Оллпорт Г.В. Личность в психологии
Подождите немного. Документ загружается.
действию. Каждая реакция циклична, она ведет к перераспределению
напряжения. Приспособление — это не реакция на стимул, а
переструктурирование связей с окружающей средой.
Привычки
Разочаровавшись в концепции рефлекторной дуги, Дьюи задался целью
определить тот элемент, который бы наилучшим образом выразил циклический
характер поведения. Через двадцать шесть лет после своих нападок на эту
концепцию, он наконец предложил привычку в качестве того элемента, который
бы в наибольшей степени отвечал нуждам психологии.
Привычка не была новым понятием в рассуждениях Дьюи. Напротив, она
всегда была в почете. Но на ранних этапах работы его вполне устраивало
традиционное определение через объединение сукцессивных ассоциаций в
симультанный паттерн. Затем появилось выдающаяся и мелодраматичная
работа Джеймса, опровергающая это устоявшееся мнение. Хотя Джеймс не
меньше, чем Дьюи, верил в открытость универсума и в способность человека
постепенно модифицировать собственное поведение, его никогда не
беспокоила чрезмерная ригидность, приписываемая им привычке. Но Дьюи,
который всегда был более последовательным, чем Джеймс, видел последствия
подобной точки зрения и никогда не принимал подобную концепцию.
Своей концепцией привычки он пытался представить запаздывание как
характерную особенность человеческого поведения и социального обычая, и в
то же время как механизм адаптации поведения. Он также понимал, что
привычка должна носить динамический или мотивационный характер. И когда
между 1917 и 1922 годом он решил отойти .от концепции инстинктов,
потребность в динамическом элементе, которай должен быть «устойчивым,
настоятельным и проникающим», стала еще более насущной (15).
В приведенном ниже отрывке Дьюи характеризует привычку и
противопоставляет свою позицию традиционной точке зрения, которой
придерживался Джеймс и более ранние ассоцианисты:
«Хотя сейчас и распространено мнение о том, что вербальная привычка должна
рассматриваться шире, чем было принято, мы должны выступить против имеющей
место в психологической литературе тенденции ограничивать ее только простым
повторением. Подобное определение гораздо уже, чем фактическое, обыденное
понимание этого слова. Оно изначально приравнивает привычку к ригидному шаблону.
Тенденция повторять действия — характеристика многих привычек, но не всех. Человек,
у которого есть привычка не сдерживать свой гнев, может продемонстрировать ее,
напав на своего обидчика. Хотя подобное случилось только раз в его жизни, это, тем не
менее, проявление привычки. Сущность привычки заключается в приобретенной
предрасположенности к способам или формам поведения, а не к конкретным действиям,
за исключением тех случаев, когда они являются выражением образа поведения. При-
вычка означает особую чувствительность или восприимчивость к
(
определенным
классам стимулов, она скорее определяет склонности и антипатии, а не обуславливает
261
повторение конкретных деиствий. Она означает волю» (16).
Привычки, хотя и являются элементами поведения, не могут оставаться
независимыми и неизменными; проявление и развитие одной влияет на все
остальные. Если бы это было не так, наши действия были бы просто
«рассыпающейся вязанкой операций» (17). Было бы невозможным
существование характера. Именно последовательность и согласованность
привычек, достигнутая благодаря постепенному процессу селекции, определяет
характер. Но следует отметить, что селекция может осуществляться только
посредством модификации условий окружающей среды, а не усилием воли.
Селекция, или выбор, становится эффективной, лишь тогда, когда организм
научается координировать свои поступки с внешними обстоятельствам; а такая
координация означает не что иное, как «эксперимент по формированию
различных комбинаций выбранных элементов привычек и импульсов, цель
которого — посмотреть, каким было бы результирующее действие.
Координация и воля присущи пробным действиям, осуществляющимся в
воображении, а не в действительности» (18).
И здесь концепция привычки Дьюи приводит нас к его философии
морали. Действительно, такое понятие привычки попадает в сферу интересов
этики. У нее определенно дедуктивная природа. Она не может быть изучена
экспериментальным путем, ее невозможно сравнить по какому-то признаку со
сходными элементами, особенно с установкамщ которые рассматриваются
прочими психологами (19).
