Пантин В.И., Лапкин В.В. Философия исторического прогнозирования: ритмы истории и перспективы мирового развития в первой половине XXI века
Подождите немного. Документ загружается.
заблуждений, связанных с линейной экстраполяцией сиюминутных тенденций. Они
мыслили целостно и исторически, что позволило им уловить некоторые принципиально
важные моменты будущего, которые уже стали или становятся моментами прошлого и
настоящего. В этом и состоит главный урок философии истории для любого прогно-
зирования развития человека и общества.
1.5. Философское и художественно-интуитивное предвидение: прозрения
Достоевского
Как отмечалось выше, многие поэты и художники обладали пророческим даром, и это
свидетельствует о том, что будущее может постигать не только философское или научное,
но и художественно-интуитивное мышление. Однако в ряду писателей, поэтов и
художников, обладавших даром предвидения, Достоевский занимает особое место. Он
выделяется прежде всего широтой философского и психологического мышления,
сочетающейся с глубиной художественного постижения внутреннего мира человека.
Писатель, философ, психолог, публицист и религиозный мыслитель в одном лице,
Достоевский был одним из самых проницательных и дальновидных
98
людей XIX в. Многие его идеи и прозрения и сейчас, в начале XXI в., актуальны, как
никогда прежде, а вся их глубина становится понятной только в современную эпоху. К
сожалению, в рамках данной книги нет возможности привести даже основные места из
произведений Достоевского, которые читаются сейчас как осуществившиеся предвидения.
Поэтому мы ограничимся здесь лишь некоторыми наиболее важными примерами и
краткими комментариями, напоминая читателю, что Достоевский не простой автор и
требует к себе внимательного и вдумчивого отношения.
Начнем с «Зимних заметок о летних впечатлениях», написанных Достоевским в начале
1860-х гг. В «Заметках» есть место о Лондонской выставке, где нарисована впечатляющая
картина научно-технического и экономического прогресса, а также намечены последствия
этого прогресса для человека. «Да, выставка поразительна. Вы чувствуете страшную силу,
которая соединила тут всех этих бесчисленных людей, пришедших со всего мира в едино
стадо; вы сознаете исполинскую мысль; вы чувствуете, что тут что-то уже достигнуто, что
тут победа, торжество. Вы даже как будто начинаете бояться чего-то. Как бы вы ни были
независимы, но вам отчего-то становится страшно. Уж не это ли в самом деле
достигнутый идеал? — думаете вы; — не конец ли тут? не это ли уж и в самом деле
"едино стадо"? Не придется ли принять это и в самом деле за полную правду и занеметь
окончательно? Всё это так торжественно, победно и гордо, что вам начинает дух теснить.
Вы смотрите на эти сотни тысяч, на эти миллионы людей, покорно текущих сюда со всего
земного шара, — людей, пришедших с одною мыслью, тихо, упорно и молча толпящихся
в этом колоссальном дворце, и вы чувствуете, что тут что-то окончательно совершилось,
совершилось и закончилось. Это какая-то библейская картина, что-то в Вавилоне, какое-то
пророчество из апокалипсиса, воочию совершающееся. Вы чувствуете, что много надо
вековечного духовного отпора и отрицания, чтоб не поддаться, не подчиниться
впечатлению, не поклониться факту и не обоготворить Ваала, то есть не принять
существующего за свой идеал...» [Достоевский 1956. С. 93].
99
Разумеется, можно легко вообразить, что «библейская картина Вавилонской башни», «едино
стадо», «пророчество из апокалипсиса», «обоготворение Ваала» — всё это не про нас, всё это
не имеет никакого отношения к эпохе глобализации XXI в. «Что-то тут уже достигнуто», тут
«победа, торжество» — и никаких сомнений в благотворности технического прогресса. Да,
«много надо вековечного духовного отпора», чтобы «не поклониться факту и не обоготворить
Ваала», того самого Ваала, которому нужно постоянно приносить кровавые человеческие
жертвы. Духовного отпора в наше время явно не хватает, и существующее в очередной раз
принимается за окончательный идеал. Достоевский имел достаточно духовных сил, чтобы
ужаснуться «едину стаду», которое ныне представляют собой все мировые столицы, все
мегаполисы, все крупные города. А многие наши современники настолько привыкли к «едину
стаду», что просто перестали его замечать...
Но пойдем дальше. В романе «Идиот» Достоевский вкладывает в рассуждения одного из
персонажей (Лебедева) свои мысли о технической цивилизации, утвердившейся сначала на
Западе, а затем распространившейся по всему миру. Лебедев рассуждает о том, что западная
цивилизация, принявшая христианство в средние века («в тех столетиях»), затем отреклась от
него, подменив «источники жизни» сетью капиталов, банков, железных дорог и прочих путей
сообщения. В конце своей речи он, в частности, говорит:
«Покажите мне связующую настоящее человечество мысль хоть в половину такой силы, как в
тех столетиях. И осмельтесь сказать, наконец, что не ослабели, не помутились источники
жизни под этою "звездой", под этой сетью, опутавшею людей. И не пугайте меня вашим
благосостоянием, вашими богатствами, редкостью голода и быстротой путей сообщения!
