Оллпорт Г.В. Личность в психологии
Подождите немного. Документ загружается.
«... если слезы или гнев просто подавляются . . . мстительная пустота может
прийти на смену взрыву негодования; отчаяние подточит изнутри того, кто не может
выплакаться, или же, по выражению Данте, обратиться внутри в камень» (10, II, стр.
466).
В первый момент нам хочется воскликнуть: «Почему бы ему не
разобраться с мыслями в собственной голове? Как все-таки, отказ выражать
эмоцию приводит к ее подавлению с вредными последствиями или нет?» Но,
подумав немного, мы уступаем и говорим: «Джеймс был прав в обоих случаях:
иногда эмоция, выражение которой подавляется, теряет свою силу, иногда нет,
и мы просто не можем определить тот фактор, который отличает эти две
ситуации». И Джеймс не знал, и мы не знаем. При определенных
обстоятельствах лучше представить только один вариант и умолчать о наличии
другого, чтобы построить убедительную теорию эмоционального торможения,
а не говорить об обеих альтернативах и показаться непоследовательным. Во
многих незначительных примерах, подобных тому, что мы процитировали,
Джеймс, возможно, и не осознавал противоречия в своих собственных идеях,
он просто в разные моменты времени рассматривал проблему под разными
углами зрения и честно описывал увиденные факты. Честность описаний
виделась ему гораздо большей добродетелью, чем последовательность выводов.
Но в своих основных противоречиях он отдавал себе отчет. В одном из
писем Варду он заметил:
«Да, я слишком несистематичен и неконкретен! Но сейчас я позволил себе
нарочно подчеркнуть то сильное отвращение, которое я чувствую к превалирующей в
психологической литературе вздорной претензии на точность в том, что касается
определения понятий и описания состояний» (5).
Фактически, он сказал, что последовательность — это та роскошь,
которой мы еще не добились. Подобно ножницам, разрезающим лист бумаги на
две части, взгляд исследователя зачастую дробит представление о предмете.
Тогда почему бы не допустить, чтобы наука о психике была такой же
неопределенной, многосторонней и противоречивой, как и сам ее предмет?
Парадокс предполагает, что две конфликтующие идеи могут быть
некоторым образом объединены в утверждение, которое бы разрешило
конфликт между ними. Когда философ говорит: «Это самый лучший из всех
возможных миров, и все, что в нем есть, — это необходимое зло», он
подразумевает, что очевидное противоречие, если будет понято правильно,
может быть трансформировано читателем в более общую и внутренне
согласованную концепцию добра и зла. Но в случае с Джеймсом мы имеем дело
не с ловкими риторическими парадоксами, а скорее с утверждениями, каждое
из которых кажется вполне обоснованным в своем контексте, но совершенно не
согласованным с другим, столь же обоснованным. Подобная ситуация не
представляла бы никакой проблемы для истинного диалектика, который
рассказал бы нам, как собрать воедино тезис и антитезис и рассмотреть их
обоих как две стороны вечной истины. Но Джеймс презирал диалектику, в
251
особенности многословную методологию Гегеля. Его оскорбляла
самонадеянность любого принудительного монизма; он предпочитал оставить в
покор, и тезис, и антитезис. Он мог сегодня убедительно демонстрировать
истинность одного утверждения, а завтра, не менее убедительно, истинность
утверждения, противоречащего первому, рискуя сделать ошибку и вступить в
противоречие с самим собой:
«Поскольку человек убежден в чем-то, поскольку он продуктивен и
изобретателен, мы можем сказать, что вся его жизнь проходит во взаимодействии с
миром по принципу «может быть» . . . Жизнь, в сущности, состоит из ежечасных
решений в ситуации неопределенности» (12,стр. 59).
И если его парадоксы могут быть разрешены, то способ их решения, их
синтез нам следует искать в прагматическом методе, в метафизике плюрализма,
в эпистемологии радикального эмпиризма. Для него Вселенная казалась
«наполненной связками», изобиловала союзами «и», которые плелись за
каждым сказанным предложением (14). В такой Вселенной мы должны
ожидать, что сознание охватывает большой спектр феноменов, а истина
является многосторонней. Возможно, такая линия рассуждении на самом деле
не обеспечивает разрешения всех его парадоксов. Действительно, его
философия, как нам часто говорили, просто умножает стоящие перед нами
проблемы, поскольку она чрезмерно перегружена парадоксами. И, тем не
менее, она кажется верной: общая направленность его философии была
единственно возможной, способной охватить его парадоксальные
психологические утверждения и адекватно выразить его глубочайшее
убеждение в том, что изучение человеческой психики не может иметь предела
и что любая попытка предложить узкие и категорические постулаты — не
более чем бесполезная самонадеянность.