В целом, попытка Дьюи предложить новое понимание привычки была
недостаточно успешной: не было предложено ни отчетливого определения, ни
путей практического использования понятия. Приведем лишь один пример,
свидетельствующий о непоследовательности автора. Вначале Дьюи утверждал,
что повторение не является необходимой характеристикой привычки, но
позднее он говорил, что «сама по себе привычка — просто механическое
повторение, воспроизведение прежних деиствий» (20). Усугубляет путаницу
утверждение, что привычка определяет «сам характер желаний, намерений,
выбора, диспозиций, которые обусдавливают произвольность действий» (21).
Поскольку он приписывал механизму привычки такое количество
противоречащих друг другу характеристик (изменчивость и стабильность,
затормаживание и прогресс, компульсивность и выбор), психологи не могли
воспринять эту концепцию Дьюи. Но, тем не менее, она оказала определенное
влияние на психологическую мысль.
262
Мотив
Чтобы воспринять психологию мотивации Дьюи, необходимо
согласиться с его исходным положением о том, что первичная потребность
организма — жить и расти. Человек хочет не столько удовлетворить отдельные
аутохтонные побуждения, сколько определить способ контроля над
окружающей действительностью в ее взаимоотношениях с разнообразным и
почти неограниченным набором целей, возникающих в процессе жизни. Даже
несмотря на то, что наши первые желания обусловлены потребностями нашего
организма, мы вскоре начинаем стремиться к обретению инструментов,
облегчающих удовлетворение самих желаний. Средства и цели редко бывают
столь уж различны между собой, как нас хотят убедить сторонники теории
инстинктов. Даже в примитивных сельскохозяйственных культурах человек не
считает своей целью удовлетворение голода как такового.
«Сельское хозяйство столь сложно и отягощенно различными техническими
видами активности, ассоциациями, совещаниями и социальным разделением труда, что
сознательное внимание и интерес вызывают сам процесс и его непосредственное
содержание. Даже в самом неразвитом сельском хозяйстве средства разработаны до
такой степени, чтобы привлекать непосредственное внимание их пользователя» (22).
Эта мысль, высказанная за двадцать лет до выхода в свет работы
«Человеческая природа и поведение», содержит суть более поздней доктрины
мотивации Дьюи. Человек, по убеждению Дьюи, очень быстро теряет большое
количество своих простых первичных импульсов. Мотивы гораздо более
многочисленны, чем инстинкты, «столь же многочисленны, сколь и исходные
импульсивные формы активности, помноженные на разнообразные
последствия, к которым они приводят, будучи осуществляемы при различных
обстоятельствах» (23).
Он не рассматривал такие феномены, как сексуальная потребность, голод,
гнев или страх, считая их «слишком общими понятиями, такими, как горение
или сила притяжения в традиционной физике» (24).
«Даже когда мы имеем дело с голодом и сексуальной потребностью, каналы
активности которых в значительной степени предопределены предыдущими условиями
(или «природой»), актуальное содержание и переживание голода и сексуальной
потребности бесконечно варьируются в социальном контексте. Только когда человек
умирает от недостатка пищи, голод безоговорочно может считаться природным
импульсом» (25).
Психоаналитическая трактовка секса наиболее поучительна, поскольку
ярко демонстрирует как последствия искусственного упрощения, так и
трансформацию социального проявления в физические причины» (26).
Но Дьюи не устраивает и упрощенная интерпретация мотивационных сил
некоторыми представителями социальных наук:
263
«Нам присуща не обобщенная жажда власти, а только внутреннее стремление к
адекватному выражению собственной активности» (27).
Критики заслуживает и понятие эгоцентризма:
«Ошибка заключается в том, что мы интерпретируем естественное действие,
совершаемое Я, как действие, совершаемое для Я» (28).
Отвергается также и гедонизм; сторонники этого подхода, по мнению
Дьюи, столь же далеки от истины, как и все прочие теоретики,
придерживающиеся инстинктивной мифологии:
«Из всех явлений будущие удовольствия и переживания боли меньше всего
пригодны для какой-либо математической калькуляции» (29).
Наше дело — не будущее, а настоящее. И в настоящем мы обнаруживаем,
что наши мотивы — не что иное, как импульсы, рассматриваемые как
замещение привычки. Импульсы никогда не существуют сами по себе. Главную
роль в детерминации поведения играет привычка. Именно наши привычки дают
нам возможность существовать — или привычки кого-то другого (возьмем, к
примеру, ребенка, чья жизнь поначалу регулируется привычками его
родителей). К тому моменту, когда импульсы подросшего ребенка перестают
согласовываться с родительскими принципами регуляции, у него уже возникает
привычка к саморегуляции.
