Оллпорт Г.В. Личность в психологии
Подождите немного. Документ загружается.
Ответственный редактор Л. М. Шлионский
Библиография:
1. Кэлвин С. Холл, Гарднер Линдсей. «Теории Личности». «КСП+», Москва, 1997.
2. Д. Хъелл, Д. Зиглер. «Теории Личности», «Питер», С-Петербург, 1997.
3. Allport G. W. «Patterns and grows in personality», New York, Holt, Rinehart and
Winston, 1961.
4. Allport G. W. «The person in psychology: Selected essays». Boston, Beacon Press, 1968.
11
ОТ АВТОРА
Эссе, собранные в этой книге, не претендуют на то, чтобы объять все
аспекты понятия личность, рассматриваемого во всех областях психологии. В
то же время в каждом из этих эссе, как и во всем том, что я написал за
последние сорок лет, речь идет о месте этого понятия в разнообразной
психологической тематике.
Иногда я рассматриваю безусловно социальные аспекты поведения
личности (слухи, мораль, общение), иногда — экспрессивные характеристики,
такие как почерк или выразительные движения, часто — структурно-
динамические компоненты (черты, религиозное чувство, предрассудки,
мотивация, ценности), время от времени — практические проблемы
психического здоровья, контроля над предрассудками и педагогики. Но все это
— только часть психологических аспектов личности, которые я стараюсь
изучить.
Хотя существуют книги (например, «Типы и развитие личности»,
опубликованная в 1961 году), в которых была детально представлена моя
позиция, некоторые читатели говорят о том, что им нужно познакомиться и с
другими моими работами, чтобы получить более полное представление о моей
теоретической позиции. Они ссылаются, например, на предыдущий сборник
«избранных эссе», озаглавленный «Личность и социальные конфликты»
(Beacon, 1960, 1964).
Сейчас я предлагаю вашему вниманию второй сборник подобного рода,
состоящий главным образом из недавних работ, касающихся некоторых
аспектов личности в психологии. Мне показалось, что имеет смысл включить в
книгу и несколько биографических очерков (включая и мою автобиографию).
Раздел «Религиозная ориентация личности и предрассудки» написан
мной совместно с Дж. Майклом Россом.
Позволю себе одно замечание относительно библиографического раздела.
Он составлен с помощью Элеонор Д. Спраге (Eleanor D. Sprage) и Карен Л.
Линдсли (Karen L. Lindsley) и включает в себя все мои работы, опубликованные
до 1967 года. И в то же время в нем есть одна неточность. Оказалось
невозможным отразить в данном обзоре все перепечатки статей, глав и
отрывков, появившиеся после 1963 года. В том году я прекратил учет подобных
перепечаток, но, я надеюсь, читатель поймет, что мне сложно сопротивляться
натиску всех этих антологий, хрестоматий, научных сборников и другой
печатной стряпни, создаваемой, главным образом, с помощью ножниц и клея.
Посвящение этой книги Питеру Бертоцци, профессору философии
Бостонского университета, — это признание не только его неоценимой помощи
при подготовке этой и других публикаций, но и вдохновляющих уроков,
касающихся философских аспектов личности. И прежде всего — это попытка
отблагодарить его за тесную многолетнюю интеллектуальную и личную
дружбу.
Гордон Оллпорт
12
Часть I
КАКУЮ МОДЕЛЬ ЛИЧНОСТИ НАМ СЛЕДУЕТ ВЫБРАТЬ?
13
ГОРЕЧЬ И СЛАДОСТЬ ПЛОДОВ ЭКЛЕКТИЗМА
У понятия «эклектизм» — дурная слава. Любой художник, композитор и
даже психолог, который слывет «эклектичным», подозревается общественным
мнением в недостатке ума и в отсутствии собственного стиля.
Однако в действительности в каждой продуманной теории и в каждом
исследовании есть определенная доля истины. Как может ученый, обладающий
широким кругозором, оперировать целостным представлением о
действительности, не имея склонности к эклектизму?