Он определенно не желал покупать согласованность, если она стоила
хотя бы унции его собственной целостности. Он считал себя обязанным
сообщать обо всех своих интуитивных догадках. Если ему казалось, что в
человеке таятся огромные резервы скрытой энергии, что может быть найден
моральный эквивалент войны, что мистические переживания приводят к
благоприятным последствиям, что физическое исследование вполне
приемлемо, то он говорил об этом. Он не воздерживался от подобных
заявлений только потому, что они противоречили физиологическим,
позитивистским или бихевиористским принципам, которые в тот момент
считались единственно верными. Объективности и факту отводилось
определенное место во взглядах ученого, но важны были и интуитивный
догадки, в которые он просто верил:
«Причина имеет дело только с последовательностью, истина с
последовательностью и фактом; убеждение само по себе и часть факта, и частично
порождает факт, жизнь включает в себя все эти ^ элементы, и причина — лишь камешек
в течении ее реки, охватывающей его, но не заключенной в нем» (20, II, стр. 559). i
252
Таким образом, общая направленность мысли Джеймса и особенности его
личности смягчают его противоречия. Плюрализм, радикальный эмпиризм —
такие ярлыки он сам приклеивал к своим философским воззрениям. И они
полностью согласуются с такой его характерной личностной особенностью, как
исключительная скромность. Его натуре были абсолютно чужды
самонадеянность и интеллектуальное высокомерие. Прагматизм предполагает
включение в теоретическую базу любых противоречивых положений, когда они
ведут к равно благоприятным результатам, как это часто случается в
плюралистическом универсуме. Признание такой категории как шанс, может
быть не по вкусу ученому, но, допустив существование шанса, он начинает
более полно и непредубежденно воспринимать окружающий мир.
Значение парадоксов Джеймса для современной психологии
Во многом психологи дня сегодняшнего напоминают Джеймса. Подобно
ему, они не доверяют априорности в науке о психическом, их удовлетворяет
мозаичный способ работы с многосторонним объектом исследования, они
сопротивляются соблазнам унификации, предлагаемым рационализмом и
диалектикой. Так же как и ему, им противна любая форма самообмана, они
держатся в стороне от авторитарных расовых и классовых предрассудков. Они
представляют собой интернациональную группу, свободомыслящую,
открытую, самоотверженно посвятившую себя интересам гуманизма. Более
того, они разделяют оптимистичный взгляд Джеймса на то, что человеческая
природа поддается улучшению, что войн можно избежать, что повсеместная
демократия вполне достижима
Я думаю, что различие кроется в меньшей широте их горизонта. С годами
Джеймс включал все больше и больше положений в свою концепцию науки о
психическом. Он писал:
«. . наша наука — капля, наше незнание — море. Что бы еще ни было очевидным,
для меня самым очевидным является то, что мир нашего естественного знания
определенным образом включен в некий более широкий мир, скрытые свойства
которого на данном этапе не могут быть выявлены и объяснены посредством наших
позитивистских идей» (12, стр. 54).
Его страстью было исследовать все феномены психической жизни и не
исключать ни один из них. В его психологии отводилось место не только
результатам исследований психического, френологии и мистицизма, она была
открыта и допускала в сферу своей компетенции «большие страхи, любови и
возмущения» рода человеческого и призывала'к «высочайшим идеям, таким,
как справедливость, истина или свобода» (12, стр. 211). Он хотел, чтобы
психологи осознали тот фундаментальный моральный факт, что своими
собственными теориями человеческой природы они могут возвысить или
унизить эту самую природу. Унизительные предположения унижают человека,
благородные предположения возвеличивают его. Его собственные идеи всегда
253
были самыми благородными из всех возможных. Контраст между широким
горизонтом Джеймса и ограниченностью взглядов большей части современной
психологии был очень хорошо описан Перри:
«Психология Джеймса охватывала множество фактов и теорий (и не по
недосмотру, а в соответствии с сознательным и тщательно осуществляемым
решением); любой психолог современности может найти в ней некоторые из своих
предположений, но не найдет ни одного своего отрицания. Действительно, Джеймс
старался быть в определенном смысле «позитивистом». Но позитивизм Джеймса был
практически противоположен той доктрине, которой сейчас приписывают это название.