Богатства больше, но силы меньше, связующей мысли не стало; всё размягчилось, всё упрело
и все упрели! Все, все, все мы упрели!» [Достоевский 2003а. С. 395-396].
На первый взгляд, непонятно, что значит «все мы упрели» и какое отношение это имеет к
предвидению будущего. Но если учесть, что речь здесь идет о деградации нравственной и фи-
100
зической природы человека, которая особенно явной стала в наше время, то можно смело
сказать, что Достоевский угадал, как повлияет технический прогресс и развитие капиталисти-
ческой цивилизации на жизнь человека. «Благосостояние», «богатства», «редкость голода»,
«быстрота путей сообщения» оказались куплены ценой разрушения духовного и природного
мира; человек потерял веру, надежду и любовь, стал бессильным перед чуждыми ему силами
политики, экономики, финансов, техники, информации - перед теми силами, которые он сам
же и породил. Объединение и солидарность людей под лозунгами «свободы», «равенства» и
«братства» оказались мифом, потому что исчезла внутренняя «связующая мысль», которую
возвестил Христос. Внешние связи, опутавшие человека, не в состоянии заменить
внутреннюю «связующую мысль» — вот главная идея Достоевского. А человек,
пребывающий в уверенности, что богатство и собственность заменят ему «связующую
мысль», — внутренне мертвый человек.
Кто-то не согласится, что всё это имеет какое-либо отношение к современной Европе и
Америке — колыбели технической цивилизации. Ведь общество там демонстрирует
потрясающий динамизм и адаптацию к меняющимся условиям. Но вот что сейчас происходит
с человеком в самых богатых обществах? Распад и деградация семьи, однополые браки,
педофилия, людоедство по Интернету, наркотики среди детей и молодежи, резкое снижение
рождаемости, депопуляция, упадок высокой культуры — всё это признаки вырождения
общества, напоминающие начало необратимого внутреннего упадка древнегреческой или
древнеримской цивилизации. Разумеется, можно, как это часто делается, говорить о том, что
это неотъемлемые черты богатого и высокоразвитого общества, неизбежные последствия
прогресса и т.п. Себя обмануть легко, но природу не обманешь: внутренние и внешние
«варвары» постепенно завоевывают западную цивилизацию, и радоваться этому не следует ни
гражданам России, ни представителям других цивилизаций. Хотя бы потому, что им угрожает
та же самая участь.
Корень всех бед современной технической цивилизации, согласно Достоевскому, заключается
в утрате веры в Христа и
101
в утрате духовной свободы, замененной изобилием материальных благ и прочными
социальными путами «организованного общества». Вместо пути Христа Великий
инквизитор наметил другой путь, по которому идут многие народы и цивилизации. Он
прямо говорит Христу, что человечество идет по пути не Бога, но дьявола: «Мы давно уже
не с тобою, а с ним, уже восемь веков. Ровно восемь веков назад как мы взяли от него то,
что ты с негодованием отверг, тот последний дар, который он предлагал тебе, показав все
царства земные: мы взяли от него Рим и меч кесаря и объявили лишь себя царями
земными, царями едиными, хотя и доныне не успели еще привести наше дело к полному
окончанию. Но кто виноват? О, дело это до сих пор лишь в начале, но оно началось. Долго
еще ждать завершения его, и еще много выстрадает земля, но мы достигнем и будем
кесарями и тогда уже помыслим о всемирном счастии людей... Приняв этот третий совет
могучего духа, ты восполнил бы всё, чего ищет человек на земле, то есть пред кем
преклониться, кому вручить совесть и каким образом соединиться наконец всем в
бесспорный общий и согласный муравейник, ибо потребность всемирного соединения
есть третье и последнее мучение людей. Всегда человечество в целом своем стремилось
устроиться непременно всемирно. Много было великих народов с великою историей, но
чем выше были эти народы, тем были и несчастнее, ибо сильнее других сознавали
потребность всемирности соединения людей. Великие завоеватели, Тимуры и Чингис-
ханы, пролетели как вихрь по земле, стремясь завоевать вселенную, но и те, хотя и
бессознательно, выразили ту же самую великую потребность человечества ко всемирному
и всеобщему единению. Приняв мир и порфиру кесаря, основал бы всемирное царство и
дал всемирный покой. Ибо кому же владеть людьми, как не тем, которые владеют их
совестью и в чьих руках хлебы их. Мы и взяли меч кесаря, а взяв его, конечно, отвергли
тебя и пошли за ним... У нас же все будут счастливы и не будут более ни бунтовать, ни
истреблять друг друга, как в свободе твоей, повсеместно. О, мы убедим их, что они только
и станут свободными, когда откажутся от свободы своей для нас и нам покорятся. И что
же,
102
правы мы будем или солжем? Они сами убедятся, что правы, ибо вспомнят, до каких
ужасов рабства и смятения доводила их свобода твоя. Свобода, свободный ум и наука
заведут их в такие дебри и поставят пред такими чудами и неразрешимыми тайнами, что
одни из них, непокорные и свирепые, истребят себя самих, другие, непокорные, но
малосильные, истребят друг друга, а третьи, оставшиеся, слабосильные и несчастные,
приползут к ногам нашим и возопиют к нам: "Да, вы были правы, вы одни владели тайной
его, и мы возвращаемся к вам, спасите нас от себя самих". Получая от нас хлебы, конечно,
они ясно будут видеть, что мы их же хлебы, их же руками добытые, берем у них, чтобы
им же раздать, безо всякого чуда, увидят, что не обратили мы камней в хлебы, но
воистину более, чем самому хлебу, рады они будут тому, что получают его из рук наших!