Только в том случае, когда импульсы очень сильны и не находят
привычных каналов реализации, они действительно начинают детерминировать
поведение, реорганизовывать деятельность, придавать новое направление
старым привычкам и трансформировать их.
Импульсы, как и стимулы, играют только опосредующую роль. С каждой
новой реакцией их сущность изменяется. Такое обратное влияние опыта на
импульс — очевидное развитие теории Дьюи о стимульно-реактивной цепи,
выдвинутой им в 1896 году в противовес существовавшей концепции
рефлекторной дуги. Мотивы, как и все прочие элементы поведения, постоянно
изменяются (30).
Критика мотивационной теории Дьюи принимала различные формы.
Мак-Даугалл обвинял его в недостатке проницательности. Он утверждал, что
невозможно понять, какую динамическую силу Дьюи в действительности
намеревается приписать привычке. Некоторые виды привычек Дьюи
рассматривает как механические, автоматические, вспомогательные по
отношению к другим формам мотивации. Другие привычки
«обеспечивают
энергией и определяют поступки», «устойчивы, последовательны и
постоянны». Они «пропульсивны», у них всегда есть какая-то конечная цель.
Но Дьюи не предлагает удовлетворительного критерия для различения
мотивационных привычек и привычек, выполняющих
исключительно
264
инструментальную функцию. .
Кроме того, некоторые психологи, и среди них Мак-Даугалл, не были
согласны с приписыванием импульсу и инстинкту второстепенной роли. Дьюи
утверждал, что импульсы возникают только в том случае, когда привычки не
могут адекватным образом обеспечивать взаимоотношения
со средой.
Привычки блокируют возникновение импульсов; но импульсы служат только
для переструктурирования привычек. Импульс всегда уникален, его повторение
невозможно. Это постоянное эволюционирование и взаимопереплетение,
актуализация поочередно то привычки, то импульса крайне затрудняет любую
попытку психологической классификации. Традиционно любая мотивационная
теория основывалась на гипотезе о существовании одной независимой
мотивирующей силы, или же множества отдельных инстинктов, побуждений,
желаний или стремлений; поскольку эти силы были определены и обозначены,
можно было выделить их элементы, взаимосвязи и иерархии, условия их
актуализации и трансформации. Но когда Дьюи намеревался избежать
использования фиксированных категорий и фиксированных механизмов,
становилась невозможной их концептуальная интерпретация, и появлялось
ощущение, что наука о человеческой природе стоит не на устойчивом
каменном фундаменте, а на зыбучем песке.
И, тем не менее, может быть, именно путь, выбранный Дьюи, ведет к
истине. За желанием классифицировать и стандартизировать мотивиру-s ющие
силы иногда кроется необоснованная привязанность к таксономии ческим
моделям. Возможно, психологии стоит пересмотреть теоришяа этот счет и
прийти к выводу о том, что мотивация уникальна, что у разных людей не может
быть идентичных систем привычек, импульсов и представлений о цели (к
неудовольствию представителей номотетической ветви нашей науки).
Возможно, концепция мотивации Дьюи не столь убедительна, как
соответствующие концепции Мак-Даугалла, Фрейда Кемпфа или Мюррея, но,
тем не менее, ему удалось гораздо лучше, чем всем им, осознать существование
неограниченного разнообразия способов, которыми человек может реализовать
свою первоочередную задачу адаптации к окружающему миру и развития в
нем.
Хотя представление об эволюционирующих мотивах, изменяющихся в
процессе приближения к цели, поставило под сомнение ранние классификации,
предложенные динамической психологией, оно в то же время привело к
преувеличению масштабов изменения конкретной личности в процессе
развития. Акцент, который делал Дьюи на эволюционирующих целях и
механизмах функционирования, обусловил недостаток его внимания к
стабильности личностной организации. Дьюи предложил нам концепцию,
постулирующую принципиальную уникальность мотивов личности, их
изменение в результате нового опыта, независимость их актуального состояния
от исходного, вызванного определенными привычками, импульсами или
мыслями. Эта концепция, безусловно, прогрессивна, но она принесет мало
пользы, если мы не будем принимать в расчет устойчивость определенных
мотивов личности, их неизменность в течение долгого периода времени. Сам
265
Дьюи, по-видимому, не задавался вопросом о том, насколько долговременным
может быть интерес, насколько устойчивой является та или иная привычка. И
также он не принимал в расчет то, насколько конкретная идея или импульс
значимы для личности и насколько они сохраняют эту значимость в процессе
развития. Короче говоря, он предлагал более адекватное представление о
прогрессивных изменениях личности, чем о стабильности ее структуры.