Современный позитивизм закрывает все двери, кроме одной, позитивизм Джеймса
открывал все двери и держал их открытыми» (19, стр. 79).
Титаническое усилие, осуществляемое в наши дни, наконец, приводит
психологию к тому, что было давно известно Джеймсу — а именно - к мудрому
решению держать двери открытыми. В последние месяцы сотни психологов
покидают свои лаборатории, и, ломая свою привычную скорлупу, вступают в
борьбу, где высвобождаются «большие страхи, любови и возмущения»
человечества, где люди совершают жестокие поступки как во имя зла, так и во
имя добра, где «высочайшие идеи» проникают в их собственное сознание.
Давным-давно Джеймс подчеркивал, что суждение простого наблюдателя,
скорее всего, окажется ложным. Психологи должны отказаться от своей
наблюдательской позиции и стать участниками процесса, и, поступая таким
образом, они откроют больше дверей человеческой психики, чем они когда-
либо раньше принимали в расчет. Они лицом к лицу столкнулись с Уильямом
Джеймсом, поскольку именно вместе с ним они сейчас стараются понять
человеческую волю к вере, высвободить скрытые потенциалы его энергии,
обнаружить моральный эквивалент войны. Если психологи хотят оказаться
полезными при восстановлении мира, им стоит хорошо запомнить его слова:
«Ход истории — это не что иное, как бытие человека, который из поколения в
поколение старался обнаружить все более и более общий порядок. Подумайте, каким
образом можно реализовать ваши собственные идеалы, чтобы они удовлетворяли и
чужим требованиям, — и это будет тропа к достижению мира» (12, стр. 174).
Послание Джеймса современной психологии заключается в следующем:
ограниченная согласованность не сможет ни спасти вашу науку, ни помочь
человечеству. Пусть ваш подход будет многосторонен, пусть все его аспекты
воздадут должное героическим качествам человека. И если вы обнаружите, что
увязли в парадоксах, ну и что с того? Кто может сказать, что Вселенная не
содержит парадоксов просто потому, что он сам находит их неприятными?
Осознать и представить себе всю целостность человеческого опыта — нелегкая
задача.
Когда его отец уже стоял на пороге смерти, Джеймс, который был тогда в
Европе, написал ему трогательное прощальное письмо:
254
«Всей моей интеллектуальной энергией я обязан тебе, и хотя мы часто спорили
друг с другом на этот счет, я уверен, что где-то существует гармония и что наши усилия
объединятся» (9,1, стр. 219).
Если бы он написал напутственную речь представителям своей
профессии, я уверен, она содержала бы те же самые слова. В многообразии
взглядов в науке о психике, где все мы спотыкаемся на пороге, Уильям
Джеймс, сторонник гуманизма и истины, призывает нас к взаимному уважению
и плюрализму:
«Я уверен, что где-то существует гармония и что наши усилия объединятся».
1. Возможно, что подобный сдвиг произошел частично из-за того, что в
начале века, работая над «Многообразием», Джеймс уделял значительное
внимание изучению автобиографий. Он очень уважительно относился к этим
документам, которые выставляли напоказ интенсивные личностные
переживания «самых религиозных людей в самые религиозные моменты их
жизни». Такие переживания, по убеждению Джеймса, хотя и не видны
окружающим, несомненно, аутентичны и являются самой сущностью вопроса.
2. Журнал (Philosophy and Phenomenological Research) был основан в 1940
году.
3. Концепция интереса Джеймса оказала большее влияние на образование
(прогрессивное обучение) и на философию (см. 18), чем на психологию.
4. Исключение составляет его интерес к роли заинтересованного
внимания и воли в выборе элементов в противоположность механической
последовательности ассоциаций (10,I, стр. 572, 549).
5. В вундтовском стремлении к совершенной согласованности он видел
«ужасный привкус притворства» (20, II, стр. 96).
Библиография
1. Allport, G. W., «The use of personal documents in psychological science»,
New York: Social Science Research Council, 1942. Bulletin No. 49, стр. 210.
