

посвящённый современной эпохе, вышел под предостерегающим заглавием — «Мир в кризисе».

Как видим, эти две тенденции в палеоантропологии — отстаивать неизменность человеческой

натуры и удлинять, елико возможно, древность его появления в мире — выступают в связи друг с

другом.

И я не склонен в конечном счёте их разъединять, хотя, разумеется, есть много учёных, которые

усматривают в вопросе о древности человека лишь вопрос факта: заполнения и углубления

палеонтологической летописи — цепи ископаемых находок, за которыми учёный эмпирически

следует.

Действительно, палеонтология гоминид в течение XX в. неутомимо удлиняет время

существования человека на земле и тем самым его историю. Упорные усилия исследователей

направлены именно в эту сторону. Нет, снова и снова говорят нам, не здесь перерыв между

последней обезьяной и первым человеком, а ещё глубже, ещё древнее. К этому почти сводится

сейчас движение науки о происхождении человека, и это кажется отвечающим научной

потребности ума (хотя одновременно и потребности верить, что таинство скрыто в вечно

недостижимой глубине). Сенсационные открытия следовали одно за другим: австралопитеки

Дарта, мегантропы и гиган-топитски Кенигсвальда, Homines habiles Лики. Древность человека

возросла от одного миллиона до двух миллионов лет, и похоже, что его останки всё-таки

обнаружат в третичном периоде (в плиоцене), как предполагал Мортилье.

И вот 17 лет тому назад я отважился поднять голос за обратную перспективу: за решительное

укорочение человеческой истории на целых два порядка. Целью и смыслом данной книги является

обосновать, что теперь именно это отвечает материалистической тенденции в науке о человеке.

ПРИМЕЧАНИЯ

Книги Семёнова Ю.И. Как возникло человечество (М., 1966) и Сниркина А. Г. Происхождение сознания

(М., 1960) иллюстрируют,

то вопрос остаётся открытым.

См. Пажитной А. М. О диалектике ускорения прогрессивного Развития (К постановке вопроса). // Труды

Иркут. Политехнич. Ин-та. Вып. 29. Серия Обществ, наук. Философия, 1966.

Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 346. ' Там же. Соч. Т. 21. С. 99.

Б. Ф. ПОРШНЕВ. О НАЧАЛЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ИСТОРИИ

Там же. Соч. Т. 9. С. 135.

См. Поршней Б. Ф. Возрастание роли народных масс в истории. // Вопросы философии. 1954. № 4. Его же.

Ускорение ритма истории. // Проблемы мира и социализма. 1961. № 12: Его же. Общественный прогресс в

свете современной исторической науки. // Какое будущее ожидает человечество? — Прага, 1964.

Тимирязев К. Л. Избр. соч. в 4-х т. Т. 111. - М, 1949. С. 596.

См. VII Международный конгресс антропологических и этнографических наук. Т. 111. — М., 1968.