В настоящем эссе предпринимается попытка определить те условия, при
которых позволителен эклектизм, что могло бы вывести из кризиса
психологию, запутавшуюся на современном этапе в противоречащих друг
другу теориях.
* * *
Одним из самых ярых критиков эклектизма является Почетный
Президент Международного конгресса психологов, мой коллега и хороший
друг, профессор Боринг. Касаясь в одной из своих работ дискуссии на тему
«содержание против действия», развернувшейся на рубеже веков, он
утверждал, что любая попытка найти компромисс между двумя подходами
просто «очевидная эклектическая леность» (Boring, 1950, р. 453). Высоко
оценивая продуктивность психологической полемики, он выражает восхищение
теми великими людьми, которые борются за идею, за победу в споре и
презирает воришек-эклектиков, которые хватают эту идею и удирают с ней,
чтобы «воткнуть ее в учебник для второкурсников, написанный без опоры на
какую-либо точку зрения». Подобных никчемных, с его точки зрения, ученых
он называл «двоедушными ничтожествами, стоящими на перепутье» (Boring,
1929, р. 99).
Еще Гете задолго до этого подобным образом осуждал жеманный
эклектизм. Он сравнивал беспринципных эклектиков с галками, которые тащат
все, что попадется, в свои гнезда (Schmidt, 1934, р. 144).
Допустим, что все мы согласны с этими утверждениями, порицающими
неуместный эклектизм. В этой связи приходит на память история об одном
мученике, которому предложили смерть на выбор — дыба или костер — и
который в ответ сказал: «Пожалуйста, понемногу и того, и другого». А еще
можно вспомнить о короле Джеймсе Втором, который когда ему приходилось
выбирать из двух неприятных альтернатив, всегда выбирал обе.
В настоящее время необходимо более пристально рассмотреть этот
вопрос. Особенно полезно сделать это именно сейчас, когда мы столкнулись с
невообразимой анархией в психологических теориях и когда силы,
воздействующие на нас, столь антиэклектичны, что анархия возрастает.
Специализация доминирует. Растет ограниченность интересов, проистекающая
из традиционных национальных расхождений во взглядах (анахронизм в нашем
14
ставшем столь тесным мире). Гораздо хуже тот факт, что теоретические
рассуждения, особенно глобального масштаба, в психологии, в отличие от
других наук, не приветствуются. Известно (Conant, 1951), что наука движется в
сторону все больших и больших абстракций. Психология, похоже, развивается
в обратном направлении. У нас в распоряжении множество теорий, но едва ли
хоть одна из них всеобъемлюще человеческая. (Я говорю преимущественно об
американских разработках, но уверен, что то же самое может быть сказано и в
отношении психологической науки других стран.)
Боюсь, что наше стремление к концептуальным специализациям создает
психологии репутацию науки незначительной. Психология, говорят нам, не
доказывает свою причастность к удовлетворению жизненных человеческих
потребностей, как это делают физика, химия или медицина.
Недавно я принимал участие в конференции, посвященной мнению
общественности о роли науки. Поскольку современная наука в значительной
степени влияет на нашу жизнь, все мы должны больше знать о ней — такова
была тема мероприятия. За целую неделю работы этой конференции там
вскользь прозвучало упоминание о науках о поведении и ни разу никто не
вспомнил о психологии. В ответ на мое недовольство по этому поводу один из
представителей естественных наук заметил:
«Вы, психологи, захватили в свое ведение некоторые фрагменты
человеческой природы, вырвали их из контекста и преувеличиваете их
значимость». В том же ключе рассуждает и Ч. П. Сноу: «Мы считаем, что раз
мы уже сказали кое-что о эгоизме человека, о его недостатках, о тщеславии и
стремлении к власти, то мы уже сказали все». И он скромно добавляет, что
человек, в общем-то, «иногда способен на большее» (Snow, 1959, р. 52). Во всей
этой критике несложно заметить отзвуки утверждения, сделанного Уильямом
Джеймсом шестьдесят лет назад. «Психология, — заявил он, — отвратительно
маленькая наука; все, что мы хотим знать, находится за ее пределами» (Н.