Мышление
Проблемы мышления, или, как мы любим теперь говорить, проблемы
рассуждении (*32), были основным вопросом, который интересовал Дьюи. Мы
уже упоминали о его идее, заключающейся в том, что «мысль рождается как
близнец импульса в каждый момент торможения привычки». Ее функция
заключается в осознании наличного опыта и в генерировании новых решений,
которые нельзя осуществить посредством импульсивных или рутинных
(привычных) действий. И, тем не менее, мысль более эфемерна, чем импульс
или привычка: «если она не подпитывается, она быстро умирает, а привычка и
инстинкт продолжают свою гражданскую войну» (33). Само по себе мышление,
если его не тренировать, ни на что не способно. Без тренировки оно неспособно
противостоять кумирам и неадекватным убеждениям, оно не может разрешить
возникающие затруднения. Быстрые удобные решения, продукт
нетренированного мыщления — сентиментальные, романтические,
самооправдывающие фантазии — служат только для того, чтобы притупить
невзгоды момента. Беспокойство и тревога, хотя и являются побуждением к
мысли, в то же время могут рассматриваться как основная причина
необоснованных мнений и убеждений. «Одурачить того, кто действует
импульсивно, проще простого, легче всего ввести в заблуждение того, кто
находится во власти сильм ных эмоций» (34).
Представления Дьюи о мышлении отличаются своим радикальным
функционализмом. Мышление — это всегда разум в его использовании. Его
сущность — не в образах или состояниях сознания — это скорей активный
поиск согласованных значений, полезных для практический деятельности.
Мышление — это инструмент, фактически приравненные к интеллекту. И то и
другое — средства, с помощью которых мы предвия дим будущее, определяя
схему и направление нашего следующего действия (35).
Хотя Дьюи приписывал интеллекту инструментальную функцию,
вспомогательную по отношению к импульсам и привычкам, он придавал ему
больше значения, чем иррационалисты:
«Импульсы первичны, а интеллект вторичен, и в некотором смысле произволен.
И этот факт всегда следует иметь в виду. Но осознание этого — само по себе факт,
подчеркивающий роль интеллекта. Поскольку интеллект — не раб, обеспечивающий
реализацию импульсов... то, что приходится делать интеллекту на службе у импульсов,
это быть не послушным слугой, но прояснять и высвобождать их... Интеллект
превращает желания в планы ...» (36)
266
То, что он говорил об интеллекте и мышлении, столь же верно и для
суждений, координации, рефлексии и аргументации. У всех них одна и та же
функция: восстанавливать тот баланс, который, невзирая на все привычки,
постоянно нарушается из-за изменения внешних и внутренних условий. Эта
абсолютно функционалистская точка зрения не оставляет возможности для
точного различения различных высших психических процессов. Все они
функционально эквивалентны. Дьюи презирал изощрения Denkpsychologie
(психологии мышления — нем.). Даже в его работе «Как мы думаем» (1910) нет
ни одного упоминания о множестве интроспективных исследований,
проводимых в то время в немецких и американских лабораториях. Он рано
потерял интерес к структурализму. Апперцепция, характеристики мысли,
переплетение перцептов, ассоциативные связи не были предметом его работ.
Его интересовало только использование состояний и процессов сознания в
целях образования, укрепляющего мышление. По этой причине работы Дьюи,
посвященные проблемам мышления, не внесли заметного системного вклада в
психологию высших психических процессов. Его основная и часто цитируемая
структурно-аналитическая модель, отражает пятишаговость процесса
рефлективного мышления: (1) осознание наличия затруднения; (2) определение
его местоположения и характера; (3) варианты возможного решения; (4)
определение последствий выбранного варианта; (5) последующее наблюдение и
экспериментирование, приводящее к принятию или отвержению, то есть вывод
о доверии или недоверии (37).
«Логика» (1938) мало что добавляет к психологическому анализу
мышления, несмотря на то, что определяет психологию как «более
непосредственно изучающую основные причины и условия протекания
рассуждения, чем другие науки» (38). Но не объясняется, какой именно вклад
должна внести психология. Однако в «Логике» мы находим два положения,
которые имеют принципиальное значение для психологической теории и
практики. Одно из них — полный отказ от принципов дуализма.