Ибо слишком будут помнить, что прежде, без нас, самые хлебы, добытые ими,
обращались в руках их лишь в камни, а когда они воротились к нам, то самые камни обра-
тились в руках их в хлебы. Слишком, слишком оценят они, что значит раз навсегда
подчиниться!» [Достоевский 20036. С. 267-269].
Итак, тайна Великого инквизитора, а заодно и тайна технической цивилизации состоит в
подавлении духовной свободы человека ради «хлебов», душевного спокойствия и отказа
от собственного выбора. Таким образом человеку гарантируется «счастье», которого не
было у всех людей, живших прежде, до наступления эпохи научно-технического прогрес-
са. Рим и меч кесаря, цари земные, всемирное соединение — всё это осуществлялось и
продолжает осуществляться на наших глазах в эпоху глобализации, доминирования одной
сверхдержавы, триумфального объединения Европы и т.д. и т.п. И разве Достоевский
здесь не предвосхитил, не угадал перспективы развития стран Запада по пути Рима и
всемирного соединения мечом кесаря?
Впрочем, у Достоевского можно найти не только глобальные, но и вполне
локализованные во времени и пространстве, почти «политологические» прогнозы,
которые оправдались через несколько десятилетий после смерти писателя. Вопреки
103
общему хору, предрекавшему после франко-прусской войны 1871 г. «долгий мир» в Европе,
Достоевский еще в 1870-е гг. проницательно разглядел глубинные международные проти-
воречия, которые сначала привели к Русско-турецкой войне 1877-1878 гг., затем к Балканским
войнам (1912-1913 гг.) и, наконец, к первой мировой войне 1914—1918 гг. Вот это место из
«Дневника писателя» за 1876 год, которое мы для экономии места приводим с пропусками:
«Кстати, у нас все теперь говорят о мире. Все предрекают мир долгий, всюду видят горизонт
ясный, союзы и новые силы. Даже в том, что установилась в Париже республика, видят мир,
даже в том, что республику эту установил Бисмарк, — и в том видят мир. В согласии великих
восточных держав бесспорно видят великие залоги мира, а иные из газет наших так даже и в
герцеговинской теперешней смуте, вдруг, вместо недавних своих же тревог, стали замечать
несомненные признаки прочности европейского мира (уже не потому ли, кстати, что ключ и к
герцеговинскому вопросу очутился тоже в Берлине и тоже в шкатулке у князя Бисмарка?)...
Скажут, что война еще далеко. Вряд ли так далеко. Может быть, даже и лучше не желать
отдаления развязки. Уж и теперь социализм проел Европу, а к тому времени уже подточит всё
окончательно. Князь Бисмарк про это знает, но слишком по-немецки надеется на кровь и
железо. Но что тут сделаешь кровью и железом?» [Достоевский 2004. С. 253-257]. И далее: «А
грозит миру многое. И никогда еще Европа не была начинена такими элементами вражды, как
в наше время. Точно всё подкопано и начинено порохом и ждет только первой искры» [До-
стоевский 2004.С. 260].
Даже то, что воюющие европейские державы будут стремиться использовать Россию в своих
целях в грядущей первой мировой войне, предвидел Достоевский в 1876 г.: «А нам-то что, к
нам же ведь и застучится Европа и закричит, чтоб мы шли спасать ее, когда пробьет
последний час ее "теперешнему порядку вещей". И она потребует нашей помощи как бы по
праву, потребует с вызовом и приказанием; она скажет нам, что и мы Европа, что и у нас,
стало быть, такой же точно "порядок вещей", как и у них, что недаром же мы подражали им
двести лет
104
и хвастались, что мы европейцы, и что, спасая ее, мы, стало быть, спасем и себя. Конечно, мы,
может быть, и не расположены бы были решить дело единственно в пользу одной стороны, но
под силу ли нам будет такая задача и не отвыкли ль мы давно от всякой мысли о том, в чем
заключается наше настоящее "обособление" как нации и в чем настоящая наша роль в Европе?
Мы не только не понимаем теперь подобных вещей, но и вопросов таких не допускаем, и
слушать об них считаем за глупость и за отсталость нашу... И не пойдем ли мы, напротив,
усмирять врага Европы и ее порядка тем же самым железом и кровью, как и князь Бисмарк?
О, тогда, в случае такого подвига, мы уже смело могли бы поздравить себя вполне
европейцами.
Но всё это впереди, всё это такие фантазии, а теперь всё так ясно, ясно!» [Достоевский 2004а.
С. 261]. Если под «Европой», защищавшей в первой мировой войне свой «порядок вещей»,
иметь в виду Францию и Великобританию, то предвидение Достоевского во многом сбылось.