James, 1920, р. 2).
Подобная критика конструктивна в том случае, если она заставляет нас
покорно признать, что современная психология действительно испытывает
недостаток в исчерпывающей и повсеместно принятой концепции человеческой
природы, с помощью которой мы можем приковать к себе внимание и
заслужить уважение других наук, искусств, медицины, религии и философии, и
я бы настоятельно хотел добавить — государственных чиновников всех стран.
Однако в настоящее время нам приходится смириться с тем печальным фактом,
что все то, чем занимается наша наука, большинству кажется пустяками, не
имеющими отношения к решению человеческих проблем.
Конечно же, я слегка преувеличиваю. Определенные достижения нашей
науки получили и признание, и применение. (См. Likert & Hayes, 1957; также
Berelson & Steiner, 1964.) Речь идет о таких сферах исследования, как интеллект
и личностные тесты, промышленная психология, изучение предрассудков, а
также о недавних попытках многих зарубежных коллег найти пути
психологического решения проблем, связанных с мировыми конфликтами. Но
даже наши самые успешные работы решают лишь частные проблемы.
15
Психология все еще является наукой без устоявшихся постулатов, без
повсеместно принятой всеобъемлющей теории человека (ср. Bertocci & Millard,
1963).
Что такое эклектизм?
Под эклектизмом в психологии я буду подразумевать систему, которая
ищет решение фундаментальных проблем, собирая воедино заслуживающие
доверия постулаты нескольких конкретных направлений в рамках психологии,
хотя в настоящее время, по-видимому, невозможно синтезировать все
правдоподобные теории. Эта задача ограничена пределами нашего интеллекта.
И, тем не менее, эклектизм в этом смысле заслуживает самых серьезных
размышлений.
Французский философ Виктор Кузен (1792—1867) утверждал, что каж-
дая из великих систем философии, а именно натурализм, идеализм, скептицизм
и мистицизм, содержат определенную долю Истины. А свою цель он видел в
том, чтобы объединить элементы этой Истины в то, что он определил понятием
«руководство здравого смысла» (Janet, 1885, ch. 17). " Конечно, недостаток
эклектизма заключается в сложности определения тех принципов, которыми
следует руководствоваться при объединении разнородных фрагментов. Если
мы последуем за кузеновским руководством здравого смысла, то отдадим во
власть субъективности, поскольку мой здравый смысл не обязательно
соответствует вашему здравому смыслу. Определяющий принцип не может
быть основан на одном только фрагменте. Ели мы позволим, скажем,
бихевиоризму или гештальтпсихологии подчинить себе все прочие теории, это
уже не будет эклектизмом. Если в каждой из теорий присутствуют как истина,
так и ошибка, мы должны найти какой-то критерий, чтобы иметь возможность
отличить истину от ошибки в каждой из предложенных теорий.
Давайте посмотрим, какое решение предлагает профессор Боринг.
Несмотря на все те молнии, которые он мечет в сторону эклектизма, однажды
он написал одно соблазнительное эссе под названием «Психология за
эклектизм» (Boring, 1930), и, по крайней мере, в данной работе показал себя его
сторонником. Он отметил одну важную деталь: тот, кто придерживается
эклектического подхода, должен быть в первую очередь исторически
ориентированным, т. е. должен знать и отдавать должное работам своих
предшественников. (Конечно, под эклектизмом не стоит понимать просто
возврат к использованию теорий прошлого, скорее, это наличие исторической
перспективы при оперировании теориями дня сегодняшнего.) Далее Боринг
утверждает, что последователи эклектического подхода «столь многочисленны,
что, вероятно, составляют большую часть психологической научной
общественности. Их наличие, однако, не всегда осознается, поскольку они не
объединены в группу, не имеют названия и единой для всех идеи, они не
противопоставляют себя какой-либо другой научной группе, и таким образом,
не побуждают других вступать с ними в полемику». Он также справедливо
заметил, что американские психологи, в отличие от немецких, по всей
вероятности, в большей степени склонны к эклектическому подходу.