2. Boring, E. G., «Human nature vs. sensation: William James and the
psychology of the present», Amer. J Psychol., 1942, 55, 310—327.
3. Calkins, M. W., in Murchinson, С. С., A history of psychology in
autobiography, Worchester: dark Univ. Press, том 1, 1930. Стр. 31—62.
4. Dewey, J., «The vanishing subject in the psychology of James», J. Phil.,
1940, 37, 589—599.
5. Durkheim, E., «Representations individuelles et representations collectives»,
Rev. Metaphys., 1898, 6, 274—302.
6. Edman, I., «William James; 1842—1942», The Nation, 1942, 154, 67—68.
7. Grattan, С. Н., The three Jameses, New York: Longmans, Green & Co.,.
1932, 376 стр.
8. James, H., A small boy and others, New York: Schribner's Sons, 1914.
255
9. James, H., (ed.) The letters of William James, Boston: Atlantic Monthly
Press, 1920, том I, 348 стр.; том II, стр. 382 стр.
10. James, W., Principles of psychology, New York: Henry Holt, 1890, том I,
689 стр.; том II, 704 стр.
11. James, W., Varieties of religious experience, New York: Longmans, Green
& Co., 1902, стр. 534 стр.
12. James, W., The will to believe, and other essays, New York: Longmans,
Green & Co., 1897, 333 стр.
13. James, W., «The energies of men», Phil. Rev., 1907, 16, 1—20.
14. James, W., The pluralistic universe, New York: Longmans, Green & Co.,
1909, 405 стр.
15. James, W., Essays in radical empiricism, New York: Longmans, Green &
Co., 1912, 283 стр.
16. James, W., Memories and studies, New York: Longmans, Green & Co.,
1912, стр. 411.
17. McDougall, W., Body and mind, London: Methuen & Co., 1911.
18. Perry, R. В., General theory of value, New York: Longmans, Green &;
Co., 1926. 702 стр.
19. Perry, R. В., In the spirit of William James, New Haven: Yale Univ. Press,
1938. 211 стр. ч
20. Perry, R. В., The thought and character of William James, Boston: Little,
Brown & Co., том I, 1935, 824стр.; том II, 1936, 768 стр.
256
ИНДИВИДУАЛЬНАЯ И СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ ДЬЮИ
Джона Дьюи можно считать вторым (после Уильяма Джеймса) ученым,
повлиявшим на становление американской психологической науки с ее
акцентом на анализ активности, функционализм и решение проблем. Как всем
известно, психологические концепции Дьюи наиболее востребованы в
образовании. Но его интересы были столь разносторонними (логика, политика,
этика, образование), что было бы некорректно считать Дьюи только
психологом. И в данном разделе речь пойдет о тех психологических работах,
которые показывают его скорее как теоретика социальных наук.
Годы продуктивной деятельности Джона Дьюи почти полностью сов-
падают с жизненным циклом современной научной психологии. Он родился в
1859 году, и период его конструктивной деятельности совпал с периодом
формирования Новой Психологии. В 1882 году, через три года после
организации первой психологической лаборатории, он начинает работать над
проблематикой науки о психическом — вначале в общефилософском смысле, а
затем становясь более конкретным в своих рассуждениях, что больше
соответствовало критериям молодой науки. Результаты его выдающейся
научной деятельности актуальны и по сей день; взятые в целом, они
представляют замечательную историю интеллектуального лидерства,
продолжавшуюся более пятидесяти лет.
Хотя здесь нас интересуют только психологические работы Дьюи,
невозможно проследить их развитие в отрыве от его философских
размышлений. Сам он своим психологическим разработкам придавал
второстепенное значение. В первую очередь его интересовали нормы опыта и
поведения, и гораздо меньше их конкретные психологические механизмы.
Хотя, в то же время, зависимость его философских концепций от реального
человеческого поведения столь сильна, что часто он осознавал необходимость
привлечения психологических теорий в качестве исходных принципов своих
рассуждении. Тем самым психология обеспечила необходимую поддержку его
философским идеям. И именно в этом ключе мы должны ее описывать и
оценивать.