Те, кто под нажимом Франции и Великобритании вверг Россию в первую мировую войну и
тем самым обрек ее на революцию и гражданскую войну, были «вполне европейцами». Вот
только результаты оказались совсем не теми, которых ожидали просвещенные «европейцы».
Но главное предупреждение Достоевского, конечно, адресовано России. Оно содержится
прежде всего в романе «Бесы», предвидения которого почти не были восприняты современ-
никами. Л.И. Сараскина, анализировавшая отзывы критики и реакцию читающей публики на
«Бесов», в частности, отмечала: «Читающая публика, за малым исключением, была оскор-
блена романом Достоевского. Либеральное и демократическое общество считало своим
долгом ахать и ужасаться при одной мысли об "уродливой карикатуре" и "злобной клевете".
За Достоевским было записано творческое банкротство, неспособность к объективному
наблюдению, болезненное состояние духа. Его герои получили квалификацию манекенов, ма-
ньяков, психопатов, а роман в целом — нелестную аттестацию госпиталя для умалишенных,
галереи сумасшедших... Именно неприязнь к Нечаеву и нечаевщине заставила Н.К. Михай-
105
ловского возмутиться романом "Бесы". "Нечаевскоеделоесть до такой степени во всех
отношениях монстр, что не может служить темой для романа с более или менее широким
захватом". Ссылаясь на то, что нечаевщина не характерна для русского общественного
движения, что она составляет "печальное, ошибочное и преступное исключение",
революционная молодежь клялась, что никогда не пойдет по этому губительному следу»
(цит. по: [Громова 2000. С. 143—144]).
Интересно, куда же делись все эти клятвы, когда вслед за преступлением Нечаева
последовал террор «Народной воли», потом эсеровский террор, а затем и «великий»
большевистский террор? При чем тут был Нечаев и роман «Бесы», когда в точном
соответствии с программой Петруши Верховенского брат пошел на брата, дети стали
предавать отцов, а нравственность исчезла как устаревшее понятие и была заменена
мифическими «интересами пролетариата»? Тем не менее именно «творческий банкрот»
Достоевский, «не способный к объективному наблюдению» и впавший в «болезненное
состояние духа», еще в эпоху Нечаева (1870-е гг.), когда зарождавшееся новое зло не
могли разглядеть даже самые прозорливые умы, понял и точно определил, куда идет дело.
Позднее это признали и некоторые прозорливые умы. С.Н. Булгаков писал, например, в
сборнике «Вехи» в 1909 г.: «Достоевский в "Бесах" сравнивал Россию и, прежде всего, ее
интеллигенцию с евангельским бесноватым, который был исцелен только Христом и мог
найти здоровье и восстановление сил только у ног Спасителя. Это сравнение остается в
силе и теперь. Легион бесов вошел в гигантское тело России и сотрясает его в конвульси-
ях, мучит и калечит... Интеллигенция отвергла Христа, она отвернулась от Его лика,
исторгла из сердца своего Его образ, лишила себя внутреннего света жизни и платится,
вместе со своей родиной, за эту измену, за это религиозное самоубийство» [Вехи 1909. С.
68—69]. Н.А. Бердяев отмечал: «То, что открылось Достоевскому в русской революции и
русском революционере о религиозных глубинах, скрытых за внешним обличием
социально-политических движений, было скорее пророчеством о том, что будет, что
развернется в русской жиз-
106
ни, чем верным воспроизведением того, что было. Шатов, Кириллов с их последними,
предельными религиозными муками появились у нас только в XX веке, когда
обнаружилась неполитическая природа русских революционеров, для которых революция
не социальное строительство, а мировое спасение. Достоевский предвосхитил Ницше и
многое, раскрывшееся лишь теперь» (цит. по: [Громова 2000. С. 145]).
Итак, что же предвосхитил Достоевский, в чем состояло религиозное самоубийство
русской интеллигенции и русского народа, за которое они продолжают платить до сих
пор? Для ответа на эти вопросы нужно заново перечесть и осмыслить весь роман «Бесы»,
который, как и большинство произведений Достоевского, продолжает быть актуальным и
для нашего времени. Здесь же мы приведем лишь некоторые ключевые места из романа,
которые, как представляется, дают достаточно полный ответ на поставленные вопросы и
позволяют судить, насколько сбылись предвидения Достоевского.
«В смутное время колебания или перехода всегда и везде появляются разные людишки. Я
не про так называемых "передовых" говорю, которые всегда спешат прежде всех (главная
забота) и хотя очень часто с глупейшею, но все же с определенною более или менее
целью. Нет, я говорю лишь про сволочь. Во всякое переходное время подымается эта
сволочь, которая есть в каждом обществе, и уже не только безо всякой цели, но даже не
имея и признака мысли, а лишь выражая собою изо всех сил беспокойство и нетерпение.
Между тем эта сволочь, сама не зная того, почти всегда подпадает под команду той малой
кучки "передовых", которые действуют с определенною целью, и та направляет весь этот
сор куда ей угодно, если только сама не состоит из совершенных идиотов, что, впрочем,
тоже случается» [Достоевский 1957. С. 481]. То, о чем говорит здесь Достоевский,
описывает все переходные и «смутные» эпохи в России. И это осуществилось не только в
эпоху революции, гражданской войны и террора в 1917—1930-е гг., но и в
посткоммунистическую эпоху 1990-х — 2000-х гг., когда всплыла всевозможная
«сволочь», подпавшая под команду «передовых».