Но, говоря об определении основополагающих принципов
16
эклектического подхода, Боринг довольно узко очерчивает их рамки.
Приверженец эклектического подхода, по его мнению,
...рассматривает и исследует все направления психологии в их генезисе
как определенные исторические события. Он принимает то, что, как ему
кажется, не утеряло своей значимости и конструктивности с течением времени,
и отвергает все остальное. Таким образом, он принимает детерминизм и
отвергает свободу, он подчеркивает право на существование
экспериментальных исследований и избегает всех других эмпирических
направлений. Его выбор основан не на представлении о том, что истинно и что
ложно, а на прагматической оценке плодотворности теории (Boring, 1930, р.
126).
Таким образом, Боринг записывает в сторонники эклектического под-,
хода только тех, кто склонен к детерминизму, к узкому эмпирическому методу,
кто не видит смысла искать истину в психологических теориях. Я боюсь, что
подобное определение основополагающего принципа чересчур ограниченно.
На мой взгляд, основное требование к последователю, эклектического подхода
заключается в следующем.
Он должен производить теоретические обобщения таким образом, чтобы
выбранный им базовый критерий никогда не вынуждал исключать из сферы
рассмотрения аспектов человеческой природы веские доказательства, из какого
бы источника они не исходили.
Типичная проблема
Мы можем проиллюстрировать нашу проблему, обратившись к сфере
образования. Любой мыслящий исследователь скажет нам, что существует
множество форм и типов научения. Толмен (Tolman, 1949) и Гибсон (Gibson,
1950) так и сделали. Взятое само по себе, подобное суждение — не что иное,
как пример эклектического подхода. Некоторые учебники, в том числе и мой
собственный, ограничиваются тем, что перечисляют отдельные теории.
Подобное галочье поведение, возможно, лучше, чем односторонняя
приверженность, однако, мало кого может устроить простое перечисление
теорий. -
Но каким образом, испытывая на современном этапе недостаток в
исчерпывающей модели, мы можем синтезировать столь чудовищно разные
формы научения, как ассоциация и инсайт, как латентное научение и
биографическое научение, не говоря уже о тех противоречащих друг другу
обстоятельствах, что иногда мы научаемся чему-то благодаря нашим успехам, а
иногда понимаем гораздо больше, переживая неудачи и страдания, а в таком
случае не является ли все, чему мы научились, просто «поведением избегания»?
Если вы, как и я, считаете, что все эти противоречивые тенденции отражают
истинное положение вещей, где скрывается та самая исчерпывающая теория,
которая их объединит и расставит по своим местам? Поскольку подобная
теория все еще не появилась, нам всем приходится либо становиться теми
пресловутыми галками, либо призывать себе на помощь стратегию отрицания, с
помощью которой мы сможем игнорировать доказательства, не
соответствующие предпочитаемой нами частной теории научения. Фактически,
17
у нас есть только три выхода.
1. Мы можем прибегнуть к стратегии отрицания, которая, по сути своей,
заключается просто в жонглировании словами, используемым нами, чтобы
устранить не устраивающие нас доказательства.
2. Мы можем придерживаться эклектического подхода и принести все
теории научения в наше галочье гнездо.
3. Или, наконец, мы можем пытаться сформулировать исчерпывающую
концепцию, в которой нашлось бы должное место для всех валидных факторов:
субъективных и объективных, биологических и социальных, периферических и
проприативных. Эти три возможности есть у нас не только тогда, когда мы
занимаемся проблемами научения, но и при разработке любой другой нашей
проблематики, будь то перцепция, эмоции, конфликты, познание, сознание или
что-то еще.