Хотя в своей «Логике» Дьюи не свободен от субъективной терминологии,
он вполне осознает, что такие понятия, как мышление, суждение, мысль,
предположение и аргументация, должны быть определены объективно. Он
пишет: «Я не знаю ни одной так называемой простой «психической»
деятельности или ее результата, которые не могли бы быть описаны в
объективных терминах организованной активности, модифицированной и
направляемой символическим смыслом или языком в его широком смысле»
(39). Дьюи пренебрегает субъектом, или Я, а его место занимает «биолого-
культурное человеческое существо». Потребности и затруднения этого
биолого-культурного существа не рассматриваются как субъективные: они
возникают потому, что «ситуация изначально противоречива». Так, не
существует вызванного чувством голода побуждения, обуславливающего
поисковое поведение; скорее это целостная ситуация, в которой органический
дисбаланс, вызванный чувством голода, является одним из взаимозависимых
составляющих ситуации: «Привычка приписывать актуальные затруднения
только самому человеку, а не существующей внешней ситуации, в которую он
267
попал, досталась нам в наследство от субъективистской психологии» (40).
Действительно, возможные варианты решения представляются как идеи,
«но идея — это просто систематизированная антиципация того, что произойдет,
когда определенные действия будут выполнены при данных обстоятельствах (и
с их учетом)» (41). Организм находится в неопределенной ситуации,
требующей преобразования в целях благополучия этого самого организма.
Затем следует более отчетливое разграничение и более объективные
улучшенные взаимоотношения, ведущие к достижению гармоничных условий.
Механизм разрешения неопределенных ситуаций сходно с принципом
обязательности Кёлера, а методологическая процедура редукции проблемы к
тому, что объективно доступно напоминает современный операциональный
бихевиоризм.
Вторая концепция «Логики», представляющая особое значение для
психологии, это концепция «ситуации» Она напоминает «поле» гештальт»»
психологов, однако ее понимание гораздо шире. Это нечто большее, чем просто
перцептивное поле. Ошибка психологов состояла в том, что они рассматривали
перцепцию изолированно, вне контекста ситуации. «В наличном опыте никогда
не существует отдельно взятого объекта или события; объект или событие —
это всегда специфическая часть, фазе или аспект того окружающего мира,
который мы воспринимаем, той актуальной ситуации» (42). И Дьюи идет
гораздо дальше, сомневаясь в способности психологии изучить природу
проблемной ситуации в ее целостности.
Одна из ошибок психологии восприятия заключается в том, что она не
принимает в расчет экономические и политические условия, являющиеся
важными факторами многих, если не большинства, неопределенных ситуаций,
которые мы пытаемся разрешить. Наше восприятие не может обеспечить
осознание такого рода факторов. Ими занимаются культурологические и
социальные науки, и было бы весьма полезно, если бы психология в большей
степени принимала в расчет те неосознаваемые силы, которые влияют на наш
статус, аффилиацию и время, в котором мы живем.
Со своим операционистским и гештальт-психологическим уклоном,со
своим принятием ситуационного и культурального детерминизма, «Логика»
явилась зрелым выражением общей философии человеческой природы Дьюи,
однако мало что добавила к более узкоспециализированной психологии
мышления.
Психология и образование
Секрет столь сильного пристрастия Дьюи к образованию кроется в его
убеждении в том, что ни один человек сам по себе не способен реализовать
свои потенциалы. Если демократия, как он полагал, это наиболее продвинутый
образ жизни сообщества, она должна воспроизводиться из поколения в
поколение, поскольку сама природа человека никак не ведет к спонтанному
развитию способности к рассуждению и самореорганизации, необходимость
которых обусловлена демократией Набор дешевых и простых абсолютов может
268
удовлетворить приверженцев тоталитарного государства, но не демократии.
Истинный демократ боится появления ригидных формулировок,
предназначенных для управления его поведением Его удовлетворит только
такая политика в области образования, которая обеспечит развитие гибкости
мышления и предоставит возможность распоряжаться своей собственной
судьбой. И в этой связи особенно сомнительными кажутся те теории, которые
декларируют определенные ограничения способности человека к улучшению
собственной природы Косная доктрина инстинктов, например, может быть
использована для дискредитации образовательного процесса и тем самым
вести к угрозе демократическому идеалу всеобщего участия. Даже концепция
постоянного IQ служит интересам консервативной аристократии.
Среди прочих психологических теорий, приводящих к застою
образования, критика Дьюи была обращена и к концепции подражания.