107
Авот мысль Достоевского, вложенная в уста Шатова, о том, что несет с собой народу и
обществу социализм, основанный на полунауке и «чистом разуме»: «Ни один народ еще
не устраивался на началах науки и разума; не было ни разу такого примера, разве на одну
минуту, по глупости. Социализм по существу своему уже должен быть атеизмом, ибо
именно он провозгласил, с самой первой строки, что он установление атеистическое и
намерен устроиться на началах науки и разума исключительно. Разум и наука в жизни
народов всегда, теперь и с начала веков, исполняли лишь должность второстепенную и
служебную; так и будут исполнять до конца веков. Народы слагаются и движутся силой
иною, повелевающею и господствующею, но происхождение которой неизвестно и
необъяснимо. Эта сила есть сила неутомимого желания дойти до конца и в то же время
конец отрицающая. Это есть сила беспрерывного и неустанного подтверждения своего
бытия и отрицания смерти. Дух жизни, как говорит писание, "реки воды живой",
иссякновением которых так угрожает апокалипсис. Начало эстетическое, как говорят
философы, начало нравственное, как отождествляют они же. "Искание бога" — как
называю я всего проще. Цель всего движения народного, во всяком народе и во всякий
период его бытия, есть единственно лишь искание бога, бога своего, непременно
собственного, и вера в него как в единого истинного. Бог есть синтетическая личность
всего народа, взятого с начала его и до конца. Никогда еще не было, чтоб у всех или у
многих народов был один общий бог, но всегда и у каждого был особый. Признак
уничтожения народностей, когда боги начинают становиться общими. Когда боги
становятся общими, то умирают боги и вера в них вместе с самими народами. Чем сильнее
народ, тем особливее его бог. Никогда не было еще народа без религии, то есть без
понятия о зле и добре. У всякого народа свое собственное понятие о зле и добре и свое
собственное зло и добро. Когда начинают у многих народов становиться общими понятия
о зле и добре, тогда вымирают народы, и тогда самое различие между злом и добром
начинает стираться и исчезать. Никогда разум не в силах был определить зло и добро, или
даже
108
отделить зло от добра, хотя приблизительно; напротив, всегда позорно и жалко смешивал;
наука же давала разрешения кулачные. В особенности этим отличалась полунаука, самый
страшный бич человечества, хуже мора, голода и войны, не известный до нынешнего
столетия. Полунаука — это деспот, каких еще не приходило до сих пор никогда. Деспот,
имеющий своих жрецов и рабов, деспот, пред которым все преклонилось с любовью и с
суеверием, до сих пор немыслимым, пред которым трепещет даже сама наука и постыдно
потакает ему» [Достоевский 1957. С. 265-266].
Задолго до революции 1917 г. Достоевский предвидел неустойчивость и хрупкость всего
самодержавного порядка в России, всего строя общественной жизни. Писатель
Кармазинов (его прототипом был Тургенев), заигрывающий с революционерами, так
говорит о будущем России по сравнению с будущим Запада: «Если там действительно
рухнет Вавилон и падение его будет великое... то у нас в России и рушиться нечему,
сравнительно говоря. Упадут у нас не камни, а все расплывется в грязь. Святая Русь менее
всего на свете может дать отпору чему-нибудь. .. Я уже потому убежден в успехе этой
таинственной пропаганды, что Россия есть теперь по преимуществу то место в целом
мире, где все что угодно может произойти без малейшего отпору... Святая Русь — страна
деревянная, нищая и... опасная, страна тщеславных нищих в высших слоях своих, а в
огромном большинстве живет в избушках на курьих ножках. Она обрадуется всякому
выходу, стоит только растолковать. Одно правительство еще хочет сопротивляться, но
машет дубиной в темноте и бьет по своим» [Достоевский 1957. С. 388].
А вот что говорил в «Бесах» представитель российской власти губернатор фон Лембке:
«Знаете ли, что я, "хозяин губернии"... знаете ли, что я по множеству обязанностей не
могу исполнить ни одной, а с другой стороны, могу так же верно сказать, что мне здесь
нечего делать. Вся тайна в том, что тут все зависит от взглядов правительства. Пусть
правительство основывает там хоть республику, ну там из политики или для усмирения
страстей, а с другой стороны, параллельно, пусть усилит губернаторскую власть, и мы,
губернаторы, поглотим
109
республику; да что республику: всё, что хотите, поглотим...» [Достоевский 1957. С. 332].
Такое впечатление, что эти слова относятся не к России XIX в., а к России XXI в. И при
этом неважно, будут губернаторы избираться или назначаться, -главное в том, что они
«всё, что хотите» поглотят.