Факты и теория
Очевидно, что в наших попытках объединить то, что нам кажется верным
в различных подходах, задействованы и эмпирические данные, и теория.
Большинство из нас эклектичны в том, что касается сбора эмпирического
материала. Когда мы собираем воедино данные, полученные в различных
экспериментах либо из других надежных источников, мы достигаем
«эмпирической генерализации». В качестве примера можно привести
следующее широкое обобщение: похвала — сильный побудительный мотив.
Хотя мы можем вспомнить и исключения, в целом мы принимаем это
положение, опирающееся на вероятностную основу.
Джон Стюарт Милль утверждал (1875, Book IV, ch. 5), что подобные
эмпирические генерализации говорят нам, что единообразие «верно», но не
могут сказать, ни «что именно верно», ни почему. Чтобы точно знать, что
именно верно, необходимо понимание скрытых обстоятельств, иными словами,
необходимо основывать свое мнение на какой-либо теории. Верно ли, что
приподнятое настроение, вызванное похвалой, убыстряет некоторые
синаптические потоки? Если мы соглашаемся с подобным объяснением, значит,
мы соотносим эмпирическую генерализацию с какой-то теорией. Или верно ли,
что посредством похвалы удовлетворяется потребность субъекта в
аффилиации
и что именно потребность в аффилиации порождает
последующую продуктивность? Или, например, является ли похвала
вторичным вербальным подкреплением? Или, может быть, субъект старается
поддержать высокий уровень своей самооценки? И все эти, и дюжина других
современных теорий могут тем или иным образом объяснить эту эмпирическую
генерализацию. Но правильность объяснения зависит, таким образом, не от
собранных эмпирических фактов, а от той теории, которой мы придерживаемся.
В нашей науке на настоящий момент имеются уже тысячи эмпирических
генерализаций, полученных на основе кропотливых исследований. Но для
каждого из них мы можем найти десяток или больше концептуальных моделей,
* Аффилиация (от англ. affiliation — соединение, связь) — потребность в общении, в
эмоциональных контактах.
18
с помощью которых тот или иной исследователь будет его объяснять.
Я хочу сказать, что все мы эклектичны в том смысле, что принимаем
любую эмпирическую генерализацию, предложенную и доказанную
компетентным исследователем. Но никто не вынуждает нас принимать любую
теорию, объясняющую тот или иной факт. Мы, скорее, склонны сопоставлять
предложенные обобщения с нашими устоявшимися концептуальными рамками.
Мы эклектичны в том, что касается подбора фактов, но не в том, что связано с
теми категориями и концепциями, которых мы придерживаемся.
Первое, что требуется от того, кто придерживается эклектического
подхода при построении концептуальной модели — осознать тот факт, что
человеческое поведение может определяться большим количеством причин,
действующих изолированно или совместно. Таким образом, вполне может
быть, что похвала — это сильный побудительный мотив, и потому, что человек
является организмом, действующим в соответствии с выработанными
условными рефлексами, и потому, что человеку требуется повысить уровень
своей самооценки, и вследствие наличия у него потребности в аффилиации, и
по многим другим причинам. Только с учетом всех этих возможностей, мы
можем перейти от эклектизма в подборе эмпирических данных к
теоретическому эклектизму.
Эта перспектива сбивает с толку. Она предполагает, что любой адекватно
широкий плюрализм должен учитывать тот факт, что валидные объяснения (так
же как и описания) могут быть сделаны на основании многих моделей:
нейрофизиологических и психических, делающих упор на сознательные или на
бессознательные процессы; активных и реактивных; уделяющих большее
внимание высшим либо низшим уровням психического; основанных на
локальных энергиях или на целостных синергиях. И, тем не менее, нельзя
утверждать, что все эти модели в равной степени валидны. В том виде, в
котором они сформулированы, они часто противоречат друг другу. И те теории,
в которых мы нуждаемся, должны вобрать в себя все эти противоречия и в то
же время избежать внутренней рассогласованности.