Конечно, не существует инстинкта подражания, и если подражательность
поощряется и культивируется в ребенке, это препятствует развитию
способности перестраивать свои старые привычки. Тренировка в лучшем
случае формирует навык конкретного действия. Сама по себе она ие ведет к
новому восприятию смыслов и связей. Окружающая среда постоянно
изменяется, и поэтому любой стереотипный способ действия может в
критический момент привести к катастрофе. Хорошо отработанный навык
может оказаться совершенно неуместным. Обучение должно развивать
способность к постоянной адаптации. Каждый навык должен быть заменяемым,
каждое утверждение гипотетичным, каждый канал мысли предоставлять
возможность комбинировать и координировать его с прочими каналами; так как
образование — это «реконструкция или реорганизация опыта, дополняющая
значение этого опыта и усиливающая способность контролировать
последующий ход событий» (43).
Должным образом сформулированная психология неизбежно будет
работать рука об руку с инструментальными идеями образования. Правильная
психология сама по себе — это «концепция демократии», поскольку она
подчеркивает эффективность обучения, коммуникации, участия и действия как
способов изменения человеческой природы. Она не имеет дела с абсолютами.
Скорее это постепенный процесс, согласованный с тем, что сам человек
собирается сделать в будущем. И он осуществляется рука об руку с этикой
инструментализма, согласуясь с тем, что лучше человеку сделать в будущем.
Психология обеспечивает учителя инструментарием для различения и
анализа. Он не может работать с целостной, непроанализированной личностью
Ему необходимы определенные методы, чтобы иметь возможность изучать
личность в процессе ее становления. Соответственно, психология должна
объяснить учителю, какие стимулы должны быть предъявлены органам чувств,
чтобы требуемый результат был достигнут; какие стабильные ассоциативные
комплексы могут быть созданы; какие координационные и адаптивные
механизмы могут быть сформированы и какова будет их эффективность. И
поэтому использование психологии в образовании — это единственный способ
достичь частных целей, составляющих более широко понимаемую этическую
269
цель демократии и самореализации.
Дьюи был убежден в необходимости тесных связей между психологией и
образованием. Уже в 1889 году он в качестве подзаголовка к своему «Введению
в принципы и практику образования» предложил такое словосочетание, как
«прикладная психология» (44). И в 1895 году в работе «Психология числа» он
опять подчеркивал, что только знание психологии даст образованию
возможность максимально развить физические функции человека и обеспечить
его переход на высшие стадии интеграции.
Целостная психология как наука существует только в своем применении,
и никогда вне него. Если психологию не заботят проблемы образования,
здоровья, адаптивного мышления, социальных отношений, в ее существовании
нет смысла. Психология должна быть скреплена с жизнью крепким швом.
Дьюи презирал снобистское утверждение, что прикладная наука — нечто менее
ценное или менее желательное, чем чистое знание.
И в то же время Дьюи избежал попадания в ловушку психологизма. Он не
считал психологию всемогущей и всеобъемлющей. Она не может например,
обозначить тот идеал, к которому стремится образование, ве может проверить
ни корректность мышления, ни ценность поведения. Но она может
предоставить нам определенную основу для этических предположений, для
оценки того, достижимы ли эти идеалы, и если цщ, то каким образом.
Все эти размышления привели Дьюи к утверждению о том, что между
психологией и образованием должны существовать тесные дружественные
связи. Психология, по его мнению, молодая наука, которая, возможно, еще
слишком мало сделала для развития педагогики. Но он искренне верил в то, что
психология функционального и органического развития будет разрабатываться
и будет более адекватно, чем сейчас, решать проблемы прогрессивной
адаптации к сложным ситуациям. Такая психология обеспечит и неизмеримо
облегчит достижение целей обучения и тем самым, целей самой демократии.
Социальная и политическая психология
Уже в 1899 году Дьюи заметил, что система постулатов и теорий, которая
превалирует на тот или иной момент в психологии, политически обусловлена
(*45). В частности, то, как люди оценивают значимость индивидуальности,
зависит от тех идеологических рамок, в которых существует психология.
Аристократия считает, что конкретный индивид не важен (если, конечно, он не
принадлежит к высшему классу). Сторонники сохранения статус-кво черпают
поддержку из тех психологических доктрин, которые провозглашают
фактическую неизменность человеческой природы (46). На современном этапе
Дьюи мог бы найти дополнительное подтверждение своей идеи в
психологических афоризмах нациоонал-социалистской и коммунистической
идеологий. Следует отметить что его упоминание об идеологическом факторе
предвосхищает pa6oты Мангейма и других сторонников познающей
социологии.
Политические последствия психологических теорий представлялись
270