Но ярче всего в «Бесах» нарисован, конечно, революционный проект, который разработал
Шигалев и который позднее был последовательно внедрен в России. «Шигалев
гениальный человек!... У него каждый член общества смотрит один за другим и обязан
доносом. Каждый принадлежит всем и все каждому. Все рабы и в рабстве равны. В
крайних случаях клевета и убийство, а главное - равенство. Первым делом понижается
уровень образования, наук и талантов. Высокий уровень наук и талантов доступен только
высшим способностям, не надо высших способностей! Высшие способности всегда
захватывали власть и были деспотами. Высшие способности не могут не быть деспотами и
всегда развращали более, чем приносили пользы; их изгоняют или казнят. Цицерону
отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза, Шекспир побивается каменьями... Рабы
должны быть равны: без деспотизма еще не бывало ни свободы, ни равенства, но в стаде
должно быть равенство» [Достоевский 1957. С. 436-437].
«Мы уморим желание: мы пустим пьянство, сплетни, донос; мы пустим неслыханный
разврат; мы всякого гения потушим в младенчестве. Все к одному знаменателю, полное
равенство. "Мы научились ремеслу, и мы честные люди, нам не надо ничего другого" - вот
недавний ответ английских рабочих. Необходимо лишь необходимое — вот девиз земного
шара отселе. Но нужна и судорога; об этом позаботимся мы, правители. У рабов должны
быть правители. Полное послушание, полная безличность, но раз в тридцать лет Шигалев
пускает и судорогу, и все вдруг начинают поедать друг друга, до известной черты,
единственно, чтобы не было скучно. Скука есть ощущение аристократическое; в
шигалевщине не будет желаний» [Достоевский 1957. С. 437].
Главное состоит в том, что Шигалев «предлагает, в виде конечного разрешения вопроса -
разделение человечества на
ПО
две неравные части. Одна десятая доля получает свободу личности и безграничное право
над остальными девятью десятыми. Те же должны потерять личность и обратиться вроде
как в стадо и при безграничном повиновении достигнуть рядом перерождений
первобытной невинности, вроде как бы первобытного рая, хотя, впрочем, и будут
работать» [Достоевский 1957. С. 422-423]. Между прочим, этот «проект» успешно продол-
жает развиваться и в наше время, только избранную «одну десятую» составляет уже не
прежняя коммунистическая номенклатура, а номенклатура новая, ненасытная в своем
стремлении поглотить все ресурсы России и сделать остальные «девять десятых»
безгласным стадом. А в масштабах всего мира есть «золотой миллиард» и все остальные.
Не предвидел ли и это Достоевский?
Развивая идеи Шигалева, Петруша Верховенский говорит о «наших», которые разлагают
общество и готовят его самоуничтожение: «Наши не те только, которые режут и жгут да
делают классические выстрелы или кусаются. Такие только мешают. Я без дисциплины
ничего не понимаю... учитель, смеющийся с детьми над их богом и над их колыбелью,
уже наш. Адвокат, защищающий образованного убийцу тем, что он развитее своих жертв
и, чтобы денег добыть, не мог не убить, уже наш. Школьники, убивающие мужика, чтобы
испытать ощущение, наши. Присяжные, оправдывающие преступников, сплошь, наши.
Прокурор, трепещущий в суде, что он недостаточно либерален, наш, наш.
Администраторы, литераторы, о, наших много, ужасно много, и сами того не знают! С
другой стороны, послушание школьников и дурачков достигло высшей черты; у
наставников раздавлен пузырь с желчью; везде тщеславие размеров непомерных, аппетит
зверский, неслыханный... Я поехал — свирепствовал тезис Littre, что преступление есть
помешательство; приезжаю - и уже преступление не помешательство, а именно здравый
смысл и есть, почти долг, по крайней мере благородный протест. "Ну как развитому
убийце не убить, если ему денег надо!" Но это лишь ягодки. Русский бог уже спасовал
перед "дешевкой". Народ пьян, матери пьяны, дети пьяны, церкви пусты, а на судах:
"двести ро-
111
зог, или тащи ведро"» [Достоевский 1957. С. 439]. Не слишком ли это описание, сделанное
более 130 лет тому назад, напоминает современную Россию?
Для тех, кого не убеждают пророческие образы, нарисованные Достоевским в «Бесах», и
кто продолжает сомневаться в способности великого русского (и всемирного) писателя
предвидеть и предчувствовать будущее, приведем еще несколько мест из «Дневника
писателя», в которых Достоевский выступает уже не как писатель, а как публицист и
философ. Здесь многое сказано вполне определенно и точно, выявлены основные
симптомы той нравственной болезни, которой Россия болеет до сих пор. Проявляется эта
болезнь, в частности, в невинном, казалось бы, стремлении к простоте, в маниакальном
поиске исключительно простых, прямолинейных решений. «Эта удовлетворенность
наша простейшим, малым и ничтожным, по меньшей мере поразительна... Какая
прямолинейность, какая скорая удовлетворенность мелким и ничтожным на слово, какая
всеобщая стремительность поскорее успокоиться, произнести приговор, чтоб уж не
заботиться больше, и — поверьте, это чрезвычайно еще долго у нас простоит» [Достоев-
ский 2004а. С. 461-462]. Не стоит напоминать, что это маниакальное стремление к
простоте решения сложных проблем в свое время привело народовольцев к убийству
царя-освободителя Александра II, большевиков — к революции 1917 года, до основания
разрушившей Россию и в итоге погубившей их самих, Сталина — к великому террору,
уничтожившему генетический фонд нации, брежневскую номенклатуру — к застою и
отупению, Горбачева - к распаду СССР, Ельцина и новую постсоветскую номенклатуру —
к коррупции и разграблению страны, нынешних правителей — к уничтожению последних
человеческих и природных ее ресурсов. И каждый раз люди в России «маниакально»
стремятся к простым решениям сложных проблем — решениям, которые оборачиваются в
итоге тяжелейшими, катастрофическими последствиями.