На настоящий момент ситуация такова. Каждый теоретик, как правило,
занимается исследованием только одного какого-то аспекта человеческой
природы и строит для себя некоторую модель, удовлетворяющую как
собранным им данным, так и личным взглядам. Те, кто занят только
исследованием мозговых процессов или только феноменологией,
сосредоточили свое внимание лишь на одном важном аспекте (тело—душа);
глубинные психологи — на соотношении сознательного и бессознательного;
сторонники теории черт личности — на соотношении неизменности и
вариабельности. Трудности возникают тогда, когда исследователь пытается
объяснить на основе изучаемого им аспекта или выбранной им модели всю
целостность человеческой личности.
К счастью, психологи не так зависят от своей приверженности к той или
иной теории. Хирург не может импульсивно следовать одной частной теории,
поскольку речь идет о жизни и смерти. Психологи, напротив, могут быть по-
детски горячо и агрессивно односторонними, и даже беспечными относительно
19
того, насколько их любимая теория соответствует ситуации. Но, как я уже
сказал, этот недостаток серьезности вызывает недоверие у представителей
более «зрелых» профессий.
Говоря о моделях, я хотел бы подчеркнуть, что, несмотря на их
нынешнюю популярность, они по сути своей — редукционистские,
нетеоретические и антиэклектические. Модель — это аналогия, иногда
содержательная, иногда формальная (Nagel, 1961). Идея о том, что
человеческое поведение «аналогично тому, что происходит в компьютере», —
это содержательная модель; идея о том, что человеческое поведение можно
отразить в математических формулах — формальная модель. Сформулировав
содержательную или формальную модель, исследователь перестает мыслить
продуктивно. Он больше не может предложить какую-либо теорию. Он не
объясняет нам, что есть поведение, а просто говорит, что человек ведет себя
так, как если бы он был чем-то другим (ср. Boring, 1957). Это не теория, это
просто аналогия.
Опасность подобного подхода была давным-давно подмечена в
индийской притче о слепцах и слоне. Державшийся за хвост говорит, что слон
очень похож на канат; державшийся за ногу — что слон напоминает колонну;
державшемуся за ухо кажется, что слон похож на седло. Но никто из них не
может охарактеризовать слона как целое. Подобным образом и исследователь,
утверждающий, что человек очень похож на машину, голубя или
математическую теорему ошибочно принимает часть за целое. Системный
эклектизм работает в большей степени не с моделями, а с теориями. И его
конечная цель — построение всеобъемлющей теории, объясняющей природу
человека.
Партикуляризм — горек он или сладок!
Построение модели — продукт партикуляристского мышления, и этот
партикуляризм достаточно ценен. Приверженцы партикуляризма, это, как
правило, квалифицированные и серьезные исследователи, претендующие на
признание изящества своих работ. Они принципиально отличаются от тех, кто
склонен к эклектизму; эпитеты, которым они награждают сторонников
эклектизма, выражают их крайнее презрение. «Вы интуитивны, — говорят они.
— Наши предположения можно проверить, вы же занимаетесь метафизикой».
Уязвленный упреками интуитивист парирует: «По крайней мере, мы черпаем
силы из разных источников. Посмотрите, что стало с ортодоксальным
титченеризмом, с ортодоксальным уотсонизмом, наконец, с ортодоксальным
фрейдизмом. Они себя исчерпали. Они вновь становятся конструктивными
лишь в том случае, когда подпитываются гештальт-психологией, психологией
цели, эго-психологией. Коллегам, придерживающимся подхода «стимул —
реакция», интуитивист заявляет: «Вы принимаете рефлекс (например,
коленный) за базовую модель. Замечательно, но какое отношение имеет
коленный рефлекс к смеху самотрансцендентного субъекта, который таким
образом выражает эмоции по поводу того, как его коленка реагирует на удар
молоточка?». Психоаналитику он говорит: «Глубинная психология — это
чудесно, но даже в геометрии глубина бессмысленна, если там нет еще и
20