257
Ранние психологические работы
Первые психологические работы Дьюи состояли из ряда статей, в
которых он пытался предложить более полное понимание такого понятия как
опыт. В «Андувер ревю» (Andover Review) в возрасте двадцати пяти лет он
изложил принципы Новой Психологии, декларирующие использование
лабораторных исследований в философии, опыт. Дьюи утверждал, что новая
наука стремилась обращаться к опыту, не предпринимая «попыток диктовать
этот опыт и говорить о том, каким он должен быть для того, чтобы
соответствовать схоластической логике рассуждении» (1).
Хотя опыт, как он его понимал, это не просто сенсорные впечатления. Он
отвергал сенсуализм так называемых эмпирических психологов, считая их
разновидностью отжившего, деградировавшего антропоморфизма, того
антропоморфизма, который рассматривал «простейшую форму наших чувств
— ощущение — как универсальное основание жизни» (2)». Дьюи настаивал,
что мы никогда не сможем объяснить опыт, ссылаясь на что-то иное.
Ощущения не первичны по отношению к сознанию или знаниям, это просто
следствие опыта. В полноте опыта, который является отправной точкой наших
рассуждении, мы найдем взаимодействие субъекта и объекта (3). Предмет
психологии — не просто субъективные состояния за вычетом объективного
мира; поскольку целостность опыта содержит и субъект и объект, они не могут
быть рассмотрены изолироу ванно друг от друга. И задача психологии —
определить взаимоотношения субъекта и объекта в рамках сознания.
В этих рассуждениях можно заметить сильное влияние Гегеля. Дьюи
назвал свою позицию «абсолютным идеализмом», а его критик Годжсон
язвительно добавил, что если подобный трансцендентализм будет
расцениваться как психология, Дьюи следует обозначить ее «психология
человеческая и Божественная» (4).
«Психология», учебник Дьюи, увидевший свет в 1886 году, представляет
собой такое же сочетание упадочного трансцендентализма и набирающего силу
позитивизма. С одной стороны, его работа отражала идеи старой рациональной
психологии души, с другой — возникающей сенсорной и реактивной
психологии. Предпочитаемый метод — интроспекция. Ощущения важны, хотя
и не являются единственным предметом рассмотрения. Почтительно
воспроизводятся эксперименты Гельмгольца, Геринга, Фолькманна, Штумпфа
и Вундта. Привычка — о которой тоже шла речь, хотя и в общих чертах, — это
результат успешных ассоциаций, которые при продолжительном повторении
становятся симультанными. Описаны реактивные формирования, а также
некоторые другие исходные понятия функциональной психологии. Имея в виду
эти концепции, Бретт назвал учебник «первыми проблесками рассвета того
завтра, которого так ждали американские колледжи» (5).
В то же время, психологические рассуждения Дьюи опирались на
концепцию существования Души. Единство психической жизни должно быть
объяснено, и он не видит другого способа достичь единства, кроме как через
активность Я, определенную как «деятельность, направленную на
258
синтетическое осмысление». Внимание, например, это «деятельность Я, по
комбинированию элементов» (6). Апперцепция «организует мир знания,
устанавливая связи между этим миром и самим человеком». Восемь лет спустя
Дьюи будет рассматривать объединяющее Я как бесполезное излишество,
объясняя единство психической жизни спецификой функционирования
сознания, но в 1886 году он был весьма далек от этой позиции.
Функционализм
Книга Джеймса «Принципы» помогла Дьюи слезть с того забора своих
ранних работ, на который он по неосторожности взгромоздился. Джеймс был
столь убедителен в своих рассуждениях о преимуществах, открывающихся
перед новой, позитивной психологией, что его молодой коллега решил
отказаться от трансцендентальной психологии в пользу более реалистичного
функционализма (7).
Но Дьюи не был просто слепым последователем. Он быстро осознал
несогласованность некоторых положений Джеймса, которые требовали
пересмотра, так же как и конструктивные идеи, которые следовало развить.
Вскоре после выхода «Принципов» Дьюи начинает активно работать над
специфическими психологическими проблемами.
В 1894 году он проводит небольшое исследование речи, основой
которого стали наблюдения за детьми. Внимание в этой работе уделялось
преимущественно предикативному характеру языка. Дьюи утверждал, что, хотя
в активном словаре ребенка и превалируют существительные, нельзя не
обратить внимания на их предикативность, говорящую о желании ребенка
наладить хорошие контакты со средой (8).