Но эта «простота», которая хуже воровства, есть только один из симптомов более
глубокой болезни. Достоевский видел главную беду России в невыделанное™ человека,
в его веч-
112
ной незрелости, безответственности, в лакействе перед чужой мыслью, в самосознании
«недоросля». «По-моему, одно: осмыслить и прочувствовать можно даже и верно и разом,
но сделаться человеком нельзя разом, а надо выделаться в человека. Тут дисциплина. Вот
эту-то неустанную дисциплину над собой и отвергают иные наши современные
мыслители: "слишком-де много уж было деспотизму, надо свободы", а свобода эта ведет
огромное большинство лишь к лакейству перед чужой мыслью, ибо страх как любит
человек все то, что подается ему готовым. Мало того: мыслители провозглашают общие
законы, то есть такие правила, что все вдруг сделаются счастливыми, безо всякой
выделки, только бы эти правила наступили. Да если б этот идеал и возможен был, то с
недоделанными людьми не осуществились бы никакие правила, даже самые очевидные.
Вот в этой-то неустанной дисциплине и непрерывной работе самому над собой и мог бы
проявиться наш гражданин. С этой-то великодушной работы над собой и начинать надо,
чтоб поднять потом нашу "Новь", а то незачем выйдет и подымать ее» [Достоевский
20046. С. 50].
Отсюда, из этой невыделанности, незрелости человека в России вытекают многие
свойства русской интеллигенции, включая нигилизм, самоубийственное стремление к
радикализму, нетерпимость, раскол внутри одного поколения и раскол между
поколениями — вечная российская драма «отцов» и «детей». «Для меня же лично, одно из
самых ужасных опасений за наше будущее, и даже за ближайшее будущее, состоит
именно в том, что, на мой взгляд, в весьма уже, в слишком уже большой части
интеллигентного слоя русского по какому-то особому, странному... ну хоть
предопределению всё более и более и с чрезвычайною прогрессивною быстротою
укореняется совершенное неверие в свою душу и в ее бессмертие. И мало того, что это
неверие укореняется убеждением (убеждений у нас еще очень мало в чем бы то ни было),
но укореняется и повсеместным, странным каким-то индифферентизмом к этой высшей
идее человеческого существования, индифферентизмом, иногда даже насмешливым, бог
знает откуда и по каким законам у нас водворяющимся, и не к одной этой идее,
ИЗ
а и ко всему, что жизненно, к правде жизни, ко всему, что дает и питает жизнь, дает ей
здоровье, уничтожает разложение и зловоние. Этот индифферентизм есть в наше время
даже почти русская особенность сравнительно хотя бы с другими европейскими нациями.
Он давно уже проник и в русское интеллигентное семейство и уже почти что разрушил
его. Без высшей идеи не может существовать ни человек, ни нация. А высшая идея на
земле лишь одна и именно — идея о бессмертии души человеческой, ибо все остальные
"высшие" идеи жизни, которыми может быть жив человек, лишь из нее одной вытекают»
[Достоевский 2004а. С. 531]. И далее: «Спросят: что такое эта случайность и что я под
этим словом подразумеваю? Отвечаю: случайность современного русского семейства, по-
моему, состоит в утрате современными отцами всякой общей идеи, в отношении к своим
семействам, общей для всех отцов, связующей их самих между собою, в которую бы они
сами верили и научили бы так верить детей своих, передали бы им эту веру в жизнь.
Заметьте еще: эта идея, эта вера — может быть, даже, пожалуй, ошибочная, так что
лучшие из детей впоследствии сами бы от нее отказались, по крайней мере, исправили бы
ее для своих уже детей, но всё же самое присутствие этой общей, связующей общество и
семейство идеи — есть уже начало порядка, конечно, подверженного изменению, прогрес-
су, поправке, положим так, — но порядка. Тогда как в наше время этого-то порядка и нет,
ибо нет ничего общего и связующего, во что бы все отцы верили, а есть на место того или:
во-1-х, поголовное и сплошное отрицание прежнего (но зато лишь отрицание и ничего
положительного); во-2-х, попытки сказать положительное, но не общее и связующее, а
сколько голов, столько умов, — попытки, раздробившиеся на единицы и лица, без опыта,
без практики, даже без полной веры в них их изобретателей... Наконец, в-3-х, ленивое
отношение к делу, вялые и ленивые отцы, эгоисты: "Э, пусть будет, что будет, чего нам
заботиться, пойдут дети, как и все, во что-нибудь выровняются, надоедают только они
очень, хотя бы их вовсе и не было!" Таким образом, в результате — беспорядок,
раздробленность и случайность русского семейства, а — надежда — почти
114
что на одного бога: "Авось, дескать, пошлет нам какую-нибудь общую идейку, и мы вновь
соединимся!"» [Достоевский 20046. С. 197—198]. Очевидно, что здесь Достоевский
указал на тот кризис семьи, отношений между «отцами» и «детьми» в России, который в
его время только намечался, но который в полной мере выявился только сейчас, на рубеже
XX—XXI вв. И одну из наиболее глубоких причин этого кризиса Достоевский видел в
«неверии в свою душу и ее бессмертие», которое характерно уже не только для
«интеллигентных», но и для большинства остальных семей в России. Кто же осмелится
сказать после этого, что Достоевский не предвидел будущего?
Итак, цель приведенного краткого обзора некоторых (далеко не всех!) «пророческих»
мест из произведений Достоевского состоит в том, чтобы показать удивительную
современность его идей, объясняющуюся способностью великого русского писателя (на
самом деле больше, чем писателя, — философа и пророка) предчувствовать и прозревать
грядущее. Очень многое из того, о чем писал Достоевский, о чем он пытался
предупредить людей, осуществилось; его прозрения и предчувствия справедливы и для
современного мира, и для современной России начала XXI в. Но по-прежнему нет пророка
в своем отечестве, как нет его и в других отечествах. Достоевского ценят в лучшем случае
как художника (что, разумеется, справедливо), но не как философа, исследователя
человеческой души и провидца. А между тем человечество, отказавшись от подлинной
веры и подлинного стремления к высшему, медленно, но неуклонно сползает к роковой
черте, за которой маячит духовная деградация и физическая гибель. И всё-таки жизнь и
творчество Достоевского сами по себе свидетельствуют о том, что пробудиться и проти-
востоять надвигающемуся злу для каждого человека вполне возможно.
1.6. Эволюционная парадигма в историческом прогнозировании
Приведенные выше примеры философско-исторического и художественно-философского
предвидения будущего, на
115
наш взгляд, свидетельствуют о справедливости вынесенной в качестве эпиграфа мысли
Ортеги-и-Гассета о возможности человеческой мысли прозревать «общий каркас будущего».
Поэтому мы довольно подробно остановились на прозрениях великих мыслителей прошлого,
еще не скованных рутиной узкой специализации и способных преодолевать многочисленные
барьеры, перегородки и «железобетонные» стены, разделяющие единое познание. Однако мы
живем совсем в другую эпоху, когда идеалом является именно узкоспециализированное
научное познание, позволяющее проникнуть далеко вглубь исследуемого предмета, но
теряющее из виду целое.
Философское и художественно-интуитивное осмысление будущего, о котором речь шла
выше, нацелено на создание целостной картины грядущего, на выявление таких процессов и
явлений, значение которых не поддается чисто формальному анализу. В то же время
преимущественно интуитивное философское или художественное мышление нередко
противостоит строгому научному мышлению, основанному на анализе фактов и тенденций. В
результате образуется пропасть между философско-художественным и научным постижением
будущего, и вместо целостной и глубокой его картины мы получаем разрозненные
фрагменты. Нам представляется, что перекинуть мост через эту пропасть в некотором
отношении мог бы междисциплинарный эволюционный подход к прогнозированию,
основанный на принципах научного анализа, но не замыкающийся в узких формальных
рамках простой экстраполяции известных тенденций. Такой эволюционный подход к
прогнозированию, с нашей точки зрения, должен учитывать качественное изменение и
эволюционное усложнение социальной системы в ходе ее исторического развития, включаю-
щее возникновение принципиально новых структур, тенденций и ритмов. Будущее
социальной системы при этом описывается не как результат действия какой-либо одной
(«ведущей») тенденции (например, тенденции перехода от одной общественно-экономической
формации к другой) или одного «ведущего» ритма (например, кондратьевских циклов), а как
результат наложения и взаимодействия множества тенденций,
116
множества ритмов развития. Рассмотрение и анализ подобного наложения и взаимодействия
различных по своей природе тенденций и ритмов дает возможность, с одной стороны, научно
исследовать настоящее и будущее, а с другой стороны, избежать узости и односторонности
формального научного анализа, которая неизбежно ведет к крупным ошибкам и провалам в
прогнозировании развития человека и общества.
На первый взгляд, против такого эволюционного подхода к прогнозированию вряд ли кто-
либо будет возражать. В большинстве учебников и научных исследований признается не-
обходимость комплексного подхода к анализу социальных процессов и явлений, который
учитывал бы реальную их сложность и описывал бы интегральное развитие как результат
взаимодействия различных тенденций. Однако, как только речь заходит об исследовании
конкретных социальных явлений и процессов, всё тут же меняется. Обнаруживается, что
анализ реального взаимодействия различных тенденций превращается в простое их
перечисление, причем в зависимости от вкусов и предпочтений того или иного автора на
первый план выдвигается та или иная тенденция общественного развития. Более того, как
только речь заходит о будущем, оно моделируется путем линейной экстраполяции тех или
иных тенденций, наблюдаемых в настоящем, а прошлое при этом кажется «не актуальным».
В качестве примера можно привести широко распространенные в политической науке
концепции «демократического транзита». Согласно этим концепциям, основанным на так
называемом «Вашингтонском консенсусе» (соглашении ведущих американских политологов),
переход («транзит») к демократии является одной из наиболее важных тенденций социально-