В тот же период его внимание привлекает теория эмоций Джеймса —
Ланге. Он осознавал противоречие между теорией эмоций как экспрессии
Дарвина и теорией Джеймса, в которой эмоции рассматривались как следствие
периферических изменений в процессе акта приспособления. Это противоречие
он разрешил, продемонстрировав, что сама по себе экспрессия — тоже форма
адаптации. Эмоции возникают в результате интерференции скоординированной
тенденции к действию. Они имеют место только тогда, когда возникает
временная несогласованность между привычкой и частичным ее торможением.
Их происхождение действительно носит периферический характер, как
утверждал Джеймс, но их значение для выживания и их связь с состоянием
организма согласуются с точкой зрения Дарвина. В этих работах, посвященных
проблемам эмоций, Дьюи вводит одно принципиальное понятие — интерес.
Интерес, утверждал Дьюи, это антитеза эмоциои нального всплеска; он
существует только в ситуации хорошо скоординированного приспособления,
когда конфликт, а, следовательно, и эмоция — фактически отсутствуют (9).
Обращение Дьюи в функционализм было столь искренним, что он
обвинил Джеймса в малодушии. В частности, теперь он склонен был вообще
отрицать существование Я, которое так интересовало его в 1886 году. Он не
воспринял принцип Джеймса «Да будет!»; непозволительными, на его взгляд,
259
были даже самые незначительные утверждения, выдвинутые с
индетерминистских позиций. Индивид и его действия едины, говорил Дьюи.
Существуют конкретные установки, привычки, желания, идеи и неведение, но
не существует эго вне этих состояний. Нет необходимости анализировать эго,
чтобы объяснить волю, достаточно проанализировать сознание. Если Джеймс
может обойтись без Подлинного «Я» (Pure Ego) при анализе сознания, ему
следует обходиться также и без Подлинного Двигателя (Pure Mover) при
анализе поведения. «Если поток мышления может осуществляться сам по себе
при определенных условиях, также и поток поведения может направлять сам
себя» (10).
Подобным образом Дьюи критиковал и теорию усилий Болдуина (11).
Усилие не является, как утверждал Болдуин, «осознанием противоречия между
тем, что мы называем Я, и мышечным сопротивлением». Для Дьюи больше не
существует Я, отдельного от мускулатуры. Усилие рассматривается как
«критический момент в процессе действия, возникающее в том случае, когда
старые привычки реконструируются или адаптируются к новым условиям». И
внимание уже не определяется как одна из способностей Я, оно не является
причиной ощущения сделанного нами, усилия. Оно является самим ощущением
усилия.
Итак, как мы видим, к 1894 году Дьюи окончательно отказывается от
психологии души. Он больше не рассматривает активное Я как субъектат
познания или воли, он не видит необходимости и в пассивном Я
(существование которого отстаивает Калкинз) как в единственной основе опыта
Дьюи подчеркивает целостный характер опыта. И самосознание — просто
часть тотального сознания. Это — событие, принадлежащее к большему
целому. Нет необходимости постулировать отдельную личность как носителя и
центр этой тотальности (12).
И сейчас мы подходим к самой важной психологической работе
девяностых годов, и возможно, самой значимой из работ Дьюи в рамках
психологии — к сочинению «Концепция рефлекторной дуги в психологии»
(13). Исключив из своей концепции психической жизни внешнюю
унифицирующую силу, он начал поиски нового агента, обеспечивающее
последовательность и согласованность поведения. И тут ему на глаза попалось
понятие рефлекторной дуги, недавно позаимствованное психологией у
физиологии. Но проанализировав это понятие, Дьюи отверг и его, поскольку
оно представляло деятельность «как одеяло из разнородных лоскутов, как
механическое объединение не имеющих друг к другу,} отношения процессов»
(14).
Ожог не просто побуждает нас выдернуть палец из огня. Он не только
актуализирует рефлекс отдергивания, но в то же время влияет на зрительное
восприятие огня таким образом, что его стимулирующий характер навсегда
изменяется. Или мы поворачиваем голову, чтобы уловить шепот. Тем самым
мы уже осуществили действие? Нет. Наша реакция зависит от звука, который
теперь заместил тот нераспознанный звук, выступивший в, качестве первого
стимула. Стимулы и начала, и конца ситуации относятся к одному и тому же
260